28-е ноября 1991 года
— Брайан… Брайан, хватит! — Больше Джон даже не пытался сдерживаться. — Ты не виноват, слышишь меня?! Не виноват в том, что Фредди отдалился от нас. Не виноват ты в том, что он умер… Мы все равно ничего не могли поделать. Хватит! Хватит искать виновных в том, в чем, черт возьми, не виноват никто! Это наша жизнь, брат. Проживая ее, мы все в той или иной мере влияем и на жизни других людей. Если взять и сосчитать все наши грехи, выйдет, что лучше бы нам не рождаться вовсе! Тут кого-то задел, там кому-то дорогу перебежал… Фред же тебе тоже делал больно, верно? И мне, и Роджеру. И все мы… мы переживали наши взаимные обиды в сто раз острей. А знаешь, почему? — Джон сделал небольшую, но многозначительную паузу, как человек, собирающийся высказать, в общем-то, очевидную мысль, которая почему-то пришла на ум ему одному. — Просто потому что мы любили друг друга. А когда любишь — все кажется больнее. Любые пустяковые ссоры. Но ничьей вины тут нет. Вновь стало стыдно за свою проклятую несдержанность. Джон окончательно понял, что напрасно обвинил парней. Любящие люди обречены причинять друг другу боль, этого не изменить. И в конце концов, сегодня он показал, что и сам не лучше. — Понимаешь, Брай? Ты виноват лишь в том, что любил Фреда и не хотел, чтобы он ломал свою жизнь. А он любил тебя, меня и Роджа… Брайан вновь сидел на диване подле Джона, закрыв лицо руками. Все эти чувства нахлынули на него внезапно и, как волной, сбили с ног. Казалось, уже никогда не выплываешь. Не почувствуешь, где небо, где земля, где воздух... Слишком резко его закрутило и завертело в этой пучине, не давая вздохнуть. Джон коснулся его плеча. — Послушай меня, Бри. Возьми себя в руки и послушай. Сегодня страшно длинный и тяжелый день. Наша жизнь навсегда стала иной, и это… нормально. Да, как бы страшно ни звучали мои слова, но каждый день несет какие-то изменения. Иногда хорошие: у нас рождаются дети, мы узнаем что-то новое о них и о себе самих, об этом мире. Мы любим, ошибаемся, порой нас заносит куда-то не туда… все это и называется жизнью. Прошлое не вернуть. Зачем я тебе говорю эти банальности? Ты сам все знаешь... Вчерашний день не вернуть. Все ошибаются. Нет такого человека, который бы всю жизнь поступал только правильно. Это нормально. Мы рождаемся, делая мамам очень больно, умираем, делая очень больно нашим близким, — и между этими двумя событиями мы постоянно причиняем кому-то боль, осознанно или нет… — Джон вздохнул глубоко и протяжно, стараясь набрать побольше воздуха в грудь, как будто воздух мог восполнить силы, которые были на исходе. Он устал повторять одно и то же из раза в раз. Но чувствовал, что должен продолжать до тех пор, пока Бри наконец не вслушается в его слова и не возьмет, черт подери, себя в руки. — Если человеку плевать на нас — значит, он нам чужой. Но никогда, понимаешь, никогда не найти верный баланс жизни, чтобы оставаться собой и при этом не доставить никому проблем. Ты совершал ошибки? Ты обижал Фреда? Он тоже совершал. И много раз обижал тебя, меня и Роджера... А уж Родж! Сколько раз они ссорились, обижались друг на друга… Только все одно: мы квиты. Фред на нас зла не держал — и чего мы сейчас точно не должны делать, так это заниматься самоедством. Хватит на сегодня. Пошли! Я и так уже тысячу раз пожалел, что не сдержался. Раскрыл вам то, что Фредди держал подальше. Не заставляй меня жалеть еще больше. Знаешь, я… — Он понизил голос. — Может, я совершил ошибку, страшную ошибку. Но уверяю тебя, с этой минуты я уже ни о чем не буду жалеть. Блядь, Брай, вставай! Довольно себя накручивать. Если честно, я думаю, ты сегодня держался лучше нас всех. Ты спас жизнь Роджеру. Не мучай себя. Что было, прошло. — Самое страшное, что сегодня я сильно разочаровался в себе… Хотя куда уж больше? Та история с Лиззи, она же мне аукнулась… И мои слова, брошенные Фреду про любимых людей, прилетели назад рикошетом. Да так, что мало не показалось… Когда я уходил от Крисси, все думал, правильно ли поступаю. Вроде, и понятно, что неправильно. Разрушил