Obsession

Самое ужасное и самое мерзкое – ожидание. Ведь не будь эти дни им наполнены, они бы пролетели со скоростью звука. Но сейчас... сейчас они тянулись до жути медленно, будто пережевывали и выплевывали каждый час, заставляя ощущать эту тягучесть. До приезда Макса оставался день, и, казалось бы, это ничто по сравнению с этой неделей, но на душе было мерзко. В голове сейчас роем сплетались мысли, но не было ни одной, которую бы хотелось выцепить и выдать девчонке в качестве объяснения. Нет, это отнюдь не обязательно, но не может же он молча собрать её чемоданы и ничего не сказать. И приближение момента удручало, а осознание безысходности заставило фыркнуть громко и подняться к ней. Ведь он не мальчик пятнадцати лет, в конце то концов. Правда, вся уверенность и строгость улетучилась, стоило ему открыть дверь. Девушка сидела на краю кровати и тихонько плакала, стараясь хлюпать носом как можно тише. И в голову, кроме банального "Что случилось", не пришло ничего. — Что стряслось? — хлопнув дверью, он словно обозначил своё присутствие, забирая на себя женское внимание. И внутри кольнуло что-то, когда заплаканные глаза посмотрели прямо на него. Захотелось отвернуться, взгляд отвести, только бы этих слёз не видеть. Не должен этот человек плакать, большего достоин. — Эти дни... — она снова хлюпнула, опустила голову, нервно цепляя коготками кутикулу. — Я не беременна, я подвела тебя, — в голосе было сожаления, что на дюжину людей бы хватило. И ведь не виновата, не от неё же зависит, но убивалась девчонка так, будто и вправду вещь сделала нехорошую. Глеб только сглотнул тихо, пытаясь подобрать слова. Но очерствевшая за время до появления Этери душа смогла подсказать лишь одно: он не будет ничего объяснять, просто передаст её в другие руки, таким образом заставляя думать, что на то есть причина. Ведь его отцу нужен наследник как можно скорее, и времени ждать нет. Плевать, как он справится с этим. Заест ли совесть, и что будет чувствовать она, будучи непригодной и выкинутой. В конце концов, он же не в притон её сдаёт. А вполне себе сносному человеку, который не будет себя вести с ней, как последнее животное. В конечном счёте, речь поддержки так и не звучит. Миронов молча хлопает дверью её комнаты, оставляя девушку с её печалью. А под сердцем предательски жмёт. Ведь девчонка привязалась, из кожи вон лезла, чтобы угодить, и сейчас, имея лишь его одного, она как никогда нуждается в поддержке, а вместо этого получает хрен собачий. И двойную порцию получит завтра, когда узнает, что больше ему не нужна. — Пиздец, — мыслит вслух, даже немного усмехается, хоть тут и не место шуткам. По сути, он впервые в подобной ситуации, когда отец встаёт между ним и тем, что по сути и не нужно было. Какое-то время тому назад... Ситуация привела к окончательному хаосу в голове, когда своими разговорами не помог даже Михайлов. Не помогла и бутылка виски, треть которой была уничтожена за вечер. И больше всего бесило то, что бессонница мучила. А так хотелось поскорее уснуть. Точнее, избавиться от того кошмара, который плавал в мыслях с угла в угол, заставляя грызть себя за происходящее. К слову, Глеб с самого детства любил собак. И не любил людей, которые берут с приюта, а спустя время отказываются, как будто у животных чувств совсем нет и им ничуть не больно. Чушь. Мы же в ответе за тех, кого... — Что я делаю... — с досадой спросил блондин у самого себя, прерывая свои же размышления. Ведь ещё недавно он старался сам себя убедить, что всё делает правильно, что помогает, спасает от неизбежного. И непонятно было самому, то ли совесть грызла, то ли к девчонке привязался. Рассекая по лабиринтам разума, ближе к рассвету ему всё же удалось уснуть. И разбудил телефонный звонок часов в одиннадцать. Это Макс сообщил, что скоро прибудет в гости, чем