Вино с пряностями

— Он убил человека! — бушевал Аттерсон. — Понимаешь ты это или нет? Хайд опасен для окружающих! Да, он понимал. — Ох, Джекилл, если бы не ты, я бы донес на него в полицию, ей Богу, донес. А теперь, кто я? Преступник, как и он. Покрываю злодея, оставляю опасного убийцу безнаказанным! Оставляю его на свободе! Слышишь, из-за тебя я беру на душу страшный грех! Да, он слышал. — Прошу, Генри, сделай с ним уже что-нибудь! Так больше продолжаться не может! Его руки в крови, следовательно, и твои тоже! Но я знаю, что ты не убийца, Генри, послушай, пожалуйста, избавься от Хайда, сотри его из своей жизни, и мы вместе сделаем вид, что ничего не было. Умоляю… — Джон, спасибо за заботу, но я уже почти все исправил. — голос Джекилла прозвучал более уставшим, чем хотелось бы. — Поверь, завтра никакого Хайда здесь больше не будет, — «Ну, или не будет меня», — и мы заживём, как прежде. Клянусь, Джон. Только доверься, прошу, и оставь меня на время. Аттерсон поколебался, но затем все же кивнул, и, предупредив, что навестит его завтра, покинул дом Джекилла с таким видом, будто ожидал найти здесь на следующий день не доктора, а скорее его хладный труп. Измученный учёный упал на диван. Визиты Джона с каждым разом утомляли его все больше и больше. И на что только тот рассчитывает, читая каждый раз нравоучительные речи? Неужто он и впрямь думает, что Генри не понимает, во что влип? «Считает, что я слеп и не вижу, во что Хайд превращает мою жизнь? Да, Аттерсон, ты прав, с ним надо кончать, но все не так просто… " Джекилл сел, затем встал и торопливо зашагал по комнате взад вперёд. Он не спал уже несколько ночей подряд, разрабатывая новую формулу, которая должна была помочь решить проблему. Вот только если Аттерсон был уверен, что Хайда надо уничтожить, то Генри был с этим отнюдь не согласен. Уничтожение Эдварда могло отрицательно сказаться на нем самом, и, возможно, даже привело бы к смерти доктора, поэтому выход представлялся ученому в первую очередь в отделении себя от него. К тому же, когда-то именно это и было целью его эксперимента. Джекилл закусил губу, а затем резко направился к двери, распахнул её и торопливо двинулся к лаборатории. Ещё пару часов назад он закончил новую смесь, которая в теории должна была все исправить. Ключевое слово — в теории. Испытывать формулу на крысах не было ни времени, ни возможности, ведь каждая капля его старого раствора теперь была на вес золота, и тратить его на грызунов было просто нельзя. К тому же, даже если смесь окажется ядом, разве не будет это знаком, что так и должно быть? Ведь в случае его смерти, Хайд скончается вместе с ним. И он выполнит обещанное — избавится от него. Джекилл захлопнул за собой дверь, запер её и, вынув ключ из замка, положил его в карман. Хоть в камине плясал огонь, доктору было ужасно холодно. Это странное чувство пронизывало до костей, врезалось в плоть и застывало льдом под кожей. Ученый сделал несколько кругов по комнате, задернул шторы, пару раз пробежал глазами по строчкам в дневнике, просчитывая соотношение пропорций, ингредиенты и ход реакции. Затем он дрожащими пальцами покрутил в руках колбочку с плещущейся в ней неестественно голубой жидкостью. Генри взглянул на конверты, лежащие на каминной полке, с новым завещанием и небольшим извинением для Аттерсона, если он умрёт. Все вроде бы было готово. Все, кроме самого Джекилла. Как бы стыдно не было это осознавать, доктору было ужасно страшно. Был ли это страх Хайда умереть или его собственная боязнь смерти, присущая всем людям, он не знал. Но факт оставался фактом, при одном взгляде на жидкость в колбе у него подгинались колени и во рту становилось неприятно сухо. — Ты все это затеял, ты все и исправишь. — пробормотал учёный, беря сосуд в руки. На несгинающихся ногах он подошёл к зеркалу в пол, пару секунд глядел в свои опухшие от бессонницы и стресса глаза, а затем поднес колбу к губам и залпом выпил содержимое. Горло обожгло, в нос ударил похожий на спирт запах, и он почувствовал, как на шее будто бы затягивается петля. Бутылочка выпала из рук, звякнула и покатилась по полу. Джекилл оперся на стену, хрипя и задыхаясь. Тело начало ломить, будто кости трескались и рассыпались в теле. Не в силах стоять, доктор упал. Боль пробиралась под кожу, рвала, шипела, вонзала и медленно поворачивала метафорический кинжал в ране. Мир закружился и поплыл. Последним, что он успел увидеть, было неестественно бледное лицо Хайда в зеркале. Затем все потемнело, комната сжалась и исчезла во мраке. Наступило приятное забытье болевого шока. Боль пропадала постепенно. Отступая шаг за шагом, но не желая окончательно сдаваться, она делала последние выпады, пока наконец не исчезла совсем, оставив после себя ломоту во всем теле и стук давления в висках. Джекилл лежал на полу и боялся открыть глаза. Все произошло слишком стремительно и странно, походя на какой-то дикий сон. Но холод досок под щекой придавал ощущения реальности происходящему. Доктор осторожно поднял веки, комната немного поплыла, но потом все же сложилась в четкую картинку. Генри