Единственное настоящее

Крепкая хватка не дала дернуться назад, навстречу оставшимся охранникам, и его с усилием втянули за пояс брюк обратно в вагон-гостиную. Дверь с лязгом съехалась за их спинами, а грохот ломаемого стула дал понять, что Джек делает ровно то, что Кёртис сделал бы сам — блокирует ножками и обломками спинки полозья двери. — Поздравляю, Эверетт. Ты опять заляпан грязью, как свинья навозом. Похоже, тебе это просто нравится. — Похоже, это нравится тебе, — пробормотал Кёртис, силясь расправить и надеть задубевшую от крови рубашку. — Иначе не пялился бы так жадно. Джек фыркнул, отвернувшись, жестом фокусника вынул золотой прямоугольник и отпер дверь в следующий вагон. — Теплая вода, — приглашающе указал он. — Чистое полотенце и сколько угодно фруктового мыла. Охрана не пойдет дальше, у них никогда не было приказа взламывать двери. Колени Кёртиса подогнулись, но высокая спинка дивана пришлась как нельзя кстати, и он держался, держался, впивался пальцами в треснувший шелк, лишь бы не сдаться, не шагнуть через порог, поддавшись невероятному соблазну. Цена могла быть слишком велика. — Надеюсь, мою сестру сожгли, — сказал Джек. — Мишель. Ее звали Мишель, и она была на четыре минуты старше меня. Стала бы королевой. А отца звали Сайлас, не Сэм. Он и на поезд-то бежал, в одной руке сжимая принцессу, а в другой — корону и государственную печать. И левой ногой отбивался от преследователей, желающих вцепиться в его королевские штаны. Оружия рядом не оказалось, иначе и я остался бы там, снаружи. К счастью, у меня с рождения была акулья хватка, — Джек оскалился, обнажая ровные белые зубы. Кёртис подхватил почти целое пальто, не пропадать же добру, и сделал неуверенный шаг вперед. Два вагона, которые они пересекли почти бегом, были безлюдными, но очевидно жилыми, с наглухо зашторенными окнами и запертыми купе, на каждый из них приходилось по три отсека. — Эти дрожат от страха, ожидая, чем закончится твоя вылазка, и боятся попасть под шальную пулю, — рассмеялся Джек; карта мелькнула, открывая следующую дверь. — А я твоими стараниями теперь единственный пассажир своего вагона. Судя по яркой отделке двери, обитательницей одного из двух спальных отсеков была министр Мейсон. В комнатах Джека Бенджамина с легкостью разместились бы человек пятьдесят, и каждому нашлось бы отдельное место для сна. Небольшой бар, рабочий стол, удобное кресло у настоящего камина, полки с книгами, спальня за приоткрытой дверью и... о господи, Кёртис почти забыл, как это выглядит на самом деле, — настоящий унитаз и душевая кабина с полупрозрачной перегородкой. — Раньше я делил апартаменты с отцом, — спокойно сказал Джек, с усмешкой наблюдая за ошалевшим выражением на лице Кёртиса, — а Мишель жила во второй части. Она ведь была принцессой, наследницей трона. Мне не давали забыть об этом с тех пор, как я научился понимать слова. Чертовски бесило, знаешь ли. — Мой отец был автомехаником, а мать продавала всякие мелочи в магазине на заправке и варила кофе проезжающим, — признался Кёртис. — Иногда я думаю, что это много лучшая судьба, чем моя. — Что с ней случилось, с твоей сестрой? — Медицина у нас на херовом уровне. Такая ирония... Мишель как раз отвечала за здравоохранение, если это можно так назвать. Но у нас тут одни стоматологи и пластические хирурги. Никто не знал, чем она была больна. Надеюсь, это не наследственное. Она слишком тяжело умирала для настоящей принцессы. Иногда, в минуты просветления, умоляла пустить ей в голову пулю. Я не смог. И отец не отважился, хотя обязан был прервать ее страдания. Скажи, что ее сожгли. Не разрезали на части, чтобы устроить новогодний пир хвосту. — Почти уверен, что сожгли. Пять лет назад у нас не случалось эпидемий неясного происхождения. Сверкающий белизной унитаз был единственным, что видел сейчас Кёртис. — Святые небеса! Вымойся как следует, Эверетт. Если ты настолько идиот, что любой ценой намерен дойти до Уилфорда, то, скорее всего, это твоя последняя в жизни возможность. И выбрось нахер свои меховые подштанники. Их уж точно стоит сжечь. В тот миг, когда сверху ударили горячие струи воды, а душевая кабина заполнилась паром и сладким запахом мыла, Кёртис был готов уверовать в черта, бога и священный двигатель разом. Прошлое, намеренно загнанное в самую глубину памяти, глуповатое и смешное, сплошь из наивных подростковых проблем и трагедий, нахально лезло наружу. Жизнь, сама жизнь вопила, напоминая о себе жестким ворсом щетки, нежной фруктовой пеной и лакричным привкусом зубного эликсира на губах. Тело млело под ласковым теплом, и отлипшие пластыри оседали в поддон, забивали слив, заставляя воду мутными спиралями закручиваться вокруг щиколоток. Кёртис всегда считал, что обжился в хвосте. Не бреешься, не хватает смелости, чтобы шагнуть под обжигающе ледяную воду в единственной на весь хвост душевой, не раздобыл плитку протеина в оплату за пользование самодельными ножницами или костяной иглой, чтобы подстричь ногти и заштопать одежду, — грош тебе цена. Старый Гиллиам еженедельно откуда-то доставал полироль для своих деревянных крюков и костылей, а Таня, как многие женщины, умела соорудить из занавески