***
С «делами» Сергей покончил так быстро, как только смог, и его хмуро-чёрная подержанная машина остановилась напротив Олиной школы через полчаса после того, как у неё закончился последний урок. Сергей ждал, нервно барабаня пальцами по рулю и вглядываясь в стоявших во дворе школьников. Прикидывал, успеют ли они теперь заехать в больницу, пока не закончились часы посещения. Думал, что надо бы спросить, не объявлялся ли в больнице Крылов. Уже шесть дней всё было тихо, и от этого Сергею почему-то становилось не по себе. Прошло ещё полчаса, но Оля так и не появилась. Не порхнула к его машине весёлой птичкой, не села рядом, не начала с улыбкой рассказывать что-нибудь смешное про переменки. Не показала нарисованный на уроке самовар со связкой баранок. Не напела песенку, которую они учили сегодня на музыке. Не включила радио и печку, зябко кутаясь в серое зимнее пальто. Сергей выбрался из машины, чувствуя, как глухо, гулко бьётся сердце. Он очень давно не чувствовал такого, потому что раньше у него внутри было холодно и пусто, а теперь он так боялся за живую Оленьку. Ту, которой он ещё мог помочь. Ту, которую обещал защитить. Обещал – и опоздал. Снова – как и всегда. Две девочки в одинаковых серых шарфиках сказали, что видели Олю Крылову вместе с её отцом. Слышали, как он на неё кричал. Он силой затолкал её в свою машину, но они не стали никому об этом говорить. Он ведь отец. Сергей в две минуты добежал до телефона-автомата на углу и по памяти набрал телефон Андрея, молясь, чтобы тот оказался дома, не на службе, и чтобы трубку не сняла Наташа. Вышло так, как он надеялся, но голос его всё равно срывался, когда он просил Андрея помочь ему найти Олю и объяснял, что случилось. Андрей почти всё время только молча слушал, задавая короткие вопросы, и для Сергея этого было достаточно, чтобы утвердиться в мысли, что тот не рад его звонку. Ему даже показалось, что Андрей не стал записывать его домашний номер, который он ему продиктовал, сказав, что будет ждать звонка там – и он ненавидел себя за эти мысли. И ещё за то, что, в любом случае, в этом был виноват только он один. Впрочем, едва опустив на рычаг холодную чёрную трубку, он снова оказался полностью поглощённым тревогой за Олю. Ему хотелось куда-то ехать, бежать, искать её; ему невыносимо было просто ждать, ехать домой, подниматься по лестнице, мерить шагами хмурую комнату, не отрывая глаз от телефона. Он понимал, что так нужно, что это ради Оли, что Андрей сделает всё гораздо быстрее, потому что он офицер, сотрудник Министерства безопасности, а он, Сергей, никто. У него были, конечно, знакомства – но он бы ни за что не позволил таким знакомым участвовать в поисках четырнадцатилетней девочки. Неприятно пронзительный, дребезжащий телефонный звонок ужалил его в бок, точно прошедшая по касательной пуля. – ...Я узнал, у него в той стороне гараж. Скорей всего, он туда её и увёз. Номер... семьдесят три. – Понял, это недалеко. – Я приеду через двадцать минут. – Нет, не нужно, я буду раньше. – Я приеду. В голосе Андрея звучала знакомая, привычная спокойная уверенность. Что-то внутри Сергея – то, что грызло его денно и нощно, – не давало ему поверить до конца в то, что Андрей правда хочет помочь, потому что это ведь немыслимо, потому что не может быть такого, чтобы он и теперь считал Сергея своим другом. Это, наверное, только потому, что ему жаль бедную Оленьку. – Хорошо... спасибо. Телефонная трубка со стуком легла на рычажки. Сердце стучало, билось о рёбра, словно о прутья клетки. Заряженный пистолет лёг в наплечную кобуру: удобнее под пальто, чем поясная. Стёртые ступеньки, детский смех во дворе. Серое небо, белый снег, холодный ветер в голых ветвях деревьев. Узкие улицы, длинные ряды кирпичных гаражей. Железные ворота закрыты на висячие замки. Все, кроме тех, на которых нарисован чёрной краской номер «семьдесят три». – ...