***
Проходив вокруг да около половину дня, Томас наконец решает поймать Минхо и узнать, как дела и что там вообще случилось. Он смирённо, не без сожаления наблюдал за тем, как испарялся Галли, затем шло гневное лицо Терезы, а потом Минхо пулей вылетел из столовой, не сказав ни слова. Когда Томас болезненно переживал то, что их компания на время рассосалась, он вовсе не думал, что станет ещё хуже. Он находит Минхо в коридоре общежития, курящим на лестничной площадке, чего, вообще-то, делать нельзя. А давно он курит, собственно? — Эй, Минхо. Азиат, похоже, так сильно заплыл в свои мысли, что чужой голос в его поле воспринимается с чрезмерным испугом. После своей реакции азиат смеётся. Очень скрипуче, словно смех и не его вовсе. Томасу становится совсем грустно. — Прости, Бэмби, маневрировал в чертогах разума. Ты чего здесь? — Минхо действительно кажется удивлённым. — Да так… болтаюсь просто, — Томас, потоптавшись на месте какое-то время, наконец усаживается рядом с курящим Минхо. Это не очень-то приятно, — Я волнуюсь. — Мм? — Минхо вопросительно вскидывает бровь, уставившись себе под нос, наверное, наблюдая за тем, как тлеет сигарета в его губах. — Я… видел, что сегодня что-то случилось. У вас, в столовой, — предложение выходит порезанным неверно, но Томас вновь переволновался, и теперь уже неважно, что там и как неправильно. Тем более куда больше его волнует Минхо, — Может, поделишься? Взгляд, брошенный в сторону Минхо, постепенно тускнеет. Потому что азиат делается совсем мрачным. Он старается не смотреть в сторону Томаса, и тот не понимает, почему. Но он никогда не поймёт, что таким образом Минхо пытается сокрыть свою уязвимость, которая на его лице отображается мгновенно и совсем нескрываемо. — Я… проебался сильно. С Галли, — скрепя сердце Минхо выуживает из себя правду. Потому что это для Томаса, — Наговорил кое-чего… плохого. Неуместного? Не знаю, как правильнее. Томас растерянно наблюдает за плавными движениями Минхо, словно его руки отделили от тела. Минхо перекладывает сигарету из одной ладони в другую, касается лба, запускает свободную пятерню в волосы. До Томаса наконец доходит, что Минхо нервничает. — У нас ведь матч скоро, ну, ты знаешь, — получив кивок в знак подтверждения, Минхо продолжает: — Оказывается, вторая команда об этом не знала. Ну и Алби набросился на Галли, потому что его задачей было осведомить об этом остальных. Но он… — Забыл, да? — Томас ощущает укол вину сразу же, как только слова срываются с его уст. Потому что его не спрашивали, и почему додумывает вдруг, но Минхо лишь кивает, и сердце постепенно успокаивается, ровно как и разум, — Это… из-за того, как он себя чувствует? Минхо делается совсем плохо, когда Томас открывает рот. Что, даже он догадался? Вот так просто? Очень невозможно — не чувствовать себя самым большим ослом, когда все вокруг показывают, что да, вообще-то ты осёл. — И ты догадался? Вы все догадались?! — Минхо и не думал повышать голос, но чувства досады и отчаяния вбиваются в грудную клетку, — Извини, я просто… — одним движением Минхо стряхивает пепел с сигареты и затягивается вновь, — Я нагнал на него, потому что он постоянно молчит, понимаешь? Я терпеть не могу сам догадываться, это изматывает, да и бессмысленно совершенно, потому что просто догадки, а не правда. Я и не подумал, что дело может быть… чёрт. Томас то и дело бросает жалостливые взгляды на Минхо, пытаясь сделать так, чтобы тот этого не увидел. Иначе разозлится. — Так ты… Томас надеется услышать продолжение, ждёт, когда фразу закончат за него, но Минхо стоически молчит, смотря в пустоту невидящим взглядом. Очевидно, сознаваться в содеянном он не готов, поэтому Томас молчит вместе с ним, борясь с противоречивыми мыслями о том, как лучше следует поступить. Минхо не может не вздрогнуть, когда чужие пальцы касаются тыльной стороны его ладони. Он бросает замешкавшийся взгляд на ладонь Томаса, что накрыла его руку. Минхо благодарно улыбается, но не осознаёт, что делает это про себя, внешне оставаясь неприступным и нечитаемым. Он так устал бороться со всем его окружающим, и теперь, когда оказалось, что нужно ещё и с собой… он больше ничего не может. Нет сил. Он пытался сделать всё, что мог. Он отчаянно старался бороться с самим собой, со своими страхом и глухим отчаянием, которые пришлось подавить, чтобы быть сильным рядом с Галли. Минхо пытался принимать и понимать, что с ним