платье, из поношенного платья — нижнее белье, а из него — пеленки или портянки. Сейчас, под потоками воды, все это казалось Кёртису слишком далеким, намного дальше и нереальней, чем позабытое детство и юность. Чем те, кого он знал восемнадцать последних лет, учитывая то, что все они были мертвы, мертвы, мертвы... Он очнулся, только когда сверху полилась холодная вода, напоминая ему, что Кёртис вовсе не родом с северо-востока Америки. Его корни, его суть и чуть больше половины его жизни принадлежали именно тому месту, откуда он стремился вырваться и вывести остальных. Он наскоро обтерся мягким полотенцем, оставив на нем след от вновь открывшейся раны, шагнул вперед и замер от неожиданного резкого движения слева. Он был безоружен, но и противник — тоже и так же, как он, замер в напряженной позе. Несколько долгих секунд прошли, прежде чем Кёртис выдохнул и неловко приглушенно рассмеялся. Мужчина, уставившийся на него из неглубокой ниши, обладал его лицом. Те же голубые глаза, короткая стрижка и борода, которые он наблюдал в небольшом зеркале примерно раз в месяц, когда брился. Но тело... Кёртис привык воображать себя нескладным подростком, слишком худым для своего роста, с торчащими коленями и редкой порослью на груди. Многие говорили ему, что это не так. Да и сам он понимал — за годы жизни в хвосте, сколачивая деревянные настилы, таская железные бочки, разнимая чужие драки или затевая свои, не мог не измениться. И прекрасно помнил тот день, когда рубашка, в которой он попал на поезд, вдруг лопнула по швам вдоль рукава. Эмили называла его красивым. Сейчас из зеркала на него смотрел мрачный мужчина с широченной грудью, жесткими кубиками пресса, крепкими и длинными ногами и мускулистыми бедрами. Этот человек был совершенно ему незнаком. Если бы не лицо и раны, которые напоминали о себе, Кёртис набросился бы на него с кулаками. — Эверетт, у тебя там не остановилось сердце от счастья? — послышался голос из-за двери. — Было бы обидно, согласись. Больше всего Кёртису сейчас хотелось бы остаться где-нибудь здесь, расстелить на кафельном полу вещи и отрубиться на несколько часов, чтобы стучащее сердце, перегруженный мозг и размякшее тело отключились. Дверь грохнула, распахнувшись от удара, и Кёртис только успел обернуть полотенце вокруг бедер, внезапно обретя стеснительность, от которой давно отвык. По лицу Джека блуждала привычная усмешечка, и уж точно застенчивость и тактичность не входили в список достоинств, присущих особам королевской крови. Он ощупывал Кёртиса глазами, и взгляд его жег и бил не хуже, чем горячие струи воды. — Прекрати пялиться, извращенец! — прорычал Кёртис, отодвигая Джека от двери. Именно в этот миг тот коротко облизал и без того слишком яркие губы и сглотнул так, словно у него слиплась гортань. — Нужно еще раз обработать раны, — голос его звучал низко и хрипло, как будто вдобавок к простуде он проглотил ежа. — Иначе ты испачкаешь постель. — Это царапины. — И все же позволь. Кёртис готов был поклясться, что расслышал за спиной легкий стон, когда пересек комнату и захлопнул гостеприимно открытую дверь спальни прямо перед носом короля. Уж что-что, а драться за отвоеванный кусок горизонтальной поверхности Кёртис умел неплохо. И даже если противник сам расставил капкан, разложил приманку в виде чистых, почти новых джинсов и рубашки, раскинул маскировочную сеть из белых простыней и тонкого одеяла, Кёртис был намерен получить максимум от этого неожиданного подарка прежде, чем сомкнет руки на гладкой длинной шее Джека и вытащит золотую карту из кармана его пиджака. Замок провернулся, открытый снаружи ключом, и Джек предстал на пороге с очередным медицинским пакетом в руках. Намокшая сорванная корочка большой раны все же беспокоила, сочилась сукровицей, и новую рубашку было жаль. — Я сам, — буркнул Кёртис, понимая, что все еще стоит посреди королевской спальни, бездумно зависнув в непривычной обстановке. Самое время было размозжить ему голову чем-нибудь тяжелым, чтобы Кёртис Эверетт так и остался тем бунтарем, что зашел дальше всех, но не сумел достигнуть двигателя. Выживи малыш Тимми — и будет изучать в школе третий неудавшийся бунт на «Сноупирсере». — Господи, Эверетт, я не собираюсь причинять тебе вред. Ну разве что немного, где-нибудь в области задницы, но неужели это такой уж большой ущерб? Кёртис отпрянул от резко шагнувшего к нему Джека, ударился о край кровати и осел на нее, дико вращая головой. Смех Джека был злым, обидным, но таким заразительным и звонким, что Кёртис сам почувствовал, как уголки рта ползут вверх. — Я сломаю тебе позвоночник одним ударом, — оскалился он. — Если успеешь, — Джек вдруг молниеносно подался вперед, коснулся раскрытой ладонью его обнаженной груди, и не успел Кёртис моргнуть, как голос уже раздавался из соседней комнаты: — Ты уличный хулиган, Эверетт, а меня обучали лучшие. Я подавлял бунт Семерых, когда ты еще толком не начал бриться, а в мятеже МакГрегора уже командовал пятью отрядами. — Немудрено выступать с огнестрелом против железа и деревяшек... — Что ты... Я дрался топором, как и все остальные. Мой отец никогда не позволял мне пользоваться привилегиями. Сиди смирно, сейчас