Вино с пряностями

Весь следующий день доктор занимался так называемой «научной деятельностью». На самом же деле он просто сидел у постели Хайда, периодически измеряя температуру и меняя полотенца на его лбу. Природа болезни была абсолютно неясна, и чем именно стоит этот недуг лечить Джекилл не имел ни малейшего понятия, поэтому он пока ничего особого не предпринимал. Как известно, в первую очередь нужно побороть источник, а затем уже заниматься симптомами. Состояние Эдварда нельзя было назвать особенно тяжким: температура держалась, но была не настолько высока, чтобы начинать её сбивать. В общем и целом его просто лихорадило. Но почему-то в голове Генри слово «просто» никак не могло встать в одно предложение с именем Хайда. Нет, все это было ни разу не «просто». А сложно, ужасно сложно. Что-то было во всей этой болезни не так. Неправильно. Ну не мог Эдвард ни с того ни с сего взять и заболеть. Джекилл был почти уверен, что причиной этого странного недуга является вчерашний эксперимент. Возможно, дело было в том, что Хайд никогда по сути не был человеком или отдельным от доктора существом, являясь чем-то вроде паразита, питавшегося его, Генри, жизненным силами. А теперь он словно рыба, выброшенная на сушу. Вот только если рыба вряд ли выживет без воды, то за жизнь своего альтер эго учёный не особенно переживал. Хайд не был похож на человека при смерти. Но то лишь догадки, а ведь налицо был и другой странный феномен. Чем дольше Генри всматривался в ненавистные черты, тем все менее и менее находил в них то самое уродство, что некогда вызывало в людях естественное отторжение. Да, он все ещё не был красив, но это было просто отсутствие привлекательности в чертах и не более. Исчезло то тягучее чувство омерзения, которое раньше вызывал в душе один лишь облик Хайда. То непонятное, почти мистическое предчувствие. Похожее на то, как разум людей не мог догадаться о всей сути стоявшего перед ними человека, но сердце нервно вздрагивало, ощущая странную опасность. Так было. Но сейчас Генри вглядывался в фарфоровое лицо, необычно спокойное для Эдварда, и практически видел, как эта погань растворяется, исчезает, как маска. Ученый даже решил провести небольшой опыт, дабы убедиться, что ему не мерещится. Пару дней назад Пул взял в дом новую горничную. Именно её, никогда прежде не видевшую мистера Хайда, а следовательно непредвзятую, Джекилл и попросил привести к больному. Перепуганная и запыхавшаяся девушка тут же явилась, нервно сжимая в руках полотенце. Она спросила, что ему угодно. — Посмотрите, пожалуйста, на этого человека, и скажите, какие чувства он вызывает у вас? — мягко, стараясь успокоить её, проговорил доктор. — Но прошу, не надо лгать. Это нужно мне для научного отчёта. Служанка смутилась, но послушно подошла к кровати и некоторое время разглядывала острые черты Хайда. Ни один мускул не дрогнул на её лице. А когда она повернулась обратно к Генри, тот заметил, что естественный румянец на её щеках, свойственный девушкам её возраста, ни капли не поблек. - Человек как человек. — пожала плечами она. — Не красавец, но ведь это и не грех. Болезненно бледен, растрепан. Но чтобы прямо вызывать какие-то особые чувства? Нет. Может только жалость, да и то вряд ли. — Хорошо, спасибо, можете идти. Она поклонилась и поспешила удалиться. А Джекилл старательно записал услышанное в дневник и теперь внимательно разглядывал свои косые буквы. Он бы так наверное и просидел до самой ночи, если бы после обеда состояние Эдварда резко не ухудшилось. Температура внезапно подскочила, и у Хайда начался бред. Он метался по кровати, то шепча что-то, то выкрикивая проклятья. Эдвард звал кого-то, иногда