случилось, старался остудить свои голову и чувства, чтобы не перегореть. Только бы не сломаться самому, ступить на дорогу помощи, но… Очевидно, что-то пошло не так, раз Минхо не справляется. Он сделал только хуже. Всегда делает только хуже. — Не вини себя, Минхо. Минхо поднимает остекленелый взгляд, поворачивает голову вправо и встречается глазами с мягким взглядом Томаса. Это тот момент, то столкновение, когда яростно хочется доказывать, что кто-то другой неправ, что нет, всё так, ты облажался, проебался по полной, и теперь всё точно порушено. Но это поведение исходит из желания, из просьбы о том, чтобы отрицали всё, чтобы все слова негативные, натравленные в свою сторону опровергли и сказали что-то иное, что хорошее и на самом деле правда. Но Минхо не хочет нагружать Томаса этой ответственностью, чтобы он рассыпался в словах, доказывал обратное. Поэтому он молчит в ответ, не зная, что ещё можно сказать. Желание сжать в крепких объятиях человека напротив врезается остро, под углом, и это совсем неприятно, и Минхо морщится, потому что теперь уже и это ощущение старается из себя изгнать, будто то — демон. Он устал бороться со своими демонами. Минхо вздыхает и поднимается с лестницы, утягивая Томаса за собой, но тому долго ходить не приходится, потому что Минхо просто усаживается на пол, у стены; сползает по ней, практически лежит, но Томаса за собой не приглашает. Наверное, оставляет ему выбор. Томас мог бы постыдиться практически лечь вот так, на грязный пол, посреди коридора, прямо на лестничной площадке. Но здесь Минхо. Минхо, который даже не разбит и не плачет, а который ощущается совсем тоскливым и затёртым наждачкой, которого хочется смягчить, сказать что-то такое, что точно поможет. Но слов для такого точно никаких не существует, поэтому Томас молча повинуется и садится-ложится рядом, опуская голову на грудь Минхо, утыкаясь носом ему в плечо. Перспектива того, что кто-нибудь наткнётся на них, будто они — наркоманы с пятилетним стажем, весьма озадачивает, но Томас решает не делать с этим ничего. В конце концов он здесь за тем, чтобы поддержать Минхо, а не думать о том, как и кто выглядит. Они молчат так долго, что Томасу кажется, что Минхо уснул. Но когда он поднимает голову, то встречается с ним взглядом, и их губы практически соприкасаются. Томас попадает в ловушку собственной паники. Он буквально сходит с ума. — О, ты напуган? — хриплый голос кажется враждебным на фоне тишины вокруг. Томас не может ответить, потому что любой ответ — провокация. Он не поведётся. Они молчат ещё немного. — Томас. — Да? — усталость в голосе Томас скрыть не в силах, но вообще-то он перестал ожидать подвохов со стороны окликов Минхо. Почему-то. — Поцелуй меня. Томас думает, что он ослышался. Он поднимает взгляд на Минхо, что смотрит на него немного пусто, но приветливо и спокойно, слишком спокойно. — Что? — не переставая хлопать ресницами, Томасу всё ещё кажется, что он не так понял. — Поцелуй меня. Можно? Скрипучий голос проезжает по ушам отчего-то сладостно и несправедливо горько. Томас сглатывает ком вязкой слюны. Он теряется и не знает, что делать. Это не может быть чем-то плохим, потому что это уже происходило, и тот был долгим, но они были пьяны и совсем не в себе, а сейчас… простая просьба. Значит, должен быть простой ответ? Томасу не приходится думать, как ему поцеловать его, всё выходит как-то само собой. Его сердце не сильно заходится в панике, скорее в приливе ощущений, потому что всё как-то поменялось, когда он думал об этом в последний раз. Томасу не хочется отстраниться, не хочется убежать, и он не думает о том, что ему будет стыдно. Тихо отстранившись, Минхо провожает это действие молчанием. Холодный белый свет бьётся сквозь окно, но практически всё помещение залито ночью, и лишь с усилием Томасу удаётся заметить, что Минхо скалисто ухмыляется. — Не зазнайся, — недовольный тон Томаса и цоканье языком смягчаются усмешкой. — Я стараюсь, — честно отвечает Минхо, заложив руку за голову. Получив пинок локтем в бок, Минхо жмурится, но боль выходит не сильной, и он просто закрывает глаза, совершенно наплевав на то, что они валяются на полу коридора общежития. Скоро лунный свет начнёт слепить глаза, но Минхо хочется пролежать ещё немного, пока тот не оголит правду и не разгонит всех по своим местам.50
12 мая 2023 г. в 19:19
Примечания:
мы добрались до юбилейной главы, всех нас поздравляю!