семью, бросил детей — так мне мама сказала. Крис меня всю жизнь любила, только вот… иногда от этой любви хотелось сбежать подальше или, на худой конец, удавиться. Я серьезно, Джон. Она как будто приковывала меня к себе всеми цепями. Конечно, я понимаю, что испортил ей жизнь, и ее обиду понимаю. Хотя… — Голос дрогнул. — Хотя простить, что она детей против меня настраивала, что не давала встречаться с ними, все равно не могу. Брайану было горько. Так горько, будто он выпил какую-то полынную настойку. Горечь застряла в горле комом. Как бы он поступил, если бы вновь вернулся в восемьдесят девятый? Он сам себе давно дал ответ на этот вопрос: «Так же». Не было никаких сомнений. Их семейная жизнь с Крисси на протяжении этих последних лет покрывалась трещинами, как картина кракелюрами. Картину можно спасти, но брак, который трещит по всем швам, — далеко не всегда. Впервые они оказались на грани разрыва именно тогда, в период записи «Hot Space». Крисси недавно родила Лу, и если до беременности и родов ее недовольство оставалось в пределах разумного — подумаешь, у кого не бывает ссор? — то гормональные бури сделали ее совершенно невыносимой. Несколько раз она устраивала ему форменные истерики из-за того, что он бесконечно болтается то в турах, то на записях, вместо того, чтобы проводить время с семьей. Брайан сдерживался из последних сил, не в его характере отвечать криками на крики. Приходилось объяснять по сотому разу, что эти разъезды не ради удовольствия, что по-другому нельзя, что им, черт возьми, необходимо работать, если они не хотят проблем. Шоу-бизнес живет по своим законам. Пара лет простоя — и ты уже никому не нужен… С крошечной дочкой Крисси не имела возможности выбраться в Мюнхен, и вот тогда Брайан… сорвался. Лиззи была его любовницей. Самой лучшей, самой нежной и уступчивой. В постели с ней он чувствовал себя свободно и легко. Пожалуй, впервые в жизни он мог не придерживаться строгих правил. Конечно, секс был главным в этих отношениях. Зачем же еще встречаться со стриптизершей и танцовщицей? Уж точно не обсуждать с ней физику жидкого тела! Людей для интеллектуальных разговоров под боком хватало. Положа руку на сердце, с парнями всегда было очень интересно. Брайан вполне довольствовался их обществом, беседами с коллегами, так что в женщинах он тогда искал собеседников в последнюю очередь. Впрочем, как показала жизнь, счастье — это когда рядом женщина, способная не только спать с тобой и растить твоих детей, но и говорить обо всем на свете. Хорошо, что он понял это не слишком поздно, и теперь у него есть Анита… любимая. Тогда, в Мюнхене, он впервые понял Фредди в его стремлении реализоваться во всем и все попробовать. Вдруг он стал делать то, что ему хотелось, а не то что привык считать правильным. В какой-то момент стало страшно. Сказать, что повторилась бурная молодость — наверное, соврать. Это была не рок-н-рольная жизнь; это была жизнь человека, который долгое время запрещал себе многое и наконец позволил. Тогда это слишком понравилось ему. Он боялся. Крис это чувствовала — и боялась тоже. Брак рассыпался. К тому времени Брайан в глубине души уже смирился с мыслью, что Крисси при всех ее неоспоримых достоинствах не его женщина. Отличная мать, прекрасная хозяйка, она всегда тяготела к традиционному укладу жизни. Брайан, за внешней рассудительностью которого всегда таилась неугомонная, взрывная и яркая натура, чувствовал себя, как в тюрьме. Уютной, милой до тошноты тюрьме. Он не любил вспоминать то время. Пора посмотреть правде в лицо, дело вовсе не в парнях и не в альбоме, который стал результатом тех мюнхенских бдений. Просто он ненавидел себя. Того себя, который в каком-то угаре и опьянении сорвался с цепи и творил, что хотел. Скандал с Лиззи и последующий разговор с Фредом отрезвили его. Вдруг Брайан взглянул на себя со стороны и ужаснулся. Он не хотел быть таким — хладнокровным и наглым мудаком, выкидывающим людей, как носовые платки. Любила ли его Лиззи? Трудно сказать. Возможно, она не врала, и он действительно наобещал ей с три короба