Carte blanche 3. Nightmare beginning

Путём повтора бесконечных звонков на телефон Миронова мне всё же удалось выяснить, что случилось. А ещё пришлось со скоростью света соображать, что делать, и в какую сторону бежать с полным пакетом продуктов. Потому что крайне нелогично было бы в экстренном порядке вызвать такси, чтобы сначала доехать до дома, выбросив продукты там, а уже потом поехать в больницу, адрес которой Миронов второпях пробубнил так, что разбирать потом кое-как пришлось. Поэтому, мною было принято решение оставить запасы с едой водителю, толком ничего не объясняя. — Это Вам, — кинула я, вылетая из такси как можно быстрее, чтобы под обстрел вопросов не попасть. Мне казалось, что я тут окажусь раньше всех. Даже раньше Глеба с Наташей. Но, на моё удивление, в отделении уже нарезал круги мой брат, пока Сименс о чём-то встревоженно говорил с медсестрой. — Что произошло? — слёту я оглушила Депо вопросом, но тот был мрачнее тучи, что не могло радовать. Значит, дело серьёзное? — Не знаю, — нервно огрызнулся он, уже спустя пару мгновений окидывая меня извиняющимися глазами. Не стоит. Я всё понимаю. И одновременно не понимаю ничего. Я бы могла успокоить себя тем, что это всё нервы. Ведь в последнее время нам всем пришлось нелегко, а Нэт так вообще больше всех переживала, учитывая то, что больше всего не давало покоя. Но с другой стороны, если бы у неё просто-напросто организм выбил, то врачи не держали бы её в кабинете так долго, храня молчание. Сколько ещё нам ждать? Разговор Сименса с медсестрой плодов не дал, посему мы мирно дожидались, пока своим вниманием нас почтит главный врач, с появлением в коридоре которого мы все трое подкинулись, как по команде. "— Меня устроят только хорошие новости, иначе ты труп" — вот, что подумал мой брат. — Что с ней? — вот, что он сказал. Чувствовал, видимо, да и по лицу доктора было заметно, что Наташа в обморок упала не от переизбытка радостных эмоций. — У неё было ножевое ранение? — ну, начинается... Точнее, врач только начал, а мы уже поняли, что такое начало ничего хорошего за собой не несёт. И, как следствие, в ответ на его вопрос кивнули все трое, синхронно даже. — В будущем, эта травма может оказать не самое лучшее воздействие. Простым языком — последствия могут быть так себе, — какие последствия? Последствия чего? Поднятая бровь Артёма ведь говорит о том, что мы нихрена не поняли? — Она в положении. Срок пока маленький, но моё дело — предупредить, что всё может обернуться не лучшим образом. Пожалуй, за ближайшие секунд десять я испытала достаточно яркий спектр эмоций: начиная тем, что готова была просто усраться от счастья за то, что у неё наконец получилось то, чего она так хотела, и заканчивая тем, что радость от этого факта может длиться ой как недолго. Брат, немного погодя, выдохнул, делая глубокий вдох снова и прикладывая пальцы к губам, словно имитируя лёгкий такой фейспалм. Казалось, ещё чуть-чуть, и рука буквально врастёт в его лицо, но это только полбеды. Глаза вообще расплылись по разным углам, да и говорить он толком не мог ближайшую минуту. Никто из нас не мог. Потому что мы все понимали, что Наташа предпочтёт смерть аборту, и говорить с ней о логике и безопасности не имеет никакого смысла. — К ней можно? — всё, что спросил Шатохин, хотя я уверена, что в голове у него крылась тысяча вопросов. Как и, наверное, у каждого из нас. — Пятая палата, — кивнул док, прекрасно понимая, что решение в одиночку принимать никто не собирается. Кажется, у меня уже аллергия на больничные коридоры. На звук приборов, на запах медикаментов, на стук колёс тележки, на которой еду больничную развозят. Да даже на стены, выкрашенные в этот нелепый молочный цвет с мятным отливом. А ещё линолеум, в котором явно виднеются дырки от тонких шпилек, оставленных потоком посетителей. Дверь палаты под номером пять открывает мне вид на мою девчонку, чьи ноги прикрыты больничной простынёй времён