l'amour fou

Максанс весело трепался с Муссой, выглядывая Робена, которого хотел поздравить с началом его сезона, и поэтому дернулся от неожиданности, когда кто-то закрыл ему глаза ладонями. — Угадаешь? — раздался за плечом противный писк вместо обычного голоса Поля. — Даже не знаю, кто это... — подыграл ему Макс, ощупывая крупные мужские кисти, и неуверенно предположил. — Лула? Парни заржали, Поль сграбастал его в объятия, а когда отпустил, Лео, стоявший рядом, похлопал Макса по плечу и спросил, какой шампунь купить, чтобы волосы отрастали с такой скоростью. Максанс смеялся, чувствуя небывалую свободу и бурлящую внутри радость. Конечно, за лето ему пришлось пообщаться с разными людьми, он встретил и интересных, и странных, и смешных, но именно эти ребята за короткий срок вернули ему безбашенность и ощущение принадлежности к чему-то большему. Сейчас он был в компании, где его безоговорочно принимали за своего, за хорошего парня, не парясь о том, сколько он зарабатывает в час, когда собирается покупать себе новые шмотки, или скольким девочкам задурил головы. И он просто жил, наслаждаясь моментом. Иногда перехватывало дыхание, но не от страха или муторных переживаний, а от практически безграничного счастья. Макс не знал точно, но ему казалось, что именно так ощущается полёт. Неважно, на параплане или в секунды свободного падения до того, как раскроется парашют, и тебя подхватят упругие потоки ветра. Давид, наконец, собрал их на вычитку сценария, и сейчас все понемногу подтягивались. Макс пришёл одним из первых, так ему не терпелось увидеть друзей, снова обнять «папу» и окунуться в тёплую атмосферу любимого проекта. Пока они ждали остальных, почти весь каст высыпал на улицу покурить, и ребята наперебой заваливали Робена кто искренними пожеланиями, кто уже не смешными, но знакомыми со съёмок прошлых сезонов подъёбами. Эдуард, поиграв выразительными бровями, предложил любовный четырёхугольник — слишком искренне Артур переживал за Базиля, да и многие фанаты разглядели в них больше, чем просто друзей. — Почему сейчас в любом взаимодействии ищут какой-то подтекст? — возмущённо воскликнул Поль. — Забота, подумаешь! Мы же целуемся при встрече, так что же, нельзя пару раз чмокнуть друга, если мне захочется? — Согласен, — с серьезной миной покивал Робен. Его глаза блестели от сдерживаемого смеха. — И это ведь не будет значить, что я признаюсь ему в вечной любви! — Продолжал напирать разгоряченный Поль. Парни завопили, поддерживая, и тут же расхохотались, когда Поль обернулся, показывая им выпяченные средние пальцы. — Предатель, ну, хоть ты не издевайся! — взвыл он и дернул Робена, сложившегося пополам от смеха, за прядку светлых волос. — Я не издеваюсь, — проскулил тот, но распрямился и вытер уголки глаз. — Я абсолютно вдумчиво поддерживаю твою позицию. — Вот, один нормальный человек нашёлся! — воодушевился Поль и ринулся на Робена с распахнутыми для объятий руками. — Иди сюда, радость моя, я тебя поцелую! Филлипин с Колин практически одновременно прижали ладони к красным щекам, кто-то из парней засунул пальцы в рот и громко засвистел, а кто-то захлопал тому, как Поль с самоотдачей и удовольствием целовал Робена в губы. Зои хрипло рассмеялась, толкнув локтем залипающего в телефон Муссу. Макс улыбался. Он и сам не раз об этом задумывался. Правда, в его случае, подтекст прослеживался; он оказался вполне отчетливым, даже явственным подтекстом и был громким, шумным, всеми любимым рубахой-парнем А... — Что это вы делаете, черти? Кто разрешал? Без меня! Ну, надо же, он тут как тут. На мысль о себе откликнулся, что ли? Его крик за спиной не отдался внутри чем-то особенным. Вот только Макс как в замедленной съёмке увидел сначала матовый бок мотоциклетного шлема, потом расстегнутую куртку и ярко-розовый, растянутый улыбкой рот. Ничего