Немецкий акцент

— Я не смогу забыть того, что случилось со мной той весной. Ровно так же, как не смогу избавиться от ощущения грязи на своем теле после той весны. Даже сейчас, сидя у тебя на коленях, я чувствую себя грязным. — руки немца плавно соскользнули с ребер офицера, они безвольно упали бы вниз, но солдат не позволил этому случиться, успевая схватить холодные руки и поднести их к своим губам, согревая. — Испачканным, как снаружи, так и изнутри, словно надо мной надругались самым грязным способом и.. выкинули с чувством выполненного супружеского долга, думая, что именно в этом он и заключается. Случившееся той весной оставило глубокую рану не только глубоко в психее, но и грязно оскорбило мое тело, как снаружи, так и изнутри. Мне до сих пор кажется, что.. что часть этой грязи где-то глубоко во мне и я не могу избавиться от нее. — еж проглотил окончание монолога, согнувшись, не в силах выдержать дрожь своих плеч, уткнувшись макушкой в грудь синего ежа, надрывно всхлипнув. Офицер понимал, о какой именно грязи говорит его мальчик, но он не умел утешать, разучился. Он только ласково, со всей своей нежностью провел рукой по спине Скорджа, пытаясь унять его мандраж. — Я рядом, Скордж. Я рядом. — тихо сказал синий еж, глубоко вздохнув, уставившись на стакан с чаем, в котором утонул последний листик заварки. — Мы избавимся от этой грязи, обещаю. Я избавлю тебя от нее. — так же монотонно шепнул Зоник, сжав рубаху на пояснице немца, опустив свою челюсть ему на спину, словно золотистый ретривер пытался успокоить своего расстроенного хозяина. — Es tut mir leid, dass du auch schmutzig geworden bist, als.. du in mir warst. Es tut mir leid, dass ich Ihnen das erst bei unserem ersten Mal erzählt habe. Es tut mir leid. Es tut mir leid! [ Мне очень жаль, что ты тоже испачкался, когда.. был внутри меня. Мне жаль, что я не сказали тебе об этом до нашего первого раза. Мне жаль. Мне жаль! ] — то, что немец резко вернулся к своему языку не было неожиданным, он хотел уйти от реальности и нашел укрытие в смене языка. Вполне резонно считать, что Скордж сменил его неосознанно, он хотел сказать о своем сожалении искренне, ему вовсе не хотелось что-то утаивать от того, с кем у него было чуть больше, чем любовь. В его понимании, искренность имеет место быть либо во всем, либо ни в чем, поэтому он сказал об этом на немецком, не пытаясь обмануть ни себя, ни того, кому отдал всего себя. Не учел он только того, что русский солдат не понимает и слова по немецки, вот только Зонику и не нужно было понимать его речь, ему хватило и языка тела немца. — Не бойся. Мне совершенно плевать на чистоту твоего тела, ведь нравишься ты мне не телом. Твоя душа. Вот, что на много важнее. И поверь мне, она самая чистая из всех, что мне довелось встретить. — спокойно прошептал он, мягко улыбнувшись уголками губ. — Я обеспокоен иным. Способом, которым испачкали тебя. Это было не по согласию, верно? Ты можешь мне довериться. — Зоник коснулся плеч немца и заставил его выпрямить спину и посмотреть на него. Скордж не хотел смотреть офицеру в глаза, он боялся встретиться с осуждением и отвращением в глазах ежа к себе, даже после того, как услышал истинное признание в любви, немец бы просто не вынес этого. Он всячески пытался отвернуться, но теплые руки синего ежа были сильными, властными, местами грубоватыми, и он мог быть покорным в этих руках в любое иное время, но не сейчас. Скордж ненавидел себя за этот протест, но и бесстыдно смотреть в лицо тому, от кого утаил важную часть своей жизни было невыносимо, он выбрал наименьшее из зол. Не сдаться в его теплые руки было тяжело, как и сопротивляться им, особенно тогда, когда прикосновения этих рук были самими желанными. Как бы немец не пытался избежать пронзительного взгляда Зоника, отстраняясь от него и отворачиваясь, собираясь встать на ноги и уйти, это не вышло, мужчине быстро надоело играть в недотрогу, и он недовольно рыкнул, настойчиво обхватил скулы ежа и силой заставил взглянуть на себя. Встреча с глазами, в которых он так боялся увидеть брезгливость и насмешку, произошла так внезапно, что Скордж на мгновение забыл, почему сопротивлялся, утопая в хмурой неге травяной радужки, читая во взгляде лишь недовольство своим поведением и ничего более. — Du bist schön, auch wenn du wütend auf mich bist.. so kannst du nicht sein, Zonik. [ Ты прекрасен даже когда злишься на меня.. нельзя быть таким, Зоник. ] — слабо прошептал Скордж одними губами, расслабляясь, уткнувшись своим носом в запястье офицера, закрывая глаза. Он сдался. — Расскажи мне. — потребовал мужчина, постепенно смягчаясь, опуская холку и плечи. Теперь, когда немец в его власти и не пытается уйти от важного разговора, недовольство и хмурость растворились сами