Carte blanche 3. Nightmare beginning

Я считала ступеньки под ногами, а Наташа считала меня, видимо, за идиотку, потому что я пересчитывала их вслух. Зачем? Неизвестно. Наверное, чтобы избежать неловкой тишины всё то время, пока мы поднимались. Правда, когда мы уже в квартире были, такого было не повторить. Ну а начать просто перечислять вслух все предметы мебели, на которые взор падал, было бы ну вообще не логично. Поэтому я сделала вид, что жутко в себя погружена. И делала я его, пока разувалась, пока топала до кухни, пока доставала два стакана и ледышницу, потому что тёплый виски — это извращение. А как только я бутылку открыла, то по носу запах ударил. Нет, не запах дорого алкоголя, хоть и отрицать это было нельзя. Но для меня это было чем-то... чем-то сладким. Запахом прошлого, запахом воспоминаний. Запахом тех дней, которые от сердца не оторвать было. Да и глупо было бы пытаться, учитывая, что это — часть моей жизни. Очень значимая, я бы сказала, часть. И как-то на автомате мы молча чокаемся, выпивая практически залпом те несчастных три глотка, которые я по стаканам щедро разлила. Ну а что... Алкоголь, между прочим, дорогой. И с каждым годом я всё больше начинаю ценить каждую копейку. Ну, когда нападает что-то. Кризис среднего возраста, или что-то вроде того. — Нин? — из мнимого панциря воспоминаний вынимает голос Наташи. Она смотрит на меня, приподняв бровь, стоя всё ещё около меня с пустым стаканом. А я, оказывается, всё это время смотрю в стену, пока не одёргивают. Да. Да-да. Я тут. Просто задумалась. О том, сколько воды утекло. А теперь пора задуматься о том, что о таком долго думать нельзя. — Пошли, — вдруг резко оживляюсь, прихватывая с собой эту самую бутылку. И краешком глаза замечаю, как Наташа этому жесту неприкрыто улыбается. Видит, как я с этой бутылкой ношусь, из рук её не выпуская. А я что? А я ничего. Просто по хорошему алкоголю скучала, и всего-то. Да. Ага. Слышали? Веду я гостью, к слову, на балкон. Благо, он у меня утеплённый, хотя иногда это мешает насладиться чем-то таким родным, когда ты сворачиваешься коконом в плед, держа дрожащей от прохлады рукой чашку кофе, который приятно обжигает язык, даруя внутреннее тепло. Зато тут кальян, и это радует глаз не меньше. Натали и слова говорить не надо, она сама берёт инициативу в свои руки и занимается углями, пока я беру на себя всё остальное. И когда усесться всё же удаётся, я вдруг резко расслабляюсь, понимая, что на мне нет больше этих неудобных лодочек, в которых я бы на корпоративе до сих пор расхаживала. Нет головной боли, причём не только от алкоголя, но и от понимания того, что я напилась уже, а домой нескоро ещё, а я ещё и в туфлях этих, чёрт бы их побрал. Я тут. Я здесь. На собственном балконе, сижу на полу напротив Наташи и неспешно затягиваюсь персиковым дымом, потягивая хороший алкоголь. Да, я определённо не жалею, что решила свалить. О чём нужно, я буду жалеть завтра. А пока полный релакс и предстоящий разговор. — Если начнёшь петь о том, что Сименс — лучшее, что со мной случалось, и что я на розовом пони должна упиздовать с ним в закат, то я тебе трубку от кальяна в одно место запихаю, — плевать, с чего, но я решаю начать. Потому что в каких бы мы отношениях не были, я знаю Наташу, как облупленную, этого не деть никуда. И я прекрасно понимаю, что начать ей сейчас сложно. Так пусть простейшая фраза подтолкнёт к разговору. — И не собиралась, — улыбается, а сама улыбку прячет за стаканом, даже глаза прикрывая, когда градусы внутрь попадают. А я в очередной раз поражаюсь тому, что у нас никогда и мысли не возникало подобный алкоголь с чем-нибудь мешать, будь то кола или же сок. Так вкуснее, честно. — Ну