такого. Каждый день мир замедлялся, останавливая своё бешеное кружение, чтобы Максанс смотрел на Акселя, который сейчас приветствовал парней, улюлюкающих его запоздалому появлению, и радостных девочек. Время, наконец, ускорило свой бег, возвратившись к привычному темпу, как раз, когда Аксель подошёл здороваться с ним. Ухмылялся, сука, во все зубы, а в глазах застывшим вопросом читалось — можно? Выбора у них в любом случае не было. Никто не должен был догадаться, что между ними что-то изменилось, поэтому Максанс запоздало улыбнулся, не очень красиво, наверное (щека дернулась, оголился оскал, брови застыли как нарисованные), и притянул Орьяна в объятие. Аксель вжался в него всем телом, а не просто прислонился, демонстрируя всем интересующимся акт вежливости. Нет, он пахал по полной программе: обнял за шею, поделился теплом, приподнялся на носочки и коснулся обветренными губами щеки. Это было хуже пощечины. Отмотать бы назад и стопорнуть. Узнать, в какой день всё окончательно покатилось к ебеням. Они закончили спектакль, приняли пару восторженных комментариев насчёт развития любовной линии их персонажей, одинаково криво улыбаясь, но внимание, наконец, переключилось на выясняющих отношения Муссу с Зои, и у Макса получилось выдохнуть. Что было на душе у Акселя, Максанс не знал и не хотел знать, ему нужно было привести собственные мозги в порядок. Восстановить работу дыхательной системы, справиться с головокружением, ослабшими коленями, стиснутыми до скрипа зубами и понять, какого хуя вообще происходит. Ощущение полёта никуда не делось. Оно всё ещё глушило эмоции и чувства дезориентацией в пространстве, пульсацией в висках, пускало по коже мурашки. Но не дрожь, появление которой было обусловлено крутой песней или понравившейся девушкой (или смеющимся Акселем), а то жуткое ощущение, когда ужас ползёт по коже, заставляя все волоски на руках встать дыбом. Ещё не совсем соображая, что делает, Макс повернул голову влево и наткнулся на взгляд Акселя. Он всегда смотрел так перед тем, как хотел его поцеловать, он смотрел так и перед признанием, что Элиотт чувак крутой, но больше ему по душе Максанс Дане-Фовель. Такой же взгляд у него был прямо перед тем, как он разбил Максу сердце. Всего полчаса назад всё происходящее ощущалось как сон или сбывшаяся наяву мечта. Макс парил в невесомости, ощущал себя в своей тарелке, можно сказать, выписывал в воздухе фигуры высшего пилотажа и ничего не боялся. Только вот сейчас Максанс знал, что у него нет возможности дернуть за кольцо, чтобы над головой раскрылся парашют, позволяя плавно спуститься на землю. Глядя в знакомые до каждой реснички глаза, он чувствовал, что падает. Летит камнем вниз без надежды на спасение. Спасение, маячившее, казалось бы, так близко — в солнечных цветах, темной чёлке, отдаленно похожих чертах лица, манере корчить рожицы и высовывать язык. Перемотать. Ещё раз. Где оно всё вообще, блядь, началось? *** Вроде, сперва Максанс глупо надеялся, что насытится за один раз. Что его не привяжет окончательно и не растворит в глазах невероятно синего цвета. Но Аксель рассказал, как сильно он боится, что никому не понравится то, что скрывается за маской юморного и лёгкого парня; заворожил Макса своим музыкальным талантом (и очень мелодично звучащими стонами); так засмеялся какой-то шутке, что опрокинул на себя стакан воды, и начал уморительно чертыхаться... Так что начало Макс определить не мог. Можно было выбрать любое из тысячи воспоминаний и всё равно попасть в точку. Например, они лежат на кровати, ноги переплетены, на Акселе ничего, кроме боксеров, а Макс никак не может согреться, поэтому он в футболке, шортах и носках. Аксель убедительно врёт, что в квартире совсем не холодно, и трогает его лицо своими ледяными пальцами, дышит рот в рот мятной жвачкой, уже почти