очень жду отзывов, их действительно не хватает в последние месяцы, ребята :с
Очередное весеннее зыбучее утро, очередная тренировка, растянутая до вечера. Приложение стольких усилий в понедельник не радует практически никого, ну, разве что Галли. Ведь на поле можно отвлечься, пустить всё насущее в водосток, откликаясь только на тренировочное. Бежать, пока в глазах не зарябит, пока в лёгких не начнёт свистеть и хрипеть, пока не потеряешь себя, не оставишь позади своих ног.
Желание не вставать с кровати постепенно улетучивается, и даже жизнь вроде бы перетекает в обычное, повседневное русло. Но Галли не знает, радоваться этому или нет, потому что ошибочно предположил когда-то недели две назад, что, сделав эпицентром своей вселенной главную проблему — своего отца, — остальные проблемы, которые поменьше, испарятся. Мощного эффекта это желание не произвело, и в один несчастный момент шар, наполненный болями и навязчивостью, попросту взорвался, и всё обрушилось на Галли как при взрыве. Всё тело с ног до головы засыпано штукатуркой, в глазах и во рту — грязь и пыль, в ушах звенит, и в черепной коробке клокочут паника и шок. Так не должно быть.
Он старается не хлопать дверцей шкафчика звонче положенного, не в силах выносить своей кожей присутствие Томаса рядом с Минхо. То, как Минхо смеётся рядом с ним, касаясь своими пальцами его оголённой кожи рук, как вместе с ним смеются его глаза. Атакующее осознание, что так и не расстались, что Томас не противится шуткам и присутствию рядом, что идёт охотно вслед за ним. И смеётся так же, как Минхо — воодушевлённо, искренне. И немного влюблённо. В глазах у Галли, очевидно, двоится. Он встряхивает головой несколько раз в надежде отогнать подозрения и паранойю.
— Всё в норме? — раздаётся оглушающий голос у правого локтя.
Галли с въедливой неохотой косится в сторону заинтересованного и отнюдь невзволнованного Алби, что с привычным ему непринуждённым взглядом, кажется, застал его врасплох. В голове всплывает давно позабытая ссора. На балконе. Из-за Минхо. Галли резко отворачивается.
— Всё в ажуре, — ровным голосом отвечает Галли, по пути выбрасывая зарывшийся в привычку сарказм.
— Ну-ну, — небрежно бросает Голдман, принимаясь рыться в своём шкафчике.
Галли хочется вытряхнуть все аккуратно сложенные вещи из шкафчика Алби и вместо них засунуть туда его тело. Он отвык делать вид, что не понимает, о чём ведётся речь. Галли ещё больше злится, не зная, как найтись с ответом и что сказать заместо правды. Проще стало молчать.
— Не хочу я, Минхо, отстань! — высокий возглас Томаса на мгновение оглушает всех в раздевалке.
Томас тут же заливается краской и прилепляет взгляд к пыльному полу, заставляя своим предыдущим действием Минхо смеяться. Азиат качает головой под свой заливистый хохот, умудрившись ещё и стукнуть Томаса в плечо.
— Да я шучу, боже мой, ты становишься нежнее с каждым нашим разговором, принцесса.
Разгневанный за считанные секунды, Томас поднимает ошарашенный взгляд на Минхо, что стоит напротив, и старается игнорировать любопытные взгляды сокомандников, направленные в их сторону.
— Минхо, тише, — умоляюще процеживает сквозь зубы Томас, принимаясь рыться в своей спортивной сумке.
С весельем на лице Минхо виновато разводит руками в стороны, оскалившись и опустив уголки рта одновременно. На его лице читаются извинения, но довольство результатом своего поступка у него скрыть не получается. Томас закатывает глаза, не в силах сокрыть усмешки.
— Ты иногда как идиот, Минхо, — недвусмысленно замечает Томас.
— Такие, как ты падки на таких, как я, верно? — не без издёвки упрекает Минхо в ответ.
Томас вновь закатывает глаза, и вновь улыбаясь. Минхо посмеивается в ответ и довольной улыбки не скрывает, буквально давясь своей радостью.
Этот разговор предназначен только для ушей тех двоих, что ведут диалог, но стоящие рядом Алби и Галли не могут игнорировать услышанное по чистой случайности. Алби рассеянно устремляет взгляд вглубь своего шкафчика, видимо, на какое-то время потеряв самообладание. Галли не замечает, когда Алби бросает в его сторону осторожный взгляд, отчего-то оставаясь грузно встревоженным.