собой. — Расскажи мне, кем был тот, кто так ужасно с тобой обошелся и причинил столько боли? Расскажи мне обо всем. — он провел тыльной стороной пальцев по алой скуле немца, вынудив его открыть глаза и больно улыбнуться. — Он называл меня Фрау Ягер. — монотонно протянул Скордж, обхватив тонкими, узловатыми пальцами запястья Зоника, опуская их вниз. Выпрямив спину и плечи, немец облизнул влажным языком губы и настроился на монолог, пытаясь обойти психическую неустойчивость и не сорваться, вспоминать все то, что было между ним и тем, кого он думал, что любил, ему не хотелось, воспоминания стали ему противны. — Он любил так меня называть, когда отчитывал или был нежен, я был «госпожой» его фамилии, жаль, что только на словах. В реальности я был не больше, чем малым утешением после трудного дня. — нервная улыбка, возникшая на его губах во время монолога, постепенно сползла, немец смотрел вниз, заламывая себе пальцы, пытаясь не цепляться за воспоминания из прошлого. — Он уходил утром, улыбнувшись уголком губ, обещая успеть к ужину. Торчал в своем кабинете остаток дня и был дома к ужину, как и обещал, ожидая меня у порога. Я помогал ему снять пальто и пиджак, расстегивал верхние пуговки на его рубашке, ослаблял галстук, мне нравилось заботиться о мужчинах. Он расстегивал запонки на рубашке, поднимал рукава, чтобы не запачкать их, ужинал оленьим гуляшом с шупфнудедями и разжаренными на сливочном масле отварными овощами, иногда вместо оленьего гуляша было свиное жаркое со шкуркой и пил кофе, читая газету. — слабо шептал немец, наполняя звучание своих слов горечью и тоской, как бы плохо он не отзывался о нем, ему нравилось быть любимым, завязывать галстук на его шее по утрам и пить вместе кофе. Жаль, что в тот момент он не знал о том, насколько жестоким может быть тот, кого любишь и как больно вырывать любовь к кому-то из своего сердца. — После ужина он пользовался мной, болтая об усталости и желании ослабить свое напряжение, я не могу сказать, что секс с ним был плохим, нет. Это совсем не так. Он забрал с собой мою невинность, но я не жалею об этом, мне нравилось заниматься этим с ним, я считал его лучшим из мужчин в плане половой связи. — немец осозновал, что такое откровение Зонику могло быть неприятно слышать, особенно после того, насколько близки они стали после того, как сами вступили в половые отношения, которые несомненно затмили прошлый опыт. — Я полагал так лишь до встречи с тобой, Зоник. — слабо шепнул Скордж, осмелившись посмотреть на него, опустив уши. Зоник лишь спокойно улыбнулся и повел себя как уверенный в своем выборе мужчина: он не отреагировал на события прошлого, понимая что теперь они не имеют и йоты значения. Офицер накрыл руки зеленого ежа своей теплой ладонью и ласково сжал тонкие пальцы немца. — Не замолкай, я слушаю тебя. — прошептал он, отпуская руки Скорджа, но тот успел ухватиться за его запястье, сплетая их пальцы пазлами, это было приятно. — Danke. [ Спасибо. ] — с улыбкой сказал немец, коснувшись губами руки Зоника, его голос и близость успокаивали, сердце не билось о ребра и пульс больше не бил в виски. — После секса он благодарил меня, оставлял там, где ублажал свои мужские потребности и уходил в душ. Бросая меня заботиться о себе самостоятельно. — более апатично и сухо отозвался дойч, нахмурив линию бровей. Он имел мнение о том, что мужчина должен заботиться о том, с кем делит постель, но немец, с которым он состоял в отношениях так не считал. В отличие от русского мужчины, который с первой встречи только и делал, что заботился о нем, это вызывало приятное покалывание в животе. — Такой образ жизни стал цикличным, он засыпал поздно вечером и просыпался утром, порой раньше обычного, намекая удовлетворить его перед «тяжелым днем», а потом все начиналось заново. От утра до вечера и от вечера до утра все повторялось снова и снова, его не интересовало ничего кроме того, чтобы вкусно поесть и трахнуть меня, даже если я плохо себя чувствовал. — немец стиснул зубы и склонил вниз нос. — Я его не интересовал. Он не дарил мне дорогих подарков, не звал на ужины в красивые заведения Берлина, не покупал сахарную вату во время прогулок, на которые не соглашался, как бы я не умолял его, не готовил банальные завтраки, ничего из этого. — горько улыбнулся Скордж, пожав плечами. — Я, наверное, просил невозможного, но мне казалось, что.. я достоин завтрака в постель. — Ты достоин больше, чем просто завтрака. — синий еж склонился к немцу, заставив его посмотреть на него легким жестом руки. — Разве это не очевидно? Если ты считаешь, что ты чего-то недостоин, то я убежу тебя в обратном. А если услышу подобное вновь, то сильно разозлюсь, понятно? Никогда больше не думай так о себе. —Ох.. — шепнул дойч после молчаливой паузы, положив