Кот, который застрял на крыше

— А ведь тогда я счел тебя вампиром, — говорит Нури, потираясь щекой о твердое фебово плечо. — Тогда? — В детстве. А что? Хвоста я у тебя не заметил, лишних рук тоже, да и рога из-под шляпы не торчали. Но по крыше ты ходил совершенно бесшумно и флюгер безлунной ночью разглядел… А еще пах… Странно. Теплым камнем. Свежей кровью. Опасностью. Я потом еще неделю голову ломал, всех родственников издергал, но лучше так ничего и не придумал. — Разочарован? Нури тихо фыркает, ёрзает, седлая колени. Прижимается теснее, обнимает за шею. Смотрит прямо. Любуется высокими скулами и мужественным лицом. Выдыхает уверенное: — Ничуть, — и наконец-то Феба целует. Под ласковым напором его мягких губ неуступчивый рот чуть приоткрывается. Нури, окрыленный маленькой победой, усиливает натиск. Игриво прихватывает зубами нижнюю губу, млеет, чувствуя, как усиливается хватка на его бедрах. Виновато зализывает пострадавшее местечко и всем существом тянется к долгожданному возлюбленному. Жесткие ладони скользят по его ногам. Подпиленный когти легко царапают чувствительную кожу поясницы, ловкие пальцы нежно сжимают хвост у самого основания… Так знакомо, уверенно, правильно, что Нури, на мгновение разорвав поцелуй, сладко стонет. Руки Феба проникают под рубашку, оглаживают мягковатые бока, очерчивают позвонки. Возвращаются назад, собственнически сжимают ягодицы… А Нури бросает в жар и внутри все сладко сводит. Исходящее от партнера щекочущее чувство опасности заводит. Спина призывно прогибается, ноги разъезжаются, ему хочется больше Феба: его силы, его страсти, щекотных прикосновений раздвоенного языка к пунцовеющей щеке и жгучих укусов вокруг напряженных сосков… Распаленный, безумно соскучившийся по родному запаху Нури, совершенно потерявшись в ощущениях, сильно впивается зубами в плечи Феба. Щипается, приятно массируя кожу, и невесомо ласкает ямку на затылке, пробираясь пальцами под тонкую, но плотную ткань шарфа… Феб, вздрогнув, рывком переворачивается, подминает Нури под себя. Прижимает его к кровати, фиксирует руки… Кровать жалобно скрипит, когда он скользяще трется кожей о кожу и упивается сладкой дрожью доведенного до разрядки тела. А пока растрепанный, томный оборотень переводит дыхание, Феб разрешает себе несколько мгновений восхищенного созерцания. Длинноногим, смуглокожим, чуть полноватым и потрясающе бархатистым, уязвимым и трепетным, впечатлительным и отзывчивым… Принадлежащим лишь ему одному. Феб коротко целует уголок влажных и припухших губ. Убирает с лица длинноватую прядь темных волос. И отходит от кровати, чтобы найти полотенце, стереть с них следы недавней близости. Ему требуется вся выдержка, все хладнокровие, чтобы не купиться на соблазнительно потягивающегося Нури в до ключиц задравшейся рубашке и не взять его тут же. И не отлюбить долго, плавно, со вкусом, раз за разом подводя Нури к самой грани, дразня и отступая в последний момент, пока тот не начнет кричать, умолять и требовать! Не зацеловать до фиолетовых засосов на тонкой коже. Не сдавить в слишком крепких для его косточек объятиях. Не растерзать на части в приступе дикого, животного вожделения… Усилившийся зуд в кончиках пальцев отвлекает. Феб, с силой сжимая кулаки, бросается к сумке. Находит маленький деревянный пенал. Срывает крышку. Вытаскивает один крошечный пузырек за другим и с раздражением отбрасывает в сторону. Пустой! Лишь в последнем еще плещется на донышке прозрачная жидкость. Зубами выдернув тугую пробку, Феб залпом выпивает содержимое. Скудный глоток обжигает холодом, мятной свежестью и тошнотворной горечью, но успокоительное действует почти сразу. Когти больше не грозят обратиться десятью острейшими кинжалами. Золотистая кожа — покрыться узором змеиной чешуи, а проклятая сила глаз — разрушить защитный артефакт. Теперь Фобос усмирит свое возбуждение. И отложит желанную близость еще на пару часов, чтобы Нури точно пережил эту ночь.        ***        (=^･ｪ･^=)        *** В напряженном взгляде, которым Нури сверлит широкую спину, закономерное опасение. В пальцах — одна из отвергнутых бутылочек. Опознав зелье, он благоразумно готовится драпать от наемника, которому по мозгам вдарили обострившиеся линькой инстинкты, по первому даже не слову, едва уловимому жесту! Но вновь контролирующий себя Феб лишь отмахивается. Недовольно оглаживает языком острые длинные клыки и, по-особенному двинув челюстью, прячет их. Поправляет очки. Бегло осматривает руки: меры были приняты вовремя, когти отросли совсем чуть-чуть. Такими коту не навредишь. — Феб? — Кошачьи уши стоят торчком и ловят малейшие изменения в глубоком ровном дыхании. — Порядок. — Обернувшись на звук, он улыбается краешком губ. — Боевая трансформация отменяется. Кот, испустив долгий облегченный вздох, заметно расслабляется. И чувствует, как в раздразненном недавней шалостью теле вновь разгорается желание. Нури хочет отдаться ему целиком, стать с Фебом единым целым, будто не было той дурацкой ссоры и всех этих бесконечных одиноких ночей, наполненных тревогой и неведением! Но промелькнувшая на лице Феба болезненная гримаса заставляет его насторожиться. Нури еще раз оглядывает раскатившиеся по полу баночки. Прикидывает объем. И с профессиональной точностью рассчитывает среднее время действия успокоительного, исходя из массы и видовых особенностей Феба… А затем, нехорошо прищурившись, уточняет: — Когда, говоришь, у тебя линька началась? Феб не отвечает. Только все сильнее морщится и хмурится, а движение под шарфом становится все заметнее. И никакое ментальное внушение уже не может убаюкать спрятанное. — Феб, покажи. — Нури решительно встает. Приближается. Запрокинув голову, вглядывается синими глазами в красное стекло. Его руки тянутся ко лбу, но успевают лишь мазнуть ногтями по ткани, когда запястья перехватывают. — Защита, детка. Ты же не хочешь лишиться своих милых сладких пальчиков? — Тон у Феба дурашливый. Губы, поочередно касающиеся ладоней нежным поцелуем, горячие. Но то, как легко и быстро он соглашается принять чужую помощь, уже не просто настораживает: воет дурной сиреной! Доставая из саквояжа длинные, особым образом выделанные и зачарованные кожаные перчатки; придвигая зажженную масляную лампу; раскладывая на чистой салфетке инструменты, Нури готовится к худшему. Богатое воображение рисует жуткие отеки, черные волдыри и заживо разлагающуюся под ними плоть… Но натягивая перчатки до самых локтей и следя за неторопливо развязывающим шарф Фебом, он не боится. Нури знает, что увидит, когда палантин будет снят. Знает наверняка, но сердце все равно пропускает удар. Мягкий свет подчеркивает рельефность высокой поджарой фигуры. Золотит обнаженный торс и мускулистые руки. Его отблеск, преломленный в стекле очков, ложится на обычно бледные губы кровавым мазком. Отбрасываемые живыми змеями тени исчерчивают закаменевшее лицо и стены комнаты причудливыми изгибами, а Нури накрывает первородным, неконтролируемым страхом.        ***        (=^･ｪ･^=)        *** Горгона по имени Фобос взирает на оцепеневшую, беспомощную, покоренную жертву у своих ног. Древнее чудовище в нем ликует и довольно облизывается. Наемник, не чувствуя даже намека на угрозу, презрительно фыркает. Мужчина, которого любовно именуют Фебом, опускается на колени и ладонью прикрывает широко распахнутые кошачьи глаза. Наваждение проходит быстро. Невидимые тиски на горле разжимаются. Первый судорожный глоток воздуха пьяняще сладок.        ***        (=^･ｪ･^=)        *** — Я когда-нибудь привыкну? — С плохо скрываемой надеждой интересуется Нури, сильнее подставляясь под извинительные почесывания за ушком. Умелые пальцы Феба дарят ему замур-р-рчательные ощущения даже в человеческой форме! И учащенный пульс теперь уже не паника — легкий рабочий азарт, как перед котлом с особо капризным зельем. — Не знаю. Никто еще не отваживался на подобные отношения… в долговременной перспективе. Репутация у Феба своеобразная. За первый же год жизни в городе доброжелатели успели пересказать Нури все возможные сплетни, слухи, домыслы и грязные тайны, хоть как-то связанные с наемником-горгоной. Надеялись, по доброте душевной, уберечь наивного мальчишку от столь опасного знакомства. Но он, обычно сговорчивый, даже кроткий, и тогда, и сейчас, проявляя ослиное упрямство, плевать хотел на чужое мнение по данному вопросу. У него было свое, ему хватало. — Ну вот заодно и поэксперементируем, — оптимистично решает Нури. — Я, между прочим, от твоего вида давно уже сознание не теряю и застываю всего на пару мгновений! Феб только усмехается в ответ. Видимо, свой последний шанс избавиться от кота он упустил еще лет шесть назад. Когда взялся устранить ничтожеств, промышлявших разбойными нападениями на одном из городских трактов. А вырвавшийся из отчего дома Нури трясся в дилижансе по пути в Фермо. Из ценного при нем были: сверток с кое-какими редкими травами; сундучок с образцами настоек и мазей; кошель с двадцатью солами в мелких серебряных монетках, да письмо, адресованное некому Лианану-аптекарю с просьбой взять талантливого мальчика в ученики. На том перекрестке их судеб Феб повеселился на славу. Нури же, проявив мужество, даже в обморок не грохнулся (лишь побледнел до зеленцы), когда увидел распотрошенных мертвецов и то, как спокойно и деловито наемник пакует отрубленные головы в мешок. Для отчетности. Сознание Нури потерял чуть позже, когда узнал, что его новым мастером оказался дуллахан — обменявший седло и топор на котелок и ступку безголовый всадник.        ***        (=^･ｪ･^=)        *** Феб убирает настойчиво лезущую под очки змейку и приглашающе машет рукой. Его малышки уже успели хорошенько все обнюхать. Оценить обстановку и немного присмиреть. Нури только этого и дожидается, тут же развивая бурную деятельность. Осматривает голову со всех сторон, подмечая, какой блеклой, тусклой, безжизненной сейчас выглядит змеиная кожа. И как упорно некоторые змейки трутся носиками об себя, друг об друга и об Феба в попытках ее прорвать. Шкурка других уже отстала от головы и теперь они изо всех сил стараются из нее выползти. Все шевелится, переплетается, шипит и извивается… А в целом выглядит замечательно! Не то, что в прошлый раз! Год назад Феб не позаботился о должных условиях, и шелушащаяся кожа с пересушенных бедняжек отходила лоскутами! Пришлось сначала дать им полежать в теплой водичке. А очень недовольному Фебу, в расплату за халатность, простоять несколько часов в крайне неудобном положении… Нури улыбается, вспоминая брюзжание склонившегося над ведром наемника, и медленно, чтоб никого не напугать, тянется к этому клубку руками. Его защитные перчатки укус выдержат, но зря тревожить и провоцировать змей Нури не собирается. Он и так наделал сегодня кучу глупостей! Гораздо приятнее быть ими узнанным. Принятым. И дождавшись, когда змейки сами начнут к нему ластиться, нежно гладить их по головам. Сильные мускулистые тела оплетают его запястья, скользят по ладоням и восхитительно приятно обжимают пальцы. Змеи очень гибкие, их чешуя плотная и гладкая, а пасти изнутри розовенькие и черными раздвоенными язычками они улавливают малейшие оттенки запахов… Нури умиляется, воркует негромко. И отрывается от этой красоты с огромным трудом. Он пересаживается на кровать, позволяя Фебу разместиться меж своих разведенных ног. Поудобнее переставляет лампу. А затем вновь подставляет левую ладонь одной из змеек. Старая кожа уже полностью отстала от головы, но просто выползти из нее, как сделала бы любая обычная змея, она не может. Именно поэтому Феб так ненавидит линьку. Долгая жизнь учит его справляться с накатывающей в такие периоды сонливостью, вялостью, апатией. Не поддаваться внезапным вспышкам ярости или беспричинной нервозности. Спокойно переносить долгое голодание. Не превращать в каменные изваяния всех, кто косо на него смотрит или не вовремя открывает рот… Но совладать с этим мерзким чувством беспомощности у него не получается. Поэтому Феб старается покончить со всем как можно скорее. Со змеями он особо не церемонится, быстро растягивая-разрывая старую кожу когтями. Клочками, кусками, без разницы. Его волнует только результат. Нури действует иначе. Он нежно обхватывает голову каждой из змей пальцами, а затем неспешно смещается вниз, пропуская всю длину через плотно сжатый кулак. Ощущает их тепло и дыхание, их трепет и движение мускулов под кожей… Дойдя до конца, он подхватывает с салфетки небольшие ножнички с закругленными краями и разрезает собравшийся складками выползок. Разворачивает его, расправляет. Только снятый, белесый, чуть влажный. Тонкий, полупрозрачный. Несущий на себе отпечаток каждой фебовой чешуйки. Новая кожа, нежная и мягкая, в свете лампы сияет чистым золотом.        ***        (=^･ｪ･^=)        *** Нури безбоязненно копошится в змеином гнезде. Легонько чешет ноготками кожу у висков. Позволяет змеям обвивать свои руки, тереться о перчатки, и сам не упускает возможности огладить не только спинки, но и более крупные, куда более чувствительные чешуйки живота. Он наслаждается ощущением, а сердце сладко сжимается от нежности. От осознания того, насколько близко Феб его подпускает. Открывает спину, расслабляется, демонстрирует свою уязвимость. Доверяет. Блаженная улыбка появляется на губах сама собой, и счастливо мурлыкать, не так раскатисто и громко, как в кошачьем обличии, но тоже вполне узнаваемо, он начинает безотчетно. Змеи, не слыша звук, но ощущая вибрацию, прижимаются к Нури сильнее. Им тоже это нравится. Картину полного счастья омрачает лишь красная точка на периферии зрения. Мешочек из замши размером в пол-ладони. Подарок. Причина последней ссоры и столь долгой разлуки. Обычно кот не проявляет интереса к работе Феба, предоставляя ему возможность самому решать, какой забавной байкой делиться, а какую тему оставлять закрытой навсегда. Но сейчас Нури хочет знать. Потому что четыре месяца назад в Фермо начали исчезать дети.