***
– Это как... шить одеяло из лоскутков. Перебираешь кусочки, пытаешься подобрать те, что подходят друг к другу, но не всегда получается. Клэр отпила из чашки чай и с лёгким стуком опустила её на стол. Солнце заглядывало в окно, касаясь синего платья на её плечах, и в его свете её тёмные волосы чуть отливали рыжим. Она то и дело смущённо опускала глаза, потому что Сергей всё не отводил от неё взгляда – словно боялся, что она перестанет дышать, если он не будет смотреть, – и в глазах его было столько нежности, что от этого у неё щемило сердце. – Я помню... разное. Такое, чего не могло быть одновременно. Как станция взорвалась, и как аварии не случилось. Как... ты был на моих похоронах, а я – на твоих. – Её голос дрогнул, и она прерывисто выдохнула, когда Сергей положил свою руку поверх её. – А перед тем, как я оказалась здесь... – Она помедлила, трогательно нахмурив брови и изо всех сил пытаясь вспомнить. – Был взрыв. И, кажется, это я... сделала. – Что? – Взорвала. – Клэр подняла глаза на Сергея. – Я чувствую, что сделала что-то страшное. – Если и так, то только из-за меня, – с горькой убеждённостью проговорил он. – Почему? – Я научил тебя... взрывать. Они долго молчали, погружённые в своё горе, свою вину – одну на двоих, как и всё, что у них было. – Там... была я. – Где? – В огне. Другая... я. Там что-то... произошло. А потом я оказалась здесь. – То есть ты... умерла? – сдавленно спросил Сергей. Клэр помедлила и покачала головой. – Нет... кажется, нет. Я должна была умереть, но та... другая я... она что-то сделала, и я попала сюда. – Ты её видела? – Нет. Только чувствовала. – А куда... сюда? – Ну, в этот... мир? – Клэр неуверенно и чуточку виновато улыбнулась. – Я не знаю, как это объяснить, честно-честно. – Говоришь, как Оленька, – улыбнулся в ответ Сергей, и оба они тихонько рассмеялись. Солнечные зайчики прыгали по тусклым стеклянным дверцам буфета, обегали ободки чашки и ныряли в горячий чай. – Солнышко в чашке, – улыбнулась Клэр. – Помнишь? – Помню, – тихо ответил Сергей. Бережно убрал упавшую на её бледное лицо тёмную прядь. Она тогда болела, не могла гулять, и он придумал для неё игру. Поймать солнышко в чашку чая. Выпить до дна каждое мгновение вместе, несмотря на всё горе и всю боль. – Думаешь, они правда есть? Другие... миры? – неуверенно спросила Клэр. – Учёные говорят, что такое возможно, – чуть пожал плечами Сергей. – Что каждое наше решение порождает новую реальность, которая, в конечном счёте, может оказаться совсем не похожей на эту. – И ты... веришь? – Верю. Потому, что уже начал верить, что та история с перемещениями во времени была правдой. И потому, что ты здесь, со мной. Клэр улыбнулась и придвинулась ближе, обхватив его руку, припав к его плечу. – Наверное, этот мир был неправильным оттого, что я умерла, и ты был один. А тот мир, откуда пришла я, был неправильным оттого, что умер ты, и я осталась одна. Теперь... правильно. Она горестно, вопреки собственным словам, вздохнула, спрятав лицо на его плече. – Ты не виновата, – тихо проговорил Сергей, гладя её руку. – Что бы ни случилось... там, ты не виновата. – Ты ведь продолжаешь винить себя, даже когда тебе говорят то же самое, – с мягкой укоризной возразила Клэр. – А ты ведь... не делал страшного. Наоборот, сделал всё, что только мог. – Нет... нет, – покачал головой Сергей. – Я должен был... не знаю... – Даже если бы ты поверил в ту историю про аварию, никто бы не остановил работу целого блока по одному твоему слову. Ты же... понимаешь. – Да... конечно. Особенно после того, как мы полгода донимали начальство просьбами обратить внимание на то, что станция работает с нарушением техники безопасности, – с горечью проговорил Сергей. – Но я мог сказать, что есть угроза диверсии. Что были ещё... сообщники, которых нужно найти. – Тогда, наверное, велели бы усилить охрану. Серёжа, милый, ты правда сделал всё, что мог! Он закусил губу и отвернулся. – Столько людей погибло... родители умерли. – Они умерли из-за аварии, а не из-за тебя. Сергей молчал и тяжело дышал, глядя куда-то в сторону. Потом резко поднялся из-за стола, отпустив её руку, и заходил туда-обратно. – Ну а что... теперь? – с болью в голосе проговорил он, остановившись и опершись рукой на старый исцарапанный холодильник. – Как мы будем жить? – Андрей обещал помочь мне с документами. – Клэр поднялась из-за стола, подошла к Сергею и ласково коснулась его плеча. – Мы сможем пожениться. – И ты этого хочешь? – Он обернулся и взглянул на неё потемневшими глазами. – Конечно, хочу, – растерянно отозвалась Клэр. – А ты больше... нет? – Ты слышала. Я пять лет в тюрьме сидел. – И что? Мы ведь все знаем, что приговор был несправедливым. А я устроила взрыв, и от этого погибло много людей. Ты поэтому больше не хочешь, чтобы я была твоей женой? – Нет! – Сергей быстро повернулся к ней, едва заслышав обиду и боль в её голосе. – Конечно, нет. – Он помедлил, опустив глаза. – Всё так... запуталось. – Разве? Помнишь, ты сказал мне: «Если хочешь быть со мной – просто будь». – Сергей поднял голову, и Клэр взглянула ему в глаза. – Неужели ты правда веришь, что это может быть иначе? Как-то... по-другому. Чтобы мы могли остаться вместе, но не остались. Я ведь... пришла. Можешь не жениться на мне, только не прогоняй, пожалуйста. В глазах её заблестели слёзы, и Сергей обнял её за плечи, прижал к груди, закрывая ото всей боли и зла, словно птица – тёплыми синими крыльями. – Ну что ты, родная... Я так ждал тебя... Так... верил. Даже зная, что невозможно.***