руку Зонику на шею, оглаживая ее. — Мне очень нравится то, как ты обо мне отзываешься, меня раньше никто не ценил так, как ценишь ты. Это очень приятно. — Скордж улыбнулся, неспешно и очень плавно сместившись ниже промежностью по колену ежа, присев на него, увеличивая расстояние между их носами, замечая то, как выпрямилась спина мужчины и встала шерсть на холке. — Ты носишь серые свитера, у тебя очень приятный голос и самые нежные и в то же время грубые руки. — немец слабо улыбнулся. — Ты очень соблазнительно куришь, заботишься о моем здоровье и завариваешь самый вкусный чай с мятой. Тебе не нужно даже стараться, чтобы понравиться мне, Зоник. — он улыбнулся, потянувшись к его губам, касаясь их своими губами, лизнув влажным шершавым языком и замирая. — Ты уже мне нравишься. Облизнув свои губы, мужчина плавно опустил холку и потянулся к немцу губами за завершением мимолетной ласки, прикусывая нижнюю губу Скорджа клыком, неспешно углубляясь и вторгаясь языком в чужое пространство. Теряя уверенность, дойч обхватил руками шею возлюбленного, изучая натянутые жилки, впутав свои узловатые тонкие пальцы в синие иглы на его затылке. Время тянулось словно нуга, неспешно уволакивая их из жестокого времени, позволив любить и быть любимым, не испытывая страха потерять самое важное, потерять любовь. Немного позже искусанные губы Скорджа терпели ласки болезненно, он отстранился, захватив губами язык Зоника, плавно тянувшись по нему и отпуская, облизывая уголки губ. Мужчина, на чьих коленях нежился немец, сомкнул губы, но не спешил отстраняться от теплого носа своего мальчика. Он заправил непослушные иголочки ему за ушко, заглянув ему в глаза, наслаждаясь тишиной и интимным моментом, печально вытянув уголки губ, понимая всю горечь монолога Скорджа. — Он изнасиловал тебя? — резко спросил Зоник, отмечая то, как меняется мимика немца. Его уголки губ опустились, глаза померкли, а кожа потеряла свой оттенок, начиная белеть. В горле внезапно пересохло, захотелось пить, а руки безвольно опустились вниз. — Силой заставил с ним сношаться, не был осторожен, вел себя грубо и не спешил интересоваться больно ли тебе? А ты не мог этому помешать и стиснув зубы терпел. Скордж не ответил. Он нервно улыбнулся, пожимая плечами, после чего тихо усмехнулся, пытаясь напрячь губы улыбкой, чтобы они панически не тряслись от сильного волнения. — Скордж. Мужчина тихо позвал его по имени, но дойч не среагировал, утопая в потоке своих мыслей, путаясь в них. Нити воспоминаний, окрашенные в красный цвет спешно тянулись одна за одной, путались и вызывали головную боль, но как только терпеть ее не осталось ни сил, ни желания Скордж опустошил свое сознание, молча кивая. Он больше не мог мириться с этим в одиночку: воспоминания о боли, которую он испытал, болезненно отзывались внизу живота спазмами. В горле саднило так, словно его вновь схватили за шею зажимая у стены и напоминая о том, кем он является. Тонкие сосуды не вынесли натиска мужской руки и лопнули, а на светлой коже остались синеватые отпечатки пальцев, которые после было очень сложно прятать за банлоном с горлом и шарфами от прохожих. Мемуары о той отвратительной весне были настолько противны, что его начало тошнить. — Ich fühle mich schrecklich.. [ Я чувствую себя ужасно.. ] — разбито прошептал Скордж, устало опускаясь на плечо синего ежа, слезы его не душили, он ничего не чувствовал, кроме слабой тошноты. Зоник молча обнял его, опустив голову ему на макушку, заставив ушки молодого немца немного опуститься. — Пить хочу.. — Потерпи. — Зоник коснулся губами его виска и встал с постели, как только дойч неохотно и устало отстранился от него. Вскоре в руке немца оказался стакан теплой воды, из которого он сделал несколько глотков, избавив себя от сухости в горле. — Тебе не противно? — внезапно спросил Скордж, стуча ногтями по стакану, он не уточнил от чего ему могло стать тошно, но Зоник и не нуждался в уточнении. — Нет. — не тратя время на размышления ответил Зоник и почесал кончик носа, слабо улыбаясь и наклоняясь к носу немца. — С чего бы мне испытывать отвращение? Я уже не мальчик, Скордж, мой пубертатный отрезок жизни тоже не вчера закончился. Только мальчишки не пьют молоко с пенкой, мужчины ее просто не замечают. — он провел пальцем по его пухлым, вишневым губам и плавно отстранился. — Ich träume definitiv. [ Я точно сплю. ] — горько улыбнулся дойч, запустив тонкие пальцы в свои иголки, встряхивая их и взлахмачивая. — Вы с ним совсем не похожи. — Тебя это расстроило? — Nein. [ Нет. ] — посмеялся Скордж, обнажая ровные белые зубы, впервые так искренне смеясь после всего того, что ему посчастливилось испытать на собственной шкуре, вызвав внутри Зоника спазм и приятную боль в животе. Его на мгновение окутала молочная