пожалуйста, не сгорай

      Съёмочный день. Смех и радость. Милые беседы за чашечкой чего-нибудь горячего, объятия, дружеские подшучивания, ободряющие похлопывания по спине…       Естественно, съёмочная жизнь для Максанса проходила не настолько гладко и прекрасно, как можно себе подумать. Парень являлся новым, «свежим» лицом на площадке, отчего притягивал к себе большое количество людей, которые хотели зарядиться его, как они думали, не угасшей энергией. Но среди тех актеров, которые подходили мило поприветствовать его, не было того, кому бы он был рад внутривенно пустить хоть самую последнюю каплю своего увядшего энтузиазма.       Фовелю было невыносимо тяжело смотреть на человека, который за долю секунды стал для него чужим. Он не мог, как в старые добрые времена, подойти к нему. Максанс не мог не то чтобы обнять и поцеловать, но и просто поговорить. Парень очень переживал за возлюбленного. Ему каждой частичкой тела хотелось ощутить его взгляд на себе, но для Акселя он будто не существовал. Максанс переживал. Он хотел знать как у Орьяна были дела, все ли хорошо в его жизни, смог ли он определиться, смог ли он забыть Фовеля. Из пучины этих раздумий ему было выбраться чрезвычайно сложно, но руку помощи ему подал Давид, режиссёр сериала. Он что-то говорил, но Фовель не успел вовремя вернуться из своего собственного мира, выстроенного баррикадами из мыслей, которые охраняли его эмоции, поэтому услышал лишь конец фразы: -… через пять минут на площадке, — снова эта легкая улыбка и похлопование по плечу, которые уже раздражали актёра. Наверное, после съёмочного дня у него останется синяк в форме ладони.       Максанс не мог поверить, что через пару минут он встретится с тем, кто подарил ему так много эмоций, и из-за которого боль расходится по всему телу прямо от сердца. Тяжело ли ему было? Безусловно. Он не знал что сказать, построил тысячу диалогов в голове, словно башенки. Максанс номер восемнадцать сказал ему привет и поинтересовался о настроении, в то время как двадцать второй непринуждённо проигнорировал, а вот четвертый просто улыбнулся. Фовель не знал, стоит ли ему начинать диалог или лучше показать своё безразличие, чтобы причинить некогда самому родному и дорогому человеку боль. Но будет ли Акселю неприятно? Все оставалось для него загадкой. Слишком много вопросов, которые, казалось, десертной ложечкой выедали мозг.

***

      Самым сложным было отвести взгляд от его затылка. Это коротенькое и худощавое тело, которое так любил по утрам рассматривать Максанс, эти непослушные волосы, которые на вид будто сильно электризовались, но на ощупь были словно щёлк — всё это приковывало взгляд парня намертво. Наверное, Фовель мог бы простоять так вечность, вновь и вновь исследуя до боли знакомую фигуру, но Орьян резко обернулся на зов оператора и они столкнулись взглядами. Сердце Максанса замерло, легкие, казалось, сжались и не позволяли парню сделать вдох; вена на виске пульсировала, ладони потели — парень в душе молился о том, чтобы Аксель отвел взгляд. Сам он был не подвластен этого совершить. Им будто управляли, как в игре. Не позволяли сделать то, что хочет мозг и то, чего так не хочет сердце. Орьян натянул улыбку, степень фальшивости которой Фовель умел определить давно, и кивнул ему. Как же нелепо.       Давид на площадке выступал в роли мамочки, которая к каждому члену команды находила свой подход. Перед началом съемок он собрал всех в круг и представил Максанса. Аксель сделал вид, будто Фовель для него совершенно незнакомый человек: вскинул брови и изобразил удивление в тот момент, когда режиссёр назвал имя нового актера, исполнявшего роль Элиотта. Сообщив, что сегодня они снимают тизер для третьего сезона, Давид дал пару наставлений, заметив, что «новичок», как он называл Фовеля, переживает. Но причиной переживаний являлась вовсе не неуверенность в себе. Слов у Максанса в этой сцене не было, хотя ролик был полностью построен на его персонаже. Он переживал за то, как странно прошёл их первый контакт после ссоры и навсегда захлопнутой двери. Максанс пообещал себе, что после съемок обязательно подойдет к нему и нормально поговорит. В дружеской атмосфере. Или, по крайней мере, попытается её создать. Ведь в дальнейшем им надо играть любовь. Точнее, играть её придётся только Акселю. Наверное.       В сотый раз Элиотт задевает плечом Луку, в сотый раз тело Максанса пронизывает ток, колющий все его органы. Играть ему особо не приходится, все его эмоции искренне на сто процентов, ведь совсем недавно ему пришлось их пережить.