Когда ты узнала? – Что... узнала? Грубый, требовательный мужской голос – и дрожащий, испуганный девичий. Они доносились снизу: Сергей понял это, как только бесшумно проскользнул между незакрытыми дверями гаража. Полы пальто почти неслышно зашелестели, когда он потянулся за пистолетом. Щёлкнул предохранитель. Сергей обошёл давно не мытую чёрную машину с помятым крылом и покрытым трещинами лобовым стеклом и увидел откинутую крышку подпола. – Что мать твоя тебя до свадьбы нагуляла. – Нагу... что? Раздался отчётливый звук пощёчины. Оля даже не вскрикнула, и от этого Сергею было только больнее: это ведь значит, что она уже привыкла. Так не должно было быть, это было неправильно, и ему хотелось просто сорваться с места, броситься туда, покончить с этим раз и навсегда. – Ты дурочку-то из себя не строй! В зеркало на себя смотрела? Много ты в своей семье блондинов видела? Ни одного! Ни у матери твоей в родне, ни у меня! – Так... бывает, – запинаясь на каждом слове, проговорила Оля. – Нам на биологии... – Что, сказки рассказывали? – зло бросил Крылов. – Сказки сказками, а я, вот, своими глазами видел, как ты притащила какого-то светловолосого мужика, который с порога стал распоряжаться, как у себя дома! Давно ты про него знаешь? – Да я ведь не... Он просто... – Что ты там мямлишь? Что «просто»? Что он, не отец, а полюбовничек твой? Так ты тогда, шлюха, вся в мать! – Не смей! – неожиданно громко выкрикнула Оля. – Не смей так про маму... Снова глухой удар и звук падающего тела. Сергею показалось, что он услышал задохнувшийся крик. Сам он старался вовсе не дышать, пробираясь к спускавшейся в подпол лестнице по узкому проходу между заставленными жестяными и стеклянными банками стеллажами. Это вынужденное промедление сводило его с ума, и с каждым мгновением ему было всё труднее себя сдерживать. – Сейчас он придёт за тобой, и я его выпотрошу у тебя на глазах! Ещё удар. Оля издала такой звук, что Сергей понял: её только что ударили ногой в живот. – Нет... Папа, папа! Это было выше его сил, потому что он вдруг понял, почувствовал, что она зовёт его, и это было так, словно он услышал голос своей дочери – безвестной Оленьки, от которой у него были только фотографии и воспоминания её умершей матери, – и он бросился туда, к лестнице, задел шаткий стеллаж, жестяные банки с краской с грохотом покатились по полу, он перескочил через одну, сбежал вниз по скрипучим ступеням. – Отойди от неё! – А то что? Если бы всё у него внутри не дрожало от гнева и страха за Олю, Сергей, пожалуй, удивился бы: он уже привык к тому, что нелюди, поднимающие руку на тех, кто физически слабее них, перед более сильным ведут себя, как трусливые шавки. Крылов же, гордо выпрямившись, подошёл так близко, что дуло пистолета упёрлось ему в грудь. Сейчас он выглядел трезвее, чем в прошлый раз, но глаза у него всё равно были неприятно мутными и злыми. В правой руке он сжимал острый кухонный нож. – Не выстрелишь ведь. Не посмеешь. Я её бить буду, ножом резать, а ты не посмеешь. Она ведь расстроится, если ты её папочку обидишь. – Ты не... – Что? – Лицо Крылова перекосилось от ядовитой ухмылки. – Не папочка? А кто папочка? Ты папочка? Происходящее всё больше напоминало кошмарный сон – ещё кошмарнее, чем всё, что окружало Сергея каждый день. Он видел краем глаза, как Оля поднялась с пола, держась за живот, и как она беспомощно оглядывалась по сторонам. Подпол был совершенно пуст: только деревянные полки вдоль боковых стен, да трубы у дальней. Нападать сзади на мужчину, который был