Зимнее солнце ласково касалось её тела: когда-то она боялась этого, думая, что оно обнажит всю её некрасоту. Теперь – нет. Её путь был таким долгим, таким мучительным, и она так долго старалась быть сильной, чувствуя себя совсем усталой, разбитой, больной, раненой, калечной, теперь она хотела быть слабой, струиться в его руках, как вода в тихой лесной реке, сладостно замирать под каждым прикосновением, его руки вокруг её тела, его дыхание касается её спины, губы касаются её шрамов, в груди так горячо, и сердце такое живое, словно и в самом деле обернулось птицей, что вот-вот вырвется из её груди и поднимется в высокое синее небо. Покружится – и опустится на его плечо. – Так странно, что их теперь две. На ладони Сергея лежала раскинувшая крылья синяя птица. Другая лежала на часто вздымавшейся груди Клэр. – Зато представь: в каждом мире есть своя. Целая стая синих птиц! Она засмеялась, ласково прижимаясь к его плечу.***
Клэр с любопытством разглядывала тихие и не такие уж хмурые в свете зимнего солнца комнаты, пока Сергей собирал сумку с вещами. Иногда она ловила отблески сомнения в его глазах и тогда повторяла, как будто бы между прочим, что Андрей и Наташа, конечно, будут очень-очень рады его приезду: они ведь всё время о нём вспоминали. Сергей вздыхал и говорил, что он очень обидел Наташу, когда они виделись последний раз. И ещё – что ему очень хочется увидеть и её, и Оленьку, по которой он так соскучился за эти несколько дней. Оленька первой кинулась ему на шею: как сказала чуть позже Наташа, она ждала в прихожей целый час, уверенная, что они вот-вот приедут. Наташа тоже обняла его, всем своим видом показывая, что все прошлые обиды забыты. Да и не было никаких обид – только то, чего они не смогли сказать друг другу. Маленький Димка очень серьёзно отнёсся к знакомству с лучшим другом родителей, о котором те непрестанно вспоминали, сколько он себя помнил. Пожав Сергею руку и представившись Дмитрием Андреевичем, он прибавил, что «можно просто Дима». Сергей сказал, что «можно просто Сергей», и Димка, важно кивнув, пригласил всех к столу. Когда он степенно прошествовал на кухню, Наташа не удержалась и рассмеялась, уткнувшись в плечо Андрея. Всё время после ужина Димка не отходил от Клэр, совершенно «отбив» её у Сергея: известие о том, что она теперь может говорить, привело его в такой восторг, что он целых пять минут просто прыгал вокруг неё маленьким зайчиком. Потом усадил в кресло и стал расспрашивать, что же она думает обо всём, что он рассказывал ей раньше. – Хочешь, я попрошу папу подыскать ей доктора? Вдруг что-то... изменилось? Сергей непонимающе взглянул на Наташу. Они сидели на диване, наблюдая за Димкой и Клэр. – Какого доктора? И что... изменилось? Наташа вздохнула и взглянула на него. – Я имею в виду... Вдруг теперь Клэр сможет родить ребёнка? Сергей долго молчал, и Наташа, видя, какой тяжёлый у него стал взгляд, почувствовала себя виноватой: она, конечно, хотела только ободрить его, но, наверное, не нужно было этого говорить. Он ведь потерял дочь, а у неё есть сын и... – Думаешь, это честно? – глухо спросил Сергей. – Что... честно? – едва слышно отозвалась Наташа. – Привести ребёнка в такой... мир. – Сергей поднял на неё потемневшие глаза. – Разве ты не видишь, что творится вокруг? Знаю, что видишь. Как же можно желать своему ребёнку такую муку? Андрей рассказывал, как вы продукты по карточкам получали... Как будто у нас снова война. – У нас с Андрюшей будет ребёнок, – тихо проговорила Наташа, сложив руки на коленях и опустив на них взгляд. – Я вчера узнала. – Наташа... Прости, пожалуйста, я совсем не это... – Я понимаю. – Наташа мягко сжала его руку. Она бы не смогла обидеться на него, даже если бы захотела – такие несчастные и виноватые у него были глаза. – И про... мир понимаю тоже. Знаю, что здесь бывает плохо, больно и страшно. Знаю, что иногда кажется, будто лучше было бы вовсе не рождаться. – Неужели тебе... – Сергей не договорил, не понимая толком, что он хотел сказать. Только облизнул пересохшие вдруг губы, почти неверяще глядя на Наташу. – Мне тоже бывает тяжело, – просто призналась она. И прибавила, печально улыбнувшись одними уголками губ: – Не веришь? – Верю. – Мне почему-то кажется, что, каким бы холодным и страшным ни был мир вокруг, он всё-таки становится чуточку теплее и светлее, когда мы по-настоящему любим кого-то, – тихо проговорила Наташа, глядя ему в глаза. – Это... то, что всему придаёт смысл. – Любовь? – Да. Золотой огонь, над которым не властна тьма. – Знаешь, я тут подумал... – Андрей присел на широкий мягкий подлокотник дивана рядом с Наташей. – Те ребята ведь были из две тысячи тринадцатого? В одно мгновение на лицо Сергея набежала тень, и он отвернулся, безотчётно сжав руки в кулаки. – Я только хотел сказать, – примирительно