Призрачное счастье

      Покинув церковь, я оседлал свой мотоцикл и поехал по дороге. Где-то неподалёку слышалось шарканье веника дворника, в одной из подворотен пьяный голос распевал итальянские песни и кто-то неумело втаривал ему игрой на гитаре, не попадая ни в одну ноту, но этот район уже спал. Громадный градусник с названием слабительного прозябал на фронтоне аптеки. Фосфористые часы с зелеными стрелками плавали в полотняных глубинах прачечной. На правой стороне улицы гараж сквозь сон говорил «Автора убили», хотя на самом деле – «Автомобили». За дверьми ювелирных лавок простирались застеклённые ряды с различными украшениями. Поблёскивали двухкаратные бриллианты в серебренных серёжках, переливались перламутровым жемчужные ожерелья и отбрасывали огненные блики рубины, вставленные в золотые гнёзда колец. Я доехал до торговой улицы, где царствовали продавцы самых разных лавок и магазинов. Та пекарня, в которой я частенько покупаю хлеб, на моё удивление была ещё открыта и из неё вырывались снопы самых разных ароматов. То был приятный душок свежего теста, терпкий смрад раскалённых до белизны углей в печи, нежный запах глазури и варенья, и тонкое благоухание различных сладостей, щедро наполненных кремом. За прилавком сидел толстый булочник с румяными щеками и что-то рассказывал девушке, судя по всему, что-то веселое, потому что та хохотала до упаду. Он был крупным человеком и голос у него был соответствующий – бас. Смех его раскатами грома разносился по всему магазинчику и вырывался наружу, он был подобен ударам в гонг, а смех девушки втаривал ему, как звоном колокольчика.       Дальше шёл антикварный игрушечный магазин. На его полках, прикреплённых к стенам, восседали фарфоровые куклы. Стеклянные, стылые голубые глаза смотрели на мимо проходящего и проезжающего со всех сторон, словно вели за ним слежку и наблюдали, что бы с их магазином ничего не случилось. По-разному одетые, с разными причёсками и головными уборами, но все на одно лицо: белоснежная кожа с нарисованным румянцем, синеватые, как у мёртвых, губы, аккуратные носики и наклеенные ресницы ненормальной длины, каких в жизни ни у кого не бывает. Рядом с ними размещались плюшевые зайки и медвежата с пуговичными глазками, они сидели, устало откинувшись на стену, и их головы склонялись вниз или набок, будто их шея жутко устала держать тяжёлые, набитые опилками головы ровно. Когда я проезжал мимо полок с игрушками, торговец прямо при мне поместил в витрину огромную куклу, вышиной приблизительно в два фута, наряженную в розовое креповое платье, с золотыми колосьями на голове, с настоящими волосами и эмалевыми глазами. Какая-то девчушка, идущая с мамой за руку, изумленно вскрикнула и не медля ни секунды подбежала к витрине, не отводя взгляда от этого чуда. Судя по восторженному блеску её детских глаз, лавочка показалась ей дворцом, а кукла – сказочным видением. Это был восторг, великолепие, богатство, счастье, возникшее в призрачном сиянии перед маленьким жалким существом. Девочка с присущей детям простодушной и прискорбной проницательностью измеряла пропасть, отделявшую ее от этой куклы. Она любовалась чудесным розовым платьем, роскошными блестящими волосами и думала: «Нужно быть королевой или по меньшей мере принцессой, чтобы играть с такой красавицей!». Чем дольше она смотрела, тем сильнее изумлялась. Наверное ей казалось, что она видит рай. За большой куклой сидели куклы поменьше, и ей наверняка представлялось, что это феи и ангелы. Торговец, который прохаживался в глубине лавочки, казался ей чуть ли не самим богом. Но от этого благоговейного лицезрения её отвлекла мать, она потянула дочку за руку и тихо сказала ей: – Пойдём, она слишком дорогая для нас. Что было дальше я так никогда не узнаю, потому что мой байк миновал их и помчался дальше.       