Холмы, залитые Солнцем

Следующий день выдался ненастным. Ветер отчаянно рвал с каждым днем слабеющие листья, и Киото заполнила огненно-рыжая метель. Крохотные стеклянные колокольчики звенели в такт стройному шагу Шинсенгуми. Харада задумчиво смотрел на поникшую Чизуру. Она привычно сложила свои крохотные ручонки в замочек и, повесив голову, следовала за ним по пятам. Он решил немного позабавиться: остановился, и девчонка тут же столкнулась с его спиной. — Рядовой Юкимура, — громогласно начал он, — самураю полагается следить за дисциплиной. Нарушение строевого шага строго карается. — Я… простите-простите меня! — Харада вздохнул. Нет, так никуда не годится. Слишком скучно. Он кивнул приостановившемуся Шинпачи, и тот двинулся дальше. Сам он присел рядом с упавшей Юкимурой. — Ну-ну, Юкимура-кун, так совсем не годится. Что подумают о нас горожане Киото? Мы не в ладах не только с общественным порядком, но и с внутренним; что кумичо Шинсенгуми настолько волки, что готовы загрызть своих новобранцев, — рыжий самурай выпрямился во весь свой немаленький рост, выставив копье. — Но даже если не брать во внимание то, что только кумичо знают о том, кто ты… Я не вправе вести себя так с женщиной. Идём, -он вдруг резко подхватил её за руку и куда-то потащил. Юкимура и пискнуть не успела, как оказалась на другой, более оживленной улице. Здесь еще стояли огромные телеги и повозки с куклами с прошлого праздника. Всюду были огни, ленты… Харада смотрел на неё со своей знаменитой обольстительной улыбкой. Чизуру коротко засмеялась, надеясь хотя бы так выразить свою благодарность за его участие. И пусть вышло слишком натянуто, слишком неискренне… Харада-сан, как мог, заботился о ней, да и Хиджиката-сан тоже… Пора бы и ей сделать что-нибудь полезное… Например… — Юкимура-кун, что за мысли тебя одолевают в последние дни? Ты даже перестала на время искать Кодо-сана. — Ах, да… — Отец, отец! Как она могла забыть о нем? Но в последнее время столько всего навалилось… — Я думаю, что стала слишком много привлекать лишнего внимания, это плохо для Шинсенгуми. Я должна быть более осторожной, — она поклонилась Хараде, а затем подошедшему Шинпачи. Самураи смотрели на неё озадаченно. — А-а… Ты об этих демонах, — Харада-сан посмотрел куда-то вверх — туда, где за облака ускользали лучи заката. — Не волнуйся об этом. Они сами — воплощение хаоса и беспорядка, им не место в Киото, и благодаря тебе мы узнали, что они шныряют здесь, как у себя дома. К тому же, разве ты не под нашей защитой? Если мы так отдадим тебя, так и останемся всего лишь Волками Мибу, и поделом нам будет. Чизуру взволнованно пискнула. — Что вы такое говорите, Харада-сан! Шинпачи звучно разогнулся, захрустев затекшими мышцами спины. И со смешком добавил: — Тогда уж не забывай, Сано-сан, что у нас в Шинсенгуми не одна женщина находится. Скажешь, ей не нужна защита? — Всякой женщине она нужна, — внезапно серьезно ответил Харада-сан. — Женщины оттого становятся такими… оттого, что их некому было защитить, и они спасали себя сами. — Какими — такими, Харада-сан? — Злыми. Отчаянными. Они злятся на тех, кто обидел их, кто не защитил их, на тех, кто просто смотрел… И даже на себя, как и всякий человек. — Она — кицунэ, — назидательно сообщил Шинпачи. — Она не человек, Сано-сан. — Ши-сан, — поправила его Чизуру. Нагакура отмахнулся. — Суть одна, — Харада вздохнул. — Один я в свое время слушал Хякки Моногатари, нэ? Там полно историй, как женщины становятся юрэй. Однако я ни разу не слышал, чтобы они похищали лица. Это больше похоже на кицунэ. Но всё же… она не кицунэ. И даже не они… Он почесал подбородок, уже покрывшийся трехдневной щетиной, и подмигнул смущенной Чизуру — мол, всё хорошо будет, девочка. Волки волчат в обиду не дают. — Кстати, — Нагакура взлохматил собственные волосы и посмотрел наверх. Казалось, на подернутом алой дымкой небе начинали поблескивать первые звезды. — Эта ночь уже близко. Как много страшилок ты знаешь, Сано-сан? Харада самодовольно усмехнулся. — В жизни ты столько токкури сливового вина не купишь, сколько