Кот, который застрял на крыше

Тихий печальный стон против воли срывается с губ, и Нури, крепко зажмурившись, бросается к Фебу. Смыкая широко расставленные руки он готовится ловить пустоту, но Феб не сдвигается ни на волосок, позволяя заключить себя в крепкие объятия. А потом осторожно обнимает в ответ. — Это все дождь, — скорбно выдыхает Нури. Приподнимаясь на носочки, касается губами основания шеи. — Он меня с ума сводит. Льет уже второй месяц! Вместо улиц сплошные лужи, в углах цветет плесень, а в затопленных подвалах хоть тритонов поселяй! Ни солнечного лучика, ни сухого постельного белья! Все холодное, сырое. Мерзость! — Нури, забывшись, отстраняется, негодующе дергает ушами и всплескивает руками. — Хм… Мне казалось, ты любишь воду. — Едва не получивший по носу Феб решительно впихивает коту уже изрядно мятую рубашку и наклоняется за очками. — Люблю! Когда она горячая, ароматная от солей и трав, и налита в ванну, а не течет с потолка в середине ночи. — С какого потолка? — Чуть рассеянно уточняет Феб. Взгляд, обезвреженный красным стеклом, изучающе проходится по Нури. Оборотень подворачивает слишком длинные рукава слишком свободной рубашки, а Феба бросает в жар. Не желая рисковать, он запрещал себе смотреть на обнаженное тело. Ловил силуэт украдкой, больше полагаясь на обоняние, колебание воздуха при движении и слух. А теперь его будоражит эта хрупкая уязвимость, это круглое плечо в широком вырезе горловины и старый шрам на не скрытой подолом коленке… — С чердачного! — В сердцах брякает Нури. Замечает удивленно приподнятую золотистую бровь и торопливо поясняет: — Ну, заработался я! С этой погодой зелья от простуды и шалфейная мазь от ревматизма раскупаются быстрее, чем горячие булочки в праздничный день. А вчера еще гроза была. И ветер ураганный! Вот я и решил переночевать в аптеке, а не тащиться в пансион через полгорода. Устроил лежанку из мягкого тряпья, перекинулся и заснул мгновенно. А тут капать начало… В общем, мы с мастером Лиананом полночи миски под капели расставляли и все ценное с чердака убирали. Потом сортировали: что спасти и высушить, что оплакать и выкинуть… А с утра еще и по крыше скакать пришлось, дыры в сорванной черепице наскоро заделывать. — Тебе? Одному? По скользкой черепице? — Оторваться от созерцания смуглых лодыжек удается с трудом. — Ну не мастеру же! Как ты себе это представляешь? Карабкаться по лестнице с молотком, гвоздями, досками и головой в руках проблематично. Не за волосы же ее к поясу цеплять! — Ремонтировать крыши должны кровельщики, а не младшие аптекари! — Самообладание Феба начинает трещать по швам. Он помнит, каким растерянным и одиноким был застрявший на крыше котенок. И знает, с каким звуком сорвавшиеся с высоты тела разбиваются о мостовую. Как выглядят кровавые брызги на шероховатых стенах, пропоровшие кожу обломки костей и неестественно вывернутые конечности. Как пахнут расколовшиеся, будто орехи, черепа… — Кровельщики не успевают. У них заказов куча! А мне давно не пять! Могу залезать куда хочу. — Почти физически ощутив, как напрягается Феб, Нури поспешно сбавляет тон: — Ничего же не случилось. Я тут, видишь? Целый и невредимый. Обострившиеся инстинкты требуют прятать и оберегать, и жестоко карать тех, кто подвергает Нури опасности. Нестерпимо хочется покромсать мастера-аптекаря на сотню маленьких безголовых частей. А если это не поможет — сыграть в гляделки и растереть статую в порошок. Проверить, насколько он бессмертен! А Нури немедленно запереть в самом тайном, глубоком, темном, безопасном логове, приковав цепью для надежности. Чтоб новые приключения на свою задницу найти не мог! Но Феб делает очень глубокий вдох, перемножает в уме два случайных пятизначных числа и, медленно выдыхая, подавляет темные стремления усилием воли. — Еще раз полезешь куда не надо — оборву уши. — Угрозе в тихих словах как-то сразу верится. — Кстати, во имя какого спящего бога, Нури? Зачем ты встрял? Оборотень скисает. Признаваться, что подумать ни о чем толком не успел, просто до смерти за Феба перепугался, нельзя. Стыдно выставлять себя безалаберным, импульсивным ребенком. Взгляд жжется даже сквозь очки, и отвечать все-таки приходится. — Мне показалось, что ты собираешься их убить. — Бесплатно?! Нури, я линяю, а не страдаю от сезонного обострения хронического слабоумия! — Потрясенно восклицает Феб, а коту отчетливо слышится безмолвное: «Ты идиот». И он действительно идиот. Дважды, потому что встрял в чужие разборки и сам едва не умер. Трижды, потому что решил, будто Фебу требуется помощь. Четырежды, потому что вообще связался с этим типом! Да что с Фебом случиться-то могло?! Как пятерка подвыпивших фавнов могла ему навредить? Он же небольшую армию в одиночку уложить способен! Ну, не убил, так серьезно покалечил бы кого-нибудь ненароком. И вылетел бы сначала из гильдии, а потом из города, и что? Мало ли этих городов? Поселился бы в другом! Что, к другим, таких как он, без сопроводительных бумаг даже близко не подпускают?! Его проблемы! Он умный и сильный, как-нибудь бы выкрутился! А Нури остался бы один. И продолжил работать в аптекарской лавке. Отмерял на маленьких бронзовых весах целебные порошки, разливал по флакончикам настойки… Нарезал, перегонял, кипятил, процеживал, охлаждал, помешивал… И брошенный, рыдал бы по ночам в подушку и на стены лез от тоски! Но Фебу, конечно, на это плевать… Расстроиться окончательно Нури не успевает. Его умело подхватывают на руки и доносят до кровати. Усаживают полубоком на колени, размеренно гладят по спине, ерошат волосы… Для Нури Феб всегда пахнет летним ветром, цветущим лугом, железом и, совсем призрачно, лимонными нотками кошачьей мяты. Он, словно нагретая солнцем статуя, гладкий, каменно-твердый и теплый. Поникшие было ушки вновь топорщатся и тоже получают свою долю ласки. Нури прижимается теснее. Проводит ладонями по обнаженной коже, скрещивает руки за спиной, опускает голову на плечо. Прикрывает глаза и вздыхает умиротворенно. Едва ощутимое дыхание и мерное биение сердца окончательно изгоняют месяцами копившуюся тревожность.