Призрачное счастье

      Улица самозабвенно жульничала, когда я припарковал мотоцикл перед баром, находящимся между авеню Оперы и улицей Пэ. Мостовая уже вовсю кипела тёмными фонтанчиками серебра с мягким отливом лунного камня – пока мы ехали начался дождь. Я сошёл на землю и прикрыл голову курткой, ожидая моего неуклюже слезающего с байка попутчика. – Чтоб тебя с твоей арматуриной, - проворчал Ноэль, чуть не уронив чемодан в лужу. – Ни крыши нет, ни багажника нормального. Только ветер рожу сечёт, как кнутами. – Прекращай бухтеть. Не забывай, я мог тебя вообще никуда не везти. И ждал бы ты ещё целую вечность под дождём какого-нибудь левого таксиста. – Ладно, ладно, ты прав, - сдался он со вздохом. – Пошли, выпьем. А то чувствую, ещё секунда, и я упаду.       В холле было тепло, аромат крепкого алкоголя приятно щекотал нос, а запах трубочного табака и сигарет, ощутимый повсюду, особенно устоялся возле входа. Над длинной лакированной дубовой стойкой простирал свои рога череп какого-то парнокопытного, скалящегося из под маски смерти пугающей ухмылкой, а вдоль стены, обклеенной муляжными купюрами разных стран, протягивались полки с отполированными до блеска коктейльными бокалами, рюмками, стаканами и кружками. Барные стулья, похожие на грибочки с непомерными шляпками, обитыми ситцем, будто были воткнуты в пол, как булавки. Стены тут сплошь покрыты картинами, постерами и гербами, а чередующиеся столбы, сделанные в подражание Кусту, придерживают своими могучими плечами резной потолок. Люстры с потолка нависают над столами, держащиеся на трёх лесках, они томно покачиваются, склоняя головы медленным, сонным движением, и проливают на посетителей холодноватый свет, заставляя напитки искриться, точно фейерверки, а тени от бокалов беспокойно бегать по столу. И над всем этим царством сепии реет яркая юбка, раскрашенная в океанско-синий, облачно-белый и кроваво-красный цвета – вырвиглазный американский флаг. Это место стало нашим любимым, после закрытия «Леопольда». За нашим излюбленным столом, который мы многими вечерами и встречами почти что превратили в свою собственность, сидели Эркюль, Мелани и Анели. При виде нас, они радостно замахали руками. – Ноэль! Виктор! Как я рад вас видеть! - воскликнул Эркюль, вставая и почти что удушая нас по очереди в своих стальных объятиях, больше похожих не на нежные материнские объятия, а на капкан или петлю гильотины. Сам он был небольшого роста, но достаточно крепкого телосложения, весьма красивый молодой человек с определенными и сухими чертами лица. Однако иногда его взгляд становился вороватым и даже ехидным, и в эти секунды Лафатер, увидев бы такое лицо, определил бы его как помесь грифа с сутягой; пернатый хищник и человек-крючкотвор, дополняя друг-друга, усиливали его уродство, ибо черты крючкотвора придавали хищнику нечто подлое, а черты хищника крючкотвору – нечто страшное. – Я тоже рад тебя видеть, дружище, - сказал я, присаживаясь на стул и с интересом разглядывая, что тут без нас пили. Перед девушками стояло по кружке пива, Дебюсси же наслаждался виски. – Трепло, - рявкнул Ноэль, но без должного жара. – Скотина поганая! – Ну-ну, не горячись, - попросил Эркюль со спокойной улыбкой. – Ты же знаешь, что он всё-равно никому об этом не расскажет. Je vous le jure! {Заверяю вас, - от франц.} – Et c'est tr`es d'ommage! {А очень жаль! - от франц.}, - подала голос Анели, вздыхая. – Je suis desole{Я удручён, - от франц.}, - обиженно проговорил Ноэль и уткнулся носом в винную карту. – Анели, так о чём ты? - как ни в чём не бывало обратился Дебюсси к девушке. – Ну... он казался заинтересованным, - сказала та, устраиваясь поудобнее на стуле. – Не знаю почему, он вёл себя непринуждённо и даже слишком легко шёл на откровенность. Это для местной то газетёнки. Как будто-бы... - её хрупкие плечи содрогнулись, а глаза до краёв наполнились некоторым смятением. Весь её облик в целом от макушки до носков был пронизан обаянием. Она была родом из Апольды и принадлежала к тому темноволосому этническому типу, который иногда встречается в немецких землях, хотя его генеалогия, в той мере, конечно, в какой её можно установить, и не даёт оснований подозревать здесь примесь французской крови. По тёмному румянцу, чёрным волосам и чёрным, всегда спокойным, ласковым глазам её можно было бы принять за француженку, если бы в строении лица не замечалось германской грубоватости, – овал скорее круглый, несмотря на довольно острый подбородок, нос неправильный, с чуть вдавленной переносицей, к тому же слегка вздёрнутый, рот спокойный и мягко очерченный. Волосы её наполовину