пелена, больно заложив уши. Он не слышал ничего, кроме этого тихого смеха, влюбляясь в его звучание и улыбаясь. Сквозь него удалось услышать как внутри Зоника оттаял и раскололся кусок льда, что ранее был его сердцем. В груди покалывало. Это истерзанное временем и застывшее во льды сердце напоминало своему обладателю, что оно в состоянии биться и невыносимо болеть. — Я счастлив, что встретил тебя. Ты тот, кто спас мне жизнь и вновь наполнил ее смыслом, неужели я похож на того, кто расстроен? — немец улыбнулся, вытягивая своим голосом Зоника из молочного болота своих мыслей, вернув ему трезвость и осознание реальности. — До встречи с тобой у моей жизни тоже не было смысла. Я постепенно становился куском льда, вокруг все тускнело и становилось серым, но с твоим появлением началась ремиссия. — разбито шепнул мужчина, взяв немца за руку, посмотрев на него и слабо улыбаясь. — Ты влияешь на меня, и мне это нравится. — Я все ждал, когда ты будешь готов рассказать мне что-то личное. — Скордж улыбнулся, потянувшись к нему и обнимая, несильно впиваясь пальцами в спину и прижимаясь к теплой широкой груди, слушая ритмичный стук сердца. — Мы были нужны друг другу: ты мне, а я тебе. — дойч не спешил отпускать мужчину, расслабляясь, оставшись на его груди. — Я убежден, что не бывает случайных встреч. Не появись в моей жизни он, я бы никогда не узнал о том, что душа способна так сильно болеть, а сердце разрываться на части. Я испытывал боль от любви к нему, наша любовь была нездоровой, я надеялся на то, чего никогда бы не случилось, терпел его в надежде на то, что однажды он полюбит меня так же, как и я его. Его роль была важна, он был обязан показать мне жесткость реального мира, и он отлично справился с этим. Я осознал, что реальность никогда не будет соответствовать тому, о чем пишут в книгах, это осознание далось мне тяжело, ровно так же, как и решение уйти от него. — немец опустил ушки, понимая, что вновь потревожил гнойную рану. Он сжал губы и, уткнувшись носом Зонику в плечо, сжал в тонких узловатых пальцах свитер офицера, его близость успокаивала и действовала как ромашковый отвар, не позволяя утонуть в океане тревоги. — Он просто полный псих, ублюдок, лишенный ума и понятия об уважении, он даже не мужчина. Как он мог быть чем-то важным? — рыкнул Зоник, обхватив поясницу немца сильной рукой, обтянутой сеткой синих вен, приятно надавливая пальцами на бок Скорджа, вызывая у него легкую улыбку. — Откуда он взялся? — поинтересовался он, сместив кисть с огрубевшей кожей чуть ниже, точечно массируя пальцами низ живота и бок ежа, вытягивая из него тихий стон удовольствия. — Мы познакомились с ним осенним вечером, я спешил вернуться к себе после ужина с родителями и так получилось, что я столкнулся с ним у кофейни. Кофе в ней варили отвратительный, но многие его пили просто потому, что позволить себе выпить кофе в хороших кофейнях слишком дорогое удовольствие. — дойч обхватил сильное плечо, впиваясь в него ногтями и мурлыкая. — Он не был исключением, но в отличие от всех он покупал кофе вечером, я так и не понял за все то время, что был с ним, почему он пил его вечером. Я отвлекся на вывеску сыроварни и, не заметив его, врезался ему в плечо, чуть не опрокинув его кофе на его же пальто. Было очень неудобно, я извинился, что так вышло и поправил его пальто. Он сказал, что это пустяки и ему было бы не жалко потраченных денег на этот кофе если бы оно упало или пролилось на него, потому что он ужасно сварен. Я улыбнулся и спросил у него: «Почему же Вы купили этот кофе, если знаете о том, что он невкусный?» и он мне ответил: «Потому что в такое время суток хороший кофе никто уже не варит». — Скордж тихо посмеялся, плавясь, словно мягкий сырок в горячем супе. — Свой кофе он так и не выпил, оставив его на лавке у кофейни. В тот вечер он составил мне компанию, а потом мы начали неизменно встречаться у той кофейни, он покупал один и тот же невкусный кофе, а я не мог понять почему. Время шло, и мы стали ближе, нам становилось тяжелее завершать наши встречи, не имея глубокого послевкусия, но он не торопил меня, а я не спешил все усложнять, как бы сильно мне не хотелось обнимать его за шею и просить остаться со мной на ночь. Но мужчины нетерпеливы, он не мог больше терпеть постоянную разлуку на ночь, а то и на целые сутки и первый поцеловал меня на пороге моего дома, а месяцем позже я согласился остаться у него на ночь, и мы переспали. Не скажу, что секс с ним был столь же отвратителен, как кофе в той кофейне, но мне понравилось. — Скордж отстранился, меняя позу на мужчине, сев тому на колени и нажимая руками на плечи, укладывая его на спину и оказываясь сверху, седлая бедра Зоника и оглаживая руками его сильную грудь, нарочно задевая пальцами нежные