на две головы выше и втрое шире, с голыми руками она не решалась и только жалобно смотрела на Сергея, безмолвно умоляя сделать хоть что-нибудь. – Оленька, подойди ко мне. – «Оленька», – противно передразнил его Крылов. – Так ты папочка или просто спишь с ней? Или то и другое разом? Сергей шумно выдохнул, стараясь думать только об Оле, не об этой твари, окончательно потерявшей человеческий облик в его глазах. Оля обошла отца – отца ли? – по широкой дуге, подошла к Сергею справа и вцепилась дрожащими тонкими пальцами в полу его пальто. На ней самой пальто не было: только светлый свитер и брюки. – Я хочу к маме, – дрожащим голосом прошептала Оля, спрятав лицо за плечом Сергея. Тот медленно отступил на шаг, не опуская пистолет. – Нож положи. – Какой нож? Вот этот? Вместо того, чтобы положить нож на пол, Крылов поднял его на один уровень с лицом Сергея. Тот инстинктивно отодвинулся, отступая ещё на шаг. Не будь здесь Оли, он бы уже, по меньшей мере, прострелил этому уроду колени. Вот только становиться «уродом» в её глазах мучительно не хотелось. – А ты бандит, между прочим, – сообщил вдруг Крылов. И очень приободрился, увидев, как болезненно исказилось лицо Сергея. – Банди-и-ит. Похитил несовершеннолетнюю девочку. К сожительству, небось, склонял. Или ты это... на заказ? Сергей дёрнулся, словно волк перед прыжком, и Оля испуганно обхватила его руками. – Пожалуйста, забери меня отсюда! – почти простонала она. А потом уткнулась лбом ему в спину и зашептала: – Пожалуйста, папа, пожалуйста... Он отвлёкся всего на мгновение, а уже в следующее – откуда только такая реакция у пьющего? – острый нож распорол пальто, свитер, рукав рубашки и кожу на его левом плече. Сергей отпрянул назад, инстинктивно закрывая собой Олю, зацепил нижнюю ступеньку лестницы, потерял равновесие и упал, утянув её за собой. Крылов тут же прижал к полу ногой его правую руку с пистолетом и занёс нож для нового удара. Оля бросилась между ними, обнимая Сергея и закрывая его собой. – Руки! Брось нож! Крылов вскинул глаза на верх лестницы: у него был взгляд хищного зверя, у которого вырывают добычу из самой пасти. В нос которому уже ударил запах крови. Он сделал одно короткое движение вперёд, целя то ли в Сергея, то ли в Олю, а в следующее мгновение в полутёмном подполе грохнул выстрел. Крылов упал на утоптанный земляной пол, схватившись за простреленное плечо. Андрей сбежал вниз по лестнице, на ходу снимая с ремня наручники, перевернул его лицом вниз и сковал руки у него за спиной. Крылов стонал и выкрикивал хриплым голосом многоэтажные ругательства – видимо, выучил в бытность сторожем на складе, – но Андрей не обращал на это ни малейшего внимания. Оттолкнув ногой в сторону в нож, он повернулся к Сергею. Оля по-прежнему прижималась к нему, вцепившись в его пальто. – Вы как? Сильно... – Нормально, – коротко отозвался Сергей и тут же почувствовал, как всё внутри скрутило от боли. Всего несколько слов вернули его в тот последний день, когда он ещё был по-настоящему живым. – Ты цела? – сдавленно спросил он, безуспешно попытавшись отстраниться от Оли и заглянуть ей в лицо. – Очень больно? – Тебе? – Она сама отпрянула, с тревогой заглядывая ему в глаза. На левой скуле у неё начинал наливаться чёрным оставшийся от удара синяк. – Нет, тебе. Он тебя сильно ударил? Оля непонимающе смотрела на Сергея. Потом перевела взгляд на разорванный, испачканный кровью рукав его светлого пальто. По лицу её было понятно, что прямо сейчас она мучается страшным чувством вины, потому что это ведь всё случилось из-за неё. Сергей обязательно попытался бы объяснить ей, что это не так – но только, наверное, не сейчас. – Заткнитесь, пожалуйста, пока я вас сам не