спьяну или оглушенный очередным сногсшибательным сексом, а может, и то и другое разом. Но сейчас перед ним как никогда ясно встали трясущиеся плечики, разводы туши на щеках и глубокое отчаяние в глазах девчонки… Джон гладил его по спине. — Не прощай, если не можешь. Самое главное, чтобы ты сам с собой договорился, что не так в твоей жизни. Что тебе нравится, а что нет. И не слушай никого, кроме себя. — Следующий вопрос потребовал от Джона собраться с мыслями. Пару мгновений он напряженно и задумчиво глядел на Брайана, поймет ли он правильно. Впрочем, раз уж у них такой разговор… — Скажи, тебе никогда не хотелось взять и оторваться по полной… ну, как Фред? По-настоящему делать то, что хочешь. Не бояться, что тебя не поймут и осудят? Брайан посмотрел на него так, что у Джона не осталось никаких сомнений в ответе. — Очень хотелось. Это-то и страшно. Именно тогда, в Мюнхене, я вспомнил, как это бывает — отрываться и ни о чем не думать. С этой девчонкой, Лиззи, я смело делал то, чего раньше не делал никогда и ни с кем. И вдруг понял: если не остановлюсь сейчас, меня занесет так далеко, что назад на выбраться. Джон не был удивлен. Напротив, вновь убедился, что любой из них — да, включая его самого — мог бы оказаться на месте Фреда, если бы звезды сошлись по-другому. Видит Бог, Фред был не большим геем, чем они все. В семидесятые любой дурак мог красить глаза и пудрить носик, разыгрывая бисексуальность, но всерьез принять ее в себе дано не каждому. Наверное, даже в этом отношении Фред оказался лучше их. Во всяком случае, честнее. — Тогда, в семьдесят четвертом, — продолжал Брай. — Ну, ты помнишь, с «Mott the Hoople»… Бог уже разок щелкнул меня по носу. Я загремел в больницу, но усвоил урок: секс, наркотики, рок-н-ролл — это не для меня. И тут вдруг снова… — Подумай-ка вот о чем. Если бы не СПИД, приключения Фреда не портили жизнь никому. Вообще. Никоим образом. И твой мюнхенский загул, собственно, тоже. Может, эта пропасть, в которую ты упал, не такая уж глубокая и страшная? Чего греха таить, у всех нас бывали интрижки на стороне. Стыдно ли мне перед Верон? Как сказать… Хвалиться, конечно, нечем, но и голову пеплом посыпать я не стану. Так что, давай-ка по гамбургскому. Ты, Брайан Мэй, понимаешь, что все преступление Фреда против нравственности заключалось только в том, что он жил, как ему нравилось, ни на кого не оглядываясь? Жил в согласии со своей совестью. И если бы не эта чертова болячка, продолжал и сейчас жить так же. Разве нет? Брайан пожал плечами. — Да, наверное. Ну, может, только Мэри… — А что Мэри? У нее тоже всегда было право выбора. Черт! Я сегодня такие блядские монологи тут произношу. Еще немного — и можно будет издать эти сраные ночные нравоучения отдельной книгой. Брай! Брайан! — Джон со всей силы потряс его. — Всегда есть выбор, понимаешь? Я вот сегодня… не сдержался. Было бы неплохо отрезать мне язык нахуй! Хвалить меня не за что, но, знаешь, если бы я не высказался — сдох. А что в итоге? Родж чуть не умер у нас с тобой на руках. Теперь ты сидишь передо мной и никак не успокоишься. Довольно. Нельзя так. Нельзя! — Нервный голос Джона выдавал готовность закричать. Переведя дыхание, тот начал вновь. Максимально спокойно. — Если уж возвращаться к этой теме сейчас, на трезвую голову — у меня, знаешь ли, уже давно все пары алкоголя выветрились, даже жалко, что завтра не будет похмелья, — то… Брай, у Фреда тоже всегда был выбор. И тогда, с Нельсоном, он выбирал сам, не спросив ни тебя, ни меня, ни Роджера. Уж не знаю, каким образом, только он всегда знал, что будет звездой, мать ее. Смолоду прожужжал нам все уши… И когда узнал цену, принял ее. Без раздумий и без жалоб. Никто из нас не принял бы, но он — да. Потому вешать этот камень себе на шеи с нашей стороны неправильно. Мы втроем, конечно, не святые. Мы частенько зацикливались на собственных проблемах и, чего уж там, иногда порядочно действовали друг другу на нервы. Но и Фред никогда не был святым. И слава богу! По правде говоря, нимб бы ему не пошел, даже если кому-то очень хочется