***

       Как только Давид с широкой улыбкой сообщил о том, что очередной последний дубль снят, то ему никто не поверил. Особенно Максанс, который то ли просто не хотел уходить со съёмок и был бы рад хоть всю ночь провести на площадке в компании Акселя, то ли от того, что приближалось время разговора, о котором сам себе пообещал парень. Но, по итогу, Орьян быстро исчез из вида, отчего Фовель мысленно проматерился, коря свою невнимательность. Он то ли быстро, то ли нервно пробежался глазами по павильону, но не нашел человека с подушкой непослушных волос на голове. Тогда Максанс решил, что Аксель, возможно, поспешил на очень важную встречу в туалете, поэтому парень направился именно туда. В коридоре он вновь встретился с небесно-голубыми глазами. Казалось, что в них отражаются незабудковые поля. Его тело снова пронзило тысяча осколков. Он скучал по этому взгляду. Максанс был будто загипнотизирован — он не мог не только сказать что-нибудь, он попросту не мог пошевелиться. Но всё хорошее вскоре кончается: вид на пленяющие два сапфира закрыла какая-то девушка, жмущаяся к Орьяну. «Наверное, коллега» — пронеслось у парня в голове, но в следующую секунду по всему телу пронесся жар, а чувства вновь ранили сердце, но в этот раз глубже. Почти до смерти. Аксель целовал её так нежно и невесомо, как любил Фовель. Тысяча мыслей проносились в его голове. А он просто стоял и смотрел. Как же ему было паршиво на душе. Максанс номер тринадцать сейчас бы разревелся, восьмой бы ударил его, десятый пожелал бы им счастья. Первый же просто ушёл.

***

      Бедное плечо Фовеля, натерпевшееся за съемочный день не только десятки ладоней. Но это полбеды — сердце пострадало больше. Оно снова и снова кровоточило; на нём, казалось, не осталось живого места. Облитое тёмной и густой жидкостью, которая ещё более подчеркивала, похоже, не собирающиеся заживать багровые рубцы, оно едва билось, когда в голову прокрадывались воспоминания.        За сегодняшний день Максанс понял, что только благодаря его взгляду, оно стало биться чаще. Это и спасало парня. Ему было невообразимо больно, он до посинения кусал ладони, чтобы в голос не зареветь, издавая скорбный стон. Слезы оставляли соленые дорожки на его острых скулах и падали с подбородка прямо на футболку. Его футболку, которую он сжимал в руках. Единственное, что у него осталось от Акселя. Воздух смешался с горечью. Пустота, тишина и его всхлипывания — частые гости в их его квартире по вечерам. Максансу стало как-то пусто на душе, видимо, надежда покинула его сердце навсегда. Вот только Орьян никак не хотел уходить оттуда, каждый раз устраивая чемпионат по фехтованию. Как же все это абсурдно.       Пазлы в голове Фовеля собрались воедино: «Акселю всё равно», «он больше не любит», «тебя нет в его сердце», «ты такой жалкий».       Взгляд скользнул по столу. И снова тысяча иголок впивается в сердце: на нём лежало некогда брошенное Орьяном кольцо. Нет, не золотое и даже не серебряное, а обычное, которые попадаются в киндер сюрпризе. Его Максанс подарил, когда они начали встречаться, попутно предложив ему руку и сердце. Естественно, это было дурачество, но оно очень много значило для них. Он носил его у сердца. Перед глазами, словно пленка от фильма, только с воспоминаниями: ссора, много слов, брошенных острыми кинжалами; и вот Аксель снимает кольцо с цепочки, бросает на стол, и хлопает дверью. Только сейчас парень смог понять, что это весьма символично — он также оторвал Максанса от своей жизни и бросил, точно как кольцо. Фовель хватается за голову, впивается в волосы и молит самого себя прекратить это: перестать прокручивать этот фильм длинной в девять месяцев. Он разбивает костяшки, до крови закусывает губы, трет глаза, отчего завтра утром появляется огненно-красное раздражение. Просит, чтобы его внутренний голос перестал. Просит больше не ранить его сердце, просит не разбивать на тысячу осколков его душу, просит забыть его, выкинуть из памяти. Стереть.

Но это невозможно.

Как же получается, что родной человек в одночасье становится для тебя чужим? Кто создает эти стенки, которые не позволяют поговорить с тем, кто оставил тебя в прошлом? Почему мы мучаем себя плохими воспоминаниями? Возможно, мы просто привыкли жить прошлым.