прибавил Андрей, – что, значит, конца света в девяносто девятом не будет. – И в две тысячи двенадцатом, кстати, тоже, – ласково улыбнулась Наташа и погладила плечо Сергея. – При чём здесь это? – глухо бросил он в сторону. – При том, что, раз не будет конца – значит, будет... – Что? – Жизнь. Сергей взглянул на Наташу долгим тяжёлым взглядом, но так ничего и не сказал, хотя она и без того прекрасно поняла, о чём он думает. Не для него. Для него не могло быть жизни – только вина. Та, которую он непременно должен искупить. – Для меня это значит только то, что я тоже могу... вернуться. Туда, в прошлое. – Сергей проговорил это с видимым трудом, потому что он привык только думать об этих немыслимых вещах, но не говорить о них. – Вернуться и всё исправить. – Почему ты думаешь, что у тебя получится? – тихо спросил Андрей. Сергей вскинул на него глаза и зло бросил: – У них же получилось! На минуту в комнате воцарилась тишина: Димка прервал свои расспросы, а Клэр взглянула поверх его головы на Сергея. В глазах её заплескалась болезненная тоска. – Тот инженер... Антонов, он говорил, что они хотели предотвратить аварию. Если это правда, значит, всё-таки не получилось. – Андрей старался говорить спокойно, но и в его голос закрадывалась дрожь всякий раз, когда речь заходила о том, что случилось в ту страшную ночь. – Если это правда, значит, я им помешал, – жёстко проговорил Сергей, глядя в пол. – Значит, ещё больше виноват. – Ты не мог знать. – Не мог. Но должен был. Наташа прерывисто выдохнула и поднялась с дивана, не глядя на Сергея. Вымученно улыбнулась Клэр и присела на мягкий подлокотник её кресла. – А я предупреждал, что в два счёта вас достану своим нытьём, – с деланным равнодушием бросил Сергей, глядя в сторону. Зимнее солнце весело светило за окном, золотя высокое синее небо, но он этого не замечал, и ему казалось, что этот день такой же пасмурный, как и все до того. – Мы с Наташей договорились, что больше не будем пытаться тебя... переубедить, – осторожно подбирая слова, проговорил Андрей, – но нам так хочется тебе помочь, что мы никак не можем остановиться. Умом понимаю, что против твоей воли у нас ничего не получится, а всё кажется, что вот сейчас скажу что-то единственно правильное, и ты наконец всё-всё поймёшь. – Спасибо... только не нужно этого. Я про себя давно уже всё понял, – с горечью проронил Сергей. Какое-то время Андрей просто молча смотрел на него, и Сергей всё ниже опускал голову, чувствуя на себе не только его взгляд, но и Наташин, и Клэр. Они все словно ждали от него чего-то такого, чего он никак не мог им дать, и осознавать это было очень больно и тяжело, и хотелось поскорее наказать себя – по всей строгости, потому что заслужил. Сердце ныло от одной мысли, что он мог так искренне наслаждаться близостью с Клэр: и не только ночью, когда думал, что это лишь сон – хоть какое-то оправдание! – но и днём, уже зная, что это по-настоящему. Он ведь виноват, он так... – Я отвечу. Вздрогнув, Сергей бросил короткий взгляд на Андрея, поднявшегося с подлокотника, и только тогда услышал телефонный звонок. Андрей вышел в прихожую, прикрыв за собой дверь, но уже через несколько мгновений в неё тихонько проскользнула Оля, всё это время занимавшаяся на кухне яблочным пирогом. Приветливо улыбнувшись Сергею, она нерешительно присела на краешек дивана. – Как твоя мама? – усилием воли пытаясь заставить себя думать о чём-то другом, спросил Сергей. – Гораздо лучше! – Улыбка Оли стала ещё теплее. Она придвинулась чуть ближе и тихо прибавила: – Это всё благодаря тебе! Спасибо... Она хотела сказать что-то ещё о том, как она благодарна ему за помощь, но промолчала, уловив знакомый болезненный блеск в его потемневших глазах. Она не очень хорошо понимала, почему всё так, но чувствовала, что всякое выражение даже самой искренней благодарности будто бы заставляет его ощущать всю глубину и необъятность той вины, которую ему не под силу было искупить. – Знаешь, мама мне рассказала про отца. Настоящего, – тихо проговорила Оля потянув вниз рукав тёплой вязаной кофточки, из-под которого были видны почерневшие синяки на тонких запястьях. – Представляешь, его Сергей звали! – прибавила она с улыбкой. – Так что я на самом деле Ольга Сергеевна. Сергей улыбнулся – чуть вымученно, потому что не мог не думать о той «Ольге Сергеевне», что была его дочерью, не мог не думать об имени, написанном на холодном мёртвом камне, но не хотел расстраивать эту, живую и тёплую, глядевшую на него с такой искренней благодарностью, словно это он когда-то подарил ей жизнь. – Он был лётчиком-испытателем. Погиб за неделю до их с мамой свадьбы. – Голос Оли дрогнул, и тонкие пальцы смяли подол платья. – Мама показала мне фотографию. Я правда на него похожа. – А твой... в смысле, Всеволод? – Они давно были знакомы. Не близко, но он за мамой ухаживал, пока не узнал про свадьбу. Потом... поддерживал её. Он знал про ребёнка... то есть про меня. Обещал, что будет любить меня, как родную. Он и правда любил... – Оля тяжело вздохнула и печально пожала плечами. – Мне так казалось. – Ты ведь рассказывала про него. Не только плохое, но и хорошее. – Сергей мягко взял её