и его, Генри, по имени и по фамилии, обзывая самым скверным образом, подбирая изощреннейшие ругательства. А затем он внезапно умолкал и начинал всхлипывать, тяжело дышать. Его грудь часто вздымалась под чистым, пахнущим мылом одеялом. На лбу появлялись капли пота. А сердце в груди стучало так, будто готово было вырваться из тесной костяной клетки. Джекилл не знал, что делать. Он уже дал Хайду жаропонижающее снадобье, которое обычно выписывал своим пациентам с температурой, но оно не возымело никакого действия. Время шло, а жар не спадал. Бред то прекращался, то начинался снова. Генри уже чувствовал, что при следующем упоминании в одном предложении слов «Джекилл» и «тварь», он не выдержит и, за неимением лучшего решения, даст Хайду опиума. Хоть доктор и не особенно одобрял это средство, да и жар оно не сбивало, зато успокоить больного или хоть немного усмирить оно помогало. От криков и вздохов у ученого уже начала кружиться голова, а маячившие в дверном проёме бледные, словно призраки, лица прислуг не вызывали ничего, кроме боли в животе. Пул в который раз появился на пороге комнаты, объявляя о своём присутствии негромким покашливанием. Дворецкий, обеспокоенный судьбой хозяина, постоянно искал повод заглянуть сюда под тем или иным предлогом. Под глазами старика уже легли тени, а морщинистое лицо побелело и вытянулось. Но, взглянув на него сейчас, Джекилл на секунду остолбенел: в лице слуги не осталось ни кровинки. Бледнее теперь был только Хайд, краше которого лишь в гроб кладут. Видимо, произошло и впрямь что-то важное. Посиневшими, дрожащими губами, старик прогнусавил: - Там внизу ждёт мистер Аттерсон, сэр. Он желает вас видеть. Очень желает, сэр. Джекилл мысленно чертыхнулся. Кого сейчас точно здесь не хватало, так это Джона с его моралями и нравоучениями. Но делать нечего, если он не выйдет к нему, Аттерсон ещё понапридумывает себе чего-нибудь, и бог знает, что после этого останется от Генри и его дома. - Хорошо, я сейчас спущусь. А ты пока посиди с Эдвардом. Если ситуация станет совсем плачевной, и он снова начнёт бредить — используй опиум или зови меня, - немного помолчав, доктор добавил. — Я постараюсь вернуться как можно быстрее. Слуга кивнул, и Генри снова подивился, до чего тот смахивает на пса. Но времени размышлять над подобным не было. Джекилл сбежал вниз по лестнице, попутно пытаясь пригладить волосы и хоть немного облагородить внешний вид. Надо сказать у него почти ничего не вышло, так что когда растрепанный, не выспавшийся доктор в измятой рубашке появился в гостиной перед Аттерсоном, последний на мгновение опешил и выпучил глаза. Но маска светского безразличия, сидевшая на нем столько лет, быстро взяла реванш, оставив место лишь обеспокоенному взгляду. - Ещё раз прошу прощения, — в своей обычной вежливой манере начал адвокат, — за то, что не смог приехать ещё утром, но сам понимаешь — работа есть работа. — он умолк, но видя удивление во взгляде друга, решил уточнить. — Ты же получил мою записку? Записку? Ах да, Пул говорил что-то утром про какие-то письма, но Джекиллу в тот момент было ну совсем не до них. — Да, конечно, читал, — соврал доктор, — совсем вылетело из головы. Аттерсон внимательно огляделся, и, убедившись что в комнате никого кроме них нет, приблизился к ученому, и заговорчески спросил. — Ну, как твои успехи? Джекилл похолодел внутри, подобных вопросов он как раз и опасался. Но Джон был его лучшим, и, видимо, единственным оставшимся другом, так что врать ему абсолютно не хотелось. — Всё получилось. — кратко и также тихо ответил Генри. — Ты убил его?! - Нет! — резче, чем хотелось бы, воскликнул учёный. — Я, выражаясь ненаучно, разделил