постараюсь все объяснить. Он вернулся в спальню, держа в руках ярко-оранжевый сверток легкой ткани, и швырнул его на колени Кёртису. — Вот... Я уже понял, что ты не слишком-то образован. — И что это означает? Джек закатил глаза и саркастично поджал губы: — Флаг моего королевства, Гильбоа, — сказал он так, будто все и сразу должно было проясниться, но с равным же успехом он мог цитировать стихи на латыни — понятней Кёртису не стало. — Разверни. Повезло же мне отхватить себе тупое бревно. Красивое, но бревно. — Твой позвоночник... — Ладно, ладно, — примирительно вскинул руки Джек. — В Гильбоа... Не то чтобы я всегда в это верил, но у нас считают важными знаки. Мой отец увидел корону из бабочек над головой и понял, что ему суждено стать королем. И он стал. — Джек выдернул из его пальцев ткань и развернул полотнище. — На нашем флаге — бабочка. Много ты видел бабочек за эти годы? — Ни одной. — Я тоже, эта первая, — Джек поскреб отполированным ногтем под ключицей Кёртиса, а затем больно припечатал флаг к его груди. Контуры рисунка и раны совпали идеально. — И вот я не знаю, что это значит, Кёртис Эверетт, но пока не склонен ни отпустить тебя, ни убить посреди собственной спальни. Бог почему-то указал мне на тебя, и я намерен выяснить причину. Поэтому хочешь спать — спи, желаешь идти вперед — не надейся, что пойдешь один. Задумаешь остановить этот ебанный поезд и выйти наружу, и я сам выломаю входную дверь. Потому что зачем-то ты мне нужен, Кёртис. Кстати, если решишь меня трахнуть, то я тоже буду не против. Но это не из-за бабочки. Просто хочется. — Какой-то бред, — выдохнул Кёртис и тут же рухнул затылком в мягкую подушку, уложенный четким движением Джека. Тот навалился сверху, сжал бедра Кёртиса коленями, и флаг Гильбоа заскользил между ними, когда Джек потерся грудью об его грудь. Гладкий шелк задел соски, а Кёртис едва смог сдержаться, чтобы не застонать — после всего пережитого, нескольких бессонных ночей, еды и душа непривычно обнаженная кожа вдруг оказалась слишком чувствительной. Но когда живешь в хвосте, приходится сохранять тишину в самые интимные моменты, если ты, конечно, против, чтобы к тебе присоединился кое-кто еще. — Как давно у тебя никого не было? Серьезно, — Джек поймал губами мочку уха и потянул, оставляя влажный след, — насколько давно? Кёртис молчал вовсе не потому, что соски жгло огнем и жар, исходивший от Джека через тончайшую рубашку, разливался по всему телу. Просто не знал точного ответа. — Лет восемь... девять... — едва слышно выдохнул он, когда наконец смог совладать с дрожащими губами и непослушным языком. — Вау! Если у тебя до сих пор не ввалился нос и не отгнил член, то мне точно ничего не грозит. — Отсутствие некоторых конечностей у нас считается почетным отличием. — Да, я уже понял, — поморщился Джек. — Ты, стало быть, не идеал. Не смог отдать руку на ужин толпе оголодавшего сброда. Джек переплел его пальцы со своими, сжал болезненно, до хруста выворачивая суставы, и потянулся губами к давнему выпуклому шраму на правом предплечье. Горячий язык легко коснулся загрубевшей кожи, прослеживая рваные края, а губы задели вставшие дыбом волоски так удивительно нежно, будто свидетельство позорной слабости Кёртиса придавало ему в глазах короля особую привлекательность. Кёртис с трудом подавил стон и крепче сжал бедра, вытянувшись под Джеком. — Ты жрал людей, — проговорил тот. — Неужели тебя так пугает перспектива секса с мужчиной? Невозможно было понять, шутит король или серьезен, но в его голосе звучало то, чего Кёртис не спускал никому и никогда, иначе не дожил бы до этого дня, — вызов. Открытая насмешка и превосходство. И Кёртис одной левой нашел горло Джека, придушил совсем немного, только чтобы ощутить пальцами биение артерии, а ладонью — движение кадыка. Вывернулся, дернул на себя, сбивая флаг Гильбоа до самой талии, и приложился всем весом сверху, неожиданно и странно жалея, что матрас под ними слишком мягок и не даст почувствовать всей силы сопротивления крепкого и гибкого тела. — Дикарь, — прошептал Джек, прежде чем сомкнуть зубы на его плече. — Ты вновь не дал мне времени раздеться. Больше Кёртис не слышал ничего. Чувство, гораздо большее, чем гнев или похоть, поглотило его целиком. Сладкая боль от вовсе не нежного укуса на плече, животная страсть, ярость и восторг победителя; то, что он всегда считал одной из самых омерзительных сторон человеческих отношений — жажда обладать, присвоить, заклеймить зубами, ногтями, членом, превратить нагловатую усмешку в трагический болезненный излом, заставить слезы выжигать дорожки на щеках и губы умолять о пощаде. Джек не помогал, нет, вовсе не помогал ему обрести равновесие, прерывисто дыша, вздрагивая, сдергивая полотенце с бедер Кёртиса и выворачиваясь из лохмотьев своей разодранной рубашки. И совершенно точно не стало легче, когда тонкие пальцы сжали его член и начали дрочить сильными рывками, сдавливая головку, проходясь по всей длине и задевая яйца. — Я разорву тебя, въебу в этот матрас так, что ты забудешь свое имя, Джек Бенджамин, — прорычал Кёртис, разводя колени короля до хруста. — Я могу на это рассчитывать? — насмешливо прошептал тот