руку. – Как вы в лесу гуляли, и он учил тебя различать птиц по голосам. Как катал на санках и учил на коньках стоять. Как рассказывал разное... интересное. – В уголках её губ затеплилась грустная улыбка, с какой обычно вспоминают о том светлом и радостном, что навсегда осталось в прошлом. – Думаю, он правда вас любил. Тебя и твою маму. – А потом что же? Разлюбил? Да так, что руку стал поднимать. – В голосе Оли явственно послышалась болезненная горечь. – Ты слышал, что он про нас говорил... и как. – Это уже не тот человек, который возил тебя в парк кормить белочек, – мягко проговорил Сергей. – Ему было трудно, и он сдался. Решил разрушить, уничтожить себя – и у него получилось. Это его решение, понимаешь? Только вы с мамой не должны от этого страдать. Какое-то время Оля молчала, доверчиво сжимая его руку. Потом нерешительно спросила: – Он сдался потому, что мы с мамой его не поддержали? – А разве вы не пытались? – Пытались, конечно. Может, недостаточно? – Думаю, вы сделали всё, что смогли. Остальное – только его выбор. Помедлив ещё немного, Оля наконец облегчённо вздохнула. Взглянула на него с благодарностью в прояснившихся серых глазах, и в их долгом взгляде Сергей прочитал вдруг, что думает она сейчас не только о своём не-отце, но и о нём самом. Разве он не сдался оттого, что ему было трудно? Разве не решил разрушить, уничтожить самого себя? И разве те, кто так старался его поддержать, не сделали для этого всё, что только могли? Разве не оказались они бессильны? – Барышни и господа! А кто хочет на каток? Поглощённый мучительными, похожими на вязкое болото мыслями, Сергей даже не заметил, что договоривший по телефону Андрей вернулся в комнату. Димка с радостным вскриком бросился к отцу, обнял его, потом вернулся к матери и бросился ей на шею. – Конёчки, конёчки! – восторженно повторял он, подпрыгивая на месте от нетерпения. А потом, посчитав нужным объяснить причину своего восторга Клэр, воодушевлённо сообщил: – У меня новые конёчки! – А мои коньки... там, – неопределённо взмахнула рукой Оля, не зная, правильно ли теперь говорить «у Сергея», раз он тоже живёт здесь. – А мои... – начал было Сергей, даже не допускавший мысли, что он может позволить себя участвовать в чём-то, хотя бы отдалённо напоминающем «общее веселье», но его мягко перебил Андрей. – А твои коньки лежат у нас в кладовой. И коньки Клэр, кстати, тоже. Клэр, которая молчала почти всё это время, погружённая в себя, в свои, такие странные и непривычные, мысли, воспоминания, чувства, улыбнулась, поднялась с кресла и пересела на диван, рядом с Сергеем. – Давай сходим? Мне очень хочется. Ей всегда было так трудно просить, трудно признаваться в своих – даже самых маленьких – желаниях, и она говорила так робко, нерешительно, стесняясь, почти стыдясь, даже зная, что не осудят, виновато улыбалась, словно боясь, что нарушила этим чей-то покой. И её глазами в эти мгновения смотрела на мир маленькая одинокая девочка, у которой не было ничего своего, и которая точно знала, что никому на свете нет дела до того, проснётся ли она завтра. Он никогда бы не смог сказать ей «нет».***
Замёрзший пруд был с трёх сторон окружён укутанной снегом рощицей, из которой доносились звонкие голоса синиц. Лёд был не слишком гладким, зато никого, кроме них, здесь не было – в отличие от прочих катков, заполненных людьми в эти последние перед Новым годом выходные. Димка радостно и звонко, словно ещё одна маленькая синичка, смеялся, повиснув на родителях, пытавшихся объяснить ему, как правильно стоять на коньках. Оленька медленно и осторожно скользила по самому краю, и с губ её не сходила задумчивая и немного печальная улыбка: она, должно быть, вспоминала те далёкие дни, когда каталась вместе с мамой и папой. И, может быть, тосковала по своему настоящему отцу, которого знала только по фотографиям. Это Сергей понимал очень хорошо. – Такое чувство, что у меня не две ноги, а пять, и я совершенно разучилась с ними управляться, – тяжело вздохнула Клэр, выбираясь из сугроба. Сергей, честно пытавшийся удержать её от падения, лежал рядом. – Ну что ты... Ты просто давно не каталась. А так у тебя хорошо получается! – заверил он. – Ага, – сказала Клэр и осторожно выпрямилась. Отряхнула пальто от снега и посмотрела куда-то вдаль. – Я же должна уметь! – чуточку сердясь на саму себя, прибавила она наконец. Оттолкнулась… и плавно заскользила по льду. Сначала обычной «ёлочкой», а потом сделала красивую дугу, развернулась через «тройку» и сделала несколько подсечек назад, сходу набрав скорость. Не вынеся такого восхищения, Димка выпустил надёжные родительские руки и сел на лёд. – Я же говорил, что у тебя получается! – Казавшийся не менее восхищённым Сергей быстро выбрался из сугроба. Заглядевшись на Клэр, он зацепился зубцами и едва не упал, но всё же удержал равновесие. – Ага! – радостно отозвалась Клэр, продолжая скользить назад. – Только я не знаю, как остановиться. Ох... Зубцы конька зацепились за маленький ледяной бугорок, и она едва устояла на ногах. Сергей осторожно приблизился и громко позвал её: – Клэр! Иди ко мне, я тебя поймаю! Ей пришлось развернуться через правое плечо – иначе ничего бы не