девяностых. Она выглядит уставшей и ничего не понимающей, словно в собственных мыслях запуталась. И я её, как ни странно, очень хорошо понимаю. — Пришли меня отговаривать, — заявляет она, стоит нам переступить порог, — вы ведь знаете, как я этого хотела, — не выдерживает, отворачивает голову к окну, когда голос срывается на последнем из сказанного. Только не плачь, родная, пожалуйста... — Знаем, — начинает было Депо, пытаясь воззвать к здравомыслию, — но нужно на всё смотреть с разных сторон... — Хорошо, — не выдерживает Натали, поворачивая голову обратно, — либо я избавлюсь от него, и буду оставшуюся жизнь корить себя за это. В депрессию, например, впаду, или сопьюсь к чёртовой матери, начиная при этом срываться на всех и вся. Либо же проживу несколько месяцев, будучи абсолютно счастливой, зная, что способна верить в лучшее... — она, кажется, отчётливо понимает, что сейчас ей лучше сильно не нервничать, поэтому, на удивление, говорит довольно спокойно. — Решать не мне одной, я понимаю, но просто услышь меня, пожалуйста, — мы с Глебом стоим по бокам от Артёма, но присутствует стойкое ощущение, что кроме моего брата она никого в этой палате не видит. Только он, здесь и сейчас. — Скажешь, как будешь готов. Нам, наверное, следовало бы оставить её. Парням, точнее, потому что я планировала остаться с ней и поговорить об этом с глазу на глаз. Девочками всё обсудить, как говорится. Но мой брат и шагу отсюда делать не собирался. Стоит себе, как стоял. — Я уже всё обдумал, — вдруг оповещает он, и я отчего-то даже вздрагиваю. Не сказать, что не ожидала, но Артём умеет удивлять временами. — Я знаю, насколько для тебя это важно, и знаю, что ты прекрасно понимаешь, на что идёшь. У нас либо всё хорошо будет, либо я умру вместе с тобой. Он бы продолжил, возможно, но по лицу Наташи можно было сказать, что продолжение ей не нужно. Она лишь бодро подскакивает с кровати, кидаясь брату в объятия и наконец выпуская из глаз слёзы. Только они, скорее, от радости, и улыбка на моём лице ждать себя тоже не заставляет, хоть я и понимаю, что шансы тут примерно пятьдесят на пятьдесят, и на сей раз от нас мало, что зависит. Мы, конечно, сделаем всё, что в наших силах, начиная от создания максимально комфортных условий, а дальше уже на всё воля судьбы. Но одно я знаю точно: пускай и недолго, но она заслужила быть счастливой. *** Иногда я с точностью до минуты помню как, где, и что произошло, а иногда не могу вспомнить даже день недели. Казалось бы, мы только вчера уехали с Наташей из больницы, приняв решение не прерывать её беременность, ну а по факту уже прошло несколько месяцев. Вопрос с переездом не заставил долго ждать, и мы вернулись в старое доброе прошлое, пристанью которого служил дом Артёма. Сам же Депо полностью погрузился в анабиоз новой роли, сдувая с Наташи пылинки, ну а я намертво была приклеена к Сименсу, наконец оторвав от своей задницы пропеллер, из-за которого меня вечно сдувало в гущу не самых лучших событий. Как брат и обещал, он упёк Нефёдова в психиатрическое заведение примерно где-то на краю света, позаботившись, чтобы над тем был соблюден тотальный контроль. Лере, Морту и их дочери, с которой они наконец-то воссоединились, я уступила свою квартиру на время, пока они не решат вопрос с жильём. Ну а Оксана с Гошей решили не привязывать себя к месту, поэтому просто пообещали иногда заглядывать в гости, как только надоест путешествовать по земному шару. О судьбе Макса мне, к сожалению, неизвестно. Знаю только, что Артём изредка интересовался, как у него дела, и просто, но ёмкое "всё хорошо" означало, что Лазин жив, и у него всё в порядке, и этого мне, пожалуй, хватало с головой. Первые месяца три я вела себя, как бешеная наседка, носясь за Натали чуть ли не по пятам, пока та на меня не прикрикнула и не попросила в открытую "отстать уже, блять, Нина, я не инвалид". На пятый месяц я уже немного свыклась с тем, что настроение Наташи либо