обратного. Да, дорогой? — Джон слегка толкнул Брайана в плечо. Тот наконец отнял ладони от лица. — В благородное собрание носителей нимба вообще ни один из нас ни по каким тестам не пройдет — уж больно много тараканов ползает в наших буйных головах. Но знаешь, мне все равно кажется, что все мы — хорошие люди. Настоящие. За это я вас и люблю. Его слова вдруг прояснили все. «Я вас люблю» перестало казаться всего-навсего побегом в уютную гавань душевного комфорта — это была правда, такая пронзительная и ясная, что у обоих даже возникло чувство, будто все тягостные узлы сегодняшней ночи наконец развязались. Да, они не ангелы. У каждого в жизни случались падения и взлеты. Но всегда, в любых обстоятельствах, каждый сам себя судил самой высокой мерой — это и делало их настоящими людьми. В комнате разлилось уютное молчание, чего Джону хотелось давно, но все никак не получалось. Лед, сковывавший сердца взрослых мальчишек, наконец растаял. И завтрашний день уже не пугал. Все недомолвки сгорели в огне жаркого камина, дрова в котором давно превратились в пепел. В эти мгновения очень легко было представить, что Фред все еще с ними. Мирно спит где-нибудь в доме. Может, даже в одной комнате с Роджем, устроившись на полу или на другом конце кровати, валетом, как бывало иногда в их молодые годы. — То, что у тебя есть совесть, я всегда знал. Ну, наболело, с кем не бывает. У меня вот тоже наболело... Что поделать, похоже, всех нас сегодня прорвало. Это должно было случиться рано или поздно. А как иначе? Вроде, умом и понимаешь, что не виноват ни в чем, но все равно, как подумаешь, что уже ничего не изменить… Я долго не знал, что с этим делать. С того дня, в Монтрё, когда Фред рассказал, что болен, я не знал, куда себя деть. Трусливо бежал при первой возможности, потому что не мог справиться с проклятой совестью. Но теперь… только что, пока Роджер засыпал у меня под боком, я думал, что зря мучился все эти годы. Ничьей вины тут нет, просто так уж устроены люди. Что тебе хорошо — другому плохо, и наоборот. Разве есть оно, всеобщее и безусловное благо? Ну, может, только в религии. Там вообще все просто: поступай вот так — и будешь прав, а вот так — будешь грешник вонючий. Только в жизни это редко работает... За целую жизнь мы и без того нагрешили будь здоров, и брать на себя лишнее не стоит. Мы не могли повлиять на решения Фреда, которые он принимал в одиночку. Что тут поделаешь? Не могли огородить его от общения с тем же Прентером… — Это да... — Брайан вдруг оживился. — До сих пор не могу взять в толк, даже после твоего рассказа, зачем Фред держал вокруг себя эту мутную компанию? Что пытался себе доказать? — Он с горечью покачал головой. — Эти люди таскались за ним на гастроли, пристраивались на все тусовки. Зачем? — Я тоже понятия не имею, — признался Джон, в глубине души радуясь долгожданному поводу сменить тему. — Может, они тешили его самолюбие, а может, давали иллюзию любви. Я старался не обращать внимания, но иногда вся эта свита даже меня порядком бесила. Один Фиби чего стоил. Любитель языком мести, аж тошно! Ну… понятное дело, наш Фредди любил иной раз послушать разные светские кривотолки — что у кого случилось, когда и почему. Вот Фиби и пришелся ко двору. Только оказалось, что сплетничать в одну сторону он не умеет. Уже и не помню, где его Фред откопал… — Так это не Фред! Это Пол его приволок. Познакомились они на банкете в Королевском театре. Фиби там костюмером что ли работал… Не помню точно. На почве чего они с Прентером сошлись, я думаю, ты догадаешься, только Фиби пристал к нему, как колючка. Может, всерьез решил, что Пол на него запал… Но в любом случае, в команду его привел именно Прентер, это я помню точно. Сперва он костюмами заведовал, таскался по клубам с Полом и Фредом, пока Пол окончательно его не послал. Потом как-то к Фреду прибился, но надоел ему в турах моментально. Язык, что помело! Все, что надо и не надо, выложит в любые свободные уши. Фред ему регулярно выволочки устраивал, только что с дурака возьмешь? — Это точно, — улыбнулся Джон. — Фред