получилось, – и на мгновение у неё так сильно закружилась голова, что она перестала понимать, где белый лёд, где залитое солнцем синее небо, и всё вдруг исчезло, и вокруг была только тьма, полная сгоревших опрокинутых звёзд, и она падала, падала, падала в эту чёрную бездну, и она знала, что это никогда не закончится. – Поймал! Она едва дышала, чувствуя его руки вокруг своего тела – словно тёплые птичьи крылья. Открыла глаза – и упала в родную мягкую синь. – Испугалась, маленькая? Сергей ласково убрал выбившуюся из-под её мягкой шапочки тёмную прядь. Клэр медленно выдохнула, чувствуя тепло его руки на своей холодной щеке. – Мне вдруг показалось... – дрогнувшим голосом начала она. Потом замолчала, зажмурилась и покачала головой. – Неважно... неважно. Я здесь, здесь, здесь... Она обняла его – крепко-крепко, словно и сейчас стояла на краю страшной чёрной пропасти, – прижалась к его груди и облегчённо вздохнула, чувствуя, как он обнимает её в ответ. Рядом. Они рядом – и только это было теперь единственно важным. – Да быть такого не может! Как же такое... – Александр Николаевич, ну сами посмотрите! Клэр обернулась, едва заслышав знакомый голос. У самой кромки льда стоял рядом с улыбающимся Андреем генерал-майор Соколовский – тот самый, который насмерть стоял за Сергея во время следствия и смог уберечь его от казни. Сергей говорил ей об этом утром, и она тогда всего за одно краткое мгновение вспомнила его тёплые карие глаза и красивую серебристую проседь в тёмных волосах. Вспомнила, как ласково он её обнимал и как называл «доченькой». Она тогда была младше его всего на семнадцать лет, и всё-таки он правда был ей совсем как отец. Настоящий, какого у неё никогда-никогда не было. – Клэр... – На его по-прежнему красивом лице разом отразилось так много: изумление, радостное неверие, невыразимое облегчение, как когда из раны вынимают ядовитый шип, и то непередаваемое никакими словами чувство, что поднимается в груди, когда видишь вдруг человека, которого больше уже не чаял увидеть. Родного, близкого, любимого, потерянного так рано и так безвозвратно. – Клэр! Он бросился к ней прямо по сугробам, проваливаясь в снег почти по колено. Не останавливаясь и не отрывая от неё глаз, выскочил на лёд. Упал бы, если бы Сергей и Клэр не подхватили его под руки – но едва ли заметил бы это. – Клэр, девочка, как же это... – растерянно повторял Александр, тяжело дыша и неверяще глядя на неё. Он не сразу решился прикоснуться к ней, словно боясь, что от этого она может растаять, исчезнуть – уже навсегда. Лишь осторожно взяв её руку и ощутив её живое тепло, он ласково, совсем как прежде, обнял её. – Как ты... – Не знаю, – тихонько выдохнула ему в плечо Клэр. Ей было тепло и уютно в его руках, и упоительное чувство дома захлестнуло её с новой силой, и она отчего-то была теперь совершенно уверена в том, что больше не будет падать в ту страшную чёрную бездну, полную мёртвых, сгоревших звёзд. – Я просто здесь. – Здесь, – тоже очень тихо повторил Александр. – Здесь. Сергей стоял в двух шагах от них и смотрел на лёд – так пристально, словно мог видеть под ним спящую чёрную воду, холодную землю, густую тьму в глубине. С его губ срывались белые облачка пара, а он всё думал о том, как злился на Александра, когда тот защищал его на суде. Он не мог, он отказывался понять, как Александр может продолжать считать его своим другом, как может говорить, что он всё сделал правильно, исполнил свой долг, не заслужил за это смерти. Он тогда очень хотел умереть и не просил о смертной казни только из-за родителей, но какая-то часть его, которую он старательно отвергал рассудком, надеялась, что его всё-таки приговорят к расстрелу. Он сердился на Александра за то, что тот пытался этому помешать, и ненавидел себя за то, что позволял себе думать об этом. – Серёжа... Сколько же мы не виделись? Поднять на Александра глаза у Сергея получилось только от неожиданности: так странно ему было то, что он к нему обратился. Обратился так, словно ничего не случилось, и «не виделись» они вовсе не потому, что Сергей был в тюрьме, а после старательно избегал встреч с теми, кто по какой-то непостижимой для него причине продолжал считать его своим другом. Вот и Александр – сильный, добрый Александр, на всё готовый ради дорогих людей и своего долга, – смотрел на него так, словно очень рад этой встрече и очень долго её ждал. Убрать это «словно» у Сергея не получалось. Получалось только поверить, что Александр правда счастлив видеть Клэр. – Я... не помню, – невнятно пробормотал Сергей, отводя глаза и пряча руки в карманы пальто. Он помнил, как Александр навещал его в тюрьме, но почему-то не получалось вспомнить, сколько времени прошло с тех пор. Словно появление – возвращение – Клэр стёрло саму определённость понятия «время», разрушив границы между прошлым, настоящим и будущим. Он только теперь почему-то подумал, что она ведь по-прежнему выглядит так же, как в свои двадцать девять, а ему уже исполнилось тридцать шесть. Она раньше любила порой напоминать ему в шутку, что старше его на целых два с половиной месяца. Всё перевернулось. – Вы... где теперь? – всё ещё чуть дрожавшим от радости