вызвал повторную реакцию, проявившуюся у Миронова в трясущихся руках. Путь к её комнате казался бесконечным, а с языка всё не хотели сходить слова, которые нужно было произнести. Снова гулкий дверной скрип, девушка реагирует на него поворотом головы. А после выжидающе смотрит, пока глаза Глеба мечутся по комнате, словно стараясь вобрать в себя побольше грозности. Хреново выходит. — Собери вещи, — которых не так уж и много, в основном все им куплены. Да и не выходит она никуда, никаких парадных платьев нет, и чемодан не понадобится. — Мы переезжаем? — маленького, но всё же страха в голосе ей не скрыть, она продолжает неотрывно смотреть на его лицо, на отсутствие эмоций. И за всё проведённое здесь время уже можно выучить, что отсутствие этих самых эмоций снаружи означает шквал эмоций внутри. Такой он человек. — Ты переезжаешь, — он делает акцент на первом слове как можно ярче, скрываясь за дверью вместе с внезапно нахлынувшими чувствами. Чувствами злости и беспомощности, потому что именно таковым он в этой ситуации себя ощущает, выставляя девчонку за дверь против её воли. И когда главная задача озвучена, понимание происходящего наконец решает себя облачить. Ему хреново далеко не оттого, что отец всё ещё имеет власть, нет. Ему всего лишь противно осознавать, что судьба, пускай и в обличии Михайлова, подсуетила ему такой подарок. Да и за бесценок практически. Ведь преданность и верность в наше время очень ценятся, но не все ей, к сожалению, обладают. Он был пьян в тот день, но в своём уме, чтобы разглядеть остальных. Кучка похотливых барышень, видящих в тебе лишь выгоду, будущий мост в новую жизнь под названием "Свобода". Ведь он не понаслышке знал, как подобные личности выпрашивали у своих хозяев самостоятельность и забывали об их существовании, стоило порог переступить. И он уверен отчего-то, что ни одна их них не стоила бы и того, чтобы он пальцем пошевелил. Отвлечь себя, создать видимость занятости, зубы, к примеру, почистить. Хоть и умудряться в процессе корить себя за то, что вообще купился в тот день на уговорки Морта, только проблем себе подкинул. А после кухня, завтрак, и по привычке приготовление порции на двоих, потому что чёртов мозг любил напоминать о том, о чём не стоило. И как бы не хотелось смотреть сейчас Нэл в глаза, она появилась здесь, внизу, тихо подходя всё ближе. — Пожалуйста, — прошептала брюнетка, зная, что всё равно услышит, — просто скажи, за что? И снова душу будто в тиски зажимают, и ответа нет. Получается лишь банальное: — Потому что. Этого ответа, ясное дело, мало. Он даже не поднимает на неё глаз, боится снова там увидеть слёзы. Просто концентрируется на пакета молока, стараясь сосредоточиться и никоим образом дрожь в пальцах не выдать. — Я непригодна, так ведь? Я испорченный товар, — и видеть слёз не надо, чтобы знать, что они есть. Срывающийся голос выдаёт. — Ты найдёшь в тысячу раз лучше, я знаю, но прошу тебя... — она запинается, но тут же продолжает, потому что уверена: стоит остановиться, истерика ждать себя не заставит, — не выгоняй меня, умоляю... — с этой мольбой она бы и на колени упала, но ноги, как вата, непослушные вовсе. А Миронов чуть ли не залпом стакан молока выпивает, с грохотом ставя обратно на стол. Глаза теперь стреляют в неё, и звериная ярость подступает, покуда хочется остановить её, успокоить, сказать, что никогда в жизни бы так не поступил. Вот только он не может. Не может, потому что не позволяют ситуация и вечно хмурый образ человека, которому чужды какие-либо чувства. — Я могу остаться в качестве прислуги, Глеб, пожалуйста... — где-то за спиной шкварчит масло на раскалённой сковородке, а где-то в голове закипает мозг, и, кажется, сейчас пар из ушей повалит. — Я всё сделаю, не бросай меня... Последние слова даются особенно тяжко. Пожалуй, именно они и