Труд делает свободным

Тогда.

Цирилла потирала живот ладонью, широко растопырив свои тонкие пальцы. На тонком желтовато-белом платье уже сейчас проступали замятины. Спазм отступал медленно, но отступал, даруя ей покой по крупицам. Сначала она переживала о том, что из-за болей не смогла позавтракать утром, сейчас же, трясясь на ухабистой дороге, радовалась пустому желудку. – Это ошибка, – не унимаясь, шептала ее взволнованная соседка. – Это все какая-то глупая досадная ошибка, недоразумение. Вот увидите, дело в том, что какой-то клерк опечатался в документах, и... – Никакая это не ошибка, – подала голос дама, сидевшая напротив нее. – Нам сказали, что в этих лагерях о нас позаботятся, спрячут от войны, пока мужья защищают Родину, и вот мы здесь. В грязном военном фургоне, по пятнадцать человек, вклиненных в лавку на десять мест. Цири отчаянно хотела спросить: «Где же наша Родина?», понимая, что эвакуировали их у самой границы, что они – не что иное, как точка схода двух враждующих видов, не принадлежащих ни одному в полной мере. Сейчас сердце уже не стучало в груди так, будто собиралось ее покинуть, но тревога не уходила. Это – не ошибка, Цирилла точно знала, что машины наполняют, выкрикивая определенные имена. Что бы ни происходило, их увозят теперь не случайно. В ее фургоне ехали лишь женщины, но следом шел еще один – с мужчинами и мальчиками. Неподалеку Ласточка видела женщину, живущую через дом от нее – эльфку, которую все вокруг звали мадам Шаро. В следующем фургоне как раз везли ее сына – колясочника, Цири не знала его имени. Мать никогда прежде не оставляла его так надолго, наверное, поэтому сейчас была так бледна. – Нам сказали, что мы едем в центр социальной гигиены! – с гордостью заявила женщина, успокаивающая всех вокруг. Из салона тянуло табаком, в фургоне становилось все жарче. К говорившей испуганно жалась уставшая дочка: худощавая темноволосая девочка лет восьми или десяти. Цирилла не часто встречала детей, не так хорошо определяла их возраст, не спросив, и сейчас вдруг заинтересовалась, откуда такой пробел в ее знаниях. Цири подобрали час назад, когда она, выдернутая из полудремы, зашла в фургон, тот был уже полон, оставались лишь она и мадам Шаро, пытающаяся сесть с отчаянно сопротивляющимся захватчикам сыном. Цирилла не знала, сколько пленницы ехали до того, как подобрали их на самой границе. Машина тряслась, старый военный фургон давно съехал к узкой лесной дорожке, асфальт остался далеко позади, возле цивилизации, от которой пленных уводили. «Может, к лучшему?» – спросила себя девчонка. «Бомбы сбрасывают на города, а в глуши нас действительно могут спрятать». – «Концлагерь» – звучит ведь, а? Да, да, нас там приведут в порядок, – говорила все та же темноволосая женщина, пока дочь жалась к ней ближе. – Вот ты, – ткнула она в Цири пальцем. – Откормят, станешь на человека больше похожа, чем на скелет. – Вы, что, действительно не понимаете? – с грустным смешком спросила эльфка. Воспаленные глаза похищенных тут же обратились к ней, все ожидали продолжения. Мадам Шаро была единственной эльфкой в массе испуганных запертых здесь людей, и если кто-то мог обладать информацией, то лишь она, представительница другой культуры, другого класса. Агрессор. Высокая, стройная, она будто сошла с картины, изображавшей королеву дочеловеческой эпохи. Взглянув в ее бесконечно голубые глаза, Цири заметила, что в них больше нет света. Женщина точно потеряла его, расставшись с сыном несколько часов назад. – Я все надеялась, что за мной-то они не придут, – шептала она себе под нос. – Куда нас увозят? – выгибая бровь, осмелилась подать голос Цири. – Расовая гигиена… Столько трактатов, столько громких слов, а вы ничего не слышали, – продолжала она. – Думаете, нас везут прочь из дома, чтобы сыто кормить? – Милочка, вы о чем? – Кто грузил нас в эти фургоны? – спросила эльфка, искривив тонкие губы в горькой усмешке. Aen Elle. Эльфы в облегающей черной форме, эльфы, мнящие