как-то мне говорит: «Давай я сочиню какую-нибудь херню и расскажу Фиби. Спорим, назавтра вся команда будет ее обсуждать с разными цветистыми подробностями!» Еще помню, в Мюнхене было дело. Джо тогда работал в ресторане. Фред не стал его трогать — пусть парень спокойно поживет… К тому же, у него были какие-то проблемы с паспортом и визой. Требовалось оформлять кучу документов с разрешением на работу в Германии… В общем, фиг знает, почему именно, но на запись Фред тогда взял с собой Фристоуна, о чем жирно пожалел. Поселил в номере кривой телефон. Рассказывал разные небылицы, а Фиби уши развесил. Для него при Фреде быть — дополнительный бонус. Он этим хвастался на каждом углу… да и сейчас не изменился. Брайан задумался на мгновение. — Ты знаешь, в эти последние дни мне начало казаться, будто Фиби даже рад, что Фредди умер. Он с таким рвением занимался похоронами, так деятельно всюду совал свой нос. Думаю, он давно ждал, когда все это кончится, дождаться не мог. Не знаю, откуда у меня это чувство, будто все происходящее для него… ну, вроде как очередной повод продемонстрировать свою важность. Фредди со своими проблемами его мало интересовал… — Тебе не кажется, — мрачно заметил Джон. — Фред и сам прекрасно понимал, что без славы и денег он для Питера Фристоуна пустое место. Помнишь, как мы в Сан-Сити выступали? Фред потерял голос, а Фиби на это было наплевать. Он, наверное, даже обрадовался — раз Фред в номере сидит, можно спокойно болтаться по магазинам… Брай отлично помнил те гастроли в восемьдесят четвертом. Правда, вопрос, куда подевался ассистент Фредди, волновал их тогда в последнюю очередь.***
Октябрь, 1984 год
— Брай, ты не знаешь, когда прилетит этот блядский врач? — Роджер расхаживал по просторному номеру Мэя из конца в конец. Он уже три раза выходил на балкон — покурить, пять раз обошел номер по периметру и все равно никак не мог успокоиться. — Сядь уже. Хватит мельтешить. Завтра, вроде, должен быть на месте. Брайан пытался смотреть в телевизор, но получалось плохо. Больше всего ему сейчас хотелось тоже вскочить и побегать взад-вперед. Может, даже по потолку. Угнетающая неизвестность и мысли об очередном огромном… (даже слова-то приличного подобрать нельзя) не давали покоя им обоим. В их бурной жизни случалось разное, но такой задницы — еще никогда. Черт дернул согласиться на большие гастроли в ЮАР. Брайан до сих пор не мог взять в толк, какая нелегкая понесла их в эту страну, а главное, зачем. Мало того, что британские журналисты тут же воспользовались поводом поднять очередной скандал вокруг «Queen» — на сей раз группу обвинили в поддержке апартеида, хотя какое отношение к апартеиду могли иметь концерты, на который придут все, кто хочет, любой национальности и цвета кожи, никто из них так и не понял, — но главная проблема ожидала впереди. Вчера Фредди потерял голос. Первые концерты прошли неплохо. Успех был огромным. Фанаты, коих в этом далеком уголке мира оказалось столько, что билеты на все запланированные одиннадцать шоу в Конресс-Холле были полностью распроданы, неистовствовали. И черных действительно пускали на равных условиях. К тому же, они с парнями изрядно соскучились по гастрольной движухе, по всем этим переездам и новым людям. Два года назад они решили отдохнуть от туров и друг от друга, но вскоре почувствовали, что туры, в общем-то, всегда были для них в радость, несмотря на огромные затраты сил и нервов. А друг от друга особо отдохнуть не получилось — первым не выдержал Роджер… и понеслось. Парни сами не заметили, как стали придумывать предлоги для встреч, совместных проектов и постоянных телефонных звонков. Опытным путем выяснилось: если они и устали от чего-то, то разве что от конфликтов, которые случались исключительно в студии (именно по этой причине во время записи «Hot Space» пришлось поделить студийное время таким образом, чтобы не собираться вчетвером одновременно; уж больно раскаленной была атмосфера). Но оказалось, порознь — попросту скучно. Потому воссоединение для записи накопившегося материала и последующий тур