не меняется в течение суток, либо меняется за секунду со скоростью света, и это, признаться, было довольно забавно. Вот она матерится, как сапожник, потому что в магазине не оказалось её любимых семечек с солью, а вот она плачет, как ребёнок, потому что ей жаль бездомную собачку у магазина. К седьмому месяцу её походка начала меняться, и мне поначалу было довольно трудно перестать представлять пингвинов и едко хихикать, когда я видела её утреннюю вылазку из комнаты за горячим чаем. Единственное, что меня пугало, так это то, что несмотря на своё положение, она прилично скинула. Ну, отметка на весах может и не особо изменилась, но вот уменьшилась она в размерах прилично, хотя и без того была худой. Сейчас так вообще напоминала доходягу, который из последних сил тащит перед собой арбуз. Маленький такой, аккуратный арбуз. И часто в моём взгляде читались умиление и страх одновременно, потому что я понимала: время остановить нельзя. Всё равно придёт тот самый момент, когда моё сердце либо от счастья остановится, потому что худшие опасения будут позади, либо оттого, что всей этой сказке придёт неминуемый конец. Последнее я ощутила спустя месяца полтора, наверно, а может и немного больше. Как сейчас помню брата, остановившегося в кухне с кружкой кофе. Помню его глаза, которые точно обладали свойствами рентгеновского луча, и это не сулило ничего хорошего. Он словно предчувствовал то, чего мы все так боялись и хотели оттянуть. Он смотрел в упор на вышедшую из ванной Наташу, держащуюся за живот. Она слегка скривилась и поёжилась, желая сделать ещё один шаг по направлению к кухне, но, спустя мгновение, остановилась. Затем ещё шаг, зажмуренные глаза и тихое шипение, когда она начала медленно сползать по стене на пол. Помню звонкий треск разбившейся кружки, и разлитый по полу горячий кофе. Помню, как Депо в мгновение ока оказался рядом с ней, хватая за руку и перекидывая через своё плечо, дабы не дать упасть. Помню Миронова, который вылетел из комнаты на шум и с выпученными глазами буквально спорхнул с лестницы, бросаясь на помощь и подставляя Наташе своё плечо. А после — скорая, вой сирен и бьющие по глазам мигалки несущейся служебной машины, за которой мы с Глебом ехали, забыв про всевозможные правила дорожного движения. И снова больничный коридор, снова кажущиеся нескончаемыми палаты и протоптанный старый линолеум, в который я пялилась всё то время, пока Наташа была в отделении. Не знаю точно, что там происходило, знаю только то, что эти минуты, а может и часы ожидания длились гораздо дольше тех месяцев, которые мы счастливо прожили в полнейшей гармонии. Забавно, но только сейчас меня посетили мысли о том, что Господь как будто специально послал нам эти дни без происшествий, как награду за то, что нам пришлось до этого пережить. А теперь пришёл час расплаты. По крайней мере, последнее ко мне пришло именно в тот момент, когда к нам вышел заведующий отделением. Он выглядел уставшим довольно, как будто его вызвали на смену после бессонной ночи. И что-то мне подсказывало, что впереди нас ждёт несметное количество таких ночей. На наших лицах он смог прочесть один и тот же немой вопрос даже несмотря на то, что никто из нас не решился подойти к нему поближе. Мы просто стояли, как вкопанные, будто сделать с места шаг сейчас представлялось чем-то нереальным. Как и слово лишнее вымолвить. Правда, почва из-под ног начала уходить достаточно скоро, когда он пристально, с долей сочувствия, посмотрел на Артёма, и с его уст слетело короткое: — Мне очень жаль, но Ваша жена... И пускай он говорил достаточно тихо, но силой этих слов меня неслабо отшатнуло назад, и я с грохотом приземлилась пятой точкой на обшарпанное кресло, желая в этот момент только одного: раз и навсегда вырвать из груди собственное сердце, чтобы никогда больше не чувствовать боли. Потому что недалёк тот момент, когда она меня просто уничтожит, разрывая внутри на части всё живое.