заткнул, – вежливо попросил Андрей и, пользуясь тем, что Крылов и в самом деле замолчал от неожиданности, осторожно взял Олю за плечи, поднял её на ноги и положил её руку на шаткие деревянные перила, чтобы она могла держаться. Он хотел помочь подняться и Сергею, но тот поспешно поднялся сам, делая вид, что этого не заметил. – В больницу надо. – Мне – нет, – отрезал Сергей, старательно отворачиваясь и не глядя никому в глаза. Андрей слишком сильно напоминал ему обо всём, что он потерял навсегда, и любое проявление его такой привычной заботы было для него очень мучительно. Словно кто-то чужой всякий раз ехидно шептал ему на ухо: «Уж ты-то знаешь, что не заслужил!» – У тебя кровь, – бесцветным голосом проронила Оля. Она стояла, едва заметно покачиваясь, и было видно, как дрожат у неё руки. – Просто порез. – Нужно зашить, – терпеливо проговорил Андрей. – Не нужно! Перевяжу, и само заживёт! – не сдержавшись, зло бросил Сергей. Ему очень хотелось пнуть проклятого Крылова, из-за которого он здесь оказался, но одна мысль об этом заставляла его ненавидеть самого себя ещё сильнее. – А было бы лето, ты бы подорожник приложил? – мягко проговорил Андрей. – Серёж, ну что ты, как маленький? – А что я в больнице скажу? Задумался, пока бутерброды нарезал, и плечо себе распорол? – Скажешь, как было, – слабым голосом проговорила Оля. – Ты ведь ни в чём не виноват! – А кто мне поверит-то? – резко и горько бросил Сергей, взглянув на неё. – Ты забыла, что я сидел? Не хватало мне ещё с милицией связываться! – Я ведь всё видел и подтвержу... – Тебя здесь вообще быть не должно! Что твоё начальство скажет, если узнает, что ты мне помогал? О семье своей подумай! На мгновение взгляд Андрея стал обиженным – но он понимал, что Сергей вовсе не хотел сказать, будто бы служба для него важнее старой дружбы. Он только не хотел, чтобы его друг оказался в таком же плачевном положении, потеряв всё и подведя свою семью. – Тогда я попрошу Валерия Степановича... – Нет! – Да! Я отвезу тебя прямо к нему, и никто ничего не узнает! – В голосе Андрея зазвенели нотки стальной решимости. – Если ты боишься с Наташей столкнуться, то я обещаю, что ничего ей не скажу. Сергей шумно выдохнул и отвернулся. Они все трое навещали его в тюрьме, но он отказывался встречаться с Наташей все эти пять лет. Не виделся он с ней и после. Почему-то именно она больше всего напоминала ему о Клэр – и обо всём том, чего он уже никогда не сможет вернуть. Если только... Он тряхнул головой, отгоняя не ко времени настигшие его мысли. Оля оторвалась от перил, подошла к нему и осторожно взяла его за рукав. – Я тоже не хочу в больницу, – робко проговорила она. – Не хочу рассказывать, как он меня ногами бил. Можно, мы поедем к твоему другу? Сергей всё ещё колебался, но Оля всё понимала правильно: ради неё он готов был переступить через себя. – А это тогда как объяснить? – Он мотнул головой в сторону испепелявшего их ненавидящим взглядом Крылова. От взгляда и от саднящей боли в плече Сергей болезненно поморщился. – С этим я разберусь, – коротко ответил Андрей. – Едем? Оля тихонько сжала руку Сергея. – Едем, – со вздохом ответил он.***