Галли погружён внутрь себя, позабыв о внешнем, а оттого не считает нужным скрывать эмоции на своём лице, и с шумом выпускает воздух из лёгких. И глаза его принимают совсем стальной оттенок, а смешок, слетевший с его уст совсем уж злобно, больше походит на гортанный рык. Кажется, реальность поменялась с иллюзией местами, пока Галли блуждал между сном и явью, потресканный и замурованный. Поморгав ещё несколько мгновений, перестав двигаться, заставляя себя дышать как обычно, не свирепо, Галли одним движением закрывает дверцу шкафчика. Слишком громко. Всё становится очевидным.
Алби не может этого не замечать. Он отводит напряжённый взгляд в сторону, подальше от Галли, пока тот не заметил. Он давно перестал улавливать, что происходит. Давно перестал выпытывать из Галли честность. Хотя, может, и не нужно — действия и жесты Галли кричат громче любой правды.
— Пойдём? — неуверенно интересуется у Галли Алби, не прекращая атаковать его своими озадаченными взглядами.
— Ага, — хотел бы Галли вложить в свой ответ хоть какую-то жизнь, но сил на это давным-давно не осталось.
Совсем потухший, Алби смотрит себе под ноги, двигаясь в сторону выхода. Отчего-то эта ситуация затронула и его душу, и сердце, и тот сам удивляется, с чего бы так. Но он хорошо знает Галли, и прекрасно понял и без его подсказок, что на самом деле происходит. И это «кое-что» началось не недавно.
Когда ты холоден и отстранён, мало кто принимается верить в твою искренность, догадываться, что ты можешь вообще что-то чувствовать. Алби подозревает, что Галли в этом вообще никто не верит, начиная с того момента, когда он впервые встал на ноги и пошёл. От этого Алби очень хочется посочувствовать ему, искренне и с душой. Именно поэтому так тянет узнать побольше, давить, чтобы открылся наконец. Иначе дверь в душу останется закрытой навсегда.
Когда-то Алби сам был таким. Воспитываемый отцом полицейским, и не просто полицейским, а военным полицейским, Алби не мог вести себя иначе. У него три сестры, и о каждой он заботился так, как о них не заботились никогда, но и мягок он с ними никогда не был. Строгие моральные принципы своего отца, его манеру держаться и не проявлять ни единой эмоции — Алби нехотя перенял всё это на своё «я», когда был ещё ребёнком.
Стало попроще в старших классах, когда он ввязался в плохую компанию. Там его научили раскрепощению, быть собой и не держать всё в себе, но способствовали этому не длительные сеансы психотерапии или глубокие многочасовые разговоры на кухне. Алби всегда было знакомо желание побега от реальности, когда кроме ощущения взрывов в венах не чувствовал ничего. Ему было тринадцать. Он никому об этом не рассказывал.
— Я вас заждалась!
Ни Алби, ни Галли не смогли не подпрыгнуть, когда откуда ни возьмись в дверях раздевалки возникло счастливое лицо Терезы.
— Что ты тут делаешь? — Галли, тут же принявшись отчитывать подругу, дружелюбнее не делается.
— Как что? — Тереза разочарованно сводит брови, откидывая гриву волос назад, — За вами пришла.
— В раздевалку? — скептично выгнув бровь, Галли скрещивает руки на груди, за которой теперь не бьётся сердце.
— О боже, — голос Терезы начинает подпрыгивать на каждом слоге, — Я ведь не зашла сюда, да и вообще, — девушка щурит свои синие глаза с напускной наигранностью, — Что я тут нового увижу?
— Замечательно, — грузно распев это слово, Галли выразительно закатывает глаза, принимаясь двигаться в сторону Терезы, — Я это уже где-то слышал, давай, вываливайся.
Тереза возмущённо смотрит куда-то в сторону и совсем теряется, когда Галли на полном серьёзе продолжает идти вперёд, тем самым вжимая её в свои плечо и грудную клетку. Наверное, надеется сдвинуть её с места. У него получается.
— Ты чего творишь?! — опешив, Тереза не начинает двигаться самостоятельно, но не может сдержать смеха, и принимается оглушать им Галли, — А можно я сама дойду, рыцарь?
— Ну так шевелись, я не заставляю, — бесцеремонно бросает Галли, даже не опустив голову и не взглянув на повеселевшую Терезу.
— Ладно-ладно, хорошо, только остановись хотя бы!
Алби слышит их лишённый всякого смысла диалог где-то вдалеке, приправленный шумом и помехами; оставаясь немного позади, он еле передвигает конечностями, не в силах вынести из своих мыслей того, что вперилось в его мозг неожиданно и нелепо. Воспоминания. Может, следует когда-нибудь поведать свою историю хотя бы Терезе, потому что… Галли он никогда не расскажет. Он знает, как тот посмотрит на него. «Такой же, как мои родители», — будет с отвратом проигрываться в его глазах. Алби этого не вынесет.