ему на ухо и подписал себе окончательный приговор, заключил сделку с дьяволом, которого Кёртис Эверетт сдерживал внутри долгие годы. Тяжелое, вовсе не девичье тело Джека было просто перевернуть еще раз, вцепившись ладонью в мягкие пряди волос, ткнуть лицом в подушку, раздвинуть ягодицы и сплюнуть меж них длинной струей. Кёртис дважды отметил зубами светлую кожу — лопатку и поясницу, прежде чем размазать слюну по члену и вогнать его сразу, одним движением, в узкую дырку с розовыми припухшими краями. Джек судорожно дернулся под ним, закричал в полный голос, и Кёртис вломился до упора, до болезненного столкновения, пока не почувствовал, что яйца хлопнули по промежности и узкие стенки безжалостно сдавили его член. — Продолжай, кретин неповоротливый,— хрипло прорычал Джек. — Я успел подготовиться, пока ты торчал в душе. Так и знал, что не откажешься, тебя слишком просто просчитать. И он сам двинулся назад, преодолевая хватку на бедрах. Кёртис не мог — не желал остановиться, помедлить или просто наслаждаться тем, что происходило; это был словно еще один бой, где в кромешной тьме тоннеля он пробивался вперед грубой силой, нещадно уничтожая каждого встречного, а пот заливал глаза и губы, под веками вспыхивали огни факелов и слух ласкали предсмертные хрипы поверженных. Тело рвалось вбиться глубже, пройти дальше, ощутить новизну и легкую боль, слышать ругательства и долгие стоны, вырывающиеся изо рта Джека. — Блядь! Еще... Можешь еще сильнее? — умолял тот сбивающимся шепотом, и Кёртиса выносило от одних только звуков шлепков кожи о кожу и вида пальцев, немилосердно вцепившихся в изголовье кровати. Его бедра ходили размашисто, мощными толчками вколачивали член в подставленное тело, и, когда стало невозможно терпеть этот влажный жар, невероятную скорость и накал, Кёртис наконец-то позволил себе короткий сдержанный рык, с усилием отрывая голову Джека от подушки. Вздернул его на колени, чувствуя, как ползут дорожки пота по спине, до хруста вывернул шею и вгрызся в нереально яркие, словно обметанные болезненной лихорадкой губы, прокусывая нежную кожу и разрывая уголки языком. Сладкая, яркая, крупная дрожь ударила по мышцам изнутри, Джек дернулся в кольце его рук, еще сильнее выгибаясь, и оба стали единым, жадным до наслаждения зверем, воющим от годами сдерживаемой страсти. А после мир вовсе обернулся сплошной тьмой, из которой Кёртис выбирался на ощупь, по едва уловимым приметам: легкому жжению под ключицей, влажной ткани на животе, терпкому, ничем не замутненному запаху пота, вкусу крови на собственных губах. Когда он открыл глаза, то уцепился взглядом за точки на потолке — едва заметные мушки, словно кто-то рассыпал перец по белоснежной скатерти, и Кёртис Эверетт не представлял, откуда он мог бы это помнить. Рука Джека, навалившаяся ему на грудь, была тяжелой, расслабленной во сне, и флаг Гильбоа комом сбился между бедер, приобретя в компанию к геральдической бабочке целую стаю расплывшихся влажных пятен. Сейчас было самое время действовать дальше, и Кёртис совершенно не желал медлить, рассматривая алые полосы отметин, что оставил своими зубами и ногтями на светлой коже Джека. Один особенно яркий, длинный и глубокий след тянулся от левого соска вниз до самой дорожки темных волос и уходил под край оранжевого шелка в паху. Кёртис Эверетт не был чудовищем и, что бы там ни думали, уважал гармонию линий и форм. В конце концов, он трижды посещал Музей искусств и знал, сколько стоят гладкие куски светлого мрамора, а нежный абрис лица Джека был практически безупречен. Темные ресницы слиплись от влаги, но двигались в такт глубокому дыханию, и только губы, как обычно, слишком выделялись на бледном лице. Кёртис ценил красоту, хотя идеальным решением было бы накрыть это лицо подушкой и держать до тех пор, пока тело не прекратит дергаться и не обмякнет, навсегда оставаясь на истерзанных простынях, прикрытое лишь оскверненным флагом. Он должен был так поступить и долго колебался, неспешно одеваясь у кровати, а после терял драгоценные минуты в гостиной, уже сжимая в пальцах заветную ключ-карту, но все еще не в силах выпустить из рук пиджак, в кармане которого она лежала. Отважься он с самого начала совершить то, что планировал, — и никаких проблем, но он успел сделать лишь два шага к порогу, когда из спальни донеслось ленивое: — Далеко ли ты уйдешь? Сам как думаешь? — Дальше, чем все остальные. — О, это верно, верно... — голос звучал так, будто Джеку подрезали связки. — Мне жаль будет тебя сжигать, Эверетт. Скажи, а в хвосте принято глумиться над трупами? Потому что твое тело я без сомнений попользовал бы во все дыры. — Отъебись, твое величество. После всего, что произошло, каждая мышца казалась чужой, словно набитой ватой, как конечности детской тряпичной куклы, но Кёртис сжал в руках приклад автомата и высадил ногой хлипкий замок. От двери Джека до входа в следующий вагон цепочкой растянулись шестеро вооруженных до зубов солдат. И целились они равнодушно, не моргая, направляя длинные жерла дул в голову и грудь. — Прекрасно! — прорычал он, захлопывая дверь. — Мы в ловушке. Откликнулся Джек Бенджамин, только всерьез отсмеявшись. И в его тоне