бусины сосков, наслаждаясь их твердостью. — Только секс с тобой мне нравится в разы больше. — улыбнулся еж, нависая сверху, касаясь кончиками пальцев шеи и ключиц офицера. — Мм, я польщен. — Зоник улыбнулся уголком губ, не реагируя на ласки, он остался безмятежным и оставил Скорджа без мужского внимания, чем отменно потрепал немцу нервы. — Что было после? — поинтересовался он, сложив руки на затылке, довольствуясь своим положением оседланного жеребца. Дойч усмехнулся, понимая, что упоминание о близости с прошлым мужчиной немного обозлило Зоника и накалило его крепкие нервы, поэтому он наказал его отсутствием внимания. Тем не менее его ревность была приятна, хоть и заставила немца позлиться. — Ihr Männer seid mehr gefälscht als Frauen, wenn ihr eifersüchtig seid. [ Вы, мужчины, более коварны, чем женщины, когда ревнуете. ] — растягивая гласные протянул Скордж, прогнувшись в пояснице и мурлыча, плавно опускаясь на него, касаясь животом его крепкого торса. — Твоя ревность беспочвенна, но приятна. — он слабо чмокнул мужчину в губы, все же получая ответную ласку от него. — Я не ревную. — Зоник утробно рыкнул в губы немца, закрывая глаза и улыбаясь уголком губ, это была очевидная ложь. — Bestimmt. [ Конечно. ] — дойч усмехнулся, оглаживая ребра мужчины. — В любом случае мое удовольствие тянулось недолго. Со временем, позже и раньше, но все надоедает, и мы не были исключением, я был слеп, не замечал того, как он поменялся после того, как получил желаемое, получил меня. Наша любовь увязла в болоте рутины, интерес к нему постепенно угасал, а его пропал и вовсе. Он перестал быть тем, в кого я влюбился тем вечером у кофейни. Он стал другим. А я не хотел этого замечать. — улыбка постепенно сошла с его губ, но Скордж не был опечален, немного подавлен, но не более. — Ты мог избежать того, что повлекло за собой твое терпение, мог уйти, но не ушел. Почему? — Зоник вернул свои руки на поясницу Скорджа, оглаживая ее, пока не уловил напряжение. — Думаешь, это так просто? — гневно вспыхнул дойч, нахмурив брови и оскалившись, схватив мужчину за ворот, впервые строго на него посмотрев и повысив голос. — Считаешь, что так легко, уйти от того, которому помимо своей невиновности отдал и сердце? — рыкнул он, обнажая зубы, но лишь на мгновение, быстро потухнув и пряча оскал, читая в глазах мужчины львиное бесстрашие и понимание. Он понимал его, понимал его поступок и позволил выплеснуть гнев на себя, не сказав ни слова. — Я не знаю, какого это, Скордж. — ответил Зоник, обхватывая его запястья и немного сжимая их. — Я любил лишь дважды, первую любовь у меня отняли, а вторая сейчас держит меня за горло и пытается оправдать непростительный поступок того, кто причинил ему много боли. — проглатывая окончания шептал мужчина, разжимая цепкие пальцы на своем воротнике и целуя алевшие костяшки теплыми губами, массируя кончики его пальцев. — Я верил, что в глубине души он все же меня любил. Только вот.. это оказалось большим заблуждением. Иллюзией, которую я сам для себя создал. — дойч успокоился, опуская шерсть на холке. — После того, как мои мысли стали менее туманные я осознал, что любые отношения изживают себя. Как только их обесточили взаимностью, как только по натянутым красным нитям пополз иней, такими, как раньше они уже никогда не станут. Нить просто порвется. Сгниет от сырости и порвется. Нельзя полюбить вновь то, что когда-то тебя уже разочаровало. Как и связать то, что разорвалось. — Скордж дотронулся кончиками пальцев до уголков губ офицера и слабо улыбнулся, оглаживая его угловатую скулу. — Я не хочу жалеть о том, что полюбил тебя. Прошу, скажи, что не позволишь мне пожалеть. — Как я посмею? — синий еж обнял его за талию, нажимая пальцами на ребра. — Ты не посмеешь. — улыбнулся немец, показывая ямочки на щеках. Зоник посчитал их очень милыми, не многие могли ими очаровать, только у него получалось оставлять такое послевкусие от себя, его хотелось вновь и вновь, как хорошее вино, что пьянило с глотка. — Меня ты не заставишь жалеть, ты не сможешь. Ты не такой, ты не возьмешь желаемое тело насилием, тебе не позволит мораль, а так же уверенность в своей мужской силе, тебе достаточно просто попросить, чтобы получить. — Скордж провел пальцем по нижней губе мужчины, нажимая на нее, робко улыбаясь и прокусывая клыком кончик языка, словно на него попало что-то горькое. — Тем вечером он вернулся злой и выпивший. Он мог позволить себе алкоголь за ужином, не более. Мне стало не по себе, но я счел неуместным спрашивать его о том, что случилось, ему не нравилась моя излишняя пытливость, это могло быть очень личное и касаться его семьи. — он тяжело сглотнул, разбито опуская плечи. — С его матерью и отцом у меня не было хороших отношений, они считали, что я порчу