служат отправной точкой, когда Миронов полностью к ней разворачивается, дышит прерывисто, что по грудной клетке заметно. Но наверняка не ей, потому что за мокрой пеленой заплаканным глазам сейчас мало, что разглядеть удаётся. Зато по ушам бьёт строгий тон, а по сердцу — содержимое слов. — За тобой приедут в шесть. До того времени будь в своей комнате, — окончательно и бесповоротно. Хочется выть. Упасть на колени, можно даже в ноги ему, и выть волком, вопрошая, за что он так с ней. Это нельзя приравнять к здравым поступкам, а ещё это нельзя объяснить. Она никогда не раскрывала перед ним душу, никогда не выливала из себя то, что копилось со временем. Но она точно знала, что ещё ни к одному человеку не была настолько привязана. В её глазах он был олицетворением чего-то, что было за гранью. Пускай и характер порой несносен, но остальные качества этот минус попросту переплёвывали. По сути, он был первым и единственным, кто видел в ней человека. Кто пренебрег своим статусом и не обращался с ней, как с грязной прислугой, и это чувствовалось. Но влюблённостью это нельзя назвать, нет. Скорее, она чувствовала в нём мужчину. В меру строгого, умного, властного, обаятельного... И, несмотря на перечисленные качества, она видела в нём сердце. Точнее, знала, что оно есть, что вся эта чёрствая дымка вокруг него – лишь маска, за которой он сейчас прячет то, чего не хочет говорить. И она верит в это, верит до конца, потому что отказывается так просто верить в то, что по щелчку этот человек без зазрения совести выставляет её за дверь. Да, в руки другого человека, но сути это не меняет. Она узнает, она обязательно узнает, в чём дело. И как же хочется сейчас глотку надорвать, лишь бы докричаться, лишь бы выведать и убедить, что безвыходных ситуаций не существует. Ну а пока она всё ещё здесь. Стоит посреди кухни, роняя слёзы, которые возможности остановить не имеет. Проморгаться пытается, чтобы посмотреть в глаза Миронова и, возможно, найти там хоть какой-то ответ, но мокрая пелена не позволяет. Да и блондин ни на секунду больше не задерживается, вновь избегая, покидая её общество, забывая даже про кипящее на сковородке масло. Неужели на этом действительно всё закончится? Неужели она ошиблась, наивно предполагая, что он такого не допустит? Ведь передача в другие руки – мера крайняя, и метка на руке – тому доказательство. Но это, кажется, жестокая реальность. Та самая, где для продолжения рода она оказалась непригодна, оттого и оказалась за дверью. И это, кажется, нужно принять. Вот только время уже почти шесть, и из своей комнаты она слышит, как снизу доносятся мужские голоса, но принятия всё нет. И осознавать не хочется, что совсем скоро её попросят покинуть эту комнату, за короткое время ставшую частичкой чего-то родного, своего... Пять минут. Десять. Двадцать... Она осторожно открывает дверь и высовывает в коридор мордашку, прислушиваясь к мужскому разговору. Первый голос принадлежит Миронову, а вот второй... он значительно грубее, ниже. Более глубокий, что ли, даже слов не подобрать. От такого мурашки по рукам, и выходить не особо хочется, но любопытство ведёт, и она наконец выходит из комнаты, выглядывая на первый этаж. — Ты как раз вовремя, — зоркий взгляд Миронова быстро ловит, отдавая приказ. — Спускайся, это за тобой. Комок в горле проглотить сложно, но по силам. Желание спуститься и упасть в ноги всё ещё живо, но капля гордости есть. Она и заставляет взять себя в руки и вернуться в комнату в последний раз. Бегло осмотреться, словно прощаясь, напоследок сделать глубокий вдох, пытаясь оставить на стенках сознания память этого запаха. Сумка в руках, ноги ведут к выходу, и, скрепя сердце, она запирает за собой дверь и мелко семенит вниз, к новому... хозяину. Взгляд замирает на нём сразу, стоит ей оказаться в гостиной. Высокий, слегка