сквозило не превосходство охотника, загнавшего дичь, или право сильного, по чьему приказу у двери выстроился расстрельный отряд, а странная ущербная слабина, почти умоляющий всхлип, когда он сказал: — Мы восемнадцать лет в гребаной ловушке. Иди сюда. Тебе нужно расслабиться, поспать. То, что приказы можно отдавать именно так, Кёртис не представлял. И то, что ноги откажутся подчиняться разуму — тоже, тело само собой развернулось в сторону широкой кровати, и Джек всего лишь дернул его за руку и крепко вжал ладонью в матрас, прежде чем Кёртис уснул. В награду за все предыдущее ему досталось сладкое, легкое, невесомое забытье без привычных кошмарных видений, где он заносит нож над женщиной, чтобы отобрать младенца, без раздражающих слух примет чужой жизни, под почти мелодичный напевный стук колес по колее. И пробуждение — такое же. Тягучее и сладкое на вкус, как давно позабытый кленовый сироп. Джек Бенджамин водил кончиками пальцев по его груди, выписывал, вычерчивал по коже ему одному понятные знаки — от родинки на щеке вдоль шеи и до самых бедер, то и дело припадал губами к соску или животу, языком повторяя путь пальцев. Кёртис хотел бы не открывать глаз и беззвучно млеть под волнующими прикосновениями, потому что его никогда и никто так не ласкал. Ни разу в странно вывернувшейся восемнадцать лет назад жизни ему не перепадала такая огромная кровать, полный покой и партнер рядом, который умел обращаться с телом и его частями. — Ты хорошо знаешь что делаешь, да? — выдохнул Кёртис, стараясь, чтобы слова не походили на стон, когда руки Джека откинули одеяло и губы прошлись по самой границе кожи и волос в паху. — Мы же извращенцы из первых вагонов, — тихо рассмеялся тот в ответ. — У меня была масса времени на практику. Кёртис мог бы его возненавидеть. Но только если бы у него хватило выдержки сопротивляться настойчивой и нежной атаке. И легким дуновениям поверх влажных дорожек на коже, и осторожным, словно на пробу, прикосновениям языка к вставшему члену, и чуть более решительным поглаживаниям мошонки и бедер. И он точно не позволил бы ничего большего, если бы с полной ясностью не осознал — платой за продвижение вперед несомненно станет жизнь Джека Бенджамина, так некстати засветившего универсальный ключ. Если полоумная министр Мейсон служила отличным щитом, то насколько ценна жизнь настоящего короля? Ценил ли ее сам Джек Бенджамин, Кёртис не знал. По крайней мере, он точно мог сказать, что тот не обладал ни брезгливостью, ни представлениями о том, что позволено, а что нет в иерархии хвоста. Потому что король силой развел его колени, скользя языком ниже, ткнулся лицом в промежность и накрепко вцепился в его бедра, чтобы Кёртис и не думал извернуться. И когда важный кончик языка коснулся сжатой дырки ануса, внутри завибрировало так неожиданно, звеняще и бесстыдно, что Кёртис захлебнулся вдохом. Джек вылизывал его медленно, широко и влажно, беззастенчиво наслаждаясь своими действиями, и отпрянул только после того, как по животу Кёртиса пробежала легкая дрожь. — Ну же, хоть один стон, — умоляюще выдохнул Джек, — дай мне понять... Но Кёртис упрямо молчал. Неважно, что воздуха в легких уже не хватало на вдох и хотелось взвыть в полный голос, когда Джек насаживался ртом и поднимал взгляд, ища на его лице безмолвный ответ. Кёртис чувствовал, как влажный напряженный член трется о его голень, и с силой вдавливал лицо Джека в свой пах, заставляя брать глубже, сжиматься вокруг ствола и — господи! — если бы он сейчас положил пальцы на его горло, то он почувствовал бы, как чуть выше кадыка толкается собственный член. И уж точно Кёртис Эверетт не позволил бы трахать себя, как вагонную шлюху, пальцем в зад, если бы не был уверен, что это последний секс в жизни Джека. Самым кончиком, а после на две фаланги, но он ощущал скольжение внутри, и этого хватало, чтобы цепь наслаждения замыкало, коротило нестройными хаотичными вспышками удовольствия. А если он смог хоть что-то сделать, то в самый последний момент отстраниться и распахнуть глаза, чтобы увидеть, как его сперма клеймит жадные губы, светлую кожу с легкой щетиной, оседает в ямочке на подбородке, липнет к ресницам потемневших глаз, и как король Джек дотягивается кончиком языка до капли над верхней губой и слизывает ее с легким стоном, а после становится на колени и сам кончает, несколькими грубыми движениями доводя себя до глухого рычания. И, блядь, он смотрел на Кёртиса в этот миг. Смотрел так, что сердце скручивало в узел — жадно, безумно, с восторгом, как на самое ценное сокровище мира. И так просто было податься вперед, найти губами губы и сцеловать последний рваный выдох, едва касаясь языком. Какая разница. Джек Бенджамин был обречен. Джек рухнул головой в простыню где-то у его бедра и жалобно застонал: — Не желаю шевелиться. Хоть стреляй, Эверетт, я не сдвинусь с места. — Ты же не сомневаешься, что выстрелю? — наскоро обтершись тем, что вчера было белоснежной простыней, Кёртис вновь застегивал джинсы и клетчатую рубашку, после выковыривал остатки кронола из старых лохмотьев, тщательно проверял основной и запасной магазины автоматов и перешнуровывал ботинки целыми шнурками из