А может, не стоит никому об этом вообще знать? Толку от этих знаний мало, а сочувствия Алби никогда ни от кого не искал. Просто хотел иметь возможность жить как все, без упрёков или жалости. Наверное, поэтому он со скрипом может понять ситуацию в семье Галли. Потому что он не на его месте, а на месте его родителей. Ну, матери, по крайней мере.
Он был потерян, сломан и без смысла жизни. И когда потерялся, на помощь пришли они. Он этого никого не просил. Просто попробовал сам, ровно так же, как и слез. Тоже сам. Иногда он сам себя не узнаёт и сам себя боится. А больше — того, что однажды подсядет снова, хотя причин, казалось бы, уже нет.
Тереза так и продолжает трещать без умолку, но теперь уже о намечающейся тренировочной игре на следующей неделе, снова между их командой и командой Минхо. Надо же, вот это сюрприз.
— Нам об этом ничего не говорили, — Алби наконец подаёт свой увесистый голос, и оба — и Тереза, и Галли — оборачиваются, — Когда матч-то будет?
— Серьёзно? — Тереза искренне удивляется, и брови её ползут вверх, — Вообще ничего не сказали? Даже мы знаем.
— Не-а, — холодно отвечает Галли, похоже, совсем незаинтересованный в том, чтобы быть осведомлённым.
Тереза не может не бросить на него настороженный взгляд, а затем перевести такой же на Алби. Тот лживо качает головой, делая вид, что не в курсе такого безразличного настроя Галли.
— Через неделю, в выходные, кажется, — ответ выходит сдавленным, словно Терезе внезапно стало неловко или неприятно говорить об этом событии.
— Ну супер, — с сарказмом реагирует на новость Алби, усаживаясь за один из немногих чистых столов в буфете, — Придётся снова батрачить всю неделю, и ради чего?
— Вот это настрой охеренный, — не сумев воздержаться от язвительности, Галли мрачно усаживается за стол.
— А что? — Алби мгновенно переключает своё внимание на Галли, — Думаешь, в этот раз Ньют нам поможет?
Тереза молча принимается жевать протеиновый батончик, добытый из своей сумочки, стараясь не цепляться глазами за каменное выражение лица Галли. Алби будто ждал такой реакции, поэтому лишь уверенно кивает в подтверждение.
— Вот и я о том же, — цокнув пару раз в недовольстве, Алби вновь обращает своё внимание на капитана, — Мы так и будем держать его у себя в команде?
— А что? — странный, сдержанный вопрос Галли заставляет Терезу напрячься.
— Да так, — Алби не уступает Галли в язвительности, — Он отличный атакующий, прямо мечта.
— Слушай, отцепись, а, — Галли взмахивает своей большой ладонью, тем самым давая Алби понять, чтобы тот шёл куда подальше от него.
— Я сейчас на полном серьёзе, — Алби никак не унимается, искренне не понимая мотивации Галли держать под своим крылом это недоразумение, — Давай найдём кого-нибудь другого.
— Хорошо, кого? — своим ровным, непоколебимым голосом спрашивает Галли. Такая резкая смена реакции пугает.
— Да кого угодно! Столб будет полезнее него, серьёзно, — Алби беззлобно стучит ладонью по столу, тем самым стараясь привлечь внимание упрямого Галли.
— Отлично, — сухо реагирует Адамс, — Завтра на тренировке жду вырванный со двора столб. Только смотри, чтобы в диаметре был небольшим — будет быстрее бегать.
Тереза, изо всех сил стараясь подавить смех, закусывает нижнюю губу и устремляет взгляд в столешницу, принимаясь изучать её поверхность. Алби не сводит тяжёлого как сталь взгляда с невыносимого Галли, а тот не мигая смотрит на него в ответ, но так расслабленно, словно его даже не волнует вопрос, который они сейчас обсуждают.
Вскинув руки, Алби тем самым показывает, что сдаётся. Галли, довольный завершением спора, но, судя по лицу — ощущение, что всё ещё плевать, — отворачивается и принимается рассматривать учащихся. Тереза, никак не справляющаяся с поеданием батончика, замечает Томаса, который зашёл в столовую, но идёт почему-то не в их сторону.
Нахмурившись, она принимается искать причину, но долго искать не приходится, потому что светловолосый повод Томаса сесть отдельно маячит на горизонте. Тереза ухмыляется, слишком довольно, не замечая, как Томас уставился на неё в ответ.
Томасу хочется закатить глаза на такую усмешку, но от его реакции нет никакого толка — Тереза всё равно этого не увидит, поэтому он обезоруженно падает на ближайший стул, не в силах устоять на ногах после изнурительной тренировки.
