Призрачное счастье

      Документов, надлежащих к подделке, оказалось не так уж и мало, как мне казалось на первый взгляд, учитывая то, что вся стопка состояла из тонких-тонких листов. И, ко всему прочему, с острыми краями, как индийские ножи. Два экземпляра мне пришлось переделывать из-за того, что я запятнал их своей кровью из порезов, которые я заполучил в неравной борьбе с этой проклятущей бумагой.       Я спешил. Спешил, хотя сам толком не понимал, почему. Но что-то меня подгоняло и как-будто шептало из недр души: «Опоздаешь. Беги, скорее заканчивай дурью маяться и беги» – однако куда бежать и зачем не уточнялось, потому я заглушал эти крики души, увеличивая звук телевизора. Я всегда работаю с этим зомби-ящиком на заднем плане, так мне спокойнее. Голос диктора или телеведущего скрашивает моё одиночество в этой дыре, и, кроме того, играет в моей жизни практически роль зеркала во внешний мир. Все новости, не касающиеся преступного мира, я узнаю только от бородатого Филиппа Лашо или от очаровательной Луизы Бургуэн, к слову, являющейся моей любимой телеведущей, хоть и с хромающей дикцией.       Пока я заполнял очередную бумагу, на лестнице послышался истошный собачий лай и визг, и я невольно усмехнулся, так как узнал в проследовавшем крике голос Авелины – соседской дочки с верхнего этажа. Эта ещё та семейка дьявола, они часто шумят и громыхают, словно у них ведётся ремонт двадцать четыре на семь, хотя на самом деле у них просто живёт спаниель по кличке Юпитер. Не знаю, был ли он назван в честь великого римского бога или же в честь самой крупной планеты солнечной системы, но, в любом случае, характер у этой собаки пресквернейший. Самое забавное, что хозяева хотят его видеть настоящим джентльменом, какими были поколения его предков, чистокровных спаниелей-аристократов, а он упорно остаётся псом. Как известно, в семье не без урода, и именно этот урод завёлся в квартире над моей головой. Каждый раз, когда Юпитера выгуливают на поводке во дворе, он с вожделением смотрит на не до конца подсохшие грязные лужи. Хозяйка укоризненно дёрнет его за ошейник – а он упрётся, прижимается к земле да ещё и примется вылизывать свои причиндалы. А как увидит Люси – белоснежную болонку соседей снизу, – вывалит слюнявый язык, как похотливый сатир, и аж поскуливает – ясно, какие картины ему мерещаться.       Потому как только я услышал вскрик Авелины, постепенно перетёкший в жалобный стон, я сразу нарисовал себе в голове картину, как Юпитер извалялся в пыли, укусил своей хозяйке руку или, что не лучше, всё-таки смог добраться до своей ненаглядной Люси. Меня раздирало любопытство, но я счёл слишком несущественным это происшествие, чтобы отвлекаться от работы.       Позже, примерно в четыре часа, вернулись мои соседи по площадке и включили музыку в своей гостиной на полную громкость. Это четверо парней-студентов, учащихся в ближайшем институте. Им всем было лет по двадцать и праздная молодость в их головах ещё била ключом, они часто устраивали ночные вечеринки, звали к себе целый гарем симпатичных девушек и на следующее утро до них никогда нельзя было достучаться.       Я слушал их громыхающий «Dommage» от Bigflo & Oli и мне казалось, что песня просачивается сквозь стены розоватыми тяжёлыми клубами, которые никак не могли дать мне сосредоточиться. Моя голова будто вознеслась куда-то в облака и я словно почувствовал запах рождественского ромового пунша, доносившегося от чаш, увитых остролистом. Вокруг грудились толпы миловидных девушек и юнош, уже слегка покрасневших от алкоголя. И над всем этим царило чувство уверенности, сознание того, что завтрашний день может быть таким же счастливым, как сегодняшний. Дни моей юности, как я оглядывался на них, каждый раз казались улетающим от меня бледным вихрем повторных лоскутков, как утренняя метель употреблённых бумажек, видных пассажиру экспресса в заднее наблюдательное окно последнего вагона, за которым они вьются.       Снова перелистав эти воспоминания, в то время как песня на заднем плане закончилась и началась другая, мне незнакомая, я всё допытывался у самого себя, не оттуда ли, не из праздности и блеска моей молодости пошла трещина через всю мою жизнь. – Сделайте потише! - заорал я, стукнув рукой в стену. – Сделайте потише, малолетние ублюдки! «Малолетние ублюдки»? Меня потрясло это выражение, ведь мне самому ещё даже не было тридцати, но высказывался я уже как шестидесятилетний старик. – Сделай потише, - попросил молодой голос. – Да, лучше сделай потише, не спорь, - подхватил второй, более низкий и звенящий. – А то сейчас старпёр придёт и нас клюшкой поколотит. Раздался четырёхголосный смех, задевший меня прямо за живое, но звук они всё-таки уменьшили. Из жалости, наверное. – Я не виноват, что тут стены как из гипсокартона! - крикнул я напоследок, но моё оправдание было встречено лишь ещё одним приступом юношеского смеха. Сразу было видно, что обо мне в этом доме мало кто думает. Хотя, впрочем, может это и к лучшему.       