запасов Джека, а король все еще лежал в постели, легкомысленно раскинувшись, открывая беззащитную спину с едва заметным пушком над лопатками. Из его горла вырывались томные, чуть слышные стоны, когда он двигал бедрами по постели. Кёртису потребовалась секунда, чтобы сглотнуть горячий ком и представить это тело распяленным меж двух железных штырей на цепях. Нет, это было вовсе не то, что могло бы понравиться лично Кёртису Эверетту. Куда больше ему пришлось по душе то, что Джек даже не вздрогнул, когда дуло уперлось в его затылок. — Итак, твое похотливое величество, у тебя есть выбор. И, поверь, я милосерден. Но не более, чем наш милосердный Уилфорд. Либо ты натягиваешь штаны, либо идешь со мной как есть — и тогда уже серьезно натянут тебя. В коридоре солдаты... Они порадуются голой шлюхе с раздолбанным задом и умелым ртом. — Тебе понравилось, — тихо фыркнул Джек в подушку. — Если бы я этого не хотел, тебе бы не удалось. Одевайся, — рявкнул Кёртис, швыряя скомканными джинсами в спину короля. — Тебе было бы неприятно, если бы они... — Заткнули твой рот своими хуями? Приятно, и очень. А теперь молись, чтобы мой палец не дрогнул, пока я жду. Быстро, Бенджамин, шутки кончились. Джек легко перекатился на спину и замер, подставляясь под взгляд Кёртиса. А после жадно облизнулся и потянулся вперед, языком проходясь по краю дула и смыкая вокруг него свои зацелованные губы. Рука Кёртиса дрожала, а Джек с узким черным дулом во рту смотрел, не моргая, с вызовом, и неспешно втягивал щеки, будто хотел высосать досланный патрон. — Ебаный псих, — пробормотал Кёртис, чувствуя, как кровь опять приливает к паху. — Я засуну тебе этот автомат в дырку до самого приклада. Джек сглотнул, скользнул губами, оставив влажный след на металле, и легким движением отвел оружие от своего лица, быстро садясь на кровати. — Мы все здесь психи с напрочь вытраханными мозгами, — улыбнулся он. — Не думай, что ты чем-то отличаешься. Пиджак подай, будь любезен. Кёртис заставил себя не отводить глаз, следя за тем, как Джек втискивается в джинсы, слегка выгибает поясницу, застегивая молнию, а затем ныряет в вырез футболки и наконец похлопывает по карманам пиджака, удостоверяясь, что ключа-карты в них нет. — Я сейчас нагнусь, — не глядя, предупредил Джек, — постарайся держать себя в руках и не отстрелить мне яйца. Сам понимаешь, нужная вещь. Шлица его пиджака разошлась, выставляя напоказ обтянутый плотной тканью зад, пока он нашаривал под кроватью обувь, и, конечно, Кёртис понимал, что тот специально слегка покачивает бедрами и поджимает ягодицы, но все же направил автомат в пол. Так, на всякий случай. — Ну, я готов, — резко повернулся к нему Джек. — Давай, что ты там придумал? Не медля, Кёртис поймал его в жесткий захват, сжимая шею в локтевом сгибе, приставил автомат к виску и наподдал коленом, направляя к двери. — Это была прелестная ночь. Такой жадный до ласк, такой горячий и красивый. Жаль, сам не понимаешь насколько, — прошептал Джек прежде, чем Кёртис распахнул дверь. Шесть автоматов и равнодушных лиц мгновенно повернулись в его сторону. — Парни, все хорошо. Этот бугай со мной, — полузадушенно крикнул Джек, как будто не Кёртис здесь был тем, кто должен владеть ситуацией. Отряд охраны послушно отвел оружие и разделился на две части, открывая Кёртису коридор. — Я бы не торопился идти, Кёртис. Как только они окажутся за спиной — всё... Прощай твоя прекрасная задница. Райс, вы впереди. Первый из отряда кивнул, вытащил из кармана такую же карту, заставив разъехаться в стороны двери вагона, и без колебаний повел солдат за собой. Кёртис подталкивал Джека, ничуть не ослабляя хватку, по следующему вагону до обычной деревянной двери, преграждающей путь. Солдаты замерли возле нее, вытянувшись по стойке смирно. — Вольно, — скомандовал Джек. — Райс, чего ждешь, открывай. Тот надавил витую ручку, и Джек шагнул первым, увлекая Кёртиса через порог. Каждый новый вагон становился открытием. Кёртис прошел сквозь тюремный бокс, где заключенным были выделены узкие, закрытые со всех сторон ящики, напоминающие секции в морге; через пищевую фабрику, отсек водоснабжения и жилые вагоны обслуги; как и все его спутники, удивлялся гигантскому аквариуму, едва не переварил свой собственный желудок на продовольственных складах и в кухне ресторана. Его выворачивало от урока истории в школьном вагоне и трясло от ненависти в дискотеках, кинотеатрах и личных апартаментах, и он едва удержался от очередной вспышки ярости, когда увидел, сколько места занимает один-единственный король с его гигантской кроватью, письменным столом, сверкающим унитазом и душевой кабиной. Сейчас же Кёртису стало все равно. Джек Бенджамин — специально, Кёртис мог бы поручиться — прижался своим задом к его паху, крепко потерся об него и возвестил официальным и радостным голосом: — Дамы и господа, Кёртис Эверетт собственной персоной! Запах его кожи сводил с ума: крепкий и явный — смешавшихся пота и спермы, влажных волос на затылке Джека, едва различимый— чистой одежды и мыла. Дверь с грохотом захлопнулась, и ухо Кёртиса уловило лязг, с которым отряд выстроился в линию, отрезая путь назад. Три пары глаз изучали его