их сына, окуная его по шею в омут слабости к мужчинам. — дойч улыбнулся, нервно сжимая губы. — В тот вечер я молча помог ему снять пальто и кашне, расстегнул пуговки на горле его рубашки и ослабил тугой жилет, оглаживая ребра, пытаясь угомонить его злость. Тем временем, как я был озабочен его удобством, он питал интерес только к моему телу с запахом карамельных духов, позволяя себе стянуть с моего плеча пеньюар. — Скордж нервно чесал ногтями свое запястье, пока кожу не начало жечь и на ней не появилось розоватое пухлое пятно, только после этого он успокоился, пряча руку за спину, чтобы не было соблазна чесать дальше, а пятно не стало хуже. — Ты носил пеньюар? — Зоник не скрывал своего мужского интереса, ему становилось нелегко усмирять себя и свое сексуальное влечение. Штиль плавно сменялся пенными волнами в его организме, чья вина лежала на тонких плечах негодника из Берлина. — Да, я выгляжу в нем чертовски сексуально. — немец улыбнулся, запустив тонкие пальцы в свои иглы, поправляя их. — Помимо этого в нем было невероятно удобно, шелк настолько мягкий, что не оставляет на теле отечных заломов. — он поднял низ теплого банлона с горлом, обнажая живот и спуская пальцами тугой пояс брюк чуть ниже, показывая те самые отечные полосы от тугой одежды. — В этом вся его прелесть. — дойч вытянул уголки губ в улыбку, положив руку на напряженный живот офицера, от чего желваки на скулах офицера нервно дрогнули, а в бедра немца уперлась бляшка ремня, натолкнув Скорджа на маленькое уточнение. — Получается, к тесноте в брюках он тоже имеет отношение. — он тихо посмеялся, вытягивая уголки губ. — К ней только ты имеешь отношение. — рыкнул Зоник, легко роняя немца на бок, нависая сверху и улыбаясь, обхватывая его талию. — Я тоже не смог бы устоять перед тобой в пеньюаре, если бы был пьян и стал бы не лучше этого подонка. — низким и хриплым тоном шепнул мужчина, оглаживая изгиб талии Скорджа, уткнувшись носом ему в шею и втягивая носом приятный запах тела, касаясь языком солоноватой кожи, целуя ее и сминая мягкий бок. — В этом и суть. — печально шепнул он, оглаживая плечи мужчины и кусая свои губы, они уже опухли от постоянных укусов. — Он не был пьян, Зоник. Он выпил недостаточно, чтобы опьянеть, но достаточно, чтобы осмелеть. — апатично сказал немец и устало улыбнулся, почесывая ногтями затылок офицера и тихонько урча, пока тот томно опалял своим дыханием нежную шею. — Я промолчал и на это, мне казалось, что он как раньше поцелует меня в шею, скажет, что я вкусно пахну и попросит налить ему кофе и размять шею, так как у него был тяжелый день, но нет. Ему не нужен был кофе, не нужен был массаж шеи, он желал одного: содрать с меня пеньюар и трахнуть так, чтобы я запомнил на всю свою жизнь, чей я и кого должен обслуживать. Он так и поступил, не спрашивая моего мнения, хочу ли я его и не интересуясь тем, хорошо ли я себя чувствую. Ему было плевать. — Скордж болезненно посмеялся, пряча горечь и глубокие раны за улыбкой, обнял шею мужчины, прижав к себе, впиваясь пальцами в плотный свитер, пока в животе больно покалывало и неприятно тянуло. Зоник обнял его, поглаживая по спине, успокаивая и целуя в плечо. Он понимал всю тяжесть прошлого и не мешал, но вновь утопить боль в пенном океане не позволит. Они справятся с ней вместе, как он ему и обещал. — Я с тобой, Скордж. — шепнул он, крепче обнимая немца. — Я хреново умею утешать. — усмехнулся Зоник, он всегда был бесстрастен, а испытывать нечто подобное, что он испытывает к Скорджу было непривычно. — Этого больше, чем достаточно. — разбито улыбнулся Скордж, слабо виляя кончиком зеленого хвоста. — Временами мне кажется, что я сам виноват в том, что все так случилось. Мне было хорошо известно, как его злило то, что другие мужчины могли уловить мой запах, улыбаться мне, быть рядом и флиртовать, он хотел, чтобы я был полностью его, ревнивее мужчин, чем он я не встречал, но и я наверняка не был тем, каким он меня представлял, я мог и не замечать, как отвечаю на ухаживания других мужчин. — размышлял немец, устало опуская брови и уши. — Может мы идеализировали друг друга, а после разочаровались в своих же идеалах? Может моя вина во всем этот тоже есть? — меланхолично шепнул Скордж, пожимая плечами, заметив открытую пачку сигарет, что одиноко лежала на столе, появилось сильное желание закурить. — Он не скрывал от меня своей ревности, а я всегда объяснял, что все совсем не так и доказывал, что кроме него мне не нужен ни один мужчина, мне казалось, что его ревность угасает, но нет, она лишь копилась. В какой-то момент он обвинил меня в том, что я сплю с кем-то, будучи в отношениях с ним, мы тогда сильно поругались, а потом ему сорвало крышу. — дойч сел в постели, разминая плечи и лопатки, а затем и шею, лежать в