Труд делает свободным

Тогда.

– Цирилла? – кто-то назвал ее имя за завтраком. Но оно будто стало бессмысленным набором звуков. Имена не имели значения, ничто не имело значения здесь, за колючей проволокой, окружившей вереницу бараков. Она – такое же чудовище, если была невольным соучастником? «Зираэль», – прошелестел в ее памяти знакомый голос врача. «Так ведь мелодичней, правда?» Цири не ответила, только перевела безучастный взгляд к говорившей. Последнее время она вела себя странно, люди и эльфы замечали это, но не осмеливались высказывать опасения в лицо. С тех пор, как ей приходится находиться здесь, многое произошло… Цири завела знакомства среди тех, с кем делила трапезу, она позволяла себе комментировать разговоры и новости, услышанные за едой, иногда рассказывала что-то о доме, о детстве, о том, что оставила позади. Только Ласточка всегда помнила о том, что делиться личным нельзя, страхи придется спрятать за кожей, даже если та покроется шрамами. Все эти люди, все, кто сидел с ней за одним столом – продались. Кто-то за кусок хлеба, кто-то за теплое местечко у ног хозяина, кто-то за жизнь себе или своим близким, как сама Цири. Она знала, что все услышанное будет передано вышестоящему начальству, те передадут дальше и так продолжится ровно до тех пор, пока не дойдет до самого верха, пока комендант не узнает самолично, смакуя ее длинное имя. Цири не была уверена в том, что Аваллак’х не назначил ей смотрителя уже сейчас. – Да? – спросила девушка хрипло. – Ты выглядишь такой отсутствующей, – произнесла женщина тихо. – Что-то случилось? Ты болеешь? Немудрено подхватить что-то от этих… – Нет, нет, – ответила Ласточка, выдавливая улыбку. Болезнь здесь равно смерти, на Цири никто не потратит лекарств, когда жизнь офицеров на кону, все знали об этом. Если Цирилла заболеет, ее изолируют, надеясь, что та поправится сама, если же чуда не случится – труп ее сбросят в братскую могилу, одну из тех, что Ласточка как-то видела, в ночи шагая по территории одна. Жаклин, любопытная соседка, познакомилась с ней не так давно. Цири, забывшись в собственных скорбных мыслях, нечаянно толкнула ее локтем на раздаче, женщина пролила свою порцию супа, а новую ей выдавать отказались. Цири, чувствуя вину, отдала ей свою, понимая, что есть ей все равно сложно, мысли мешают. Жаклин работала в лагере солдатской прачкой, мать ее была полуэльфкой, отец – неизвестным рабочим, в чьих жилах текла самая чистейшая кровь, если верить ее словам. Слушая тогда, Цири в очередной раз удивилась, до чего же важным в новом мире стало происхождение. Важнее личных качеств, важнее во много раз. Завтрак кончился, Цири вернулась к себе в комнату, чтобы плотно затворить дверь, собраться. Она не была в кабинете доктора уже несколько дней. Поток поступающих в лагерь людей не иссякал, работа доктора не заканчивалась. Проклятые ворота скрипели всю ночь, и в вечернюю молитву Ласточка включила просьбу: «Пусть они смажут эти чертовы петли». Цири забирали в лабораторию все чаще и чаще, только теперь оставляли на верхнем этаже. Должно быть, Аваллак’х опасался за ее эмоциональный фон. Какая забота… Цири стиснула зубы, голос той несчастной «спасенной» девочки все еще звучал в ее голове, и никакие мольбы не могли изгнать его. В гудящей тишине ночи шумел ток, скользящий по колючей проволоке, и Цири молилась, чтобы эльфы увеличили мощность, чтобы гул этот заглушил чужой голос в ее голове. Ласточка нервно выудила из-под матраса листок бумаги, украденный из кабинета доброго доктора. Чернил у нее не было, не было и ручки, приходилось писать разведенной со слюной пылью, благо, пыли хватало. Оглядываясь к двери, вслушиваясь в тишину коридора, Цири кусала губы, чувствуя ранки на них. Она рискует многим, храня бумагу здесь, воруя у начальства хоть что-то. Взгляд темно-зеленых в этом скудном свете глаз бегло прошелся по строкам. Цири записала время каждой пересменки, время, когда одни эльфы уступают место другим, когда заканчивается и начинается прием и проверка пленных, когда поток новоприбывших редеет, оставляя бреши в течении. Солдат не хватало, между сменами появился пробел в