стали для них чем-то вроде праздника. Покорение мировой вершины шло своим чередом. И вот, прямо в середине выступления Фред вдруг замолк. Такого удара не ждал никто. Разочаровать публику для Фредди Меркьюри всегда было смерти подобно. Конечно, он и раньше срывал голос на концертах, бессчетное количество раз. Но такого, чтобы он вообще не мог выдавить ничего, кроме хрипа, не бывало давно. Между собой парни не вспоминали злополучные американские гастроли в семьдесят пятом, и все же, та история, несомненно, вертелась в голове у каждого. Что вечером было с Фредом, лучше не вспоминать! Перво-наперво вызвали немецкого физиотерапевта Дитера Брайта, который занимался старой травмой ноги Фреда — в туре бывает всякое, — но что он мог? От местного врача толку оказалось не намного больше — он так и не смог внятно ответить на вопрос, что же произошло. Не было ни одной внешней причины — ни боли в горле, ни воспаленных связок. Ничего, кроме старого ларингита. Но на ларингит это было совсем не похоже… Ближайшие два концерта пришлось отменить. А команда с волнением ожидала фониатора из Лондона.***
— Брай, ну что ты сидишь как пень? Надо что-то делать! Блядь, так дальше нельзя! — Нервной походкой Роджер вернулся в номер после очередного перекура. — Что ты предлагаешь? — Пошли к Фреду — вот что! — И чем мы ему поможем? — Брайан продолжал пялиться в телевизор, хотя не понимал ни слова и, честно говоря, даже не пытался вдумываться, что происходит на экране. Рядом с ним на столике лежала стопка утренних газет. Про срыв концерта написали все, кому не лень. Особенно горько было читать слова разочарованных поклонников, которые съезжались со всех концов страны. Некоторые проделали путь в сотни километров. — Чем-чем… По крайней мере, будем с ним. Ты как хочешь, а я пошел. — Роджер схватил со стула брошенный впопыхах пиджак и зашагал к двери. — Постой, я с тобой! — Брайан рывком вскочил на ноги и с неожиданным удовольствием нажал кнопку на пульте, как будто только и ждал случая наконец выключить надоевший телеящик. Говоря откровенно, он понятия не имел, какого черта они до сих пор сходят с ума здесь вместо того, чтобы быть рядом с Фредом. И наплевать, могут они сейчас реально помочь или нет. Хотя бы просто посидят вместе с ним. Через пять минут Роджер что есть силы колотил в дверь номера Меркьюри. Вчера Фред молча, очень спокойно собрал вещи, кивком головы подозвал вездесущего Фиби, сел в машину и уехал в отель. Парни даже не смогли с ним толком поговорить — он просто махнул рукой. Его лицо застыло, став похожим на восковую маску. Руки тряслись. Казалось, он постарел лет на двадцать. Вечером Фиби сообщил обалдевшему Роджеру, который явился проверить, как дела, что Фредди велел никого к нему не пускать, и закрыл дверь перед его носом. Джон и Джим Бич сидели допоздна в номере Тейлора и решали, что же делать дальше. Майами спешно позвонил в Лондон, чтобы вызвать врача, но прилететь раньше, чем через два дня, тот не мог. Утром Джим отправился утрясать дела с отменой концертов, Джон уехал с ним. А оставшиеся не у дел Роджер и Брайан сейчас вновь стояли у дверей номера Фредди с твердым намерением выкинуть Фиби из окна, если он их не впустит. Роджер постучал — тишина. Постучал еще раз. Через минуту дверь открылась. На пороге стоял бледный, какой-то всклокоченный Фредди. — Слава богу, живой! Мы пройдем? — Роджер внимательно вглядывался в меловое лицо в дверном проеме. Фред был в спортивном костюме, с обозначившийся утренней щетиной. И его глаза… Таких страшных глаз Роджер еще не видывал. В груди сжалось, однако Роджеру удалось справиться с нахлынувшим ужасом. Что бы ни случилось, напомнил он себе, нужно делать вид, что все окей. Держать лицо. Не хватало еще ему, Роджеру Тейлору, эсквайру — барабанщику, мировой суперзвезде, взрослому и серьезному мужчине, разрыдаться от жалости, подобно маленькой девочке. Выкусите! Роджер улыбнулся во все свои идеальные тридцать два зуба. — Чего ты тут закрылся? Спрятался в норку и никого не пускаешь! — Привет, Фредди. — Брайан, порядком растерянный, сделал