— Ты живой? — вопрос Ньюта действует как эффект ледяной воды в лицо среди всего этого хаоса, бушующего вокруг.
— Вроде бы, — неуверенно брошенный ответ. Томас боится, что соврал.
— Вроде бы, — передразнивания у Ньюта всегда выходят точными, отменными.
Томас не может не посмеяться. Он переводит расфокусированный взгляд в его сторону, не совсем веря в то, что он действительно сидит сейчас рядом с ним. Они обедают вместе, без ссор и расставаний. Томас без тревоги и страха, что скоро его бросят. Ньют без атакующей его сознания фазы, без зависимости и бегства. Всё просто… обычно, нормально. И так бывает?
Ньют не может усидеть на месте, но не может и вертеться из стороны в сторону, потому что тогда Томас станет задавать ненужные самому Ньюту вопросы. Но из головы своей никак не выбросить все проёбы и ненасытные, сумасшедшие поведения, сопровождаемые полным оцепенением и неспособностью мыслить адекватно. Ньют, наверное, часов сто думает о том, что сделал. Сколько вреда и неудобств доставил Галли. И мысль о том, что они больше не разговаривают совсем не утешает, а заставляет незакрытые раны ныть.
Ему особо ничего и не нужно. Просто взять и попросить прощения, сказать честно о том, что жаль. Что ничего такого не хотел. Не хотел подвергать опасности, заставлять истекать кровью и терять доверие. Потому что в кои-то веки к нему отнёсся кто-то не с ненавистью, не с жалостью, а с простым пониманием, пускай даже дерзким.
Ньюту просто хочется сказать спасибо, поблагодарить за помощь и за последние слова, что были сказаны не с целью исцелить или помочь, а задеть и образумить. Это Галли и удалось. И Ньют попросту не знает, как сделать так, чтобы всё это ему сказать, но без собственного присутствия. Наверное, никак.
Он старается не бросать в сторону столика старшекурсников свои обеспокоенные, нервные взгляды, но иногда всё-таки поглядывает на уставшего от жизни Галли, что стал выглядеть ещё хуже с того момента, когда они попрощались в последний раз. Нет возможности узнать причины, нет возможности поговорить. А может, и есть. Ньют на самом деле просто боится.
Он привык к чувствам стыда и вины; привык слоняться по коридорам собственного дома, желая, чтобы его простили, выслушали, поняли. Только никто этого не делал, потому что отца так часто не было дома, пока мать была жива, что Ньют в возрасте трёх лет не очень помнил, как тот выглядит. А ещё ему давно не приходилось вспоминать, раскрывать глаза на оглушающие новости со стороны своего мозга.
Его разум отказывался воспринимать картины схождения матери с ума правдой, а не подставными воспоминаниями. Когда Ньюта никто не хотел прощать, когда все игнорировали и сновали кто куда, он подолгу застревал между комнатами, не в силах оторвать онемевшего взгляда от головы своей матери, бьющейся об стену раз за разом, словно та хотела выбить оттуда все мозги, кости и прочее. Иногда ему казалось, что у неё это получится. А потом она взяла и вышибла себе мозги одним выстрелом. Тогда Ньют считал, что это сделал кто-то ещё. Теперь он начал понимать, что, возможно, именно она и виновата в его демонах, сидящих внутри и не дающих трезво, осознанно существовать.
— Ньют, ты в порядке?
Зарубленный очередным осознанием, Ньют совсем теряется во времени, и кровь за мгновение отливает от его лица. Томас не на шутку взволнован. Он сидит вполоборота, так близко, что Ньют может расслышать панику в его дыхании и пересчитать ресницы, дрожащие в такт его грудной клетке.
— Да, я… я думал. Извини, — размазанный по поверхности ответ. Ньют надеется, что Томас наестся и этим.
— Мне показалось, что что-то ужасное кинулось тебе в голову, — излишен в своей честности, Томас не сводит глаз с уже пришедшего в себя Ньюта, — Но если говоришь, что думал, пускай так и останется.
Ньют ловит себя на том, что злится и испытывает прилив благодарности одновременно. Томас ловко раскусил его и действительно ожидал правды, и это бесит. Но он не стал допытывать, давая свободу. Это заставляет неулыбчивого Ньюта улыбнуться. И даже показать это.
— Так. Мы… я думал…
Ньют переводит огрубевший произошедшим взгляд на Томаса, изо всех сил стараясь держаться в реальности и не падать в пропасть прошлого, уже наискось искажённого, никому ненужного.
— Да? — спокойный тембр голоса Ньюта очень даже вяжется с его выражением лица.
Томас не может не думать об этом, и о том, что его голос всегда ему приятен и иногда действует как успокоительное. Он боится запутаться в своих мыслях и не закончить ту, что начал.