объятиях было приятно, но не очень удобно, тело немного онемело. — И он решил, что секс против твоей воли поставит тебя на место? Он совсем дурак? — с нескрываемым раздражением рыкнул Зоник, вызывая улыбку на губах Скорджа, его забавляло то, как его нынешний молодой человек питает ненависть к мужчине из прошлого, не зная даже его имени. Встреть он его той весной, разбитый и разочарованный в любви, был бы он так же счастлив с ним, как сейчас? Скордж усмехнулся. Мужчина с хрустом в лопатках встал с постели и потянулся, размяв плечи, а после посмотрел в окно, углы которого покрылись плотным инеем. Темнело. В казармах постепенно загорались лампы, а солдаты готовились к позднему обеду, согреваясь горячим чаем с сахаром после того, как провели большую часть времени вне тепла и уюта, пока их шинели засыпало снегом. Зоник кашлянул в кулак и отошел к столу, взяв почти пустую пачку сигарет, вытягивая из нее одну, закусив зубами фильтр и бросая пачку обратно. Во рту появился знакомый вкус табака и на язык осела приятная горечь, курить захотелось сильнее, но он не спешил уходить. Офицер повернулся к немцу, вытягивая из кармана зажигалку, он улыбнулся уголком губ, любуясь его ровной спиной и узкой осиной талией, пока Скордж задумчиво смотрел на то, как плавно тонет заварка в остывшем чае. — Дурак. — после долгой паузы шепнул дойч, роняя ресницами соленую слезу на скулу, опустив глаза в пол. Он тяжело сглотнул, от тревожности его губы побелели, а шее и висках появилась испарина. В груди бешено билось сердце, а в животе неприятно тянуло и появились легкие спазмы. — Именно поэтому нечего лить по нему слез. — спокойно сказал Зоник, вернувшись к постели, присаживаясь на нее рядом с немцем, что смахнул упавшую слезу, он нежно коснулся его ушка, поглаживая его и слабо улыбаясь. — Побереги их для моей могилы. — Дурак. — посмеялся Скордж, поворачиваясь к нему и обхватывая его шею руками, прижимая к себе, касаясь теплых губ своими, целуя его и покусывая горькие от табака губы. Растиснув сахарные уста, он, выпустив кончик языка и коснулся им нежной кожи, побуждая отвечать на его ласки. Горечь на губах оставила сигарета, но мужчина убрал ее в сторону, оттягивая момент заполнения легких табачным дымом, она не испортила поцелуй, а лишь разожгла его. Зоник плавно опустил руки на поясницу немца, обняв его, заставив немного выгнуться в его руках и отвлечься на стон, что сразу был заглушен и подавлен чужим языком, что нагло вторгся в его рот, обволакивая своим теплом язык Скорджа. Тонкие пальцы немца плавно скользнули по горячей коже шеи выше, обхватывая скулы и затылок, вливаясь в поцелуй, словно сливки в кофе, плавно и медленно растворяясь, теряя себя в терпком и горьком напитке. Тело во властных и грубых мужских руках горело, жажда раздеться становилась невыносима, а одежда стала ужасно узкой и неудобной. Дойч в нетерпении взялся за низ свитера офицера, запустив в него руку, скользя по накаченному торсу выше, к груди, обхватив ребра, нажав на них, но его остановили, схватив за запястье, что вызвало неприятные потуги внизу живота немца и большее желание. — Не сейчас. — шепнул Зоник, отстраняясь, оставив лишь тонкую нить слюны между ними, которая вскоре порвалась. — Некрасиво отказывать тому, в чьем возбуждении повинен сам. — с укором шипел Скордж, больно сжав ребра мужчины. — У меня свело живот спазмами и жмут штаны в паху, мне твое «не сейчас», что покойнику именины. — сквозь зубы фыркнул еж, опуская уши и хмурясь, он отпустил его и отвернулся, выпрямив спину. Зоник тихо посмеялся, вытянув губы в улыбку и наклоняясь к шее немца, слыша, как тот недовольно рычит, он выглядел как котенок, который возомнил себя взрослым котом. Ранее он не встречался с его гневом, но он даже злой выглядел очень мило. Мужчина слабо коснулся губами его шеи, оставляя на ней лишь теплое касание и отстраняясь. — Не я начал этот поцелуй. — он усмехнулся и встал с постели, шагая к порогу и надевая шинель, закусив зубами фильтр сигареты, покинув тепло, ступая на только выпавший снег. Скордж впервые пожалел, что не курит. После они отвлеклись на ужин. Суп из овощей и мелкой крупы с сухарями не только согрел, но и заполнил пустые брюшки, он имел простой вкус, но был всяко лучше пресной тушенки, которую зачастую уплетали солдаты вместе с не менее пресным рисом, к тому же все было остывшее. После сытного горячего ужина настало время чая, Зоник после того, как покурил, вернулся с темным листом бумаги, в которую была упакована яблочная пастила к чаю, она вызвала интерес у немца и тот поспешил ее попробовать, его впечатлил кислый вкус яблока и тот улыбнулся, протягивая укушенный кусочек офицеру. Скордж молча улыбался, пожевывая пастилу и слушая монотонный звон ложки о стакан, в котором Зоник