нас. Сейчас он лежит в гостевой комнате на втором этаже. — П-подожди! У тебя был шанс избавиться от Хайда, но вместо этого ты оставил его в своём доме?! — Он болен, Джон! Я не могу так просто взять и бросить человека с серьёзной лихорадкой умирать на улице! Я, в конце концов, давал клятву, и это мой долг! Аттерсон смотрел на него, как на душевнобольного. Он осторожно опустил руку ученому на плечо и мягко начал: — Послушай, Генри, ты, видимо, слишком устал сегодня. Тебе следует успокоиться, выпить горячего чая и хорошенько выспаться. А затем, со свежей головой, сдать Эдварда Хайда полиции, или, на крайний случай, выгнать из своего дома. Джекилл резко отстранился. — Я никогда в жизни не сделаю ничего подобного! Это… Это жестоко! Это бесчеловечно! — Но Хайд не заслуживает жалости, Генри, он — убийца! Он опасен для общества и для тебя! Он вообще не человек! И тут Джекилла будто пронзило. Вот он — ответ на все его вопросы! Вот она разгадка! — Нет! Ты ошибаешься Джон! Пойдём, пойдём, я докажу тебе это! — и не дожидаясь ответа, доктор бросился к лестнице. Взлетев по ней, будто на крыльях, ворвался в комнату. Запыхавшийся Аттерсон появился на пороге секундой позже. Казалось, монокль в его глазу даже запотел. Генри театральным жестом указал на кровать, рядом с которой сидел Пул. Хайд, к счастью, сейчас не бредил, не вскрикивал и не похныкивал жалостливо, его белое лицо сливалось с наволочкой и блестело от пота. — Пул, оставь нас, пожалуйста. Дворецкий встал, поклонился Аттерсону и послушно удалился. — Взгляните на него, Джон, — торжественно начал учёный, когда шаги слуги затихли в коридоре, — разве это тот же самый человек, которого вы видели в переулке, скажите? Разве вид его все ещё вызывает тот животный страх и отвращение? — Этот человек — убийца. — убежденно и твёрдо ответил адвокат. — Именно! Человек! Мой неудачный эксперимент уже однажды доказал, что невозможно полностью отделить два начала — добро и зло — в человеке. Да, раньше Хайд был, можно сказать, концентрированным злом, но теперь он — отдельный, самостоятельный человек! А, следовательно, его натура, если хотите, природа, теперь многогранна! Эдвард Хайд больше не мистика, не мой злой двойник, не моё альтер эго, Эдвард Хайд — отдельная личность, в которой тоже есть и добро и зло, прямо как во мне, или в вас! И, может быть, я так и не добился своим экспериментом того, чего изначально хотел, но он станет ярким доказательством моей теории — люди многогранны! Да, у кого-то больше добрых, хороших граней, у другого наоборот — злых. Таковы люди и Эдвард теперь такой же, как все мы. Я докажу вам это на его примере! Зло можно побороть в себе! Откиньте тот фасад, который вы выстроили вместо его лица и взгляните на Хайда по-другому, Аттерсон, разве вы не замечаете, что он уже изменился? Во имя науки, Джон, не делайте глупостей! Это дело всей моей жизни и возможно, сейчас, на примере Эдварда, я смогу своей работой хоть как-то принести пользу человечеству! Аттерсон слушал его, и лишь изредка разочаровано покачивал головой. Когда доктор наконец кончил, он посмотрел на него из-под бровей и тяжело вздохнул. — Делай, что хочешь, доктор Джекилл. — голос его звучал замученным, уставшим, — Но ты заблуждаешься. Снова. Бог тебе судья, и только из-за того, что ты мой ближайший друг, точнее был им, я пока не донесу на Хайда в полицию. Надеюсь ты одумаешься. Прощай. Говоря это он не поднимал головы. А затем, закончив, дернулся и вылетел из комнаты. Его торопливые шаги простучали на лестнице и уже затихали, когда Генри, повинуясь странному порыву, выбежал в коридор и крикнул ему вслед: — Я докажу тебе, что прав! Всему миру докажу!