невкусной. Максансу никогда не делали искусственное дыхание, но кажется, что ещё немного, и его душу придётся возвращать обратно в тело — так хорошо быть здесь. Сейчас. С ним. Они говорят, как обычно, про какие-то глупости, перескакивая на обсуждение образования и важности таланта с трудолюбием, спорят о войне и о вкусе (Макс считает, что пепси лучше, а Аксель обожает колу). — Ты сейчас спошлишь, — предсказывает Аксель и даже не думает отодвигается. — Отличный рот, — не хочет разочаровывать Акселя Максанс; трогает его нижнюю губу, оттягивая её вниз большим пальцем. — Целуешься классно. — А отсасываю ещё лучше, — Аксель подмигивает ему, и Макс благодушно решает не говорить про то, как сильно сейчас горят краской его уши. Или ещё одно: Аксель сидит за пианино, одетый только в спортивные штаны. А Максанс смотрит на него, босого, растрёпанного, улыбающегося своим мыслям, роющегося в нотах, которые свалены неаккуратной стопкой на столике рядом, и пытается сдержать тупые слова. Хочется подойти к нему, может, глупо лизнуть раскрасневшуюся щеку, коснуться губами каждой родинки и признаться, что без него не выжить. Рассказать, что без него хочется выть. Максанс чувствует, что просто обязан описать, как тот похож на непорочного ангела, когда спит, а когда просыпается и зовёт составить себе компанию в душе, то выглядит намного соблазнительнее Люцифера. И ещё по секрету шепнуть, что он должен перестать улыбаться другим людям, потому что иначе Макс этим счастливчикам вырвет глотки. Один пузырь воспоминания лопается, почти сразу сменяется другим, где Аксель, помеченный засосами по линии ключиц, смотрит злыми обиженными глазами и отказывается с ним говорить. Максанс тогда, помнится, готов был упасть на колени, лишь бы не чувствовать, как сердце вырезают без анестезии. Аксель молчал какой-то час, а ощущалось это так, что смерть была предпочтительнее. Если бы Максанс узнал, что его ждёт, смог бы он встать и уйти? Перетерпеть, не отвечать на смски и звонки, отгородиться вежливостью или даже вообще выбыть из проекта, чтобы больше не видеться с ним? Конечно же, нет. Если бы Максансу сейчас дали шанс всё перекрутить, вернуться в сентябрь, октябрь или февраль и что-то поменять, он бы ничего не делал. Шёл бы по знакомой дорожке, пожимал ему руку, влюблялся с каждым днём всё сильнее (и безнадёжнее) и ждал, ждал, ждал караулящий за углом апперкот, который перепутает землю с небом и оставит его висеть вверх ногами. Да, то, что он чувствовал рядом с Акселем, нельзя было сравнить со счастьем и радостью, которые он испытывал благодаря общению с друзьями или работе. Потому что это был какой-то бешеный кураж. А может азарт. Смогу ли я полюбить тебя ещё больше? Или это ты признаешься, что без меня не можешь? Или я не выдержу и скажу, что без тебя лучше словить альцгеймер, потому что невозможно представить, что я буду и дальше дышать, если... Макс едва не рассмеялся вслух. Представить действительно не удавалось, но он до сих пор удивлял сам себя — нормально ведь функционирует, ходит, работает, вполне искренне улыбается и смеётся. И даже сумел поверить, что у него получается двигаться дальше, хоть и крохотными шажками. А потом на общей читке сценария появился Аксель, и оказалось, что Максанс Дане-Фовель всего лишь легкомысленный и самонадеянный придурок. *** Посреди перерыва Аксель куда-то делся. Пока все торопливо пили кофе и чай и гомонящей толпой спорили, куда пойти после репетиции, Макс отвлёкся всего на пару минут. Потом поднял голову и тут же понял, что не видит одну конкретно взятую макушку. Поискав глазами, он почти сразу его нашёл, Аксель стоял в углу, вглядываясь в маленькое окошко, и устало тёр переносицу. Макс застыл, разглядывая его, жадно вчитываясь и в опущенные плечи, и в выбор отчуждения вместо компании, и в закушенную губу. Но