l'amour fou

— Для меня не проблема влюбиться в парня, — Аксель говорит это, улыбаясь. Не оборачиваясь. Аксель дышит ровно, кивает на очередной вопрос, подмигивает уставшему, но довольному Давиду. Максанс смотрит на него — Аксель уверен — смотрит так, как смотрел Элиотт на Луку. Въедливо, проникая под кожу, еще дальше. Глубже. Поэтому Аксель и не оборачивается. Он не боится большого количества камер и свидетелей, как раз наоборот. Им были даны четкие распоряжения от начальства сверху — влюбиться в друг друга. Сейчас Аксель равнодушно переводит на нормальный язык — поддать фансервиса. Тогда Давид сказал по-другому: «Разрешить зрителям почувствовать, что всё по-настоящему». Еще не подозревающие, что их ждет, Макс и Аксель только хмыкнули. Покосились один на другого, немного удивленно, оценивающе, ожидающе. Максанс спрятал улыбку в ладонь, опустил голову, сдул лезущую на глаза челку. Приподнял брови, вновь посмотрев на Орьяна. Тогда Аксель понял, что до сих пор пялится. Он замирает, возвращаясь в реальность, когда в его волосы вплетаются уже знакомые пальцы. Сначала чужое дыхание касается шеи, потом рука обхватывает его поперек груди. Аксель не вздрагивает, удерживает себя от того, чтобы не покоситься на камеру и ухмыляется напрягшейся журналистке. Уже привычным движением отклоняется назад, зная, что найдет опору, чуть запрокидывает голову. Закрывает глаза. Это единственная слабость, которую он себе позволяет. Просто потому что знает, сейчас внимание переключится на Максанса, а тот уж как-нибудь справится без его помощи. Аксель не может открыть глаза. Не выдержит пристального взгляда Макса, его близости и очередной волны предположений об их «тайных» «взаимоотношениях». Хотя их фанаты и так уже придумали им красивую историю о любви, сексе, ссорах и примирениях, свадьбе около Эйфелевой башни и собаке. Аксель не против, он и сам когда-то отчаянно желал, чтобы актеры его любимого фильма поженились. Они недавно говорили об этом, устав замалчивать тему бесстыдного хайпа, и Максанс фыркал, слушая ту давнюю историю. Макс-Макс-Макс. Стоит сзади, вибрирует от смеха — весь, от пяток до растрепанной макушки — и чуть сжимает кофту около ребер, задев кожу. Вскользь касается пальцев: привлекает внимание, призывает вернуться к интервью. Аксель звонко хохочет на какую-то его фразу и легко включается в разговор. Максанс устраивается на его плече подбородком, поворачивает голову и легонько дует в шею. Чертов Дане-Фовель воспринял указание дать фанатам то, чего они хотят, слишком буквально. Он обнимает Акселя, привлекает к себе, запускает руку в его волосы при любом удобном и неудобном случае. А сначала считал мальчишкой и не упускал возможности об этом напомнить. Все знают Максанса как улыбчивого и застенчивого парня, но Аксель прекрасно знает, как тот может относиться, если человек ему чем-то не угоден. Хуже периода, когда они встречались на площадке, лишь здороваясь и обмениваясь быстрым рукопожатием, Аксель не помнит. Может, потому что в груди жгло желанием остановить хоть на мгновение, узнать, почему сегодня опять чуть трясутся руки и сколько он выкурил сигарет за это утро. Зато Аксель точно знает, когда всё изменилось. *** Он переживал и нервничал за эту сцену. Все же они изменили достаточно, и как фанаты воспримут такого агрессивного «Исака», никто точно предположить не мог. Аксель сидел, опустив голову, и настраивался на эпизод, надеясь, что все уже привыкли к тому, что ему нужно время для перевоплощения. Например, Лео прокручивал все реплики в голове. Асса слушала подходящую под сцену музыку, Мэрилин обсуждала детали с Давидом. Филлипин рассказывала, что иногда она пересматривала оригинал, чтобы увидеть эмоции со стороны и проработать их по-своему. Как входил в роль Максанс, Аксель не знал — никогда не было повода спросить. Он отбрасывает мысли о Максе, потому что они всегда мешали сосредоточиться. Жмурится, прогоняя в голове последние эмоции Луки Лалльмана. Брошенного, разбитого, злого и уже почти отчаявшегося семнадцатилетнего парня, который влюбился, надеясь, что все будет хорошо. Что у него всё может быть хорошо. Шум в квартире нарастает, Ксавье кричит что-то о недостатке света, парни устраиваются рядом с приставкой. Лука поднимает голову и нервно одергивает вниз пайту. Видеть Элиотта, целующего свою девушку, более предсказуемо, чем того ожидал Лука, поэтому поднимающаяся к горлу тошнота застает его врасплох. Где-то на задворках сознания Аксель думает о том, что Лалльмана не должно вырвать в этой сцене, и он резко отводит взгляд от улыбающегося Максанса («Элиотта») и порывисто выходит из двора. Аксель едва слышит окрик режиссера; он и сам знает, что этот кусок отрывка завершен. Лишь ждет указаний — нужно ли переснимать сцену. Давид внимательно смотрит на его состояние и короткой репликой обрывает Ксавье. Говорит, что им нужно продолжить. Леденеет глазами, слыша возражения: — Я что-то непонятно сказал? Мы не будем переснимать. На исходную, Аксель, сейчас же. В переулке темно, холодно, и Аксель сходит с ума, понимая, что не вошел в роль как следует. Резко стопорится и просит переснять дубль. И еще один. Просит прощения у Давида, Ксавье и всех присутствующих на площадке. Стоящая в горле тошнота никуда не девается, и кажется, что