я могу рассказать. — Эй! Чизуру легко засмеялась. Обернуть сёдзи голубой бумагой и жечь голубые свечи… После одной истории задувать одну свечу. Хорошо, что в Киото не позабылись в традиции. Этот праздник пройдет весело не только для демонов, но и для людей. Она всегда на Хякки Яко получала от отца какой-нибудь незамысловатый подарок. Тогда это казалось странным, но теперь… Маска с рисунком мордочки белой лисицы, маленькая дудочка, моток редких красных ниток, из которых она плела мусуби или вышивала ими омамори. Однажды тот демон сказал, что Кодо объявится тогда, когда сам захочет… Чизуру призадумалась. Если так… Какой подарок преподнес бы ей отец на этот раз? Она сжала дрожащую ладонь за цуке фамильного кодати. — Дело не требует отлагательств, Хиджиката-кун, — Кондо, несмотря на все свои габариты, незаметно и тихо протиснулся в его комнату — единственную, где еще грело котацу. Хиджиката обернулся, вновь накинув хаори на плечи. Кёкучо нетерпеливо пояснил, но его голос был непривычно тих: — Чизуру решилась пошпионить за Ишин Шиши. Тайю Мивако согласилась взять её под свое крыло. Хиджиката нахмурился. Мивако… Он не имел права попрекать друга, но привязанность Кондо к одной тайю могла стать угрожающей. Впрочем, у него была и своя голова на плечах. Пока что, он был способен справиться с ней сам. — Это хорошо. Когда? — Завтра ночью. Нет нужды откладывать. Замком фыркнул. Хотя бы этой ночью! Хотя бы этой ночью. Время медленно приближалось к полуночи, грозясь вот-вот застыть. Все же этой ночью ему, видимо, не удастся поспать и четырех часов. Кондо затих, неотрывно следя за тлеющими угольками. — Она что-то говорила? К чему такая спешка? — Сегодня за нашей новой гостьей приглядывал Ямазаки. По его словам, Чизуру приходила к ней не так давно. — Он слышал, о чем они говорили? Кондо потер переносицу. — Это прозвучит, как бред больного. Наша Чизуру-тян понахваталась от этой пришелицы дурного… Кажется, они говорили что-то о лицах. Похоже, мы поймали какую-то редкую кицунэ… И почему нам в последнее время так везет на демонов? — он оглушительно расхохотался и смахнул выступившую от смеха влагу на веках. — Тоши-кун, прости, но кроме тебя этих двух свиристелок доверить некому. Может, ты и соблазнишь эту западную лисичку? Хиджиката повернул голову. Шея неблагодарно отозвалась тупой болью в районе позвонков. Что-то о лицах… — О чем они говорили конкретно? — О том, как менять лица, вестимо… — Кондо засунул руки в рукава, пытаясь хоть немного согреться. Жар от котацу совсем не спасал. Снаружи была душная летняя ночь, но здесь было непривычно холодно. — Холода в этом году наступили слишком рано. Я видел иней поутру. — Это все из-за этой ведьмы, — Хиджиката развернул тонкий лист и прижал его тушечницей. — Холод идет с её стороны. Но уже теплеет. Думаю, мне не придется опять топить всю ночь… — А в чем дело? — Она ушла. Кондо встревожился. — Далеко? И ты её отпустил, Тоши-кун? Хиджиката отложил кисть и вздохнул. — Сегодня ночью Хякки Яко. Я счел, что не вправе её останавливать. Да и не в силах. — Да уж… — Кондо нахмурился. — Когда в нашем доме демон, могут прийти и другие… Сколько ни думаю, поверить не могу в это. Демоница-они, демоница с Запада, которая знает об очимидзу больше, чем мы сами… Когда мы шли сюда из Эдо, не было таких сложностей, нэ, Тоши-кун? Фукучо не ответил. Луна ярко освещала комнату сквозь неплотно задвинутые сёдзи, и узкая полоса света падала аккурат на ровный столбик невысохших кандзи. Белый пион! На ткани ночи — Прореха лунная. — Я же говорил, тебе пора в Шимабару, — сказал Кондо, внезапно оказавшийся над его плечом. — Красиво. И знаешь, где в эту пору растут пионы? Исами сощурился и загадочно шевельнул бровями, стрельнув глазами в сторону. Хиджиката зарделся и накрыл лист тетрадью. — Кондо-кёкучо, вам нужно выспаться. Вам завтра предстоят переговоры с Мивако-сан. Не следует посещать домики Шимабары уставшим и невыспавшимся. Кондо хохотнул. — И то верно! Оставляю тебя. И того — гляди! — не проворонь свой белый пион. Аврора не спеша двигалась