шаг вперед. Меркьюри жестом пригласил их войти. Сам же быстро подошел к письменному столу, написал на клочке бумаги: «Говорить не могу. Чего вам?» и протянул записку Роджеру. Потом очень осторожно, как будто боясь что-то в себе расплескать, опустился на диван. Прочитав написанное, Тейлор аж взвился. — Как это «чего»?! Хватит сидеть тут одному и жалеть себя! Я вчера этому жирному придурку, Фиби, чуть по роже не врезал… Фред, ну чего ты? — добавил он уже совсем другим голосом. — Все будет отлично. Не впервой. Завтра прилетит твой фониатор — оглянуться не успеешь, уже будешь как новенький. — Вот именно. Пока никакой катастрофы не случилось. Отменили пару концертов — и фиг с ними! Потом компенсируем… — Брайан постарался придать голосу побольше уверенности. Фредди снова вскочил с дивана, быстро подошел к столу и начал писать. Писал долго — наверное, пару минут, не меньше. Парни стояли посреди номера, не зная, куда себя деть. Наконец Фредди так же, как и в прошлый раз, отдал Роджеру бумажку, затем сел на стул и обхватил голову руками. В записке неровным почерком было написано: «Уходите! Я не могу говорить. Совсем… (дальше целая фраза жирно перечеркнута) даже шепотом. Не могу и не хочу! Это конец, парни...» Роджер содрогнулся всем телом. Его глаза полезли на лоб. — Фред, ты совсем сдвинулся? Какой такой «конец»?! Подумаешь, обострился твой гребаный ларингит! Справлялись раньше — и сейчас справимся. Тогда, в Америке, дней через десять уже был огурцом. Зачем так… психовать? — Хотелось верить, что Фред просто перегибает палку, излишне драматизируя ситуацию. Подумаешь, помолчит пару дней! Хорошего, конечно, мало, но все же, дела не так уж плохи, верно? — Кстати, а где твой Фиби? Куда его черти унесли? — О полулакее-полуассистенте Роджер и думать забыл. — И вообще, вот тебе бумага и ручка, напиши внятно, что у тебя стряслось. — Он взял со стола блокнот и ручку, сел рядом с Фредди. Брайан примостился в большом кресле поодаль. По всему было видно: Фредди разозлился. Уже лучше. В любом случае лучше, чем апатия… Роджер выдохнул. — Пиши-пиши. Фредди накарябал: «Пошел гулять по отелю и в какой-то магазин». — Вот, блядь, как всегда! — Роджер всплеснул руками. — Ну и хуй с ним. Ты лекарства принимаешь? Фредди снова застрочил. На листке торопливым почерком обозначились слова: «Не принимал. Не хочу жрать стероиды!!!» — Брай, он лекарство не пьет. Говорит, что не хочет принимать гормоны. Бля, не хочешь — не жри, но что-то надо делать! Брайан, до сего момента молча наблюдавший за этим полунемым диалогом, наконец подключился: — А почему стероиды? Разве ларингит так лечат? Впервые слышу. Фредди написал в ответ: «Это не ларингит. Это какая-то другая херня. Врач толком не знает, почему…» Ручка скользнула по бумаге: «Мне страшно!» — Какого хрена ты паникуешь раньше времени? У тебя горло болит? — Роджер, в очередной раз вспомнив, что он — «почти врач», решил разобраться с вопросом самостоятельно. Видеть Фреда таким было выше его сил. В горле стоял ком, угрожающий в любой момент пролиться слезами. Да что это такое, в конце концов?! Что за сраный ПМС? Мысленно выписав себе подзатыльник, Родж спросил еще раз: — Так болит или нет? «Нет. Не болит. Глотать неприятно. Я не знаю, что это такое». — Не знаешь, а уже рассуждаешь про какие-то «концы». — Роджер вскочил на ноги. — Потерпи до завтра. Еще смеяться будешь над своими страхами. Вот увидишь! Майами сказал, что утрясет все вопросы. Они с Дикки сейчас у промоутера. Надеюсь, все разрешится. Твое горло — это самый настоящий форсмажор. Скорее всего, страховая компания покроет штрафы и убытки. Так что… Фредди снова начал что-то писать. — Убытки — это не беда! Тысячи людей приехали, чтобы увидеть наше шоу, и так на него и не попадут — вот что самое плохое. — Брайан понимал, что это и есть основные «репутационные издержки» сорванных гастролей. Даже хуже, чем шум, поднятый прессой (хотя и тут дела обстояли хуже некуда). — А еще Майами сказал, что к нам могут применить какие-то санкции. Он уже позвонил Джули, чтобы подготовила