лицо, и ему немедленно захотелось укрыться за спиной Джека, но именно поэтому, чтобы они не почуяли, не поняли его замешательство, он с силой оттолкнул его и замер, направляя автомат на тех, кто устроился в креслах напротив. Их было трое, а четвертое, крайнее слева, кресло пустовало и, очевидно, предназначалось Джеку. — Поздравляю, Бенджамин, — скривился мужчина с постным вытянутым лицом и пригладил остатки рыжих волос за ушами. — О да, — придыхание Джека обдало Кёртиса горячей волной. Если сейчас король откроет свой похабный рот и хотя бы намекнет на то, как легко, шаг за шагом сдавался ему Кёртис... Двух магазинов вполне хватит, чтобы никто из услышавших не выжил. — Он хорош, как мы и предполагали, — продолжил Джек и потянулся, выгнулся в пояснице, как большой кот. Закутанная с ног до головы в тяжелую блестящую ткань женщина — возможно, женщина, ведь мужчины на поезде вряд ли позволили бы себе так ярко красить веки и ресницы, но что Кёртис мог знать о нравах головных вагонов? — хмыкнула. Третий, высохший старик в бронежилете и шлеме, из-под которого выбивались седые лохмы, нашарил под стулом кислородную маску и приложил ее к лицу. — Я вовсе не это имел в виду, Бенджамин, — сказал длиннолицый, указывая глазами на лацкан Джека, где переливалась золотая корона. На его собственном пиджаке блестела едва заметная булавка, означавшая, что символ был приколот внутри, как раньше у Джека. — Не завидуй, Билли, — ухмыльнулся Джек. — Во всех смыслах. Я давно говорил тебе... — Мои предки отличаются долгожительством и отменным здоровьем, а также предусмотрительностью, — в речи Билли вдруг прорезался отчетливый акцент, — и если не бабуля, то отец точно смог дожить до сегодняшнего дня. Поэтому я не имею права... Джек зевнул и легко поклонился, изобразив на лице ироничное почтение. — Мальчики, прекратите свои обычные ссоры, — зазвучал из-под вороха тканей женский голос, Кёртис заметил, что среди других украшений ее наряд отмечен короной с изображением полумесяца. — И давай, Бенджамин, вспомни, что ты командуешь охраной поезда, и доложи обстановку. — Да, достопочтенная, — Джек щелкнул по-парадному каблуками, а после обернулся к Кёртису и не слишком-то тихо добавил: — Наша Иман. Считает себя наместницей своего бога на поезде. Так забавно... На самом деле она единственная из нас, кто не имеет прав на корону. — Мне кажется, — повысила голос та, — мы выяснили всё пять лет назад. И это не разговор для посторонних. Пока мой сын слишком мал, я выступаю от его имени. Надеюсь, в его правах на владение нашей частью мира ты не сомневаешься. Иначе мне придется напомнить, сколь малым влиянием обладал твой отец и как предписывает поступать моя вера с такими, как ты. — Пожалуйста, Иман... — Билли, чье лицо было смутно знакомо Кёртису, умоляюще сложил руки. Джек приблизился к Кёртису, заставив задохнуться от того, как легко и просто было бы сейчас дотянуться до его припухших губ, а после вновь использовать короля как живой щит, обходя этих троих — ужасно, до омерзения неприятных; и самым опасным из них представлялся вовсе не рыжий англичанин и не увешанная золотом и цветными камнями Иман, а почти неподвижный старик, трубка от кислородной маски которого уходила куда-то глубоко в стену. Он изучал Кёртиса водянистыми немигающими глазами, но казалось, будто сдирает кожу, срезает с костей мышцы, вываливает напоказ душу перед теми, кто по рождению считал, что имеет право приказывать Кёртису. Этот взгляд заставил его надежней перехватить приклад и лишний раз проверить, снят ли автомат с предохранителя. — И вошла старшая, и спала с отцом своим в ту ночь; а он не знал, когда она легла и когда встала, — вдруг прошептал Джек, глядя прямо ему в глаза и дергая плечом в сторону Иман. — Ничем не лучше, помнишь? — И это заставляет вернуться к основному вопросу, — отрывисто пролаял Билли. — Почему Уилфорд выбрал тебя, Эверетт? — Меня никто не выбирал. — Я же не спрашиваю, что в тебе нашел наш Джек. Это очевидно. Мятежник МакГрегор четыре года назад остановился, не дойдя до отсека водоснабжения пять вагонов. Браво, Бенджамин, отличная была вылазка. Но в этот раз охрана получила приказ Уилфорда не препятствовать тебе. Твой отец король? Важная персона? Бывший президент Америки? — Автомеханик из Куинси. Мне пришлось идти вперед, но не значит, что я не хотел этого сам. Баба в желтом, шлюха Уилфорда, увела с собой детей. Бунт вспыхнул стихийно. Я считал, что следует еще подождать. Не понимаю, твое очередное величество, почему я напрягаю челюсти вместо того, чтобы засадить тебе пулю в голову, перешагнуть через ваши трупы и не терять времени, пока лично не пересчитаю каждую кость Уилфорда. Но ты хотел знать и теперь знаешь. — Чаю? — вежливо и спокойно отозвался Билл. — Мы все здесь жалкие огрызки старого мира, живущие каждый своей надеждой. Давай, Кёртис Эверетт, просто поговорим. Иман приглашающе кивнула, а Джек сделал едва уловимый жест, и один из его солдат притащил из угла стул. — Я сыт! — Похвальная экономность. — Кое-что вышло из-под контроля, Билли, — проговорил Джек, усаживаясь на свое место, и как специально поерзал, скривился и широко улыбнулся, глядя прямо на