мешал чай с сахаром. — Чего? — его вопрос с улыбкой на губах разрушил тишину, заставив немца взглянуть на него и слабо улыбнуться, уткнувшись в его плечо скулой. Скордж встал за спиной мужчины, обняв его и оглаживая крепкий торс, наблюдая за тем, как кружится заварка в чае, ему было очень уютно. — Мечтал встретить мужчину, что мешал бы сахар в моем чае. — ответил дойч, прижимаясь к широкой спине животом, тихо мурлыкая. Зоник улыбнулся уголком губ, протягивая немцу через плечо кусочек яблочной пастилы, накрывая его руки на своем животе своей. Чай был готов и буквально сразу выпит в потоке болтовни, а от пастилы осталась лишь бумажная обертка, которую после смяли и сожгли в печи. Ненавязчивый вкус мяты и чайных листьев остался на языке, сахар не смог его затмить. От мужчины пахло табаком, Скордж улавливал глубокий и горьковатый запах, он окутывал его и успокаивал, в окружении запаха любимого мужчины он был уверен, что он в безопасности, вечер вышел не таким уж и плохим. — Wie sehr wünschte ich, ich könnte dich glücklich machen, Zonic. [ Как бы я хотел сделать тебя счастливым, Зоник. ] — улыбаясь шепнул дойч, а затем повторил на другом языке, уткнувшись своим носом в нос мужчины. — Ты уже сделал. — посмеялся он. — Уже? Скордж почувствовал приятный запах смолы и раскаленных жаром камней, как только ступил лапками на горячий деревянный пол в бане. В ней совсем не было жарко, только тепло и очень уютно. Он сначала отказывался, вспомнив о том, как у него резко повысилось давление и пошла кровь носом от жара буквально вчера, но Зоник умел убеждать, а Скордж не мог отказать такому мужчине, как он, поэтому пришлось согласиться, но с условием, что в бане не будет слишком жарко, он просто бы не вынес этого. Как только его пальцы опустились в горячую воду по телу потекло тепло, дойч опустил плечи, вытягивая губы в улыбку. — Твоя улыбка о многом говорит. — шепнул мужчина за его спиной, растянув губы в улыбке, он уселся на сосновую лавочку, разминая шею руками и глубоко дыша паром, пропитанным смолой и хвоей. — Как и твоя. — улыбнулся он. — Ты же тоже счастлив, что уболтал меня. — дойч провел мокрыми руками по иголкам, намочив их, они стали тяжелые и от влаги потеряли объем, теперь его иглы имели эффект мокрой муссовой укладки, а горячие капли текли вниз, на спину и плечи. Он обернулся, плавно опуская мокрые ресницы и улыбаясь ему, опустив глаза на шею и ключицы, заметив, что на его теле выступил пот и стекал каплями вниз по животу, теряясь в жесткой шерсти на лобке. Скордж был очарован его фигурой, она вызывала лишь светлую зависть и приятное покалывание внизу живота, широкие плечи, тугой живот и паховые вены внизу живота, скрытые кожей. Он хотел провести своим языком по каждой из них, но опасался показаться ему распутным мальчиком, только недавно узнавшим, насколько прекрасен секс, особенно с тем, кто вызывает покалывание и потуги в животе. От роя грязных мыслей становилось неловко и немного стыдно, а на языке появилась приятная горечь. Кровь скопилась в паху, он мог слышать пульсацию вен внизу живота, а разум постепенно мутнел, но терять себя Скордж не хотел и отвернулся, тяжело сглатывая, медленно трезвея. Туман постепенно рассеялся, вытянув мысли из опьянения, дойч провел горячими мокрыми руками по шее, с нее капли потекли по плечам и спине, расслабляя зажатые мышцы. Скордж расслабился, массируя плечо рукой и тихо утомленно постанывая, разминая затекшую мышцу, хмуря брови. Он не знал, что можно вымотать себя волнением настолько сильно, чтобы болело все физическое тело. Мысли о самочувствии были нарушены, а руки замерли на шее, как только немец почувствовал спиной прикосновение широкой, тёплой и влажной груди, а после заметил руки, что обхватили его живот и легко скользнули по мокрому торсу к груди. Скордж схватил чужие руки за запястья, впиваясь ногтями в тонкую кожу, хмурясь и спуская с вишневых губ робкий стон. Зоник уткнулся носом в плечо немца, неспешно касаясь его губами, а после лизнул шершавым языком против шерсти. Он коснулся носом мокрой шерсти и провел им от плеча к шее, кусая немца под скулой, захватив зубами кожу, вызвав дрожь в коленях Скорджа и тихий томный стон, после чего его руки отпустили, немец был не в силах сопротивляться собственному желанию. — Зоник.. — томно шепчет он, замолкая и проглатывая слова, ощутив сильную хватку на шее и приятное удушье. Офицер впился губами в его жилку на шее со спины, а после слабо сжал зубами тонкую кожу, ему нравилось то, как немец реагирует на его укусы. — Замолчи. — прорычал он, сильнее придушив мальчишку, сжав пальцами его тонкую шейку и оглаживая низ плоского живота, плавно соскальзывая пальцами по мокрому телу вниз. — Я намерен показать тебе различие между мужчиной и животным.