Валерий Степанович был дома – и, к облегчению Сергея, был один. Жена уехала в гости, младшая дочь ушла к подруге. Сергей знал, что Наташа с Андреем живут этажом выше, но не решился спросить, дома ли сейчас Наташа. Он уклончиво отвечал на вопросы, чувствуя себя ещё более виноватым оттого, что Валерий Степанович так явно радовался этой встрече. Он чувствовал себя очень глупо, понимал, что ведёт себя «как маленький», но всё равно наотрез отказался от обезболивающего. Оля жалобно смотрела на него, сидя в кресле в углу – завернувшись в плед, с чашкой чая в озябших руках. Она только спросила Андрея, что теперь будет с её отцом, и тот ответил, что он больше не причинит вреда ни ей, ни её маме. Сергей вздрогнул от звука дверного звонка, точно подстреленный, и быстро огляделся по сторонам. Потом поймал укоризненный взгляд Андрея, поняв, что со стороны он, наверное, похож на чёрного таракана, застигнутого ночью посреди кухни. Сейчас вот только найдёт щель, чтобы спрятаться, и тогда... – ...Я хотела насчёт вот этого вот лекарства спросить. Его два раза давать или лучше три? Она в последние несколько ночей спит очень плохо, и у неё такая слабость... Зайдёшь потом её посмотреть? Мягкий, чуточку усталый голос Наташи приблизился из прихожей и замер на пороге гостиной. Она молча смотрела на Сергея, а Сергей смотрел в пол, вторую минуту пытаясь застегнуть непослушными пальцами верхнюю пуговицу рубашки. – Господи, Серёжа... – выдохнула она наконец. Бросилась к нему, протянула руки, чтобы обнять. Как тогда, как раньше, когда Припять расцветала весной кипенно-белым вишнёвым цветом, и они все смеялись, гуляя по парку. Сергей отшатнулся от неё – так, словно на него хотела наброситься бешеная собака. В глазах Наташи застыли непонимание и горькая обида. – Нет здесь твоего «Серёжи», – глухо бросил Сергей, глядя в сторону. – Не осталось от него ничего. Наташа помедлила мгновение. Справившись с собой, подошла ближе; за спиной у Сергея был книжный шкаф, и поэтому отступить дальше он не мог. И не смог пошевелиться, отстраниться, когда Наташа ласково коснулась его щеки, будто бы прося его взглянуть на неё. – Неправда, – мягко возразила она. – Я по глазам вижу, что... – Да дались вам эти глаза! – раздражённо бросил Сергей. Дёрнулся в сторону, ненавидя себя за то, что чуть было не оттолкнул Наташу. Отстранился от её руки, её взгляда, затеплившейся в уголках губ улыбки. – Что мне их, выколоть, что ли, чтобы вы поняли? – Не кричи на меня, пожалуйста, – тихо, но очень твёрдо попросила побледневшая Наташа. – Я тебе ничего плохого не сделала. Сергей смотрел на неё, как побитая собака. – Прости, – тихо проронил он. – Ты только пойми, что его правда больше нет. Он умер, а я… просто шелуха, скорлупа, которую давно нужно было похоронить. – Значит, ничего не осталось? – Наташа очень старалась казаться спокойной, но чувствовала, как наворачиваются на глаза слёзы. Сергей не мог выдержать её взгляда и отвёл глаза. – Ничего. Она медленно кивнула, отвернулась и вышла из комнаты мимо молчавших всё это время Андрея и Валерия Степановича. Они оба втайне надеялись, что именно Наташа – со своей нежностью, искренностью и тихой, мягкой силой, – убедит Сергея перестать ощетиниваться колючим ёжиком перед теми, кто хочет ему помочь. Не вышло. – Андрюша, проводи меня, пожалуйста, домой, – тихо попросила Наташа. Андрей обнял её за плечи. Дверь открылась и закрылась с едва слышным скрипом. Оля, про которую, казалось, все вовсе забыли, вскочила с кресла. На мгновение схватилась за живот, поморщившись от боли, но всё равно бросилась вслед за ними. Выбежала на лестницу, окликнула Наташу. – Это всё неправда! – горячо проговорила она, робко сжимая краешек Наташиного рукава. – Он мне рассказывал про вас, он всё время про вас вспоминает! Про всё... вспоминает. – Я знаю, – устало улыбнулась Наташа, по-детски вытерев слёзы тыльной стороной ладони. – Он винит себя во всём на свете и отталкивает нас, чтобы самого себя убедить в том, будто мы виним его тоже. А если бы он... если бы вернулся к нам, ему бы тогда пришлось признать, что никто его ни в чём не винит. – Ему... ему, наверное, трудно от этого отказаться, – неуверенно подбирая слова, проговорила Оля. – Почему-то. – Потому что ему кажется, что