себя лучше других. Эта организация давно захватила власть в их маленьком северном царстве. Цири, такая далекая от политики, не знавшая, когда именно один режим сменил другой, видела, как эльфы медленно усиливают диктатуру. Два года или три… Цирилла не знала точно, в то время ей и пришлось бросить школу, отец как раз ушел на фронт. – Мои сыновья воюют на их стороне, – шепнула женщина, сидевшая рядом с Цири. – И Ванко, и Василь, и… – И мы недостаточно чисты для их нового общества, – закончила за нее эльфка. – Нас везут подальше, чтобы не мозолили глаза или… Она закрыла глаза, спрятав чистые голубые радужки за воспаленными веками. Она знала, с самого начала знала, еще когда ее сына заставили сесть на коляску и выйти во двор, не собрав вещей, но одевшись получше. Цири невольно закусила губу, слыша, как перешептываются ее соседки. Света в старом скрипучем фургоне не было, единственные солнечные лучи проникали в кабину сквозь прикрытое окошко, ведущее в салон к водителю. «Эльф», – отметила про себя Цири, понимая, что соседка не врет. – … Или на расстрел? – спросила Цири тихо. Никто не ответил. Молчание заняло небольшое пространство, и в тишине, опустившейся на мирок Ласточки, хотелось кричать, бить стены ногами, пытаясь вырваться из лап надвигающегося забвения. От страха пересохло в горле, но просить воды было не у кого. Машина сбавила ход, послышался скрип отворяющихся ворот. Звук этот походил на писк, на сдерживаемый материнской ладонью вопль ребенка. Они приехали? Никто из узниц не сказал больше ни слова, но даже в молчании стало ясно: иллюзии разрушены окончательно. Они – не дочери генералов, не элита эльфского общества. Их скромные семьи много лет теснили к окраине, и сейчас, наконец, нашлась возможность сбросить их прочь с обрыва, как ненужный балласт. Хорошо, если полет будет недолгим и безболезненным, но Цири жила с эльфами слишком долго, чтобы надеяться на их милосердие. – Вот и вы, мы заждались. Встаем, дамы, встаем! – крикнул кто-то, постукивая по стенам фургончика. – Поднимаемся, поживее! Двери отворились, и свет больно ударил в глаза. Точно искусственный, будто здесь солнце теряло силу. Когда они выходили наружу, никто из солдат не подал руки «дамам», приходилось прыгать самостоятельно, кто-то сломал каблук, оступившись на шаткой гальке. Все, что сделали «спасители» – посмеялись, толкнув женщину вперед, чтобы не задерживала остальных, пока возится с испорченной обувью. Цири оглядывалась по сторонам, пытаясь понять, где находится. Лагерь… Это походило на лагерь, не на оздоровительный санаторий. Низкие дома стояли ровно напротив друг друга, отличаясь лишь номерами корпусов, крупная галька хрустела под ногами солдат, забор трещал, точно от подключенного к нему тока. Вокруг не было никого, кроме их, растерянных пленников, и эльфов в их черных приталенных мундирах, высоких кожаных сапогах, кепках… У некоторых на головах натуральной черной кожей поблескивали фуражки с переливающимися серебром черепами. Взгляд ее выхватил ворота, те самые, что впустили их полчаса назад. Начищенные до блеска металлические прутья, колючая проволока поверху, и надпись, что останется в ее памяти на долгие-долгие годы. «Труд делает свободным». Правдивее было бы написать: «Оставь надежду…», Цири знала точно. Она не сразу заметила, что из толпы выряженных в военную форму эльфов им навстречу шагнул один. Высокий, худой под своим необычайно нарядным мундиром, в аквамариновых глазах мужчины блестело легкое недовольство. – Добро пожаловать в Тир на Лиа, – произнес тот, чья форма отличалась от формы рядовых и офицеров. – Боюсь, что праздная жизнь в тепле и уюте развратила ваши умы, – сказал он громко, обводя толпу взглядом. – Прошу, давайте привыкать к порядку сразу. Постройтесь. Как в школе, перед уроком физкультуры, да? Напуганные и молчаливые, женщины принялись строиться в шеренгу, и Цири краем глаза заметила, что в ворота въезжают еще три одинаковые машины. Мужчин, прибывших