четыре минуты, четыре минуты коридор пустовал. Эльфы работали слаженно, четко, они не отступали от инструкций, от графика, даже если поток становился все мощнее и мощнее, и человеческое течение вело их вперед. У нее будут эти жалкие четыре минуты, что бы ни случилось в этом проклятом лагере. Цири запомнила каждый выход из здания лазарета, притаившегося на окраине Тир-на-Лиа, спать все равно не приходилось, голос совести будил ее по ночам. Она начинала запоминать строение коридоров, пыталась зарисовать их на бумаге, чтобы смотреть на схему перед тем, как устало закрыть глаза. Ей нужно запомнить, нужно запомнить... Ночами Ласточка все равно не могла спать, её одолевали кошмары. Дети, отнятые у матерей под её честное слово, проклинали несчастную Ласточку, не слыша её слов, не видя оправдания. Цири в отчаянии кричала: "Я ни о чем не знала, меня обманули, я не желала вам зла", только никто не слушал. Она могла сослаться на то, что единственной властью за этими воротами обладали эльфы, но рискнула бы ошибиться. Правила здесь лишь тьма, низменные пороки. «Ты продала их, чтобы выжить самой, ты знала, знала, что никто не спасет их, знала, что Аваллак’х врет тебе». У неё есть шанс искупить вину, есть шанс вернуть долг обществу? Наверняка. Цири обещала себе вызволить детей, всех, кого она успеет найти между пересменками. Людей много, днем на нижнем этаже царит суматоха, а к вечеру все врачи спешат покинуть здание как можно скорее, чтобы забыться глубоким сном, их не мучает совесть. Пропажу пятерых или шестерых детей не заметит никто, нужно только выбрать момент, получить в запас несколько часов, пока их не хватятся. «Вечером», – подумалось ей однажды. «Нужно сделать это вечером». Главное – миновать чертов коридор верхнего этажа, на нижнем все равно нет охраны. В дверь постучали. Цири прикрыла глаза, заставляя себя успокоиться, не выдать волнения перед «гостем». Это происходило часто: за ней заходили по утрам, уводили в медотсек, где заставляли записывать за медсестрой, пока рука не онемеет. Онемение казалось меньшим злом, боль приносила каплю искупления, боль казалась Цири возмездием, что будет заполнять чашу внутри нее постепенно. Вечером же, в конце смены, Цирилле все чаще позволяли дойти до своей коморки самой, точно решив, что воля ее и без того сломлена, а лучшие условия заставляли шагать обратно в клетку. Эльфы были правы. Куда ей сейчас бежать, одной? Зачем ей бежать? Никто не ждет. – Идём, – тихо попросила Цири, когда офицер поприветствовал ее, встав смирно. После того, как Цирилла заперла дверь на ключ, эльф двинулся первым, как было заведено. Ласточка не отставала. Она не смотрела по сторонам, старалась держаться прямо, надеясь, что нехитрый план ее сработает, точно точнейший эльфский механизм. Вечером, за полчаса до пересменки, она прокрадется на нижние этажи, соврет охране что-нибудь, соврет на эльфийском для пущей убедительности… Останется только найти девочек, брошенных ею монстру на растерзание. День начался так, как начинались несколько предыдущих: неразговорчивая эльфка выдала Цирилле стерильный белый халат, будто она и сама была медсестрой, будто могла занимать место в одном ряду с циничными и холодными «врачами», осматривающими людей, словно скот. В коридоре толпились новоприбывшие. Здесь пахло спиртом, пахло сотней немытых человеческих тел, потом, пахло отчаянием. Люди смотрели в пол, ожидая своей очереди, никто не позволял себе робкий вопрос: «Зачем мы здесь?», точно каждый знал ответ. Чтобы умереть, не оставив в истории и следа. Эльфийские офицеры Aen Elle следили за тем, чтобы порядок не нарушался, чтобы люди вели себя тихо. Они не выходили из кабинетов, даже когда женщины снимали перед медсестрой белье. Однажды Цири спросила, почему это позволено, и Аваллак’х поспешил успокоить ее: «Какие милые глупости ты говоришь. Ты ведь не отворачиваешься, когда видишь бритого кота, правда? Тебя же не влечет к животным, а их – к тебе, нечего стесняться наготы человеческих самок». Только Цири готова была поклясться, что офицеры испытывают то, чего не должны, смотря за раздетыми для консультации пленницами. – У