больше у него ничего не осталось, – глухо проговорил Андрей. – Он за эту свою вину держится, как за тоненькую веточку на краю пропасти. Вниз броситься не может, потому что обещал своей жене, а на краю стоять уже нет сил. Только он всё равно вниз смотрит и отворачивается от протянутой ему руки. – Нам это тоже... больно, – тихо прибавила Наташа. – Мы его очень любим, но мы ведь не железные. Она мягко сжала руку Оли, а потом стала медленно подниматься наверх, тяжело опираясь на перила. Оля проводила их с Андреем долгим тоскливым взглядом, а потом вернулась в квартиру доктора. – ...Мы бы очень хотели стать твоей семьёй, но мы ведь не можем сделать этого против твоей воли. Оля робко замерла у двери гостиной. Доктор говорил печально и устало; Сергей молчал и смотрел в сторону. Заметив Олю, он поднял на неё глаза. На мгновение ей показалось, что он её не узнал. – Я попрошу Андрея присмотреть за тобой, пока твоя мама не поправится, – рассеянно проговорил он, подойдя к ней. – Ты хочешь меня прогнать? – дрогнувшим голосом спросила Оля. – Это из-за того, что я сказала... там? Назвала тебя... – Нет. Не из-за этого. Я обещал тебя защищать, но не смог этого сделать. – Ты меня защитил! – возразила Оля. Она хотела взять его руку, но Сергей отступил на шаг. – И я не пытаюсь... занять место твоей дочери. Даже если ты решил помочь мне только потому, что я напомнила её тебе. Сергей вздрогнул и взглянул на неё потемневшими глазами. – Ты моей маме обещал... – Думаю, когда я расскажу ей, что сидел в тюрьме, она будет рада узнать, что за тобой присматривает порядочный человек. Оля посмотрела на него долгим взглядом, а потом устало и покорно кивнула. – Хорошо. – Тогда я поговорю с Андреем прямо сейчас. Сергей уже взялся за ручку входной двери, когда его перехватил Валерий Степанович. – Я... сам схожу. Позову его сюда. Сергей замер на мгновение, а потом понимающе кивнул: конечно, у Наташи с Андреем ведь сын, не хватало ещё, чтобы ребёнок увидел его – такого. Валерий Степанович, правда, в это мгновение думал только о том, что нельзя, чтобы Сергей – такой – увидел Клэр.***
– Это не её обязанность – залечивать раны, которые он наносит себе самому. Тем более, сейчас, когда она так слаба, что не может справиться со своими. У Наташи дрожали руки и голос, но она всё равно очень аккуратно отбирала для Оли постельное бельё. Дмитрий Андреевич, со всей присущей ему серьёзностью и стремлением помогать ближнему, предложил устроить Олю в его комнате, и Андрей уже поставил там раскладушку. – Может, увидев её, он перестал бы отрицать то, что очевидно для всех, кроме него, – мягко возразил Андрей. – А если нет? – Ты ведь не сомневалась раньше. Я сомневался, а ты – нет. Наташа куснула губу и отвернулась. – Я его почти семь лет не видела. Не знала, что он стал... таким. – Каким? Сердитым ёжиком? – Андрей подошёл и ласково обнял её за плечи. В уголках её губ затеплилась печальная улыбка. – Мне кажется, Клэр начала... вспоминать, – помедлив, прибавила Наташа. Прерывисто выдохнула и прикрыла глаза, прижавшись спиной к груди мужа. – Я прошлой ночью выходила на кухню, а она как раз тоже пришла попить воды. И у неё были такие глаза... Она призналась, что ей снились кошмары, но не ответила, о чём. – Она, наверное, думает, что это просто сны. Наташа долго молчала, кусая губы. – Может, будет лучше, если она не вспомнит? Андрей ласково поцеловал её тёплую макушку. – Ты знаешь, что они должны быть вместе. Это... сильнее нас. Сильнее их. Сильнее всего на свете. Сильнее времени, смерти и тьмы над бездною.***
