История забытого города

Питер был человеком, по натуре своей склонным к владению над ситуацией. Он предпочитал знать всё о том, с чем имеет дело, чтобы быть готовым к большинству изменений ситуации. Они с младшим братом, Генрихом, были чем-то похожи. Долгое время они хорошо ладили, вместе вели дела, добивались успехов. Оба знали, когда следует быть очаровательным, а когда — проявить силу. С самого детства представляя слаженную команду, они росли, как и полагается мальчикам в богатой семье — без сомнений в том, что могут заполучить весь мир. О них писали журналы, их фото публиковали в газетах. Множество прелестных барышень (и юношей, что уж там говорить) мечтали оказаться парой одного из них. Когда их пути разошлись, Питер уже занимал свой пост. Ему стоило немалых трудов и денежных вложений, чтобы газеты прекратили мусолить «таинственное исчезновение брата мэра». Прошло еще немало времени, но в итоге о Генрихе почти все забыли. Те, кто помнил, считали, что его убил родной брат, когда он начал представлять опасность, или что он эмигрировал из Горгорода в поиске политического убежища. Единицы связывали вместе исчезновение Генриха и появление Гуру, быстро занявшего место главного оппозиционного деятеля. Нельзя было не оценить ту тонкость, с которой работал Гуру. Он вёл дело к революции, но вёл мастерски, незаметно оттягивая неизбежное. Он был в обиде на брата, но не настолько, чтобы желать ему смерти, а вот напоминание о своих способностях, об умении вести за собой людей, небольшой дебош вместо кровавой битвы — это было в его стиле. Генрих воспринимал происходящее как игру, и Питер не возражал. Оба понимали, кто останется в выигрыше, но разрядка в виде смерти пары десятков гражданских и армейских вполне удовлетворила бы раздражение обоих. После революции, вероятно, Питер даже бы согласился снова поговорить с братом. Тем самым, который ввел в игру оппозиционного писателя, доставившего мэру столько хлопот. Мэр, любящий контроль, сейчас не очень понимал, что следует предпринять. Убить Стайлза, не спровоцировав преждевременный бунт — и, соответственно, другие ненужные смерти, — не представлялось возможным, что бы ни говорил по этому поводу Эжен. Священник в последнее время всё чаще и чаще срывался по мелочам, и Питер предпочитал не сталкиваться с ним лишний раз. Встречи ночью тоже прекратились, и, мэр был уверен, Эжен злился из-за этого ещё сильнее. Питеру снилось разное, смутное, пошлое, с писателем в главной роли. Мэр слышал, что это нормально для появляющихся пар, и что подобное преследует их обоих — это должно облегчать притирку, осознание, что вы оба варитесь в подобном котле. Питер видел мальца (на самом деле, не такого уж и молодого - лет тридцать ему было) вживую всего раз, ещё несколько раз — на видео с митингов, но всё же был готов содрать с него безвкусную одежду и поиметь, чтобы все оппозиционные конспирологии вылетели у того из головы. Неспособность перестать думать об этом выбешивала, и Питер, раздражённый, раз за разом отменял публичные выступления, предпочитая неделю поработать в своём кабинете. Когда неделя прошла, Питер понял, что больше так продолжаться не может, и попросил помощников сопроводить Стайлза к себе в кабинет. Тот ввалился неловко, споткнувшись о небольшой порожек, тихо выругался и, осмотрев кабинет, шлёпнулся в кресло напротив стола мэра. — Привет, мистер мэр, или как мне там лучше к вам обращаться, сэр? Простите, но сэр мэр звучит очень глупо, практически каламбурно, или, может быть, лучше просто по имени? Впрочем, я не уверен, что мне вообще нужно как-то к вам обращаться, ведь, вероятно, в конце этого разговора меня сошлют куда-нибудь на рудники, где, знаете ли, меня ждет нелёгкая участь, знаете, для справки, шахтёры по несколько месяцев не видят женщин, это как зэки... хотя и в тюрьму меня, наверное, тоже есть за что отправить, это же ваши люди сажают туда людей за остроумные карикатуры. Питер терпеливо выслушивал тот бред, который с воодушевлением рассказывал ему писатель. В процессе мэр встал, открыл какой-то шкафчик и достал оттуда бутылку вина. — Будешь? — И, не дожидаясь неуверенного «Да, наверное, а яда у вас там не найдётся», разлил содержимое по двум бокалам. Откинулся в кресле, глотнул, прикрыл глаза и задумался. — Знаешь, мы с тобой попали в интересную передрягу. И, да, ко мне можно обращаться по имени. И даже на ты, раз уж на то пошло. — Казалось глупым и опять же каким-то пошлым позволять Стайлзу обращаться к нему на вы. Это напомнило ему Эжена, с радостью принимающего иерархию и возможность хоть кому-то подчиниться, помимо бога. Стайлз явно не разбирался в винах, попробовал, поморщился — видимо, хотел незаметно, но лицо у него было как открытая книга, наподобие тех, в которых он, не скрываясь, даже без псевдонима хаял всё, что ему не нравилось. — Ну и пойло у вас, тебя, уж прости. То ли дело у моих знакомых... Впрочем, неважно. Я долго ещё буду тут сидеть? Я имею в виду, в доме, а не в этом кресле, оно довольно удобное. Мне, вообще-то, нужно это. Того. Ну, революцию делать. — Революцию начнут и без тебя, — усмехнулся Питер. — Ты все равно в ней ничего не смыслишь. — Это я-то?! — Оскорбленно вскинул брови Стайлз, — да я, вообще-то... — Кто? Писатель, использующий злободневные темы, которых он не понимает, чтобы раскрутиться? Да брось, — Питер отставил бокал. — Слушай сюда. У тебя несколько вариантов. Ты можешь пойти на сговор с правительством, и тогда, вероятно, мы даже сможем обыграть тату. Революция будет приостановлена, люди ещё полгода не прекратят обсуждать мою гомосексуальность, поверь, это интереснее, чем складывать голову за абстрактные идеалы. Или ты можешь продолжать гнуть свою дилетантскую оппозиционную линию, и тогда закончишь с петлёй на шее и стойким гримом на запястье, — Питер блефовал, но блефовать он умел. — И, да, в любом случае перед этим я тебя выебу. Всегда было интересно узнать, отличается ли секс с партнёром от обычного. Так что... выбирай. Наступила тишина, только напольные часы едва слышно тикали где-то у стены. Мэр с чувством морального удовлетворения наблюдал за Стайлзом, его округляющимися глазами и открывающимся беззвучно ртом. Что же, подумал Питер, чувствуя, как в нём, отсылаясь к чувствам недельной давности, просыпается охотничий азарт, что же, всё это может быть весьма и весьма интересным.