по пустынной, длинной улице. Не было ни ветра, ни шороха. Но острый слух позволял различить легкий, будто бы очень далекий, звон колокольчиков, плывущий над городом. Луна была необычно яркой. Аврора остановилась у северных ворот в штаб — прямо напротив буддийского храма. В это время монахи читали молитвы за своими тонкими стенами, а люди, сменив светлую бумагу сёдзи на голубую, зажигали по сотне палочек из алойного дерева. — В Киото сегодня пустынно, — проговорила она, подставляя лицо луне. В голосе скользнуло разочарование. — Этой ночью в Киото разгуливают демоны, — подсказал голос. Аврора обернулась. Тот самый светловолосый демон, которого она видела в штабе Шинсенгуми. Он легко спрыгнул со стены, оказавшись вровень с ней. Как для уроженца Японских островов, он был высок; неудивительно, всё же он был они. Иного объяснения и не придумать его нечеловечески красивому лицу, светлым волосам и глазам, срамящим огонь и кровь. — Ты выбрала не ту улицу, госпожа ши. Здесь обитает другой демон. — Я слышу иронию в вашем голосе, господин они, — ответила она. — Но здесь живет и чистокровная демоница, разве с одним ёкаем не бродит еще один-другой? — Вот и я здесь, — ровно ответил они, пристально оглядывая гайдзинку. Она, прикрывшись широким рукавом бледно-розового кимоно, по которому вились веточки сакуры, сжимала что-то в руке. Её рука не дрожала, будь это оружие. Но ему ли бояться? Аврора смотрела прямо на него, точно так же — изучая с долей участия и любопытства. — В нашу прошлую встречу я не представился должным образом, ши из холмов. Мое имя Чикагэ Казама, глава клана Казама и западных они. Она приложила левую ладонь, хрупкую и прозрачную, к сердцу и поклонилась. — Мое земное имя Аврора. У нас не носят фамилий. — Как называют вас сородичи? Аврора улыбнулась ему одними глазами. — Вижу, вы знаете кое-что о моем народе. Вы хорошо потрудились, Казама-сан, но вряд ли знаете больше, чем англичане. Меня называют Звёздочкой, оттого и земное имя такое. Казама дернул уголком губ. А после повернулся к ней спиной, бросив через плечо: — Следуй за мной, госпожа. Я выведу вас на главную улицу Киото, где сейчас фестиваль. — Должно быть, там очень весело? — спросила она, улыбаясь. Они фыркнул и не ответил. Всю дорогу, что они шли, Аврора продолжала улыбаться ему в спину. Она знала, что он чувствовал её улыбку — она не была злой или торжествующей, просто при виде гордого, пусть и далекого, но сородича тянуло улыбаться. Словно они не по пыльным улицам человеческого города прогуливались так степенно, словно были Медб и одним из её королей, а там, дома — в густой лесной чаще, полной крохотных духов, фейри, ши, пикси, мерроу и кельпи, плещущихся в ручьях… Внезапно до них донесся какой-то гул, дребезжание, словно разом тянули и били сотню струн, и какой-то перестук. — Кажется, я слышу барабаны, — неуверенно протянула она. Казама приостановился. — Держись меня, чтобы не потеряться в толпе. Ёкаи, будь ты даже одной из них, во мгновение ока вынесут тебя за пределы Киото. — Хорошо, — она фамильярно ухватилась за его рукав, но Казама не успел показать свое удивление, и, если оно было, недовольство: они очутились на главной улице, которая фонтанировала разноцветными огнями, вспышками, была наполнена гомоном и гоготом. Ши впервые в жизни увидела всё многообразие японских сородичей. До этой поры она сама, дитя девственной природы, сохранившейся в недоступных людям подземных каменных лабиринтах холмов, видела лишь подобных себе и людям: маленьких и огромных, одноглазых, одноногих и одноруких синекожих уродцев-фоморов, прекрасных сидов и туатов, через лица которых лился солнечный свет; у троллей и брауни были две пары рук и две пары ног, нос и уши, иногда рога; в целом и общем, они все походили на людей. Она перехватило край кимоно Казамы крепче, когда рядом с ней скакнул зонтик, у которого выросла нога. Он попрыгал вокруг, не рискнув приблизиться больше, и исчез в калейдоскопе прочих духов. Аврора с явственным интересом проводила его взглядом. Главу западных они это, похоже, не