Весь вечер Клэр чувствовала смутное беспокойство: словно совсем рядом с ней происходило нечто бесконечно важное, а она, не умея этого понять, безвозвратно упускала что-то, что могло всё для неё изменить. Объяснить. Она слышала взволнованный голос Наташи и утешающий – Андрея, но не могла разобрать слов, и ей было стыдно за то, что она пыталась – подслушивала. Ей казалось, что она должна куда-то идти, кого-то искать, спрашивать и требовать ответа – но она не могла сдвинуться с места. Сидела на диване, сжимая пальцами уголок спрятанной под пледом фотографии. Послышался голос Наташиного отца. Входная дверь несколько раз открывалась и закрывалась. Клэр очень хотелось пить, но она не решалась выйти из комнаты, хотя ей никто этого не запрещал. Вскоре раздался ещё один голос – девичий, – а потом в гостиную вошла Наташа. Она держала за руку светловолосую девочку лет четырнадцати с печальными глазами и синяком на левой скуле. Она сказала, что это Оля, и что она поживёт с ними, пока её мама в больнице. Клэр хотелось спросить, отчего Оля смотрит на неё так, словно видит перед собой призрак, но она даже не потянулась к совсем уже привычному блокноту. Не решилась – словно между ней и всеми другими была непреодолимая стеклянная стена. За ужином Оля глядела на неё уже не так странно – скорее, просто с каким-то непониманием. Недоумением. Клэр подумала бы, что она напомнила мёртвую подругу из мёртвого города и ей – но Оля ведь не была прежде знакома с Наташей и Андреем. Те же казались в этот вечер расстроенными – и явно не появлением Оли, к которой они относились с совсем родительской заботой. И только Димка со всей своей детской непосредственностью старался разрядить обстановку и трогательно ухаживал за новой гостьей. Когда все разошлись, и Клэр осталась одна, её охватила тревога. Так бывало в последние шесть дней – с того самого вечера, когда она нашла в своей куртке фотографию. С тех пор ей стали сниться очень странные сны, в которых она иногда видела себя будто бы со стороны. В этих снах были Наташа, Андрей – и Сергей, Серёжа, и у него были синие глаза. В этих снах ей всегда было очень больно, страшно и одиноко, потому что она была в больнице, её навещали, а потом все уходили, она плакала, хватала их за руки и просила остаться, а они говорили, что не могут. Ещё она почему-то знала, что умирает, и что её Серёжу скоро убьют. Там было слово – «казнь», – но она не понимала, не хотела понимать, что это значит. Иногда ей казалось сквозь сон, что у её изголовья сидит Валерий Степанович: гладит её волосы и ласково называет «ласточкой». Просит потерпеть ещё немножко и обещает, что её Серёжа скоро придёт. Прошлой ночью ей снилось другое: какие-то люди – нет, нелюди, твари, – заставили её раздеться, бросили лицом вниз на старую кровать и стали рвать её на части раскалёнными железными прутьями. Это длилось целую вечность, а потом её заставили встать, заставили бегать по гулким пустым коридорам. Её догоняли, ловили, рвали на части раскалёнными железными прутьями. Она проснулась в слезах, и беспомощный, беззвучный крик рвался из её груди. Она задыхалась, и внутри у неё будто бы медленно разматывали моток колючей проволоки, и подкатывала тошнота, и ей казалось, что у неё сейчас пойдёт горлом кровь, она захлебнётся ею и умрёт, потому что даже не сможет позвать на помощь. Её всю трясло, и руки свело болезненной судорогой, и она не могла встать, чтобы сходить на кухню и попить воды, хотя ей этого ужасно хотелось; не могла даже дотянуться до выключателя и зажечь лампу. Она вытащила из-под подушки старую фотографию и долго-долго вглядывалась в лицо своего Серёжи, едва видное в черноте бесконечной зимней ночи. Ей казалось, что она спит, точно мёртвая царевна из старой сказки, и проснётся лишь тогда, когда её коснётся мягкая синь бесконечно родных и любимых глаз.