этого, кажется, цинга, – диктовала сестра на эльфийском, пока Цири выводила буквы в личном деле бледновато-желтого мужчины. – Вряд ли выздоровеет на нашем пайке. – К утилизации? – спросила одна из сестер, помогавших с осмотрами. – Нет, всегда успеется, поработает с месяцок на переработке угля, они все равно не живут долго из-за пыли. Пометьте его, как ненадежного. И Цирилла сделала пометку. «Ненадежный». Это означало: «Он не болен, проживет еще до полугода без лекарств, а после можно будет списывать», это означало, что его можно отправить на опасную работу, чтобы не калечить тех, кто еще был здоров. Мужчина, чья желтоватая кожа выглядела болезненно, потупил взор, шагая за одной из эльфок. Понимал он их язык? Знал, что его чуть было не отправили в бараки, откуда не возвращаются? В небольшой комнатке были часы, но Цири не слышала, как стрелки вымеряют секунды. В коридоре стоял дикий гам, гам без слов, состоящий из шуршаний, тихих переминаний с ноги на ногу, робких вздохов. Люди толпились у дверей, заходя туда, где врачи быстрее освободятся. Личными делами занимались трое, трое осматривали новоприбывших, брали на анализ кровь и отпускали в следующий кабинет, ставить номер. – Кто и зачем привел сюда этого? – спросил один из докторов на высоком эльфийском, кивнув в сторону старичка. – Они издеваются? Почему Аваллак’х не пристрелил его сразу? Мне казалось, он забавляется этим. Мужчина, очевидно, поступил только сегодня. Он еще не знал, ради чего оказался здесь, что будет дальше, как далеко все зайдет. Пропаганда шла полным ходом, любой поступок Aen Elle считался правильным, любое их решение, действие, каждое слово. Из лагерей не осуществляли удачных побегов, некому было рассказать, некому предупредить тех, кто еще не попал за колючую проволоку. Если эльфы говорили, что нужно сесть в машину и оставить дома, люди должны были слушать их. Шагнувший в комнату мужчина сжимал в руках свою потрепанную временем кепи, лицо его покрывали глубокие морщины, волосы давно обернулись сединой. – От него не будет никакого толку, – сказал один из врачей, но мужчина не мог понять чужого языка. – Списыв… – Ваша кепи, – тихо произнесла Ласточка, игнорируя разговоры, пытаясь произнести про себя странное имя, увиденное ею в его личном деле. – Высогота, вы работали шофером? Старик приободрился, чувствуя, что Цири проявила к нему интерес. Должно быть, давно никто не заговаривал с ним, как с человеком, как с равным себе, эльфы этим заниматься не станут. Он, как и все поступившие, был напуган, смущен происходящим, не знал, что следует делать и говорить в этих стенах. Мозолистые пальцы продолжали сжимать старую потрепанную кепи, мужчина улыбнулся, и все присутствующие отметили: зубы у него белые, несмотря на солидный возраст. – Да, мэм, мисс, – тут же исправился он. – Шофером. Водил сначала молоковоз, потом грузовик, когда началась война, а меня признали непригодным к службе, приняли на работу шофером, так точно. – Разве он не принесет пользу, освободив офицера от вождения какого-нибудь из грузовиков? – спросила Цири врача, настаивавшего на списании. Эльф поджал губы, всматриваясь в ее зеленые глаза. Все вокруг знали, кто привел в этот кабинет Ласточку, все знали, что Аваллак’х в ней заинтересован, потому не смели открыто грубить. Цирилле казалось, что она слышала, как кто-то за ее спиной шептался, считая, что она – его блудная дочь. Иногда Цири чувствовала на себе недобрые взгляды, чаще предпочитала делать вид, что не замечает их, что ничего не происходит. Теперь ей часто приходилось прибегать к этому трюку: делать вид, что она не здесь, а этого – нет. Ласточка не знала, как решилась заговорить. Раньше она приходила на работу молча, молча выполняла план, чтобы после молча покинуть рабочее место. Эльф, оставленный в кабинете за старшего, долго сверлил ее взглядом, и Цири готовилась к худшему, к выговору, к удару. Он поднял руку, и что-то дрогнуло в груди Ласточки, что-то сжалось. Бледными пальцами эльф пригладил рыжевато-каштановые волосы, переводя взгляд к старику. Тот продолжал сжимать в руках кепи. – Хорошо, – выдохнул эльф неохотно. – Он действительно