Аксель повернулся, зацепил пальцами подоконник, и Максанс почувствовал, как тепло застывает в животе свинцовой тяжестью. Второй рукой Акс держал телефон, прижимая его к уху, его губы внезапно стали шевелиться, но слов слышно не было. Макс этому почти обрадовался, но, как оказалось, слишком рано. Когда Аксель, натянув маску добродушного весельчака, ввалился в их перепалку, то, пытаясь оправдаться, сказал, что позвонила «его девушка», и он не мог не ответить. — Какой ты милый, — протянула Асса и оскалилась. — Аж страшно! Макс успел сделать всего пару глотков, когда ревность запоздало влилась в глотку ядом, добавив в кофе ещё больше горечи. Максанс не ненавидел эту девчонку, больше того, сейчас он даже не мог вспомнить, как выглядит её лицо. Всё смазывалось в мареве завистливой ярости. Пару месяцев назад, выпив порядочное количество бутылок пива, он спросил Тибальта, в моде ли сейчас немытые и не чесанные волосы. Друг тогда списал его заскоки на алкоголь, и Макс был рад, что на следующий день не получил допрос с пристрастием на завтрак. Всё, что ему могли сказать, он уже успел выучить. Нет, с ним всё в порядке. Да, скоро он окончательно выйдет из роли, въевшейся в самые далёкие уголки его черепной коробки. Нет, с «этим милым мальчиком» его связывают исключительно деловые и профессиональные отношения. Да, точно. Ну, а про самый главный, железный аргумент Макс, конечно, никому не говорил. Не сказал, что даже если бы он захотел (а тогда он хотел этого больше всего на свете) настоящих, реальных отношений с Акселем, который был совсем не «милым мальчиком», если узнать его поближе, результат остался бы всё тем же. Абсолютное нихуя. Страшное, пустое и черствое, разрывающее на части чувство ненужности. Которое грызёт, кажется, не сердце и даже не невидимую искалеченную душу, а кости. Продирает до нутра. Потому что у Акселя была одна страсть, и звалась она не «Манон» и не как безымянная девчонка, воспеваемая во всех его интервью первой любовью. Аксель любил родителей, Убу, барабанную установку, себя, Грецию, друзей и когда-то — может быть, совсем недолго и всё же — Максанса. Но это всё было не то. Самое искреннее и большое чувство, которому он отдавал всю душу, ради которого дышал, просыпался утром и жил на этой земле, он испытывал к своему искусству. Аксель был актёром — до кончиков волос и пальцев. Аксель существовал благодаря своему ремеслу. И всё, что угрожало мечте, самой её идее, он готов был уничтожить. Поэтому когда он понял, что Дане-Фовель является опасностью, тем риском, на который он не был готов пойти, Аксель с Максом распрощался. Не сразу, конечно. Не смог просто так выжечь из себя их самоубийственную связь и весь груз воспоминаний, который окутывал их обоих обманчиво нежным облаком. Но когда Максанс понял, чем чреваты эти встречи украдкой для него, он сам решил, что лучше пусть будет больно сразу. Лучше он попробует вырезать из себя эту болезнь самостоятельно, чем ляжет под нож, когда будет слишком поздно. Наступления ремиссии Макс не ждал, потому что всё чаще казалось, что он спохватился на самой последней стадии. Но время действительно стало лучшим врачом. Правда, плату принимало только кровью. Максанс был в относительном порядке. Не хотел оборачиваться назад, искал новых знакомых и полюбил спонтанные приключения. Так что (для сестры и лучших друзей) у него всё было очень даже круто. Иначе бы точно переполошились, стали уговаривать подумать о будущем и репутации, и всякой прочей хуйне, которая Максанса абсолютно не заботила. Если бы они знали то, что знал он, то не волновались бы. То, на что Макс уже давно положил, Акселя пугало до усрачки. Вот он как раз-таки заботился о своём престиже, и если бы когда-нибудь Аксу пришлось указать в резюме, что у него есть парень... Вряд ли там могли быть вопросы о