закрывали уши и были так туго затянуты, что блестели как зеркало, пробор надо лбом обнажал белую кожу. Несмотря на это, несколько пушистых завитков не всегда, а следовательно, не нарочно – премило выбивались у неё возле ушей. Её очень тяжёлая коса по крестьянскому обычаю была уложена на затылке в узел, в который по праздничным дням она вдевала пёстро расшитый бант. Всё было в ней приятно, но лучше всего был её голос, по тембру – тёплое меццо-сопрано, в разговоре – а говорила она с лёгким тюрингским акцентом – неотразимо обольстительный. – Продолжай, дорогая, - подбодрила её Мелани, сидящая по соседству от меня. Судя по её отчуждённому выражению лица, она совсем не слушала речей подруги. Все её взгляды были направлены на меня и я это чувствовал так же, как чувствовал бы кнопку, на которой сидел. У каждого человека глаза слегка разнятся: один глаз всегда теплее, с грустинкой, а другой более яркий и холодный. У неё грусть теплилась в левом глазу, и, возможно, я поддавался её чарам именно потому, что мне был виден только этот мягкий свет, подобный зелени молодой сочной листвы. Она была одета простенько, но со вкусом: короткая футболочка, по типу тех, что носят черлидерши, только украшенная парой искусственных роз у выреза, обтягивающая юбка до колен, идеально подчёркивающая округлую форму её бёдер, и шпильки, должно быть, делающие её выше примерно на пять сантиметров. – Mon cher, - прошептала она, едва двигая губами, и нежно улыбнулась одними уголками рта, и от этой улыбки её верхняя губка восхитительно изогнулась, так что нос слегка сморщился и показался краешек розовой десны. – Понимаете, - снова заговорила Анели, не обращая внимания на воркотню своей невнимательной слушательницы, ведь, разговаривая, она по большей части обращалась не к ней, а к нам, некой безмолвной аудитории. – Я не думала, что журналистке из самой захолустной редакции вдруг будет давать интервью такой, как он. И мне стало интересно, действительно ли его дела идут так успешно или это просто болтают. – Хороший вопрос, - заметил Эркюль. – Интересуй меня этот щёголь, я бы, возможно, задался им раньше. – А о ком, собственно, речь? - решил всё-таки уточнить я, так как добрую часть разговора я пропустил. – О ком, о ком, - вздохнула Мелани. – О Франсуа Клюзе. {Франсуа Клюзе – французский актёр театра, кино и телевидения, лауреат премии «Сезар»} Ноэль поперхнулся пивом, которое услужливый официант принёс ему, и на его губах осела пышная борода из пивной пенки. Девушки захихикали. – Франсуа Клюзе? - переспросил он хрипящим голосом. Тут уж и мы с Эркюлем не выдержали и захохотали. – Что? - возмутился он, откашливаясь. – Что вы гогочете, придурки? Ведь я абсолютно серьёзен! – Но тем не менее ты воспринимаешься всеми как клоун, - заметила Анели. – Даже теми, кто тебя впервые в жизни видит. – Как грубо, - Мелани неодобрительно посмотрела на подругу и её очаровательное личико поразили хмурые морщинки на лбу. Честное слово, ей было двадцать три, но выглядела она не старше пятнадцати. – А что? - та невозмутимо пожала плечами и её правое плечо, словно изваянное из куска мрамора, выскочило из корсажа. – Правда есть правда. – Правда – это бесстыжий хам, перед которым все мы распинаемся в любви, - вставил Дебюсси, обрадованный случаем, подходящим к одной из его излюбленных фраз. – Захлопнись, - буркнул Ноэль, снова мрачнея. Стрелки часов близились к трём ночи. За эти полчаса я не употребил ни капли алкоголя и не выкурил ни одного косяка, но мне и не хотелось пить или курить. Мне хотелось домой, потому что этот день высосал из меня все жизненные силы. – Ну, я поехал, - сказал я, поднимаясь со стула. – Нет-нет-нет! - запротестовал Эркюль, хватая меня за рукав куртки. – Ты ведь даже ничего не выпил! А в какую дорогу ты собираешься пускаться не пьяным? – Ну, скажем, в дорогу, которая не ведёт на тот свет, - ответил я, вырывая свой рукав из железной хватки и улыбаясь на прощание девушкам. – Ещё увидимся. – Стой! - остановил меня Ноэль. – Ты обещал меня потом отвезти домой! – Я? Тебе? Право, не припомню такого. – Нет, обещал, я помню! – Не обещал. Тебя Эркюль проводит. С этими словами я засунул руки в карманы, проверив наличие ключей от мотоцикла, и, под проклятия Ноэля, пошёл на выход.       На улице дождь давно перестал. В воздухе ещё веяло не улёгшейся сыростью, а на дорогах в свете фонарей-солдатиков переливались гладкие серебряные лужи, уже подёрнутые радужной бензиновой дымкой. Я люблю такую последождевую пору.       Я сел на свой байк, завёл мотор и поехал в сторону дома, надеясь, что к четырём часам я уже смогу спокойно лечь спать.