может быть полезным. Аурелия, осмотри его. Ласточке пришлось сдержать улыбку, чтобы никто не заметил ее радости. Пленным сочувствовать нельзя, их нельзя поощрять, нельзя относиться к ним лучше, чем к свинье, взращенной на убой. Осмотры продолжались до обеда, после поток и уменьшился, и Цири оставили в кабинете с одной лишь врачиней, чтобы записывать за ней. Людей развели по цехам и работам, теперь осматривали лишь тех, кто пострадал при несчастных случаях или опрометчиво пожаловался на болезнь. Время ползло медленно, пока эльфийка осматривала язвы, диктуя Ласточке, требуя от нее подать скальпель или чистые перчатки… Большинство больных уводили в бараки, из которых больше не возвращались, особую заботу проявляли лишь к детям. Война унесла много детских жизней, и с каждым днем их поступало все меньше и меньше. Краем уха Цири слышала, что распоряжение это дал Аваллак’х, «добрый доктор» заботился о самых маленьких своих подопечных, и девушка знала, что не от чистого альтруизма. Сердце подпрыгивало в груди Ласточки, когда она думала об истинном смысле его пылких слов. – Ну, я здесь больше не нужна, – произнесла эльфка тихо, после того, как осмотрела последнего из «просителей». – Собери инструмент, разложи личные дела, как обычно, и можешь быть свободна, – говорила она, скучающе протирая очки краем хлопкового халата. – Халат брось отдельно. Будто, лежи тот в общей куче, Цири могла бы заразить эльфов человеческими генами. Ласточка не ответила, от нее и не ждали ответа, она должна была молча исполнить порученное. На сегодня разговоров достаточно, ее голос вызывал только раздражение, звуча в этих стенах. Мягкий свет солнца, клонившегося к горизонту, укрывавшегося розовато-желтыми облаками, проникал в широкое окно. Тишина заполнила помещение, и сквозь приоткрытую дверь Цири могла видеть бирюзовую стену коридора. Стрелки отмеряли секунды тиканьем, и Цири, закончив работу, следила за их ходом. Время шло, и Цири знала, что ей нельзя медлить. Она кусала губы, собирая остатки решимости, упрашивая себя поддаться уговорам умирающей глубоко внутри совести. "Подумай об отце", – шептал голос разума, но Цири отказывалась его слушать. Жизнь одного отца может перевесить пять или шесть детских жизней? Часы больше не тикали, стрелки издавали не треск, но лязг, лязг цепей, отсчитывая секунду за секундой. Пересменка на верхнем этаже случится через сорок семь минут, Цири помнила об этом. Сорок семь, ей с лихвой хватит. Пять на лифте вниз, пять на лифте обратно, три минуты идти по коридору, на поиски чуть больше, чем полчаса. Цири сделала вдох, в нос ударил запах спирта, которым врачи протирали свои руки, но не кожу пациентов, беря у них кровь. Нужно выдвигаться. Каблуки её туфель гулко цокали по каменном полу, звук её решительных шагов отражался стенами, эхом пробегая по коридору. Лазарет замер, в немом волнении ждал, когда Цири спустится в самое сердце ада, чтобы забрать из него, похитить несколько невинных душ. – Доктор просил передать ему, – решительно произнесла Цири, когда один из охранников остановил её перед лифтом. – Можешь покинуть пост и передать сам. Она повторяла за эльфкой манерой держаться: задирала нос, смотрела на солдата свысока, искусно играя раздражение. Цири прижимала к себе папку с чужим личным делом, молясь, чтобы солдат не спросил у неё, что за бумаги понадобились Аваллак'ху сейчас, чтобы он не посмотрел ее, вырвав из ее потных теперь ладоней. – Иди уже, – устало бросил эльф, разглядывая белый халат Ласточки. Совсем мальчишка… Повторять дважды не пришлось, Цири уже скрылась за решёткой лифта, опасаясь, что страж переменит решение. Бирюзовые стены остались позади, холодок пробежал по плечам девушки. Сердце билось в груди так быстро, что, казалось, не выдержит заданный темп. Цири чудилось, что сейчас на кону стоит не столько её жизнь и жизнь нескольких несчастных детей, сколько вселенская справедливость, растоптанная тяжелыми эльфскими сапогами. Кабина лифта остановилась, знакомый холодок заставил Цири поморщиться. Здесь, под десятками метров земли, было холоднее, страшнее, чем на поверхности. Запах хлорки бил в нос, Цири