Холодный ветер, к слову, совсем не весенний, сёк моё лицо и бросался в него колющейся пылью и песком. Я нёсся стрелой по улицам, разрезая потоки людей и машин, и уже даже думать забыл о немилости и злости нашего главаря.       В баре, что не странно, не было ни одного их моих приятелей, ведь все они остались на совете. Зато голову Анели с блестящими чёрными волосами и Мелани с её причудливыми медными вихрами я разглядел уже на входе. Подойдя поближе, я заметил с ними незнакомого мне парня неопределённого возраста. Он сидел, сдвинув тёмно-синюю бейсболку почти на самый затылок, с широко расставленными ногами и закинутой правой стопой на левое колено. Его раскрепощённая поза меня не на шутку напрягла, но я умело скрыл это и улыбнулся. – Привет, Анели. Мелани, здравствуй. – Mon cher, - прошептала Мелани, опуская взгляд своих сапфировых глаз. – Как я рада, что ты пришёл. Сядешь рядом со мной? Я не спорил и покорно опустился на стул рядом с ней. Мелани была ещё та жеманная миссочка, совсем не враждебная, но при этом достаточно умная, периодически из нечего делать кормящая своё врождённое женское тщеславие. Если не считать драгоценной Нефертити, то её хобби состояло в том, чтобы находить себе парня, дуться на него с поводом и без и напускать на себя мученеческий вид. Ей нравилось доводить несчастных мальчиков до слёз, а потом врываться и возвещать: «У вашего сына опять истерика, маменька, не могли бы вы его успокоить?» – Ну привет, старая ты клюшка, - поприветствовала меня со своей обыкновенной деликатностью Анели. – Ты что, полз сюда со скоростью шесть метров в час? Где тебя носило? Мы, вообще-то, ждали тебя. – Я знаю, но меня задержали непредвиденные обстоятельства. Фиакр собрал срочный совет. – Ах он, вонючий спермабак, - выругалась моя собеседница, затягиваясь сигаретой. – А меня не позвал. Я усмехнулся. – Ты журналистка, а журналистам ничего нельзя доверять – они все не в меру болтливые. Кстати, разве ты не собиралась бросить курить? – Пошёл ты к чёрту, - она фыркнула и выпустила мне в лицо облачко дыма. – К слову, знакомься: это Коломб. Парень, до этого момента спокойно слушавший нас, улыбнулся мне, демонстрируя в этой улыбке два ряда зубов явно не первой свежести. Меня поразило выражение его лица: на нём можно было прочесть и ум, и добродушие, и душевную прямоту – и одновременно какую-то хитроватость, настороженность и даже растерянность. На его подбородке то тут то там обрывками проглядывала щетина, а глаза у него были прекрасные, светло-карие, как два лесных ореха, но они мне показались странными: не то чтобы усталые, не то чтобы печальные, но какие-то вроде не соответствующие лицу, какие-то чужие. Он был высоким, тощим, с крошечной головкой, сидящей в гнезде проволочных, аккуратно завитых седых и чёрных волос. Его очень маленькое лицо орехового цвета было заметно измято солнцепоклонничеством. Он и вправду выглядел как побитый жизнью городской голубь.{Имя «Коломб» в переводе с французского означает «голубь»} – Скажи мне честно, ты его на помойке откопала? - не удержавшись, прошептал я ей на ухо. Она громко рассмеялась, стукая рукой себя по колену, и сквозь приступ смеха проговорила: – Коломб, это Виктор. К слову, очень остроумный малый. – Очень приятно, - сказал Коломб слегка хрипловатым голосом, протягивая мне руку. – И мне тоже, очень, - из вежливости согласился я, пожимая его красную, слегка вспотевшую ладонь. – Простите меня за нескромный вопрос, но... – Полно тебе, приятель! - крикнул он, взмахнув рукой и хлопнув меня по плечу с такой силой, что я почувствовал, как хрустнула моя спина. – Обращайся ко мне на «ты», чувак, с этого момента у меня от тебя никаких тайн и секретов нет! Так что за вопрос? – Сколько вам лет? - прошептал я, боясь пошевелиться. – Двадцать пять. Его ответ напугал меня. Этот юнец был моложе меня на три года, но выглядел так, словно ему было уже далеко