— Наше свидание… мы так и не сходили никуда, — осмелев, Томас заканчивает предложение без заиканий, как у него это обычно бывает.
Ньют просто смотрит на него, по-птичьи склонив голову. Пару раз моргнув, до него, кажется, наконец доходит смысл сказанного Томасом.
— А. О, точно, — в мгновение он меняется в лице, и теперь странно улыбается, — А ну-ка, сэр Томас, куда вы хотите меня позвать?
— Я не… — возмущенно моргая, Томас не может отвести завороженного взгляда от глаз напротив, от век, что прикрываются неестественно, через чур медленно, и часто — слишком томно. Томас совсем теряется, — Может, ты хочешь куда-нибудь сходить?
Этот вопрос застаёт Ньюта врасплох, потому что его мало кто спрашивал, чего хочет он, а не кто-то ещё. Он устремляет серьёзный, задумчивый взгляд куда-то в стол, похоже, принимаясь заниматься поиском места сейчас.
— Эй, эй, — Томас окликает Ньюта, мягко касаясь его плеча, — не обязательно делать это сейчас, окей? То есть… ты можешь подумать. Если тебе нужно время.
Томас улыбается, так просто, беспричинно и без стеснения. Ньют теряется в своих ощущениях и эмоциях, мечтая заткнуть своё сердце и успокоить разум, потому что если раньше они шли порознь и был выбор, кого из них можно послушать, то сейчас они слились воедино и теперь кричат люблю люблю люблю. Ньют так сильно желает остановиться. Сейчас.
— Хорошо, — ответ выходит однобоким, тупым и неприемлемым. Ньют бесконечно проклинает себя.
Но Ньют не догадывается, что всё это время он улыбался. Не так, как все, не просто и обычно. Но что-то в изгибе его губ кричало об улыбке; то, как уголки тянулись ввысь, оставаясь на месте. Как привычная складка меж бровей размягчилась, как глаза, блуждающие в мире внутреннем, в одно мгновение загорелись, вышли во внешний мир, перестали прятаться. Томас всё ещё старается дышать ровно рядом с ним. У него плохо получается.
За другим столом, где обитают старшекурсники, объявляется наконец последняя фигура в их компании.
— Минхо, каким ветром и куда тебя унесло? — интересуется Алби, прилагая усилия, чтобы ненароком не взглянуть на Галли.
— Топографический кретинизм достал и меня, — шутливо отмахивается Минхо, усаживаясь рядом с Терезой, — Ну, что я пропустил?
— У нас матч через неделю, ты представь! — тут же выкрикивает Алби, похоже, так и оставшись в безумном негодовании от сложившейся ситуации, — Почему нам не сказали, я вообще не пон…
— Как не сказали? Нам всё сказали, — Минхо хмурится непонимающе, практически ему несвойственно. Теперь и он старается не смотреть на Галли.
Зато Алби без стеснения устремляет воспламенившийся взгляд на своего капитана.
— То есть нам сказали, но мы не в курсе. Это как? — вопрос, брошенный с немым вызовом.
— Откуда я знаю? — упрямство Галли ни на что в жизни не променяет.
— Так ты капитан! Определённо должен что-то об этом знать, — обвиняющий тон Алби не приходится по душе ни Минхо, ни Терезе. Галли же продолжает упрямо смотреть куда угодно, только не на Алби. Сердце Алби заходится в ярости, — Ты меня вообще слушаешь?
— Да слушаю я, чего ты хочешь? — всплеснув руками, Галли внезапно оживает.
— Правды! Либо ты забыл об этом и сейчас пытаешься убежать от ответственности, либо вообще эту новость просрал и всех подставил, — Алби скрещивает руки на груди, распалённый и злой, — Какой вариант выбираешь?
— Тот, что меня не касается, — небрежный вид, с которым эти слова Галли бросает, ставит всех троих в тупик.
Алби не находится с ответом, ошалев от такой наглости, и просто устремляет разгневанный взгляд в несчастную тарелку перед собой. Тереза боязливо косится на Минхо, пока тот изучает Галли таким внимательным взглядом, что тот этого точно не может не заметить. Тереза вжимается в стул ещё крепче.
— Что? — Галли резко переводит оголтелый взгляд на Минхо.
— Что происходит?
— Извини?
— Что с тобой происходит? — дав развёрнутый ответ, о котором просили, Минхо не сводит немигающего взгляда с человека напротив.
— Со мной? Я не… — Галли теряется в ответах, не соображая, как ему реагировать на такой вычурно-наглый вопрос, — Я не понимаю.
— Мы тоже не понимаем, — распалённый своим раздражением, Минхо мысленно просит себя заткнуться и не разжигать огонь враждебности, когда тот только недавно утих. Похоже, уже поздно.