впечатляло. До чего же велика разница! Он — красавец-демон с силой, исходящей от земли и неба, и зонтик с отросшей ногой. Чудные они, почитатели восходящего солнца. — Старые вещи, дорогие сердцу, имевшие дом или бывшие им — все обретают душу, — пояснил он, заметив её задумчивость. — Ты повстречаешь не только зонтики. Веера, фонари… Гляди, вот один, — он кивнул в сторону большущей головы с широко разинутым ртом. Если бы не алые кандзи вдоль щеки и едва различимые бумажные полосы, Оиву вряд ли можно было бы принять за бумажный фонарь. — Не страшно? — в голосе они проскользнула насмешка. — Разве для ши это не естественно? — У нас далеко всё не так, — задумчиво ответила Аврора, качнув бело-серебристыми локонами. — Разве в ночь Ста Духов не должно демонам охотиться на живых? Ей вспомнились часы их праздника в ночь Самайна — вой гончих, которого так боятся смертные, что запираются в своих домах еще засветло, и не выходят до зенита следующего дня; в этот день осеннего солнцестояния, когда ночь стремительно разрастается, они с веселыми песнями и смехом скачут по людским дорогам в поисках свежих душ… — Зачем? Это лишь их праздник. Смертный будет сам повинен в том, если выйдет в эту ночь за порог или оскорбит духа. — У нас есть ночь Дикой Охоты. Раз в году, наша королева и её приближенные рыцари выезжают за пределы нашего королевства, чтобы собрать человеческие души. Бывают и живые: королева забирает их в свою свиту. Но бывает, людям не везет больше: их разрывают гончие, или они умирают от страха, едва услышав их вой. Ой! Аврора запнулась и посмотрела вслед курице с головой женщины, перебежавшей ей дорогу. — Всего лишь неупокоенная душа, — сказал Казама. — Но, видишь там змею? Это дух женщины, умершей из-за ревности. В таких много яда. Остерегайся духов, погибших от сильных чувств, они часто приходят в белом. — Как хорошо, что даже духи соблюдают правила цвета в одежде, — засмеялась Аврора, прижав ладони к щекам. — Но разве нам должно их бояться? — Всякие духи — порождение сильных чувств. Для нас, высших демонов, они недопустимы, — Казама подал ей руку. — Кому захочется стать одержимым? Идем, госпожа, я покажу кое-что. Казама провел её через всю широкую улицу, не давая краснокожим, одноглазым, безлицым и духам с одним лишь лицом остановить её, чтобы наглядеться на диковинку; ёкаи чуяли, что она не человек, но не подкрадывались близко, пока она находилась в компании они — сильнейшего в иерархии ёкаев. Он завел её в чайную. Она была открыта, но на каждом столе горело по голубой или зеленой свечке. Они напоминали болотные огоньки. Рядом с каждой свечкой стояли отёко, наполненные теплым чаем. По велению жеста Казамы одна из теней поставила перед ними черную подставку с цветными сладостями в виде цветов. Аврора увидела еще несколько шевелящихся теней в углу и их яркие, кошачьи глаза, но Казама вновь отвлек её внимание. — Хорошо, что ты покинула штаб в эту ночь. Бешеные псы Шинсенгуми скорее наступят себе на горло, чем позволят говорить сородичам. Аврора раскусила одну конфетку. Забавно, цветок сакуры на вкус был как сакура. Казама следил за ней со странным выражением лица — так смотрят на ребенка, которому подсунули что-то новенькое и ждут его реакции. По сути своей, она и была ребенком — Казама, контактировавший с людьми куда дольше, в её глазах был уже зрелым мужчиной. Пусть и возраст у них, наверное, примерно одинаков. — Справедливости ради, вы не разговаривали с Чизуру-тян, а пытались уволочь её силой… Я уважаю ваше право, как право сильнейшего и старейшего, но девочка скорее человек, а не демон. Она не поймет, — она с затаенным восторгом ощупывала сладости — до того их фактура напоминала реальные цветы. Казама милостиво кивнул — мол, ешь всё, что пожелаешь, но вслух сказал: — Она женщина-демон, чистокровная она или нет, но не пристало нашим женщинам возиться со смертной грязью, — он говорил устало, на мгновение прикрыв кровавые глаза. Королева бы обрадовалась такому в своей свите. Сильный. Непоколебимый. Прекрасный — Аврора положила подбородок на