Слава Богу, — выдыхаю прямо в свой стакан, улыбаясь в ответ. Отпиваю, а сама подмечаю, как Нэт вдруг опускает глаза, о чём-то задумываясь. И это что-то, видимо, её слишком беспокоит. Но я молчу. Молчу, пока она собирается духом, делаю затяжку. Ещё одну. Потом ещё. А потом не выдерживаю первая, делая полноценный вдох и наконец спрашивая. — Что случилось? — откидываюсь на стену и пристально на неё смотрю, пока она изучает кубики льда в своём стакане. Долго так изучает, пристально. А у самой уже ком у горла. И видеть мне его нужно, я и так знаю это. Выражение лица выдаёт. — Я не могу... — Что не может? Сказать? Сформулировать? Что? — Не могу с тех самых пор, как тот ублюдок пырнул меня ножом... — глаза ещё опущены в стакан, а вот выражение моих потихоньку начинает меняться. Я, кажется, начинаю догадываться, в чём тут соль. — Мы пытаемся уже года полтора, если не больше... — теперь она поднимает голову и я вижу. Вижу эту блестящую полоску, скопленную у краешков глаз. И мне и переспрашивать не нужно, я прекрасно всё понимаю. — Мы обошли уже кучу врачей, на протяжении года не то, что алкоголь, даже сигареты в рот не брали, и всё бестолку! — теперь мне свои пять копеек вставлять не нужно, Наташу понесло окончательно. — Я уже попросту на всё это плюнула, — да, я заметила. Как и то, с каким остервенением она этот стакан залпом опустошила, и уже было начала тянуться к бутылке. За что по рукам и получила резко. — Руку не меняют! — фыркнула я в её сторону, сама лично разливая нам по очередной порции. — А что говорят врачи? — А что они могут сказать? — она пожимает плечами. — Делайте то, сё, пятое, десятое. Делайте кучу анализов и, заодно, печатный станок делайте, чтобы деньги печатать и приносить их нам, — она лихо утирает нос краешком лёгкой кофты, принимая из моих рук трубку, — всё безрезультатно, всё надоело... Несколько затяжек всё же помогли ей расслабиться, и тогда она свой рассказ чуть дополнила. Тем, как переживала всё это время, расшатывая нервную систему раз за разом. Но не только оттого, что забеременеть не может, нет. Она мне поведала и кое-что ещё, когда увидела, что я не против это услышать. — В тот день Депо подошёл ко мне... У нас было ровно три минуты на разговор, он поведал мне весь их план, и я собиралась рассказать тебе, — не сказать, что я была не заинтересована, нет. Я просто сохраняла спокойствие, с похуистичной миной слушая, а сама внутри разгораясь. Интересно, сколько я ещё смогу безразличие сохранять? — Мы должны были удержать тебя, не дать зайти в дом. Но ты рухнула перед домом, и это... в общем... — она снова всхлипывает, а во мне бурлит уже всё. Господи... как представлю. Я просто хочу отмотать. Хочу всё отмотать к тому дню, чтобы вернуться в тот момент и устоять на ногах. Чтобы зайти в дом и пристрелить этого недоразвитого к чертям собачьим, чтобы точно быть уверенной, что не зря страдаю всё это время! — Я ругалась с ним не единожды из-за этого, потому что это всё неправильно! Но он уверил меня в том, что пускай это трижды несправедливо, но это для твоей же безопасности. И я ничего не могла сделать, а ведь Глеб, спустя время, мог спокойно в гости к нам прийти, говорить с нами. Боже... — она снова виновато опускает голову, уже даже не стараясь слёз держать. А я... Я просто сижу, откидывая голову на стенку так, что глухой стук слышится. Только из-за алкоголя уже, кажется, ничего не чувствую. Точнее, физически не чувствую. А вот морально — наоборот. Морально меня потихоньку разъедает, потому что я не в силах справиться с тем, что происходит в голове. Я не могу перестать прокручивать теперь тот день, те чувства, те эмоции. Не могу выкинуть из мыслей