Кёртиса. — Мы потеряли гораздо больше пассажиров, чем рассчитывали. Воспоминания о прошедшей ночи, а особенно утре, были вовсе некстати. И, наверное, все самые безумные и сокровенные мысли мелькнули на лице Кёртиса, потому что Иман прикрыла махровые черные ресницы, а Билл закатил глаза. — Вы... Вы планировали потери? — Безусловно. Каждый раз. Ресурсы ограничены и восполняются с предсказуемой скоростью, поэтому следует перераспределять их так, чтобы всегда хватало всем. Когда «Сноупирсер» отправился в путь, он был всего лишь круизным поездом, впервые идущим вокруг света. Слышал о Титанике? Что-то вроде этого. Почти каждый, кто оказался в пассажирских вагонах, был гостем первого рейса, а в центральных селился персонал. Милейший и, как я понимаю, ныне покойный Сайлас Бенджамин без приглашения взобрался на борт после катастрофы, но мы признали его право быть среди нас. В отличие от сына, он обладал пастью бультерьера и разумом истинного правителя, хотя от его государства осталось одно название. Если бы не непрошенные «зайцы» в хвосте, мы бы без проблем продержались еще лет пятьдесят. Мы имеем понятие о чести, достоинстве и контроле над рождаемостью. В отличие от... Кёртис не намеревался больше слушать. Четверо солдат повисли на его плечах и зафиксировали руки, еще один сильно ударил прикладом по ногам, и Кёртис рухнул на колени перед столом королей, глухо рыча и напрягая шею, чтобы ценой собственных позвонков не склонить голову, не покориться, не признать чужую власть. — Браво, браво, — легко зааплодировала Иман. — Этот дикарь и вправду настоящий воин. Билл похлопал себя по карманам и швырнул на пол перед стреноженным Кёртисом знакомый железный футляр, а Джек кивнул отряду, и хватка на его плечах ослабла. Первым делом Кёртис двинул освободившимся локтем в пах одному из солдат. В его голове никак не могли сложиться все куски головоломки. Будь рядом Гиллиам, он бы точно нашел слова успокоения, смог поддержать или объяснить, что все это значит. Но Кёртис был один, совсем один, ведомый вперед лишь ослепляющей ненавистью и данным обещанием. Он до боли прикусил щеку изнутри, наполняя рот собственной кровью, чтобы смыть даже остатки памятной сладости, потому что, блядь, это отвлекало. И потому что серые глаза короля Бенджамина смотрели на него презрительно, так же равнодушно, как черные, обведенные жирными линиями, Иман. Он почти сплющил железный капсюль, вынимая из него очередной красный клочок бумаги с четкими буквами. Такие же записки привели его сюда, безошибочно подсказывая, что ждет за самыми важными дверями. Указали на инженера, а после — на отсек водоснабжения, предупредили о наличии огнестрельного оружия. Сейчас на бумажке значилось два слова: «Личная гвардия». Он задумчиво взъерошил короткий ежик волос. Все в комнате следили за ним неотрывно, словно сейчас у Кёртиса Эверетта вырастут крылья, вокруг головы засветится золотистый нимб, и он пробьет крышу, взлетит и одарит мир долгожданным теплом. — Эм-м-м... — только и смог сказать он. — Не отличается сообразительностью, да? — хмыкнула Иман, обращаясь к Джеку. — О, дорогая, у него масса других достоинств, оценить которые в полной мере тебе не удастся, — парировал тот. — Кёртис, послушай, это не наши послания. Мы только могли перехватывать их и передавать дальше, ожидая, к чему они приведут. — К смерти семидесяти четырех процентов моих людей, — глухо сказал Кёртис. — Мейсон заранее знала точную цифру. Ублюдки. Ебаные кукловоды. — Не мы дергали тебя за ниточки, — развел руками Билл. — Я вновь задам тебе тот же вопрос: почему Уилфорд выбрал тебя? — Блядь, иди и спроси его сам! — Кёртис прицелился, чтобы ударить ногой по столу, и вскинул оружие. — Не-не, Райс, погоди, — быстро сказал Джек командиру отряда. — Давай поглядим, чем кончится. Сейчас наш Билли признается, что в чем-то несовершенен. — У нас нет доступа к двигателю, — со вздохом ответил Билл. — Никто из нас никогда не видел Уилфорда и не говорил с ним. Приказы министру Мейсон передает секретарь, та самая, в желтом, и появляется она всегда с отрядом вооруженной охраны. — Тогда почему все так уверены, что он вообще существует? Потому что так учит картонная красотка в вашей школе? — Первые три года я и вовсе думал, что это какой-то социальный эксперимент. Вроде тех, что проводят в Стэнфорде или Гарварде. Модель Апокалипсиса, и мы — недобровольные участники, согласившиеся лишь на кругосветную поездку. Но потом случился бунт Семерых, все видели, как они замерзли насмерть, едва сумев выйти наружу. После самые сознательные из нас взяли на себя ответственность за жизнь внутри поезда. — Пожрал бы ты человечину и попил собственную мочу — гораздо быстрее понял бы, что все серьезно, — Кёртис со злорадным удовольствием увидел, как зажимают рот ладонями Билл и Иман. — Каждый из вас не дотягивает до старика Гиллиама, хотя его оставшиеся рука и нога не были так идеально чисты, как ваши. Вдруг тот, кого он считал полумертвым, а в лучшем случае спящим в кресле, издал под пластиком тихий ехидный и хихикающий звук, от которого Кёртиса продрало морозом от самой макушки до пяток. Мало кому удавалось настолько испугать его за долгие годы.