следом, оказалось не так много, и Ласточка видела, что сын мадам Шаро не может передвигать коляску по гальке, разбросанной под ногами. Обер-офицер нетерпеливо вклинил его в строй, заставив соседей подвинуться. Эльф, ожидающе застывший перед новоприбывшими, не улыбался. Весь вид его выражал ничем не прикрытое презрение, в аквамариновых глазах, горевших из-под козырька фуражки, отчетливо проглядывалось нетерпение, будто его отрывали от более приятных дел. Что-то в нем заставляло Цири отчаянно желать упасть на острую гальку, свернуться клубочком и плакать в надежде, что ее не заметят. – Полагаю, у вас есть вопросы, – сказал он, выгнув тонкую бровь, убрав руки за спину, и кожаные перчатки на его ладонях хрустнули. – Что это за место? – спросила одна из женщин. Она выглядела так комично на его фоне… Маленькая, толстенькая, в нежно-розовом платье и шляпке, прикрывающей часть лица прозрачной вуалью. Эльф поморщился, взглянув на нее, не отдал ни единого приказа. Что-то сжалось в груди Ласточки, когда он принялся ходить перед шеренгой выстроенных пленных. Вперед и назад, не торопясь делать шаги. – Это место позволит вам найти свое предназначение, обрести в своей жалкой жизни смысл, принести обществу пользу. Во всяком случае, ту, на которую способны ваши примитивные организмы. Девушка, стоявшая по правую руку от Цири, вздрогнула, самой же ей хотелось грязно выругаться, вспомнив слова, что иногда бубнил себе под нос пьяный отец. Дальнейших объяснений не последовало, но и этих хватило, чтобы каждый понял – это не оздоровительный лагерь, и ничего хорошего не ждет их за высокими стенами с колючей проволокой. Цири вновь почувствовала, как живот ее кольнуло болью. – Не вижу, чтобы в ваших пустых глазах копошились искры понимания, но у вас еще будет время, – произнес он, поднимая ладонь. – Вас рассортируют по баракам, выдадут форму и все необходимое через пару мгновений. Эльф остановился, снова рассматривая толпу, и взгляд его не задерживался ни на одном из лиц. Цири дрожала, что-то дрожало внутри нее, страх копился под языком, обжигая желчью. Солдаты держали оружие наготове, точно зная, что кто-то попытается сбежать, кто-то из толпы новоприбывших дернется в панике. Что случится тогда? Цирилла хорошо знала ответ, покорно опуская взгляд к земле, покрытой крупной шуршащей галькой. Хорошо, что она, выходя из дома, надела лоферы с толстой подошвой, а не туфли на низком, но все же каблуке. – Правила очень просты, и даже вы найдете в себе силы, чтобы хорошенько запомнить их и никого не расстраивать, – говорил он, вглядываясь в лица. – Делать то, что вам говорят, работать усердно, еду из столовой не выносить. Цири осмелилась поднять глаза, чтобы взглянуть, как эльф загибает пальцы, спрятанные за черными кожаными перчатками. Высокий, полный сил, пышущий здоровьем, как все эльфы, собранные за этим забором. Он продолжал говорить, называя все новые и новые правила поведения за «стенами радости», а Ласточка думала лишь о том, что в его теле так много силы, что тот сможет переломить ее пополам одним лишь ударом. Хочет ли он этого? Их взгляды встретились, и Цири почувствовала, как нервная дрожь бежит вверх от ее лодыжек к губам. Что-то мешало ей двигаться, что-то заставило ее смотреть перед собой, в его глаза, и эльф снова выгнул бровь, не отводя взгляда. Его тонкие губы не дрогнули в улыбке, тени, залегшие под скулами, стали гуще, в холодном взгляде наскоро мелькнул интерес. «Отвернись, отвернись ты же», – твердило подсознание, но Ласточка больше не умела слушать себя. – И последнее – не смотреть в глаза своим надзирателям, – выдохнул он, благородно отворачиваясь, точно прощая ее на первый раз. – Но… Но что нам предстоит делать? – робко спросил кто-то из толпы. – Какая работа? У нас дети и… – И дети, и вы – будете работать на благо общества. Те же, кто не сможет, – говорил эльф, и взгляд его медленно скользил в сторону калеки, сына мадам Шаро, прибывшего сюда в инвалидном