выворачивает его наизнанку. Он до сих пор не Лука, но и не Аксель Орьян — застрял где-то между, и это чертовски пугает. Давид цепляет его за локоть, когда он в очередной раз не может дойти до кованных железом ворот и отводит в сторонку. Просит у команды пятиминутный перерыв. Как тогда, в залитой солнцем комнате, пытался донести до них с Максом: «Вы целуетесь не потому, что вам сказали это сделать, как-то лечь и что-то произнести. Вы сейчас целуетесь, потому что оторваться друг от друга не можете. Чувствуете, что если разъедините руки или перестанете обнимать, то потеряете что-то очень важное. Очень вам нужное». Они внимательно слушали и проникались этим ощущением. Аксель, видимо, слишком уж преуспел. — Я знаю, что с тобой происходит. Аксель, уже заготовивший правдоподобную историю о не совсем свежей рыбе, съеденной на обед, застывает с приоткрытым ртом. Давид качает головой, глядя на него, и продолжает говорить: — Тебе сейчас очень больно, Аксель, я понимаю. Это пройдет, должно пройти, но тебе придется дать себе время. А сейчас, будь так добр, перенеси эмоции в сцену, импровизируй, если хочешь. В рамках персонажа, конечно, но дай себе волю. Выплесни эмоции. Аксель дышит через рот и пытается не смотреть Давиду в глаза. Пересиливает себя, перестает бегать взглядом по тоскливому ночному пейзажу и видит, как тот устало трет переносицу. Орьян осторожно касается его локтя: — Я все сделаю, — сжимает зубы. Давит смешок. — Хотя бы постараюсь. Получается не с первого раза. В какой-то из дублей Аксель со всей дури бьет железку, разворачивается и приваливается к воротам спиной. Он ничего не видит — перед глазами кровавая пелена и некстати всплывает улыбка Элиотта (Максанса?) после поцелуя с девушкой. Он баюкает разбитую руку — поверх грима проступают капельки настоящей крови — и плачет. Отпускает себя. Не думает, как будут выглядеть на экране искривленный рот, мокрые щеки или обкусаные в кровь губы. Ему в первый раз действительно все равно — в монтаже останутся только искренние или самые искусно сыгранные эмоции. Когда его окружает толпа из людей, переживающих и несущих бесконечное количество салфеток, Аксель понимает, что всё закончилось. Пахнет спиртом, костяшки щиплет из-за удара; Джереми, вроде, даже орет и ругается, пока его не оттаскивают в сторону гримеры. Аксель все еще ни о чем не думает, только спотыкается о взгляд стоящего в тени высокого парня. В его руках дрожит сигарета, а куртка грязно-желтого цвета распахнута, будто температура не стремится к нулю. Максанс почти сканирует его глазами, останавливаясь на перевязанной чьим-то платком ладони. Аксель отворачивается. *** Только вот на следующий день что-то необратимо меняется. Максанс не проходит мимо, а спрашивает, не болит ли рука, и будет ли он чай с сахаром. Пока Аксель пытается перестать изображать из себя рыбу своими вытаращенными глазами и вернуться в образ шебутного и вечно веселого парня, Макс хмурится и говорит, что на всякий случай взял и без сахара. Аксель выпадает из реальности окончательно, когда тот тихо спрашивает разрешения и прикасается к перевязке, заканчивающейся на запястье. Первое время привыкнуть к его присутствию рядом трудно, но еще труднее не вздрагивать от прикосновений и любого физического контакта. Максанс теперь заполняет не только его мысли, он окружает собой Акселя, будто не дает ему и шанса выбраться из этой заранее проигрышной ситуации. Аксель Орьян совсем не дурак, он знает множество историй людей, познакомившихся на съемках совместного проекта и влюбившихся в друг друга. Он просто не думал, что это не пиар-ход. И что это может произойти с ним. Аксель выныривает из воспоминаний и заставляет себя вспомнить о сотнях камер телефонов, направленных на них с Максансом. Он кладет Дане-Фовелю голову на плечо, позволяет целовать себя в шею, щеку, висок; прижимать к себе; наваливаться на спину; хватать за руки. Всячески ублажать девочек и мальчиков по всему миру, и конкретно эту толпу, захлебывающуюся в криках в ответ на любое их взаимодействие. Сегодня был просмотр четвертой и пятой серий сезона, и Аксель наслаждается тем, как фанаты сопереживают. Ему нравится то, что они плачут и смеются вместе с героями, досочиняют то, что не показали на экране, ругаются и отвоевывают каждый ремейк с боем. Признают их версию или не признают. Поддерживают персонажей или проклинают в сердцах. Аксель благодарен. Он чувствует подступающий к горлу комок — и он не имеет ничего общего с тем тошнотворным чувством, когда они снимали ту «кровавую», как они её потом обозвали, сцену. Аксель никак не сигнализирует и ничего не говорит, но Максанс сразу появляется рядом. Будто он почувствовал. Будто ему уже не нужны слова, чтобы разгадать напряженные плечи Орьяна, чуть подрагивающие губы и стремление оказаться в тени, подальше от девчонок, на которых сейчас сыпятся вопросы о четвертом сезоне. Макс подходит едва слышно и не наваливается на плечи, не старается излишне контактировать на публику. Он цепляет его пальцы своими и наклоняется ниже, почти зарывается носом в волосы. Шепчет в макушку: — Мы это сделали, слышишь? Осталось совсем немного. Аксель улыбается, вспоминая слова Давида. Сжимает пальцы Макса в своей ладони, чтобы сразу отпустить. И правда. Всё почти закончилось. Почти.