за тридцать. Глядя на него я очередной раз для себя убедился, что алкоголь гноит тело в кротчайшие сроки. – Понятно, - я повернулся к Анели. – О чём вы тут болтали, пока меня не было? – Ни о чём особенном, - вмешалась Мелани, накручивая свой локон себе на палец. – Просто разговаривали о жизни. – О жизни на помойке, смею предположить. Коломб разразился своим раскатистым хохотом, по видимому не поняв, что я иронизирую на него. – Хорошо сказал! - воскликнул он. – Лучше и не скажешь! Как хорошо ты сравнил жизнь с помойкой! – Ага, сравнил, - насмешливо поддакнула Анели, снова делая глубокую затяжку. – Именно что сравнил, ага. В её словах читался сарказм. Всё-таки она была на редкость забавной девушкой. Я потянулся к её чашке, стоящей перед ней на столе, и заглянул внутрь. Какого же было моё разочарование, когда я обнаружил там только тонкую кофейную монетку на самом дне. – Кофе нет, кина не будет, - сказала она, усмехнувшись. – Но ты можешь допить остатки, если прямо невмоготу. – Приму это как любезное предложение, - я прильнул губами к фарфоровому краю и запрокинул голову назад. Пара кофейных капелек стекли мне на язык и его приятно обожгло горечью этого крепкого напитка без добавления единой крупицы сахара. – Это что, порошочный? – Сам ты порошочный, - почему-то обиделся Коломб. – А это – работа, стоящая крови и пота. Ты только представь, сколько зёрен пожертвовали свои души на ту жижу, которую ты только что выпил. Не знаю, какой эффект должны были произвести эти слова, но, откровенно говоря, меня от них начало немного подташнивать. Словно я и взаправду только что поглотил дюжину живых копошащихся существ. Сразу после этого сказанного бреда monsieur Голубь начал нести совсем какую-то беспросветную чепуху, поэтому примерно в середине его монолога я уже слушал в пол-уха, а под конец и вовсе перестал слушать. Приятный привкус кофе ещё ощущался у меня на языке; Мелани кокетничала и как-бы невзначай толкала меня грудью под локоть, но я старательно это игнорировал; Коломб был весьма странным, хоть и держался дружески. – Ты просто мой Верлен, - сказала с усмешкой Анели моему не самому деликатному новому знакомому, когда тот закончил молоть околесицу. – В самом деле, юный Рембо? - не удержался я от лёгкой колкости. – Тогда где-же твоя «Saison en Enfer»?{«Пора в аду», - от франц. – сборник французского поэта-символиста Артюра Рембо. Поль Верлен – французский поэт-символист, друг и наставник Рембо}. Анели засмеялась: – С каких пор ты затесался в ряды мнимых острословов? – С тех самых, как ты самолично дала мне повод для остроты. Она закатила глаза и шутливо толкнула меня в грудь. – Пошёл ты. – И пойду. Мне действительно лучше уйти, а то, мне кажется, я начинаю тут вам мешать. – Мешать? Бог с тобой! - Мелани обвила своими тонкими ручками Весталки, ворошащей пепел любви, мою руку. – Ты никогда нам мешаешь. Напротив, ты всегда только к месту. – Спасибо за лестные слова, - я улыбнулся ей, отчего она в мгновение ока залилась краской, – но мне правда уже пора. – Посиди с нами ещё немного, - попросил Коломб, вздыхая. – Ты нам вовсе не мешаешь. – Я бы рад, но увы, - я развёл руками, после его просьбы утверждаясь окончательно в своём намерении уйти. Я ждал слова Анели, которая тоже предложит мне остаться, но она упорно молчала, покуривая сигарету, и как будто бы не учавствовала вовсе в нашем обсуждении. После выжданной минутной паузы я уже и в самом деле был готов уходить, когда за моей спиной раздался громкий хлопок входной двери. Мелани подняла голову и в мгновение ока побелела, становясь похожей на кусок мела. Увидев столь нехарактерную для неё реакцию, мы, как по команде, обернулись, и наша кровь, всех, за исключением крови Коломба (этот свин оставался по прежнему невозмутим и с недоумением хлопал своими свиными глубоко посаженными глазками), застыла в жилах.