***
— Никак в толк не возьму, — вложив чайную ложку в рот, измазанную йогуртом, Тереза недовольно хмурит брови, — Когда они уже прекратят всё рушить? — Они этими разрушениями начали играться ещё раньше, чем мы их узнали, — справедливо подмечает Алби, с усмешкой накладывая, кажется, третью ложку кофе в подбитую с одной стороны кружку, — Не думаешь, что пора оставить эту головоломку? — Алби, честно — я перестала ломать голову и раскрыла глаза ещё месяц назад, — Тереза поворачивается в сторону стоящего на ногах Алби и наконец освобождает свой рот, окунув ложку в стаканчик обезжиренного йогурта, — А тебе разве не ясно, что у них происходит? Алби провожает весомый вопрос Терезы тучным молчанием, цепляясь слухом за раскаты грома за окном кухни, в которой они сейчас находятся и которая отчего-то стала убежищем. Он боится этой темы как огня, потому что знает, что неправды просто не сможет сказать, тем более Терезе. Постукивая ложкой по ободку кружки, намереваясь сбросить с неё мокрый кофе, Алби не замечает раздражения на лице Терезы. Когда действие на заканчивается, Винтер возводит взгляд к потолку, с шумом высвободив воздух из лёгких. — Господи, ну ты можешь не шуметь? — Извини, — кисло извиняется Алби. — Да уж, — Тереза понятия не имеет, что значит её ответ. Просто она злится, — Ну так что? — Что? — Не будь идиотом, Алби, — советует Тереза, взмахнув ладонью в его сторону, — Тебе не к лицу. — Ну, на том спасибо, — удивлённо усмехается Алби и садится наконец за стол, — Что ты хочешь от меня услышать? — Твои предположения. Мнения, мысли? — вскинув брови и поджав губы, Тереза в ожидании сверлит взглядом сидящего напротив Алби, упрямо уставившегося на неё в ответ. Она вновь ощущает прилив раздражения, — Ну Алби! — Да боже! — Алби вскидывает руки, отлепившись от своей кружки, — Ладно, хорошо. Ну, я тоже заметил. И что теперь? — И что же ты заметил? — с прищуром изучая лицо напротив, Тереза скрещивает руки на груди, откинувшись на спинку дивана. — Ты ведь о Галли, да? — с неохотой интересуется Алби, уставившись в свой напиток и не поднимая головы. В груди заседает ощущение, что он предаёт своего друга. — А что с ним? — с подозрением в голосе спрашивает Тереза. — Что с ним? — Алби не хочется говорить это первому, ведь если не он сознается в секрете Галли, то будет непричастен. Якобы. Тереза никак не реагирует, просто продолжает сверлить внимательным взглядом Алби. Наверное, пытается проанализировать, разгадать, почему он играет с ней в угадайку. Когда она наконец отмирает, глубоко вздохнув, Алби едва ли не вздрагивает от неожиданности. — Слушай, всё это просто смешно, — с этими словами Тереза издаёт хриплый смешок, — Ты понимаешь, о чём речь, как и я. Почему ты так боишься говорить об этом? — Чего?! — возмущение в груди вскипает за секунды, затронув и тон голоса, с которым Алби задал этот вопрос, — Я не боюсь, — бросившись в отрицание, Алби понимает, что к горлу подступает паника. Лгун. — В страхе ничего слабого нет, бедные вы мальчишки, — беззлобно сообщает Тереза, мило улыбнувшись, — Ты что, тем самым боишься спалить Галли? — она задаёт вопрос и тут же добавляет, с подозрением в голосе: — Вы что, говорили об этом? — Нет, мы… — быстро поморгав, Алби ловит себя на мысли, что они действительно это не обсуждали. Он понял всё без помощи главного героя сплетни, — Мы ни о чём не говорили. Я сам догадался обо всём, — мрачно заканчивает Алби. — О, — только и выдаёт Тереза, как будто всё это время не верила до конца в свою правду и ждала подтверждения со стороны, — Оу, — кажется, осознание наконец настигло её, — Боже. — Ага, а я о чём, — Алби увлечённо кивает, ощущая, как облегчение касается его плеч. Когда оковы молчания отброшены, становится легче дышать, потому что наконец обсуждаешь