тот плач, когда я выла в подушку, сжимая простыни и крича, что так не должно быть, что он обещал быть рядом! И каждый день превращался в ад, когда ради всех остальных и, наверное, в последнюю очередь, себя, я старалась жить. И каждый день я проделывала неимоверную работу над собой, заглушая и уничтожая шаг за шагом чувства, из-за которых эта самая жизнь была невозможна. В противном случае, сердце бы попросту разорвало на куски. Я не хотела принимать то, что приходилось. Я вспоминала худшее между нами, а потом просто-напросто решила думать, что он бросил меня, оставил, укатил в другую жизнь. Я старалась его ненавидеть, хотя в глубине порванной в клочья души я ненавидела себя. Ненавидела за то, что так ничтожна. Что Артёму приходится прибегать к крайним мерам, чтобы вдохнуть в меня жизнь. Возможно, очередной раз напомнить, какой пример я подам Линаре. А оказывается, вон оно что... Всё это время. Всё это блядское время... — Я не знала, как смотреть тебе в глаза, что говорить, как говорить. Господи, я просто превратилась в другого человека. Которого сама же и ненавидела, — она снова видит дно стакана, а у меня ощущение стойкое, что сейчас она этот стакан собственными слезами наполнит. — Мне было больно смотреть на вас обоих. И ещё больнее было знать, что ничего не сделаешь... Всхлип, глоток, забираю из её рук кальян. Опять облокачиваюсь на стену, стараясь сделать затяжку как можно сильнее. Чтобы дыма было больше. Как и вероятности, что он прикроет те самые эмоции, которые облачать не хотелось. Хотя, это всего лишь слезинка. Просто катится себе из глаза, приятно щекочет щеку. А потом падает с подбородка, задерживаясь всего на секундочку. И я тщательно стараюсь виду не подать, но сама вижу, что Наташе не до этого сейчас. Она лишь поджимает под себя коленки и руками их обнимает, не выпуская из пальцев стакан. — А я ещё на врачей грешу, — эту улыбку я называю ненормальной, немного ядовитой и саморазрушительной, потому что добрым этот оскал не назовёшь. — Мне просто возвращается всё. Получаю то, чего заслуживаю. Я просто последняя дрянь, которая смела называть себя подругой... Её голова опускается на колени, и теперь я отчётливо слышу её плач. И поскольку я её знаю от и до, то смогу отличить правду от актёрской игры. И сейчас я на все сто уверена, что это не манипуляция, не способ вывести меня на эмоции. Это, скорее, словесный прорыв, который она так долго в себе держала. Ведь с Оксаной этим особо не поделишься, про Килиан уж молчу. А вот Леру она вряд ли бы этими проблемами грузить стала, учитывая, что у той у самой сейчас своих забот по горло. Ну а мне... Я понимаю, почему она раньше мне этого не говорила. Совесть грызла. И не позволяла вызывать сочувствия, потому что... да потому что Миронов. Потому что каждая встреча со мной вызывала в её глазах скованность и смущение, и только теперь я понимаю, почему. Ведь если он мог приходить к ним домой живой и невредимый, то сложно, однако, перестроиться, и спустя несколько дней принимать у себя в гостях подругу, которая считала, что этот человек мёртв. И этот человек — не просто её сосед по дому, нет. Этот человек — тот самый, кого она любила больше жизни. И если судить трезво, что мне немного не дано сейчас, то я и сама себе ответить не могу, как бы поступила я. Да, возможно, я бы не послушала Сименса, и рассказала бы Наташе всю правду, чтобы та хотя бы дышать могла. Окей, а дальше что? Не дай Бог чего случись, и Нэт попала бы под горячую руку? Кто был бы виноват? И простила ли бы я себе это? А учитывая, что жизнь нас раскидала по разным городам, то следить за мной было бы сложно. Да и если только таким образом можно было всё утрясти, то... Блять! Я