кресле. – Как тебя зовут, мальчик? Он сделал пару шагов в его сторону, и крупные камешки гравия шуршали под его ногами. Цирилла знала, что никакой ее сосед не мальчик. Мужчина, ему около тридцати или сорока лет. Эльфы живут дольше, но всего-то на пятьдесят лет, и вряд ли для них несчастный калека был ребенком. Цири точно помнит, что видела, как мадам Шаро приводила сыну в дом женщину, наставляя ее прежде, чем открыть резную белую дверь и пустить ее внутрь. – Вильгельм, – ответил тот, выпрямив спину, как смог. – Мне очень жаль, Вильгельм, но это стоило сделать очень давно. Можешь винить в произошедшем свою мать, она пустила тебя в этот мир таким, решив, что ты того стоишь, на деле же – только подразнила. Ласточка не успела уследить за его рукой, таким быстрым было движение. Эльф достал пистолет, прогремел выстрел, кровь Вильгельма испачкала безупречно белую гальку, слепящую глаза. Выстрел пришелся в лицо, несмотря на уродство тела, оно оставалось красивым и бледным. До... Черные волосы тут же легли на его рваные ошметки, бездыханное тело с глухим стуком упало вниз. Мадам Шаро закричала, бросилась вперед, но двое рядовых поспешили удержать ее дальше от трупа, не дать коснуться его, пусть и в последний раз. Холод пронзил тело Ласточки, ей и самой захотелось кричать. Убийца смотрел на женщину равнодушно, ему не было дела до страданий безутешной матери, не было дела до того, кого он лишил жизни одним лишь движением пальца. Цири снова чувствовала на себе его пронизывающий взгляд, но на этот раз не рискнула ответить тем же. Губы девчонки мелко дрожали, руки тряслись, кто-то тихо скулил рядом, будто подстреленное животное. Цирилла понимала, что ее бы сейчас стошнило, если бы в животе осталась хоть крошка еды. – Ах, да, я совершенно забыл о приличиях. Меня зовут Аваллак’х, я – ваш добрый доктор, заведую лабораторией при лагере, – произнес он громко, минуя рыдающую на коленях мать. – Позабочусь о больных и немощных, оставьте мне эти переживания. Вы всегда можете зайти ко мне. – Можно сортировать их, сэр? – спросил стоявший рядом офицер. – Да, – кивнул эльф, махнув рукой в сторону трупа. – В печь его, мать со всеми в барак, завтра разбросаем их по работам. Сейчас пусть свыкнутся с мыслью. – А если кто-то решит… – Расстрелять, – перебил он, не желая слушать. – Если кто-то вздумает бунтовать – расстрелять его, всего-то. Их тут много, слишком много, чтобы держать самых отчаянных. Да и страна ждет от нас много золы для обработки посевных полей. Органика, она… Требует смерти взамен новой жизни. Он ушел, чуть поддев козырек фуражки пальцами. Когда эльф проходил мимо Цири, той показалось, что он задержался подле нее дольше, замедлил шаг, будто пытаясь уловить едкий запах страха. Галька хрустела под его ногами, солнце любопытно выглядывало из-за туч, а эльфка, лишившаяся сына, продолжала надрывно плакать. Цири осторожно, словно опасаясь кого-то, пригладила свой живот. «Здесь нельзя болеть, болезнь равна смерти», – сказала она самой себе, кусая в кровь губы. Так, может, лучше умереть сразу? Сейчас Цири отбросила эту мысль прочь, после же позавидует участи Вильгельма. Он не успел даже понять, она – смогла все прочувствовать. В ушах послышался знакомый писк, это – ужас говорил в ней. Отец всегда жаловался, что Цирилла – малокровна, слаба здоровьем, но Ласточка понимала, что он говорил это от обиды, что теснила его грудь до самого ухода. Когда Цири родилась, ее матери пришлось умереть, и Эмгыр будто не мог простить «счастливого» ребенка за то, что тот появился на свет. Худшим было то, что она все равно скучала по нему, готова была простить детские обиды, лишь бы снова почувствовать, что она не одна. – Что же, полагаю, – сказал офицер, переворачивая желтые листки в своих руках. – Теперь вас шестьдесят один, – добавил эльф, зачеркивая одну из фамилий. – Как было сказано раньше: добро пожаловать. Я буду выкрикивать имена, вы – делать шаг вперед, слыша свое. Имена сыпались бесконечно…