Работу я закончил около пяти часов. Руки затекли от слишком долгого пребывания в одном положении и жутко болели, и только собрав все бумаги в стопку и перевязав её жгутом, я почувствовал, насколько сильно проголодался. Живот прямо таки сводило от голода, но внутренний мир моего холодильника оставлял желать за собой лучшего. В морозилке я нашёл кусок покрывшегося коркой льда мяса, которым, при желании, можно было бы колоть дрова. Я не имел ни малейшего понятия, откуда он взялся, ибо мяса я не покупал уже очень давно. Тем более свинину. В самом холодильнике лежала пара помидор, кусочек бри, завёрнутый в фольгу, как в кокон, и банка маринованных оливок. Снова идти в кафе мне не хотелось, так как я ждал Доминика, поэтому я достал все нужные ингредиенты и принялся за «готовку». Я слегка поджарил хлеб и выложил на получившийся тост слайсы помидора и три ломтика сыра, про себя радуясь, что я не привередлив к еде.       Сглаживая минуты ожидания на диване перед телевизором с бутербродом и чашкой чая без сахара, я досидел до шести с лишним, когда в дверь наконец-то позвонили. Я вскочил и радостный со стопкой документов направился открывать. Какого же было моё разочарование, когда я увидел на лестнице не Доминика, а Патриса, при чём на редкость взволнованного. – Ты дома, какое облегчение, - он выдохнул и напряжённое выражение исчезло с его лица. – Я вынужден быть дома. Я не могу уйти, пока не передам Доминику документы. Можно сказать, сделанные с пылу с жару. – Ну хорошо хоть, что сделанные не в метро на коленке, - посчитав свою шутку искрамётной, он усмехнулся, а я слегка скривился. – Я пришёл тебе сказать, что у нас сегодня вечером сбор. – Опять? У нас же был сбор на прошлой неделе. – Это экстренный совет, - многозначительно сказал Патрис, слегка хмуря брови. – Дело касается мадам Дайон. Ты должен на нём присутствовать, без тебя никак. – Ты же знаешь, Пат, я не люблю затрагивать эту тему. – А кто, по-твоему, любит? Никто. Но это необходимо для нашей же безопасности. В прошлый раз при стычке с недругами у нас была не разработана достойная кампания, et maintenant – comme ca!{И вот – так это обернулось! - от франц.} – Боже милостивый, не напоминай, - я вздохнул, почувствовав в своих жилах вновь зашевелившуюся скорбь. – Не хочу об этом вспоминать. Не хочу, чтобы вы об этом вспоминали. Вообще не хочу ворошить пепел давно потухшего костра. – Так, значит, трусишь? - он посмотрел на меня с таким презрением, что всё внутри меня перевернулось. – Боишься оглядываться в прошлое, и потому бежишь сломя голову в будущее? А тебе известно, что о своих уже когда-то совершённых ошибках стоит задумываться, чтобы снова их не совершить? Ей богу, Вик, ты как собака, крутящаяся на месте в попытках поймать свой хвост. Если нам предстоят новые встречи с Жилем, а я уверен, нам они предстоят, у нас должен быть сформирован точный план действий. – Et pourquoi?{А зачем? - от франц.}, - спросил я с мученическим видом. – Всё-равно если этот гад снова схватится за пистолет, кто-то из нас обречён. А кампания ваша полетит в мусорку. – Я тебя сейчас самого выкину в мусорку, - фыркнул Патрис. – Затем-то и нужна стратегия. В таком случае нам нужно будет суметь выбить у него из рук пистолет, при этом не нанося никому смертельных ранений. – Удачи вам. – Так ты отказываешься приходить? Говори чётко: да или нет? Я замешкался. Я хотел сказать «да, отказываюсь», накинув сверху оправдание про то, что у меня важная встреча у Гарриса, но его тон поставил меня в тупик. Надо было идти, это твердили в унисон долг и совесть, но сердце тихо нашёптывало, что я могу и откосить. – Ладно, я приду, - сдался я, бессильно опираясь плечом о дверной косяк. – Я знал, я знал, я знал, что ты нас ни за что не бросишь, - он прямо просиял после моих слов. Вообще я всегда удивлялся тому, как быстро выражению глубокой серьёзности Патриса на замену приходит улыбка, расцвеченная всеми возможными видами радости. – Тогда нам ждать тебя? – Ждать, ждать. На прежнем месте? – На прежнейшем, Вик. Начало примерно через полтора часа. – Я дождусь Доминика и сразу подъеду. Он кивнул, продолжая светиться от счастья. Никогда бы не подумал, что некоторым людям так мало надо для полного удовлетворения. – Отлично. Я передам Фиакру, что ты тоже будешь, тогда мы с самой важной темой подождём тебя. – Я думаю, ждать вам не придётся. – Тем лучше. Патрис собирался уходить, это угадывалось по тому, как он постепенно пятился назад, но что-то мешало ему уйти полностью. Возможно, тот факт, что я ещё с ним не попрощался. Именно поэтому я поспешил это сделать, чтобы не задерживать человека. – И тебе пока. Скоро увидимся, - с этими словами он развернулся и побежал по лестнице вниз. И я убедился в том, что мои предположения были верны. Ох уж этот Париж с этими людьми, которые режут друг-друга среди бела дня, но не могут уйти, не попрощавшись.