пресс-релиз с объяснением. Завтра будет во всех газетах. Если потребуется, дадим интервью. — Пофиг, пусть применяют! — Почему-то Роджер вдруг успокоился. Появилось ясное понимание, что, хотя у Фредди и впрямь серьезные проблемы, все же, это такая ерунда… — Эй, вы чего носы повесили? Мы тут, мы вместе. Все живы и, надеюсь, здоровы. Остальное фигня, парни. Ну, деньги потеряем — так и хер с ними! Мы и так заработали столько, что хватит нашим внукам. Помните, в Америке в семьдесят пятом мы были должны «Trident» дохера бабла. Срыв гастролей мог означать конец карьеры. А сейчас это последнее, из-за чего стоит переживать. Починят твое горло, Фред, я уверен. И оставшиеся концерты отыграем. Пусть не все, но отыграем точно. Так что не вздумай раскисать, понял меня? Фредди оторвал взгляд от листка, кивнул и опять предъявил написанное Роджу. «Хорошо. Если придется, я сам заплачу все штрафы. Моя вина. Не надо было соглашаться на одиннадцать концертов… (и вновь часть слов была зачеркнута). Не буду киснуть», — прочел Роджер вслух. — Вот и молодец. Хватит страдать херней. Не из такой жопы выбирались. Лучше знаешь что. Доставай-ка свой «Скрэббл» — я с прошлого раза все отыграться хочу. Брай, ты с нами? … Так, за игрой и обсуждением какой-то ерунды, они и посидели до глубокой ночи, заказав еду в номер. Фредди бледно улыбался в усы, и, по всему было видно, настроение у него потихоньку исправлялось. Фиби заявился очень поздно и хорошо подвыпивший. Радостно сообщил, что сегодня отличный день и что ему очень понравился отель, после чего прошествовал в свою часть номера, напевая себе под нос какой-то модный попсовый мотивчик. Судя по всему, его сегодняшняя вылазка удалась во всех отношениях — не иначе как опять выливал кому-то подробности жизни босса.***
Вместе с фониатором прилетела Мэри, что удивило и обрадовало Фредди едва ли не больше, чем диагноз. Врач, осмотрев его связки, сообщил, что это, вероятнее всего, последствия дальнего перелета и резкой смены давления. К тому же, в этой стране очень сухой воздух. Было назначено лечение. Через день голос вернулся. Через два — восстановился полностью. И, хотя скандал в прессе по поводу «поддержки группой «Queen» режима апартеида» разрастался, все это теперь не имело ровными счетом никакого значения… Вдруг Фредди почувствовал, что… ничего не изменилось. Сколько бы жизнь не пыталась развести их, Роджер прав, они все еще вместе. Как когда-то в молодости. И по-прежнему поддерживают друг друга, что бы ни случилось. Сознавать это было так хорошо и радостно, что даже не хотелось лететь назад, в Лондон. Как будто возвращение к привычкой рутине могло разрушить это удивительное чувство.***
28-е ноября 1991 года
— Я все думаю, зачем Фиби звонил Роджеру тогда, в воскресенье… ну, когда Фред… Вот скажи мне, сколько мозгов надо иметь, чтобы звонить в машину с такими новостями? Хорошо еще, что Родж ни в кого не врезался. А если бы у него случился приступ?.. Может, хоть ты объяснишь, Брай, за каким хером Фиби это сделал? Брайан раздраженно потер виски. — Идиот. Другого объяснения у меня нет. — Ну, это-то как раз понятно. Возможно, ему просто очень-очень хотелось первым сообщить такую важную новость. Еще и прибавил: «Можешь не ехать, потому что его больше нет…» Мне Родж сам рассказал. Он только и успел, что съехать на обочину, потому что с ним случилась истерика. К нему даже полицейские подошли… Блядь, разве можно о таких вещах таким вот способом?! Это не только чудовищно жестоко, это просто... безответсвенно. — Наверное. Когда тебе все равно. Когда ты не любил умершего и тебе безразличен тот, кому ты звонишь. А может, Фристоун не хотел, чтобы Роджер приезжал в Гарден Лодж. К чему лишние люди? Там и без него в тот день народу хватало… Джон вскочил с дивана и, расправив затекшие плечи, решительно произнес: — Все Брай, хватит. Мы уже полчаса тут сидим. Я Роджеру сказал, что буду рядом. Пошли, посмотрим, все ли с ним хорошо. — Ты прав, дружище. — Брайан поднялся следом и подал руку Джону. — Пошли. Может, у нас все же получится поспать хоть немного.