голосом спросил Александр. Он держал Клэр за руку, словно боясь, что она может исчезнуть, а она улыбалась робко и светло, благодарно глядя на него. – У нас, – весело отозвался Андрей, подходя ближе вместе с Наташей и радостно висевшим на их руках Димкой. Оля тоже нерешительно приблизился, остановившись за плечом Наташи. – Будем вместе Новый год встречать! – У нас хлопушки, фонтанчик и звёздочка! – не выдержав, воодушевлённо сообщил Димка. – Она светится совсем как настоящая! Александр засмеялся и ласково потрепал его по голове. Димка любил рассказывать, что, когда вырастет, станет офицером, «как папа и дядя Саша». – Можно к вам в гости напроситься? Я бы зашёл как-нибудь на днях. – Александр снова взглянул на Клэр и мягко пожал её руку. – Мы ведь всегда вам рады, – улыбнулась Наташа. – И на Новый год хотели вас пригласить. – Придёте? – улыбнулся Андрей. – Приду, – засмеялся Александр. – И... вот что, раз уж так вышло... Я за «Птичьим молоком» – и сразу к вам! – Он взглянул на Сергея, продолжавшего переминаться с ноги на ногу чуть в стороне. – Ты как, не против? – мягко спросил он. Встрепенувшись, Сергей поднял на него глаза. Прерывисто выдохнул и проговорил почти виновато: – Я правда очень рад вас видеть. Я просто разучился это показывать. Так мало радовало его в эти страшные шесть лет... почти семь. Только родные, мёртвые лица приходивших к нему во мраке ночи любимых людей.***
Замёрзший ручей вился ледяной тропинкой между заснеженными деревьями, устало склонившими тяжёлые ветви к пушистым сугробам. От первого пруда он привёл их ко второму, со всех сторон окружённому похожей на лес густой рощей. Клонившееся к закату солнце ласково расцвечивало ранний вечер теми золотисто-розовыми красками, что рождаются лишь в ясный зимний день, подёргивая прозрачной дымкой белый снег и высокое синее небо. Умиротворённый покой разливался в воздухе голосами птиц, и в груди становилось сладко и тяжело от того, какая эта была красота, и ещё от мысли, что, когда всё это скроется в темноте, ты уже вернёшься домой. Туда, где тебя ждут, где тебе рады, и жёлтый свет ламп такой уютный и тёплый, и ласково шуршит на плите закипающий чайник, и вечер заглядывает в щёлочку между занавесками, а снег падает пушистыми хлопьями с высокого тёмного неба. Выехав на середину пруда, Клэр подняла глаза, устремила их к синему, розовому и золотому небу, словно хотела напиться его живительной красотой. Скользнула взглядом по золотисто-розовым верхушкам деревьев, обступивших замёрзший пруд. Голоса птиц отдавались чем-то томительно-сладостным у неё в груди, и она вспоминала лесную поляну, которую со всех сторон обступили заснеженные тёплым майским цветом деревья, и музыку, лившуюся невесомым золотым дождём. Нежный, снежный вальс, впервые подаривший ей крылья. Он всё ещё звучал у неё внутри. Всегда будет. – Всё не могу поверить, что ты правда... пришла. Сергей смотрел на неё, как на первый подснежник, первую птицу, прилетевшую с вестью о приходе весны, первый луч солнца, коснувшийся льда и растопивший его мертвенный холод. – Я... прилетела, – тихонько рассмеялась Клэр. Легко оттолкнулась и повернулась вокруг себя. – Синей птицей! Пелерина на её синем пальто взметнулась в воздух, словно птичьи крылья. Сергей поймал её, но она всё равно упала в тёплое синее небо – родные, полные невыразимой нежности глаза. Просто опустилась на его плечо. – Я очень тебя люблю, Серёжа, – тихо проговорила Клэр, коснувшись его лица. – Я не могла этого сказать вчера, хотя верила, что ты и так это знаешь. Это ведь не может быть никак иначе. Только не... это. – Я знаю. Он смотрел в тихую лесную реку её глаз, полнившихся невыразимым, несказанным, всем тем, для чего он не знал нужных слов, тем, что он чувствовал всем своим существом, когда она была рядом, чувствовал, когда её не было – совсем нигде, только в холодной чёрной земле, – потому что она была частью его, он был частью её, потому что было что-то – люди называют это «любовью», – что соединило их навсегда, навсегда и на веки вечные, и это не исчезало, не могло исчезнуть, золотой огонь горел во тьме над бездною, и поэтому она смогла его отыскать. Прилетела к нему синей птицей. Тепло её дыхания касалось его лица, когда она начала вдруг тихонько напевать тот самый вальс, что пролился на них золотым дождём в далёкий майский день, раскинувшийся высокой синевой над заснеженным весенним цветом лесом. Он взял её руку, привлёк её к себе – ближе, ближе, ближе, – оттолкнулся, повернулся вместе с ней – теперь только вместе, ведь это не может быть никак иначе, – и золотисто-розовая закатная роща закружилась вокруг них, и вальс зазвучал у них внутри, поднимаясь к высокому синему небу, даря им крылья, увлекая за собой, и не было больше ни времени, ни смерти, и это было как в сказке, тёплой зимней сказке, в которой никто не уходит насовсем, в которой любящие, родные люди находят друг друга во тьме, и золотой огонь освещает непроглядную ночь, и каждый обретает то, без чего нельзя жить и дышать. Веру. Надежду. Любовь. Но любовь из них больше.***