хотелось надеть маску, но под рукой не было даже платка, чтобы прикрыть нос. Работа на сегодня кончилось, дезинфекция прошла. Коридоры чистят от того, что хранится за плотно закрытыми дверями. Цири шагнула вперёд несмело, почти робко, будто вся решимость её осталась наверху. Она сжала губы плотнее, и каблуки ее туфель вновь застучали по каменном полу. В этот раз тише, Цири боялась спешить. Часы, увиденные ею через стекло в одной из дверей, подсказали: до пересменки ещё сорок минут. Она может искать около тридцати, а дальше нужно вернуться. Ноги слушались, но мысли... Мысли бродили в пространстве, меняя траекторию слишком резко для нее самой. Цири то винила себя в произошедшем, то эльфов, вспоминая, каким мир был до формирования Aen Elle с их навязанными устоями. Она почти заплакала, понимая, что не помнит тех времен. В глубине коридора слышался тихий разговор, вечерний коллоквиум. Здесь трудились лишь лучшие из врачей, те, что прошли через годы практики, показали впечатляющие результаты и пережили строгий отбор. Аваллак'х сам рассказал ей об этом, гордясь собственной лабораторией, улыбаясь, словно умалишенный. Тогда Цири отчётливо разглядела в его аквамариновых глазах мрак, пропасть, заполненную гудящей пустотой. Быть может, раньше там и хранилось хоть что-то. Когда одна из дверей открылась, Цири спряталась за поворотом коридора. Громко шаркая, кто-то прошёл мимо неё, не заметив, и Ласточка долго вслушивалась в шум удаляющихся шагов. К лифту. Кто бы ни встретил её сейчас, шёл он к лифту, покидал здание, чтобы вернуться только завтра. Голоса смолкли, тишина окутала коридор, позволяя Ласточке слышать, как гулко стучит в груди ее сердце. Цири заглядывала в каждое из окошек, пытаясь найти живых. Никого. Пустые операционные, пустые кабинеты, гудели лишь длинные плоские лампы, поглощающие электричество в обмен на никому не годный теперь свет. Цирилла кусала губы, двигаясь от двери к двери, и сердце её билось все быстрее. "Их здесь нет", – подсказало подсознание. "Их нет, возвращайся обратно, пока не произошло что-то худшее". Но она не могла отступить. Нет, шанс будет и завтра, и послезавтра, охрана все равно её не вспомнит... Только сейчас... Неужели она зря собирала в кулак все свои силы? – Цири? – послышался знакомый голос за её спиной. Цири. В его устах её имя всегда звучало, как укор, порицание. Ласточка замерла, и на секунду ей показалось, что в ушах её стоит не стук пульса, а треск рушащихся надежд. Цири не кусала губы, она все стояла неподвижно, чувствуя, что пот мелкими бусинками выступает на её лбу. Все кончено? – Что ты делаешь здесь в такой час? Что ты вообще тут делаешь? – спросил Аваллак'х строго, когда Цири ещё не повернулась к нему лицом. – Я... Я просто... – мямлила она, не зная, что придумать. – Идём. Его голос отдавал сталью, холодной и острой, точно лезвие мясницкого ножа. Цири не нашла в себе сил для сопротивления. Да и что толку? Её поймали, поймали с поличным, нашли на этаже, скрытом от чужих глаз. В голове вдруг пронеслось недавнее происшествие: как там, на засыпанной гравием площади у ворот Аваллак'х застрелил эльфа у всех на глазах. Её теперь тоже застрелят? «Или повесят», – вновь подал голос разум, воспаленная фантазия, предвкушение. От доктора пахло хлоркой, весь он пах не гнилью, потом и кровью, а стерильной чистотой старой больницы. Цири чувствовала себя особенно грязной рядом с ним, особенно жалкой, особенно испуганной. Все кончено, она провалилась, она никому не сможет ни помочь, ни навредить. Ласточке казалось, что она уже чувствует на своей щеке поцелуй смерти. Аваллак'х миновал всего несколько дверей, но для Цири расстояние это обернулось тягучей вечностью. Она обречена, последние шаги, совершенные ею, эхом пролетали под сводами потолка, звук этот ползал по стенам, стекал с них липкой жижей, затягивающей Цири на дно. Почему она не может заплакать от страха или обиды? Себя было не так жалко, чтобы рыдать в столь ответственный момент. – Входи, – все также холодно произнёс мужчина, пропуская Цири внутрь кабинета, бегло оглядывая коридор. Дверь закрылась, воцарилось молчание. Наверное, нужно