— Вы не… — Галли выпрямляет спину и ударяется лопатками о спинку стула, оскорблённо заморгав. Он думал, он считал, что уже всё в порядке. Неужели он до сих пор не в себе? — Что ты от меня хочешь?
— Прикалываешься? — нахальство Минхо взлетает воздух, и его больше не могут не замечать Тереза и Алби, — Почему не скажешь правды? Тебя никто за это не укусит.
Тереза хочет попросить Минхо заткнуться, потому что он что, действительно не понимает, почему Галли упрямится и не раскрывает настоящей причины? Или только ей всё стало ясно?
— Я… — Галли прикрывает усталые веки, желая совладать с собой, собрать себя обратно, по кускам, чтобы больше не рушить и не ранить кого бы то ни было. Забавно, что он так и остался проблемой, хотя и пытался справиться со всем самостоятельно, — Я не помню, чтобы мне об этом рассказывали, ясно? У меня всё ещё проблемы с концентрацией и памятью. Даже если я слышал, то забыл.
Молчание, в которое погрузился столик старшекурсников, заглатывает всех до единого, и первой сдаётся Тереза, которая шумно вздыхает и буквально приклеивается взглядом к своим коленям. О боже, это действительно сейчас произошло? И она не понимает, за что ей так стыдно.
— Я и не думал тебя обвинять, — первым говорить решается Алби, — Просто хотел узнать, почему так случилось, и всё, — его голос потускневший, виноватый.
— Я знаю, что я странный, — Галли отчего-то продолжает, застав врасплох остальных, — Я не знаю, что со мной, но я стараюсь это исправить. Мне лишь нужно немного времени, чтобы справиться с этим.
Стыд, прошибающий щёки, обстреливает со всех сторон. Никто из сидящих здесь ничего не говорит. И это, наверное, ещё хуже. Тереза понимает, что Галли скорее всего сейчас уйдёт. Потому что не выносит жалости. Потому что сам так и не принял, что с ним случилось что-то ужасное и, возможно, не особо поправимое. И теперь он просит… что? Он действительно вынужден объясняться. Терезе сильно не хочется смотреть в сторону Алби и Минхо.
Как и пророчила Тереза, Галли начинает двигаться, потому что намеревается уйти. Он спокойно встаёт из-за стола, скрипит стулом, и так же спокойно уходит. Размеренным шагом идёт вдоль стены, в сторону выхода, коридоров, где сотни студентов, а он один, который слишком бледный, раскрошенный, белый и высокий, чтобы на самом деле скрыться.
Стены вокруг становятся совсем вытянутыми и сухими.
— Ну отлично, Минхо, — Тереза не может промолчать или скрыть своего негодования, почему-то набросившись только на одного, — Вот зачем?
— Да я не…
— Что ты не? — дерзость Терезе всегда была чужда, но теперь приходится вооружаться и этим, — Ты знаешь лучше всех, что он не в порядке, зачем срываешься на него? За что?
Алби, словно в воду опущенный, так и не поднимает головы, смирённо слушая речь Терезы. Он вовсе не хотел, чтобы всё так закончилось. Это его вина? Почему это происходит? Что вообще происходит?
— Я на него не срывался, — резче привычного отвечает Минхо, защищаясь, — Почему бы просто не сказать правду?
— Господи, почему у всех такой пунктик на правду?! — неожиданно свирепый возглас Терезы обращает на себя внимание даже Томаса, — Знаешь, не всегда это просто и нужно — сказать правду, если это касается не тебя, Минхо, — Тереза не боится устремить на Минхо свой злобный, отчитывающий взгляд, — Я понимаю, что ты волнуешься за него, наверное, больше всех здесь сидящих, но он не обязан быть с тобой откровенным вот настолько, лишь бы ты успокоился.
Алби смотрит на Терезу во все глаза, позабыв о своём обете «не пялиться», одновременно пугаясь её и восхищаясь ею. Минхо, не в силах отвести поверженного взгляда с Терезы, застывает, и напускное спокойствие на его лице сменяется каменной гримасой.
— Извини, что так груба, — кажется, монолог Терезы близится к завершению, — Но это действительно слишком. Просто… можно помягче. А теперь простите, — она поднимается со своего места, словно только что зачитывала им цитату из книги, а не ругалась, — Я пожалуй пойду. Эта ситуация весьма подпортила настроение.
Алби понятия не имеет, что сказать. Галли ушёл, Тереза тоже. Не то чтобы Алби не согласен с Терезой, но виноват вроде бы именно он, да и бросать Минхо вот так у него духу не хватит. Но, наверное, думать об этом и не придётся, потому что Минхо сам подрывается из-за стола и уходит прочь, даже не попрощавшись.