Это было очень странное и щемящее чувство: снова касаться вещей, которые когда-то прежде были твоими – в другой жизни, и в этой – тоже. Мягкая, тёплая синяя кофта: мама Сергея связала её сама. Старенький плюшевый кролик. Прописи, по которым Клэр училась писать. «Зимовье зверей» – та самая книга, которую так любил читать в детстве Сергей. – Правду Андрей сказал: мы теперь точно как в этой сказке, – печально улыбнулся Сергей. – Собрались все вместе... зимовать. Согревать друг друга своим теплом, чтобы не были страшны ни волки, ни вьюги, ни самый лютый мороз. Клэр улыбнулась, гладя потёртую обложку. Открыла маленькую коробочку и тихонько рассмеялась. – О... смотри, их теперь тоже двое! Изящные золотые часики на её левом запястье были в точности такими же, как те, в коробке. Сергей подарил их ей на день рождения – и здесь, и там. – А я очень... изменился? – нерешительно спросил он вдруг. И, видя непонимание в глазах Клэр, прибавил: – Ну, в смысле... постарел? – Тебе всего тридцать шесть! – засмеялась она, шутливо толкнув его плечом. – А тебе по-прежнему двадцать девять, – грустно улыбнулся Сергей. – И что, по-твоему, ты теперь для меня слишком старый? – Ну... Сергей рассеянно коснулся волос на виске, где пробивались среди светлых прядей тонкие серебристые нити. – У Александра тоже седины прибавилось, а он всё такой же красавец, – заметила Клэр. – Ах вот как? – шутливо обиделся Сергей. – Ну а что ты такое придумал? – в тон ему ответила Клэр. Придвинулась ближе и ласково пригладила его волосы. – Тоже мне... старый. Она помолчала немного, думая о том, как же это было просто и удивительно – пить чай за большим, разложенным столом на кухне, смеяться и разговаривать, и чувствовать себя совсем как дома – нет, знать, что это правда твой дом, – что здесь тебя ждали, здесь можно не бояться, можно быть собой, можно говорить даже о том, что никак нельзя объяснить. Александр ушёл поздно, когда Димке уже пора было ложиться спать, и обещал снова зайти завтра и принести ещё «Птичьего молока». Сергей ничего не говорил об этом, но Клэр видела, что ему было стыдно: ведь это не он достал для неё её любимое лакомство. – А о чём вы говорили с Александром? – тихо спросила Клэр, гладя его волосы. Она не слышала их разговора, но видела муку в глазах Сергея, которая сменилась потом каким-то робким, нерешительным облегчением. – Если не секрет. – Когда это у меня были от тебя секреты? – шутливо удивился Сергей. Взял её руку, легко коснулся губами тонких пальцев. – Так... Александр обещал помочь с работой. Спрашивал, как я... ну, существовал всё это время. – Никак не получалось сказать «жил». – Я рассказал ему... всё. С кем я... связался. Слова застревали в горле, словно комки колючей проволоки. За каждым стояла мучительная боль, лишавшая его сна и покоя, не дававшая свободно вздохнуть. Все эти годы он не мог, как прежде, читать, писать, смотреть фильмы, мог только думать, думать, думать, прокручивая внутри себя бесконечную плёнку под названием «Год тысяча девятьсот восемьдесят шестой», где в каждом кадре были обречённость и боль, вина, мука и казавшееся таким бессмысленным раскаяние: ведь он уже не мог ничего исправить. А если и мог... Мысли об этом тоже причиняли боль. Ему всё время было больно. Каждый день, каждый час, каждую минуту. Часы тикали на стене, отсчитывая время, которое он должен был просуществовать, а воздух с трудом входил в лёгкие, похожий на расплавленный свинец. Словно не было этих шести – почти семи – лет, и он всё ещё вдыхал воздух, полный частиц радиоактивного топлива, поднявшегося над разрушенным реактором Чернобыльской АЭС. – Ты ведь не сделал ничего... такого, – тихо, мягко, почти робко проговорила Клэр, сжимая его руку в своих тёплых пальцах. Она не знала, что это «такое», чем оно могло бы быть, знала только, что она сама сделала нечто куда более страшное, жестокое, непоправимое. Она больше не говорила об этом, потому что понимала, что Сергей снова начнёт убеждать её в том, что это только его вина, а она не знала, как его переубедить. Может, это и вовсе было не нужно. У них ведь всё – на двоих. Наверное, даже вина. – Нет, – глухо проронил в ответ Сергей. Вздохнул неглубоко, словно ему было больно дышать. – Но мог бы. Что-то случилось, когда он проронил эти три слова: они будто бы упали и покатились по полу с сухим треском, напоминавшим включившийся счётчик Гейгера. Какая-то страшная чёрная бездна снова раскрылась перед Клэр, и она знала, что это ещё один мир – не этот, другой, который мог бы быть, который где-то есть, где-то, но не здесь, там её Серёжа остался совсем один и делал жестокие вещи, которых не мог себе простить, там он пытался всё исправить, и от этого случилось страшное. Она пока не понимала, что, но это была такая мука, что она не могла этого вынести, она подалась к Сергею, обхватила его руками, прижалась к его груди. Он обнял её в ответ, спрятав лицо у неё на плече. – Знаешь, он уже генерал-лейтенант. Александр. Сергей ничего к этому не прибавил, но Клэр поняла всё и так. Она всегда знала, как дорога была Сергею его служба, как искренне и пылко он стремился исполнить свой долг перед Родиной, перед людьми, которых поклялся защищать; знала, что он никогда не мог и помыслить о том, что однажды всего