попытался оценить ситуацию, но кроме камина и пола он ничего не видел. Поколебавшись ещё немного, он попробовал встать. Конечности дрожали, так что все, что у него получилось — это встать на колени, а затем, за отсутствием сил, осесть на пол. Он заметил, что вся одежда на нем безнадежно изорвана в клочья и буквально рассыпалась. Опомнившись, доктор взглянул в зеркало и его сердце, которое замерло на мгновение, снова забилось. На него смотрел он сам — уставший, растрепанный, в лохмотьях, но он. Слабо улыбнувшись самому себе, Джекилл ещё некоторое время рассматривал отражение, пока наконец не заметил что-то в углу комнаты. Резко развернувшись, Генри прищурился, и ему стало дурно. Неужто его эксперимент наконец-то удался, и все прошло как надо? Неужели он правда смог? Не веря своим глазам, Джекилл подполз к распростертому на полу телу и трясущимися руками повернул его на спину. Сомнения не было, перед ним лежал Хайд. Он был абсолютно голый, тёмные растрепанные волосы обрамляли белое, будто измазанное мелом лицо. Его кожа казалась мраморной, и ребра выступали на часто вздымающейся груди. Джекилл заметил блестящие капли пота на его лбу и лёгкое подрагивание пальцев. Учёный острожно, дрожа, приложил ладонь к шее своего альтер эго, плоть его оказалась обжигающе горячей, и Джекилл почувствовал, как под его пальцами быстро-быстро бьётся пульс в артерии. Хайд сейчас выглядел таким беззащитным. Казалось, надавить на его шею лишь чуть сильнее, сжать пальцы — и все, он сломается, как фарфоровая кукла. И так, наверное, было бы даже лучше, убей Джекилл его сейчас. Все бы кончилось в одно мгновение, труп бы спрятали или бросили в Темзу, и уже через месяц Лондон забыл бы Эдварда Хайда как страшный сон, который пришёл, напугал, и удалился прочь вместе с ночью. Но одна лишь мысль об убийстве бросала доктора в дрожь. Он просто не мог согнуть пальцев, они деревенели и холодели. Испугавшись самого себя, учёный отдернул руку и снова оглядел лицо Хайда. Тот даже без сознания хмурился, и от этого под его глазами залегали синие тени. Но сейчас они казались больше и глубже, чем обычно. Джекиллу не нужно было гадать, чтобы понять, что враг болен, и его лихорадит. Генри поспешно вскочил и кинулся к шкафчикам, откуда спустя пару минут вынул ртутный термометр. Затем он вернулся к больному и измерил температуру и пульс. Обе величины были далеки от нормы, и Джекилл задумчиво закусил губу. Самым лучшим и логичным решением казалось убить или, на худой конец, просто выбросить Хайда на улицу, и будь что будет. Проблеме конец. Но смогли бы вы так просто взять и выкинуть часть себя в мусор? Пускай и худшую часть, но это все ещё был он сам, Джекилл. С долей его знаний, возможно, даже воспоминаний. А ещё Генри был врачом, и не мог бросить больного, беспомощного человека на произвол судьбы. Хотя все эти доводы меркли по сравнению с тем, что Джекилл в первую очередь всегда являлся учёным, а Хайд — плодом его долгих трудов. Так смогли бы вы выбросить почти восемь лет упорной, тяжёлой работы, бессонных ночей, горечь поражений и радость побед? И вот, когда эксперимент почти завершён, когда предмет всех трудов лежит на полу вашей лаборатории с лихорадкой, когда до победы остаётся лишь шажок, смогли бы вы бросить все? Генри не смог. Как бы ни была личность Хайда ему противна, он все же любил его той странной любовью, которую творец питает к результатам своей работы. Джекилл гордился собой и им, хотя и не признавал этого в открытую. В некоторой степени он считал Эдварда чем-то вроде произведения научного искусства — безобразной, несовершенной картины, которая при всей своей отвратительной наружности все равно притягивает взгляды ненасытной публики. Джекилл снова встал и стал метаться по комнате, пока не раздобыл наконец два новых комплекта одежды, припрятаных в кабинете ещё со времен первого испытания, — для себя и Хайда. Старые обноски учёный спрятал. Он переоделся сам, а затем кое-как натянул вещи и на Эдварда. Затем он отпер дверь и позвал Пула. Вместе со стариком они перетащили убийцу в гостевую комнату. К слову, последний оказался очень костлявым и лёгким, хотя Джекилл за ним этого раньше не замечал. — Мистер Хайд заболел, я не могу оставить его одного или отправить домой. — зачем-то сообщил слуге доктор. Старик посмотрел на него своими слезящимися, добрым глазами, и учёный заметил, что тот сейчас как никогда похож на преданного пса — мопса — который вроде и понимает, что хозяин делает что-то дурное, но все равно продолжает исполнять его команды. — Что-нибудь ещё нужно, сэр? — осторожно поинтересовался дворецкий. — Да, принеси мне кофе. Слуга поклонился и вышел. Его шаркающие шаги ещё некоторое время раздавались на лестнице, а потом совсем стихли. Генри Джекилл, сам до конца ещё не осознавая, что он делает, намочил полотенце холодной водой и обтер им лицо Хайда. День был слишком длинным и слишком странным. В висках до сих пор стучало, а колени подрагивали. «Аттерсону такой исход не понравится… " — пронеслось в голове Джекилла прежде чем он провалился в сон, сидя прямо на кровати Хайда.