личной жизни, но после особенно плохого дня обкуренному мозгу Макса было похеру на всё, поэтому воображение живо нарисовало картинку бледнеющего или краснеющего Орьяна, который рвал несчастную бумажку на кусочки и выкидывал ошмётки в мусорку. Как рвал чувства Максанса, когда сначала прижимался ближе и крепче, без слов признаваясь в самых ужасных, в самых прекрасных вещах, а потом прятал глаза и спешил уйти. Не обещал написать или позвонить. Но это ведь было и не нужно. Максанс на тот момент чувствовал себя самым преданным на свете псом, не посмевшим бы и тявкнуть на хозяина, который сначала гладил, а потом от души пинал отощавший бок тяжелым ботинком. И где это всё началось, уже не представлялось таким актуальным вопросом. Хотелось знать, где оно всё закончится. Макс убедился, что ближайшие пятнадцать минут он не будет нужен, вышел на балкон, вытащил сигарету, едва не отломав фильтр, пару раз впустую чиркнул колёсиком зажигалки и тихо зарычал от злости. — Сколько, блядь, ты ещё будешь меня мучить? Вопрос, который был задан шепотом отсутствующему собеседнику, прозвучал почти комично. Можно было даже сообразить из ситуации шарж — большой грустный мальчик ругается на никак не поддающийся огонёк, стараясь закурить, но на самом деле хочет сжечь себя. Жорис заставил его пересмотреть все фильмы франшизы про Поттера, и на второй части Максанс зацепился за идею бессмертности феникса. Сильная, красивая певчая птичка, которая может и глаза выклевать, и ласково потереться головой о правильную руку. Но самым классным оставалась идея возрождения: «нет!» смерти от старости; даже Авада Кедавра не помеха. Оставался только один вопрос — можно ли утопить горячую птичку, но это не вписывалось в схему, поэтому Максанс забил на скептицизм. Феникс просто сгорал. И вылуплялся из собственного пепла маленьким птенчиком. Было неизвестно, помнил ли тот своё прошлое, или это была чистая страница бесконечной жизни. Макс не знал точно, но думал, что, наверное, лучше, чтобы вместо воспоминаний был белый лист. Вот он хотел бы ничего не помнить. А вместо этого, прогорев дотла, с трудом выбравшись из трухи своих эмоций, пытаясь стереть золу с кожи, он помнил всё. Каждое слово и взгляд. Мог назвать важную дату, мог ощутить на губах вкус изжеванной мятной жвачки, мог, лёжа в кровати, вместо фильма или сериала смотреть зацикленную киноленту памяти. Какая ирония. Просто охуенно смешная шутка. Макс, конечно, понимал, что он ужасно любил драматизировать, и практически каждая любовь была для него «последней», особенно, если всё заканчивалось плохо. Так что, скорее всего, все воспоминания, все причуды воспалённого мозга потеряют свои очертания и выцветут как картинка, которая долго лежит на солнце. Ведь у него почти получилось забыть. Даже не так. У него почти получилось помнить всё так, чтобы это не ввергало его в состояние одеревенелой фигуры, занятой мыслями о бессмысленности существования. Только вот Максанс не учёл одной крохотной детали. Он не подумал, что когда Аксель будет стоять рядом, смотреть в глаза, что-то говорить, шутить смешно и не очень, то ему станет очень трудно притворяться, что Акселя Орьяна нет. Что его просто больше не существует. Потому что если наедине с собой и можно было думать, что у Акселя больше не получается на него воздействовать, то сегодня врать себе не получилось. Этот неизбежный, по сути, проигрыш так его поразил, что на читке он тупил где-то около получаса. Много молчал, вяло реагировал, когда обращались напрямую к нему, и выглядел, будто увидел призрака. Именно так описала ситуацию Колин, обеспокоенная хорошая девочка, когда в конце перерыва потащила его курить. — На тебе лица не было, Макс, — призналась она, пытаясь найти сигареты в куртке. — Всё хорошо, — покачал головой Максанс и протянул ей пачку. — Честно. Его