этого лишится. Хуже того – его, опозоренного, прогонят прочь, навсегда закрыв эту дорогу. Единственную, которую он видел перед собой. Ещё Клэр понимала, что рядом с Андреем и Александром Сергею только больнее: они оба были ему очень дороги, но он не мог ведь не думать о том, что у них было то, что он навсегда потерял. Теперь у него может быть только работа, не служба. И то, если повезёт. Если... помогут. Она знала, как ему невыносимо было чувствовать себя беспомощным. Ненужным, бесполезным, слабым. Она молчала, гладя его волосы, чувствуя, как медленно выравнивается его тяжёлое дыхание. Потом тихо проговорила: – Тогда, раньше... ты мне сказал кое-что, и я сейчас хочу сказать это тебе. – Чуть отстранившись, Клэр обхватила тёплыми ладонями лицо Сергея и заглянула в его потемневшие глаза. – Я бы очень хотела сказать, что всё будет хорошо, но я не знаю, так ли это. Будет по-разному – но я буду рядом. В уголках губ Сергея затеплилась благодарная улыбка.***
Время уже близилось к полуночи, когда они тихонько прошли на кухню и поставили чайник. Они так любили прежде эти ночные чаепития, поначалу казавшиеся Клэр такими странными, а потом ставшие одной из тех вещей, что делали её умиротворённой и счастливой. Как красное золото закатного солнца, разливающееся по притихшим городским улицам. Как шум летнего дождя, когда деревья кажутся зеленее, а воздух напоен удивительной свежестью. Как родное мягкое тепло её Серёжи, обнимавшего её во сне. Как его глаза, его песни, звук его голоса. Как то невыразимое, что поднималось у неё в груди от одной простой мысли: он есть. Он есть – и от этого весь мир становится совсем другим. Наполненным смыслом, счастьем и красотой. Он осторожно вытер салфеткой капельку варенья, притаившуюся в уголке её губ, а потом долго-долго целовал её в тёплой ночной тишине, а снег за окном падал пушистыми белыми хлопьями из тёмной бездны опрокинутого неба.***
– Точно не развалится? – с сомнением спросила Клэр, глядя на раздвинутый диван. Она-то спала всё это время на сложенном, а теперь чуть подогнувшиеся ножки вызывали у неё серьёзные опасения. – Наташа сказала, что нет, – пожал плечами Сергей. – Даже если мы... – Что? – Ну... будем на нём не только спать. Не удержавшись, Клэр засмеялась, пряча смущённую улыбку. Сколько бы страшных, непереносимых вещей ни случилось с ней, она по-прежнему становилась порой застенчивой и робкой. Она не боялась этого, потому что знала, что её Серёжа принимает её всю – от начала и до конца, со всей её болью, шрамами и огромной, невыразимой любовью. Белая простынь взметнулась в полумраке, словно большая птица. Клэр отвернулась к тихой снежной ночи за окном, пока Сергей стелил постель, потому что у неё не получалось не думать о том, что всего через несколько минут она снова будет в его руках, он будет целовать её, а она будет падать, падать, падать в высокое синее небо, беспомощно хватаясь за облака, и это будет счастье, счастье, счастье. – Я хотел спросить... – Она чуть вздрогнула, когда он неслышно подошёл сзади, и его тёплое дыхание коснулось её щеки. – Почему ты не могла говорить? Клэр обернулась. В его глазах отражалась тихая снежная ночь. – Я... не знаю, – дрогнувшим голосом проронила она. – Я словно была мёртвой царевной из той старой сказки, пока ты меня не... разбудил. – Значит, я – твой королевич Елисей? – улыбнулся Сергей. Клэр провела по его щеке кончиками пальцев и согласно кивнула. – Королевич! Она сама потянулась к нему – как и всегда, чуточку робко, – вдыхая это мимолётное мгновение перед поцелуем, когда грудь затапливает сладостное тепло, и дыхание касается лица, и томительная нежность разливается по всему телу. Она раньше не представляла, что каждый взгляд, каждое прикосновение, каждый поцелуй могут быть такими разными – и всегда полными родного мягкого тепла. Она раньше многого не знала. Потом – не помнила. Теперь – вспоминала. – Ты будешь моей женой? Клэр слышала дрожавшую в голосе Сергея нежность и видела – даже в этой снежной темноте – золотистые искорки в его ласковых синих глазах. Он протягивал ей на ладони своё сердце – тоненькое кольцо, где среди золотых листочков притаилась сапфировая росная капля. К ней сразу вернулся тот бесконечно далёкий и немыслимо близкий летний день, когда закатное солнце озаряло скакавших у самого горизонта белых лошадей, раскрашивая их в золотисто-розовый цвет. Сапфир – это значит, что она самая верная и самая чистая. – Я всегда буду твоей женой, – просто ответила Клэр. Она не отводила глаз от лица Сергея, когда он надевал ей кольцо, бережно держа её руку. Другое – такое же – висело на цепочке у неё на груди. Он поцеловал её тонкие пальцы. Она протянула ему на ладони свою душу – синюю птицу с тонкими золотыми крыльями, покрытыми цветной эмалью. Другая – такая же – была возле её сердца. – Помнишь, когда ты надел её на меня в первый раз, ты сказал, что так ты всегда будешь со мной. – Она вложила птицу в его руку. – Так я всегда буду с тобой. Белый снег медленно падал из тёмной бездны неба, укутывая город мягким покрывалом зимней сказки. Ей казалось, что она слышит шелест крыльев множества синих птиц, свободно парящих между мирами.