не знаю. Я просто, чёрт возьми, не имею ни малейшего представления о том, что мне думать сейчас. Как реагировать и как себя вести. Сейчас хочется только одного, и поскольку градусы уже в моём организме, я это и делаю. Наташа всё ещё сидит, пряча голову в коленях. И медленно её поднимает, когда я забираю из её рук стакан. По глазам вижу, что не ждала она видеть меня так близко, даже глазёнки немного выпучила. Но стакан покорно отдала, лишь продолжила молча наблюдать за моими действиями. — Отпусти это, — я слегка коснулась пальцами её подбородка, он мокрый даже был. От слёз. Нескончаемых. — Уже ничего не исправить, и глупо винить себя за то, чего не вернёшь. Не знаю, вселяют ли мои слова надежду, или же хоть как-то успокаивают. А может вообще звучат осуждающе, или до жути похуистично. Но девчонка продолжает преданно смотреть, разбивая последнюю преграду в виде той самой самодельной стены, возведённой мною между моими же принципами и настоящими эмоциями. — Прости меня, — два слова сейчас прошибают так, что если бы не этот тон, то я бы, кажется, и не стояла перед ней тут на коленях. И по виду её чувствую, что сейчас вторая волна накроет. — Пожалуйста, прости... — голос срывается, что ж ты делаешь... — Я такая сука... Хотя бы в сердце меня прости... Она снова хочет спрятать голову в колени, но я не даю. Мой палец с её подбородка не делся никуда, и это позволяет мне преградить ей пути отступления. И я чуть ли не насильно беру её за шкирку, поджимая губы и подтаскивая к себе, смотря в хрустальные от слёз глаза. Кажется, я это отзеркаливаю. — Дура... — рычу ей в лицо, а после крепко-крепко к себе прижимаю, зарываясь в её волосы и пытаясь понять, существует ли на свете вообще хоть что-то, что я бы ей не простила? В пределах разумного, естественно. Ведь за столько лет совместной дружбы я уже ни раз убеждалась, что порой мне передаётся не только её настроение. Иногда я чувствую то, что чувствует она. И сейчас я почувствовала лишь сильную боль, которая раздирала грудь. Боль, которая мне была уже знакома, и даже на мгновение я вдруг ощутила, как с этим же чувством она жила всё это время. Жила, ничего мне не говоря, лишь бы я была в порядке. И пускай сейчас это можно списать на алкоголь, но в какой-то степени я её понимаю. Не поддерживаю полностью, конечно, но понимаю. Потому что не могу оценить ситуацию на все сто, пока сама в этой ситуации не побываю. — Законченная дура... — продолжаю шептать ей в волосы, а сама только сейчас замечаю, как срывается голос. Как бесстыдно уже льются слёзы, прорвавшие упорно возводимую мной завесу. Я ведь старалась... Я ведь уже столько не плакала! К чертям всё... — Прости, — громко и навзрыд, теперь она утыкается мне в плечо и обнимает так, что моя спина это сполна чувствует. Потому что хоть коготки и спилены, но подушечками она впивается в кожу настолько, что маленькие синячки вполне могут оставить претензию на появление на моей коже. Слов больше нет. Мы просто молчим, и в этой тишине сейчас нам как никогда хорошо. Этого давно хотели мы обе, только причины не озвучивали. Я, потому что боялась ежедневно развешивать сопли и выть о том, что дышать без Миронова не могу. Она, потому что чувствовала за это вину, и ничего не могла с этим поделать. Да и Депо тут не последнюю роль играет, я уверена. Наверняка надавил на неё так, что у той рот не открывался. Одно точно знаю: жалеть и убиваться о сделанном уже поздно. И теперь, три года спустя, я наконец приму в оборот слова брата, сказанные мне тогда, в коридоре универа. Он ведь говорил, что надо жить дальше несмотря на всё, что происходит. Ведь жизнь продолжается. Так? А впереди у нас ещё половина ночи, а