как будто оглушило ударной волной, но в этот раз контузия не растянулась на часы. Или это можно было назвать вирусом? Проникшим в его мозг, медленно выжирающим все мысли изнутри, не убиваемым вирусом, с которым, наверное, нужно было просто научиться жить. Целовать красивых девочек, знакомиться с их семьёй и друзьями, танцевать с ними по ночам, курить последнюю на двоих, сталкиваясь пальцами, улыбаться этим девочкам и чувствовать, как заражение, поразив оба полушария мозга, стремится к сердцу. Иногда Макс давил в себе глупое детское желание заблокировать его везде, чтобы, нахуй, не видеть. Но ничего такого Максанс, конечно, не делал. Он всё-таки подстроился и научился выживать, больше того, он полюбил этот вирус так же сильно, как ненавидел свои чувства к Акселю. А сегодняшний день огорошил его ударом по темечку, донёс абсолютную и простую истину — тебе всего лишь удалось убедить себя, что всё закончилось. Наивный. Вообще-то Макс не думал, что сможет полюбить кого-то после Элис. Которая была простой и в то же время яркой. Которая любила его так сильно, что ему показалось — вот она. Недостающая часть его пазла. Элис встала в нужное пустое место в правильный момент, заполнила вакуум собой, уничтожила холод. Заземлила его, Макса. Она притянула его, всё время норовящего улететь мыслями к мёртвым звёздам, обратно и дала почву под ногами. Только вот потом они закончились, а от земли он больше оторваться не мог. Пытался по-разному, с помощью нового увлечения, классной книги и косячка, но нужного эффекта добиться не удавалось. В конце концов, Макс решил, что так и должно быть, так, мол, даже лучше. Ну, зачем, скажите на милость, ему ощущение этого смертельно-холодного космоса, окружающее бешено колотящееся сердце? А в следующий раз он перестал ощущать земную твердь под подошвами кроссовок, когда Аксель сказал, что им нужно немного остыть и подождать. Взять передышку, такой своеобразный тайм-аут: мы забываем обо всём, что происходило до, но если станет совсем уже тошно и невыносимо, то можно, конечно, и потрахаться. Тогда, помимо проваливающихся попыток напомнить себе, что он стоит на двух ногах, Макс думал об одном — нужно схватить его за плечи и хорошенько встряхнуть. Спросить, что ты мелешь? Что ты несёшь, Акс? Какая в жопу пауза? Мне, наверное, и легкие нужно на паузу поставить? А то ты даже ещё не ушёл, а я уже дышать не могу. Они закончили чтение сценария ближе к четырём, когда небо затянуло противным серым цветом, а ветер резкими, режущими порывами стал настойчиво напоминать про начавшийся в воскресенье сентябрь. Макс отговорился от похода в какую-то пиццерию новыми съемками и, накинув поверх рубашки легкую куртку, поспешил к выходу. Всё думал, что его кто-то окликнет, или он столкнется в дверном проёме с Акселем и снова придётся притворяться вежливым, равнодушным, вести пустой разговор, притворяясь, что не знает, как Аксель любит пить какао в такую погоду. Но он беспрепятственно сбежал по лестнице, вышел на улицу и втянул голову в плечи, когда его в грудь толкнул холодный воздух. Максанс попытался чем-то занять абсолютно пустую голову и бегло проверил новости, не запомнив ни одной, зачем-то открыл заметки и теперь прокручивал фотопленку, но не особо понимал, что видит на экране. Машины гудели, создавая фоновый шум, из какой-то одной бухали биты, а из двора, мимо которого он шёл, доносились звуки дрели и пахло краской. Пол вновь перепутался с потолком, было непонятно, где он вообще находится, и почему всё не вверх ногами. Внутри не ныло, не болело, даже перестало тянуть тоской, но что-то всё равно было не так. Было... холодно. Тут вмешалась морось; зацепила запястья, залезла под воротник, постучала по лбу. И Макс очнулся. С недоумением потрогал скулы пальцами и зачем-то лизнул их. Дождь на щеках оказался солёным.