начать искать себе оправдание, да? Кататься в его ногах, молить о прощении, размазывать по лицу слезы… В комнате гудело электричество, текшее по проводам к горящей над столиком лампе, в отдалении тикали часы. Цири теперь смотрела в глаза собственной смерти, она плотно сжимала губы, наблюдая за тем, как Аваллак'х оглядывает её, изучая реакцию. В глубине души Цири давно знала, что он и убьёт её за этим забором, еще в первую их встречу поняла: «Мне конец». – Ты думала, что я буду в том же кабинете, что в прошлый раз? – отчего-то с блаженной улыбкой произнёс эльф, и Цири заставила себя кивнуть, подыграть ему. – Глупышка. Слова его звучали удивительно тепло, вся холодность ушла из них, ушла сталь и твёрдость. Цири в очередной раз задала себе вопрос: «Как может разумное, ментально здоровое существо менять настроение так быстро?». Только никто не смог ответить. Эльф улыбался, подбираясь к ней ближе, а Цири не могла отойти, не хотела. Что-то советовало ей, что сейчас двигаться нельзя, будто древний инстинкт, подсказывающий, что рядом ждет хищник. – Это кажется таким милым, – произнес Аваллак’х. – Ты искала меня потому, что соскучилась? «Я бы не видела тебя еще тысячу, еще миллион лет, я бы хотела, чтобы твое бездыханное тело бросили в выгребную яму под открытое солнце, чтобы весь мир мог видеть, как кожа сползает с твоего черепа», – подумала Ласточка, но не смела произнести. Меньше всего ей хотелось вновь встретить это лицо, меньше всего на свете ей был нужен этот голос, этот взгляд. Девушка заставила себя кивнуть, наклонить голову в немом согласии, подтверждении неверной догадки. Пусть, пусть он решит именно так, если ошибка эта выиграет Ласточке время, единственный ресурс, доступный ей сейчас. Он правда думал, что Цири искала его общества? Сумасшедший. Ласточка закусила губу, чувствуя, как ноги её начинают дрожать. Какая ещё мысль может родиться в этом сбитом с пути разуме? Холодок прошелся вверх по позвоночнику. Цирилла сделала глубокий вдох, прежде, чем заговорить. Жалко только, что голос все равно дрожал. – Простите. Это было опрометчиво, я не хотела принести вам проблемы. Мне не следовало... – Ничего страшного, дитя, – произнёс Аваллак'х, останавливаясь напротив неё. – Я тоже скучал по тебе. Цири не ответила, она не нашла, что сказать. Он скучал по ней? По ней, тощей деревенской девчонке, за душой у которой не было ничего и никого. Когда эльф поднял ладонь над ней, Цири зажмурилась. Она решила, что ей нанесут удар, что за касанием последует боль, непременный шлепок, нанесённый в наказание. Только доктор лишь погладил её по щеке. Его пальцы были тёплыми, почти обжигающе они скользили по ледяной коже Ласточки, заставляя ту внутренне дрожать в предвкушении расплаты. Цири старалась не смотреть ему в глаза, не видеть, представить себе, что этого нет. Пальцы эльфа мягко сжали её щеку, болью заставив несчастную открыть глаза. – Я должен спросить, как ты сюда попала, как прошла пост охраны, как... Как прошёл твой день, – шептал эльф, носом уткнувшись в её макушку. – Но я так рад видеть тебя, Зираэль. – Я не хотела мешать вам... Я знаю, что... Что вы заняты важным, – шептала Цири, пытаясь выбросить из головы ту сцену, заставить прогремевший много дней назад выстрел замолчать. – Ты не помешаешь, Цири. Я ужасно устал, но с тобой день станет лучше. Вечер. Он поднял её, сжав свои тёплые руки на талии Ласточки, та не успела понять, что именно происходит. Даже сквозь халат, сквозь плотную черную юбку, сдавливающую живот и талию, она чувствовала его касания. В его руках она весила не больше новорожденного котенка, в его руках она могла не больше, чем беззащитное существо. Цири пискнула, чувствуя, что земля уходит из-под ног. "Терпи", – напутствовал разум, снова напоминая ей о том, как эльфа застрелили на площади, как кровь его окрасила кармином белый гравий. «Ты действительно так сильно хочешь жить?» – спрашивал все тот же голосок внутри нее. Аваллак'х посадил Цири на стол, сдвинув в сторону стерильные инструменты. "Терпи, не сопротивляйся этому", – продолжал шептать голос внутри, и Цири хотела бы послушать... Только не