вместе с ней и половина бутылки. И, наверняка, немного моих вопросов, которые, как ни крути, таятся в голове с того самого момента, как я увидела Сименса. И мне до жути неловко и смешно одновременно, когда я хочу спросить: а есть ли что-то? Есть ли у него что-то ко мне, или же он просто вынужденно явился лишь потому, что чувствует свою вину и ответственность за меня? Как ни крути, прошло столько времени. И навряд ли он за всё это время ни разу не прикасался к женщинам. Хотя, я же не спала ни с кем... Но пока у меня есть куда более важный вопрос. И не к Наташе, а к самой себе. И звучит он так: какого чёрта что-то под сердцем кольнуло, когда я на секунду представила его в кровати с другой? Боже... Трижды отряхиваюсь от этих мыслей, нехотя отлипая от Наташи. Тут же хватаюсь за стакан, залпом выпивая. Разумеется, восполняю сразу, разливая нам по новой порции. Ещё меняю расположение, теперь подсаживаясь ближе, упираясь в девчонку боком и как бы невзначай укладывая тяжёлую голову на её плечо, потому что так теплее. И не только, кстати, физически... *** — Таир! — окрикивая друга, он направляется в тёмно-серой мазде, оборачиваясь на коттедж, где гулянка ещё вовсю. — Иди ровнее, — усмехается товарищ, кивком приглашая к себе на пассажирское. И Тимур не медлит, садится к нему, дверью стараясь не хлопать, как будто та хрустальная. Улыбается косо и уже было достаёт пачку сигарет, рыская по авто в поисках зажигалки. Но находит только озлобленный взгляд друга, который без году неделя как купил себе новенький авто. И в нём не то, что не курил никто, в нём и муха не ебалась. — Пардон, — поднимает руки Тим, распластываясь по сидению, широко разводя ноги, как будто на нём штаны спортивные, а не узкие джинсы. — Держи, — и Таир молча протягивает ему флешку, смотря в окно и наблюдая за коттеджем. — Это всё, что я нашёл. Но этого должно хватить. — Хм, — хмыкает тот, поджимая губы и благодарственно кивая. — Был бы геем, отсосал бы тебе. — Иди уже! — Тай закатывает глаза и демонстративно отворачивается, кивая товарищу рукой на дверь. И Тимур салютует этой же флешкой, исполняя пожелание друга и покидая автомобиль. Закрывает дверь с такой же заботой, нежно и аккуратно, стараясь не хлопать. И в этот момент стекло этой самой двери опускается, и стоит Мефу сделать шаг, как товарищ его зачем-то окликает. — Макс! — и друг быстро реагирует, возвращаясь, облокачиваясь локотками на излом не до конца опущенного стекла, бровь выгибает. — Меня не будет в городе два дня, я отрежу основную связь. Звони на второй номер, если что. Тот, в свою очередь, кивает, но товарища недовольным взглядом сверлить не перестаёт. И только когда тот на изумлённом лице вопрос рисует, решается вежливо поправить. Хотя пляшущий в крови алкоголь заставляет за такое открыть эту чёртову дверь, за которую он так печётся, и хлопнуть со всей дури так, чтобы колёса нахрен поотваливались. — Надеюсь, тебе этих двух дней хватит, чтобы выучить моё прежнее имя, — улыбка вежливая, но это для вида. Потому что любое напоминание о прошлом вызывает какую-то непонятную агонию, и силы приходится прикладывать, чтобы её потушить. Но об этом знает лишь он, поэтому он терпим. Поэтому не срывается, учитывая то, что Таир так много для него делает. А товарищ лишь качает головой, но в какой-то момент всё же кивает, мол, хрен с тобой, будь по-твоему, переучусь. И спустя минуту его машина тронется. Тимур взглядом её проводит, а сам медленно отправится обратно туда, где алкоголь рекой. Печально лишь, что время давно за полночь, и этому веселью скоро придёт конец. Но на лице улыбку всё же вызывает один неизменный факт: его персональное веселье только начинается...