худощавый брюнет, от чьего взгляда веет холодом, только цвета глаз во мраке не разглядеть пока что. Идеально ровно выбритая борода обрамляет острые скулы, придавая ему свой шарм. Сложенные тонкой полоской губы чуть съезжают вправо, когда хозяин их слегка прикусывает, проходясь оценивающим взглядом по зажатой девушке. Непривычно. Непривычно и страшно, и верить только в то остаётся, что Глеб из ума не выжил и не передал в руки садисту. Хотя, на первый взгляд этот парень таковым и кажется. А ещё его руки... Явно виднеющиеся вены проступают через кожу и придают вид слегка нездоровый, но в этом тоже что-то есть. Есть и чувство, что эти руки лишь страдания приносили, но никак ни ласку и любовь. В конце концов, не зря у него нет никого. И дай Бог, чтобы причиной тому был скверный характер, который ни одна из барышень не смогла вынести. Да и не в девушки она ему намечается, что толком понять не даёт, хорошо это, или плохо. Она подходит ближе, пока не останавливается перед ним шагах в трёх-четырёх, не больше. По правую от него руку стоит Миронов, поджав губы, в сторону куда-то смотрит. Да и брюнетка глаза в пол опускает, стараясь с собой совладать и как можно тише выдать любезное: — Здравствуйте. На лице Макса появляется лёгкая усмешка, смешиваясь с удивлением. Не врал товарищ, девчонка и правда собой хороша. — Давай сумку, я помогу, — заслышав голос на таком близком расстоянии, её руки вновь покрываются мурашками, и отметить стоит, что он пробирает так неплохо. И к этому нужно будет привыкнуть. Ещё хочется отпрянуть и сказать, что сама понесёт, но Макс ловко забирает ношу из слабых пальцев, кивая девушке на выход. — Пошли, — и она идёт. Молча, медленно, как будто оттягивает последние секунды пребывания здесь. Через плечо Лазин кивает блондину, завершая встречу рукопожатием. Выходит, открывая зонт и держа его над обоими, потому что тучи поливают нещадно. Попутно пальцем он клацает по кнопке брелка, и багажник чёрного лексуса автоматически открывается. Поспешно Макс закидывает туда небольшую дорожную сумку новой спутницы, пока та неотрывно смотрит на Миронова, наблюдающего за происходящим с порога. И чувство сейчас такое, что даже расстояние не мешает друг другу в глаза смотреть. Неожиданно мешает лишь рука Макса, когда он аккуратно касается пальцами женской спины, подталкивая сесть в авто. Закрыв за собой дверь, она старается выдохнуть, согреться. Тепло салона приятно для тела, запах пленит по-особому. Как будто вместо обычных автомобильных освежителей сюда не пощадили дорогущего одеколона. Вскоре за руль садится и сам Лазин, перекидывая через плечо ремень безопасности, велит девушке сделать то же самое. Авто трогается с места, и с каждой секундой уносит её от дома дальше. Ей остаётся лишь провожать убежище взглядом, цепляясь за всё тот же силуэт в проходе, который совсем скоро стирается из-за стены внезапно начавшегося ливня. Хочется плакать, безумно хочется. Но сейчас, пожалуй, самое время вспомнить, что её с самого начала приучали делать то, чего ей совсем не хочется. Такова участь, с этим не поделаешь ничего. — Он обижал тебя? — голос доносится справа, что немного непривычно. Первый раз за всю жизнь она сидит в праворуком автомобиле. И ответить хочется громко, надрывно. Что обидел, и обидел очень сильно, как только позволил переступить порог его дома и оказаться во власти чужих рук. Предательство... — Нет, — ну а пока она мирно машет головой из стороны в сторону, пытаясь рассмотреть силуэты деревьев сквозь запотевшее окно. — Я Макс, — спустя непродолжительную паузу, брюнет сомнительно нарушает тишину. Не называть же ей его хозяином, совсем не в его стиле. — Я Нелли, — девушка тихо, но уверенно отзывается, сквозь силы стараясь улыбнуться. Хоть что-то, но она должна была сохранить, — можно просто Нэл...