сложенные в замочек руки и просто смотрела. — Я хочу вернуть её к своему народу, и она будет возвращена. Будь на её месте кто из вашего племени, разве вы бы не поступили так же? Девушка-ши рассмеялась приятным, бархатистым смехом. Бледно-розовое кимоно так и норовило соскользнуть с плеч — Казама с изумлением отметил, что она даже не надела белый нагадзюбан, как должно. У неё была изумительная, бело-серебристая кожа. — Начну с того, что ни один сид не разменяет холмы на землю, где властвует человеческая грязь, время и боль. — Так отчего ты здесь? — А разве не знаете? Знаете же… — Аврора потупила взгляд, оглаживая бока чашки с красивым, неброским рисунком. Фейерверки за окнами чайной не стихали, духи выплясывали диковинные танцы с барабанами и бубнами, градус веселья нарастал. — Лучше вам не приходить в Шинсенгуми. Женщины любят случайные и ненавязчивые встречи. Так у вас появится шанс. — Хо-о? — Казама пригубил свой чай и уставился на неё, ожидая продолжения. — Я тоже не человек, и понимаю, что будет с ши или фейри, оставшимся в мире людей. Он погибнет. От усталости, горечи… или устав влачить бессмертную жизнь в среде человеческих смертей. Смерть свойственна всему живому, но тем, кто познал человеческие чувства, нет дороги назад. — Значит, гайдзины правы, утверждая, что у ши нет чувств? Она рассмеялась снова, припомнив ёкай-зонтик. Но разве сам Казама-сан имел такую роскошь, как земные чувства? — Может быть и так. Но я могу смеяться, радоваться росе и снегу, печалиться уходу братьев и сестер, я испытываю злость, когда люди крадут наши вещи и ночуют за печью в наших домах. Я прибыла сюда, потому что мной движет злость и страдание за свой народ — и всё из-за проклятого зелья, украденного у колдуна сотни лет назад! — Аврора остановилась. Она чувствовала, как рука мелко-мелко дрожит. Скверно. Они напротив был неподвижен, как скала. — Скажите, разве у меня нет чувств? Он медленно, не сводя с неё горящих алых глаз, кивнул. — Есть. Но не к людям, и это хорошо. А может, ты и впрямь провела слишком много времени с человеческим родом. Тебе пора вернуться к своим сородичам. — Я не уйду, пока не доведу дело до конца. Да и полюбился мне ваш мир, — Аврора прикрыла веки и едва не заурчала, как кошка: чай был из вишни, кисло-сладким и свежим. — Чем? — Он жив еще. И жизнь в нем борется, побеждая; гайдзинам не сломить дух ваших холмов. — Что верно, то верно. Вас давно пора изгнать. Аврора подняла на него глаза. — Ты тоже считаешь меня гайдзином? — А кто ты тогда? Она пожала плечами и легко поднялась со скамьи. Казама, бросив на стол пару монет, последовал её примеру. Аврора вышла быстро, оставив после себя легкий ветерок и шелест бамбуковой занавески, да так и остановилась у входа, очарованная действом. Несколько духов, сняв головы со своих плеч, устраивали представления, перебрасывая головы и прочие свои конечности под одобрительный гомон публики. Казама остановился за её спиной — так странно, от его тела исходил жар, как будто в нем текла человеческая кровь. Руки Авроры могли заморозить любого — отнять жизнь таким нехитрым способом. Она, обхватив руками внезапно озябшие плечи под тонким слоем размалеванного шелка, раскачивалась из стороны в сторону, сведя ноги. — Я всего лишь маленький ши, отправившийся в путешествие, после того как мой дом-дерево был разрушен; я маленький ши, который ищет себе новый дом, — она подперла подбородок рукой и пропела негромко: — Бледнея, луна опустилась меж сонных холмов, И я задремал на Этге где рек начало начал… Нет, не от ветра увяли листья в лесу…* — А от чего? — тихо переспросил Казама. К его ноге аккуратно, робко приближалась тот самый дух женщины с куриным телом. Она то отбегала, то подбегала снова, уговаривая последовать за ней. — От снов моих, от снов, которые я рассказал… — Аврора опустила руки, по-прежнему, увлеченная какими-то мыслями. — Спасибо. И приходи. — Приходи? Казама оглянулся, но никого рядом уже не было. В воздухе кружилась стайка жухлых листьев. Он подхватил в руки один, но он рассыпался. В нем не было жизни.