вышло. Мы – те, кто мы есть, мы остаёмся собой до последнего. И сейчас, чувствуя пугающую близость эльфа, Ласточка пыталась отпихнуть его. Доктору бы не понравилось, если б она сдалась слишком быстро. Подчинять безвольных легко, в Цири же был стержень. Был когда-то... Аваллак'х верил, что не существует такого хребта, что не склонился бы пред ним в подчинении, но ломать их, сгибать, цеплять к ошейнику некогда живого и думающего человека бирку с именем... Не в этом ли высшее удовольствие? – Отпусти меня! – вскрикнула Цири, чувствуя, что эльф прижимает её к стенке, что он сам уже почти залез на этот чёртов стол, вклинив меж её раздвинутых ног колено. – Я не хочу, отпусти меня, пусти, – повторяла она. – Не нужно этого стесняться, хотеть близости естественно, – говорил эльф, лишь посмеиваясь над её жалким попытками оттолкнуть его. – Ты так далеко от дома, Цири, так далеко от папочки... Ты можешь звать меня так, если это тебя успокоит. Ласточке показалось, что её начало тошнить. Притворное послушание покинуло ее, гнев клокотал внутри, подпитываясь нарастающим страхом, но сил к сопротивлению не было. Тёплыми губами эльф припал к её шее. Он целовал её жадно, Цири чувствовала, как зубы эльфа задевают её шею, как нервы отвечают на раздражитель. Она продолжала вырываться, и тихий писк сорвался с ее губ. – Ч-ч-ч-ч-ш-ш-ш, – он погладил её по оголенной коленке, развёл ноги Ласточки шире, не остановившись даже тогда, когда прозвучал треск ткани, юбка разошлась по шву. – Я не сделаю ничего противоестественного. – Но я же не эльфийка, – прошептала Цири, понимая, что её нежелание не имеет веса, что единственным оружием может стать рациональный довод. – Я готов сделать исключение. Разве это не романтично? – эльф улыбался, продолжая с шумом вдыхать её запах, прижимать Ласточку к стене. – Ты пришла ко мне, пробираясь сквозь охрану, а я позволил тебе... Я позволил тебе эту близость. Какое великодушие, позволить ей то, чего Цири так не хотела сейчас, с ним. Ласточка вырвалась, все отчетливее понимая, что силы подводят её, что они не равны и никогда равными не будут. Мужчина был больше, сильнее её, его не держали на голодном пайке, ему позволяли спать столько, сколько положено, он не боялся за свою жизнь каждую минуту, секунду своего пребывания в этих стенах. Аваллак'х продолжал целовать её шею. – Ты такая хорошенькая, когда боишься меня, боишься себя, – шептал эльф, рванув вниз её блузку. – Я знаю, чего ты хотела, я дам тебе желаемое. Пуговицы со стуком усеяли кафельный пол. Цири почувствовала, как пальцы эльфа вгрызаются в её плоть, как они сжимают её грудь, требуя ответной реакции. Ласточке казалось, что важнее всего будет не кричать, потому и позволила себе слезы. Лучше плакать, чем умолять, чем трепыхаться в его руках, подобно птице, пойманной голодной кошкой. Эльф стёр их, оставляя на щеках девушки поцелуи, обжигающие, точно клеймо. – Ты была хорошей девочкой, – не спрашивал, но говорил он, как зачарованный рассматривая её оголенное тело. – Не нужно врать себе. Цири пыталась прикрыться, но руки её были пойманы, запястья сжаты кольцом, сложенным из его бледных пальцев. Девушка закусила губу, чувствуя, что вот-вот разрыдается, как дитя, начнет всхлипывать и мелко дрожать, чувствуя эти руки. Эльфа не останавливало ее беспокойство, что-то подсказывало Цири: он наслаждается им, желал этого. Он хотел причинить ей боль. – Пришла сюда в своей обтягивающей юбочке, – холодно, укоризненно говорил он, одной рукой сжимая её запястья, второй расстегивая собственный халат. – Я хотел подождать, но, Цири... Так сложно сдержаться, когда ты умоляешь меня поспешить. Но она не просила, не просила его... Она не хотела этого. Эти блузки, юбки, чёртовы каблуки – все, что было у неё из одежды. Ласточке казалось, что Аваллак'х сам выбирает, что ей носить. Он желал видеть ее такой, чтобы оправдать чувство, занимавшее голову эльфа с тех самых пор, как она встретилась с ним взглядом. Несправедливо. Несправедливость и заставляла её плакать сейчас или страх? Эльф распалялся все сильнее, его руки блуждали по телу Ласточки, пальцы скользнули под резинку её трусов. Цири задергалась, нервно повела бедром, желая избежать касания, но тщетно. Эльф продолжал. – Мне нравится, как ты дрожишь, – говорил он, погрузившись в пугающий транс, забытье. – Как ты ищешь меня в этих путанных коридорах, но боишься близости... Цири, это не страшно. Я сделаю это не страшным для тебя. – Я не хочу! – крикнула она, надеясь, что в этот раз будет услышана. – Я пришла сюда не ради вас, я не... На её шею опустилась рука. Цири прохрипела остаток фразы, эльф повалил её на стол спиной, стаскивая ниже. Изорванная юбка больше не сковывала движения, Аваллак'х устроился удобно, чувствуя, как коленки Ласточки жмутся друг к другу по обе стороны от его талии. Он клацнул зубами у её губ, отпуская, позволяя Цири сделать глубокий вдох, жадный, испуганный. Голова её кружилась, кровь шумела в ушах, а на губах чувствовался привкус металла. Эльф укусил её, точно дикий зверь, он позволил животному, запертому в глубине своей черной душонки, выйти наружу и показать ей клыки. Доктор заглянул в ее бесконечно зеленые глаза, такие яркие, такие мокрые в это мгновение. Аваллак'х взял её резко, одним только движением. Он не дразнил Ласточку, не касался её, желая действовать так, как завещала природа. Брать, пользуясь правом сильного. Человек – животное, Цири всю свою жизнь жила среди людей, в ней течёт их кровь, она несет в себе проклятье человеческого рода... Неужели она не оценит его чуткости? – Ох... Bloede luned – он выругался на высоком эльфском языке, когда Цири запищала под ним, не позволяя себе крика. – Нравится? Она промолчала, а эльф не ждал ответа. Он брал то, что хотел сейчас больше всего, о чем грезил долгими ночами, в чем страшился признаться. Эльфу его положения, носителю столь завидной родословной не следовало желать полукровку, но… Её тело, её несчастное тело, распластанное на старом скрипучем столе не давало ему покоя ни наяву, ни во снах. Цири сжимала губы все плотнее, чувствуя, как боль саднит меж её ног, как она копится внизу живота, раздирая его на две равные части. Аваллак'х двигался быстро, и когда Цири рискнула взглянуть в его лицо, та поняла, что глаза его закрыты. – Я так ждал… Я… Ты будешь хорошей женой, такой умницей... Я научу тебя, научу... – Больно, – почти прорычала Цири, стараясь укусить его, оцарапать, точно котенок, единственным оружием которой был столь слабый протест. – Я знаю, милая, – улыбнулся эльф, проникая в неё до конца. – Хорошие жены терпят ради удовольствия своих мужей. Не сбежать, не двинуться, ей никогда от него не укрыться. Пытаясь спасти детей, обманутых его приторной добротой, Цири попала в ловушку. Каждое новое движение заставляло ее сжимать зубы плотнее, сдерживая крик. Сильное тело прижимало ее к холодному металлу стола, эльф брал ее, как свою собственность, и Цири знала, что это случится снова. Он возьмет ее еще раз, еще и еще, и она не сможет сбежать. Боль нарастала, кожа касалась кожи, издавая мерзкий скользящий звук. Часы тикали, чёртова лампа гудела, а с губ Ласточки не срывалось ни звука. Эльфа это не устраивало, ему не нравилось молчание, захватившее столь долгожданный, столь желанный момент, но жаловаться сейчас... Нет, Аваллак'х желал наслаждаться. Он не покинул её тела, чувствуя, как близок конец, как скоро наступит кульминация. Эльф лишь положил обе свои руки на плечи девчонки, чтобы насадить её сильнее, проникнуть глубже, не позволить ей соскользнуть. Цири готова была поклясться, что видит плоть эльфа сквозь натянутую кожу своего живота, она чувствовала, как боль волнами течёт по её ногам вверх, до самого горла, вышибая из легких весь воздух. Когда Аваллак'х протяжно вскрикнул, приоткрыв рот в наслаждении, Цири разрыдалась, чувствуя его губы на своем плече. – Это будет нашим секретом. Её пальцы сжимали ткань безвозвратно испорченного халата, пока эльф поправлял свой, отходя от стола. Он говорил, говорил что-то, будто пытаясь успокоить ее, но Цири уже не слушала. Разум задавал ей неудобные вопросы, образ отца скользил в воспоминаниях, внезапно вспыхнувших внутри ее гудящей яростью головы. «Ты готова жить так и дальше?» – спросила что-то, но Ласточка не нашла ответа.