свои догадки с кем-то, кто тоже обо всём, оказывается, догадался, — Ты прикинь, а. — Ну я… — Тереза не знает, как продолжить свою мысль, потому что все невысказанные за этот месяц слова роют яму, сражаются друг с другом; они буквально кишат возбуждением от невозможности происходящего, — Не знаю, что сказать. Наконец-то? — Тереза не может сдержать смешка, который следует после её риторического вопроса. Как ни странно, Алби отвечает: — Нет-нет, не наконец-то. Тереза с ноющим ожиданием поднимает бровь, и Алби приходится продолжить. Он громко цокает, чтобы хоть как-то выразить своё недовольство. — Всё в жопе, Тез. Я серьёзно, — с нажимом уверяет Алби, когда видит сопротивление своим словам в выражении лица Терезы, — Где мы сейчас? Думаешь, Галли возьмёт и признается? Вот так просто? — О нет, не надо, — морщится Тереза так, словно ей больно физически, — Это будет очень плохо. Её слова сопровождаются неловким молчанием. Тереза замечает, как Алби смотрит на неё с непониманием и какой-то виной. — А почему нет? — скромно интересуется Алби, похоже, стыдясь своей невежественности в этом вопросе. — Ну вот представь, — Терезе удаётся сдержать насмешку над Алби, ведь это будет совсем нехорошо, — он возьмёт и признается, и что потом Минхо с этим делать? Думаешь, они будут вместе, и станет всем хорошо? Не-а, — она качает головой в подтверждении своих слов, в то время как Алби с внимательным лицом слушает её, — Это будет катастрофа! — Да почему? — взрывается возмущением Алби, сердясь на то, что чувствует себя совсем глупым ребёнком рядом с такой проницательной и всепонимающей подругой. — Да потому, — Тереза не сдерживается и даёт лёгкий, дружеский щелбан Алби, — что их отношения и без этого напряжённые, и то, как Галли динамил его столько лет… К тому же после того, что с ними случилось, всё стало ещё сложнее, а ещё Томас… — Тереза задумчиво вертит ложку в руках, устав терроризировать баночку с йогуртом. — Так, стоп, а причём здесь Томас? — Алби хмурится пуще прежнего, потеряв нить в словах Терезы. Насмешливо воззрившись на Алби, Тереза постукивает пальцами по поверхности стола, слабо отбивая ритм. Она действительно не представляла, что Алби не догадывается. Хотя, она сама не особо разобралась в том, что происходит. — Ну как? Они очень близки. Ну, Минхо и Томас, — издалека заходит Тереза, с неясной опаской косясь на Алби. Тот, уставившись на Терезу в ответ, застывает с вопросительным выражением лица. Тереза смаргивает желание по новой закатить глаза, — Ну что, разве нет? — Ну вроде бы, — Алби неопределённо пожимает плечами, разглядывая потерянным взглядом стол, — А ты что-то знаешь? — он поднимает глаза неосторожно; в них застывают интерес и требовательность. — Вообще-то нет, — как-то разочарованно бросает Тереза и вздыхает, — Просто я уверена, что Томас не не нравится Минхо. Понимаешь? Алби сконфуженно ведёт плечом, но кивает, что да, понимает. Всё это время он старался игнорировать поведение Минхо рядом с этим первокурсником, его вечные подколы и недвусмысленные шутки, но то, как он расцветает рядом с ним, каким бывает настоящим, простым, без мишуры улыбок и фальшивого смеха… до всего этого Алби не может оставаться слепым. — Боже мой, — не выдержав, Тереза запускает пальцы в волосы, умостив локти на стол, — И когда всё закрутилось-то? — она отчаянно скрывает тот факт, что у Томаса и Ньюта тоже что-то происходит. Алби знать об этом необязательно, — И почему нас это касается? Алби, неожиданно оживившись, весело усмехается и скрещивает руки на груди. — Так ты сама начала мусолить эту тему, вот так это нас и коснулось, — проигнорировав оскорблённый взгляд Терезы, Алби продолжает: — Да и как это может не трогать, если их отношения влияют на всех нас? Тереза пожимает плечами совсем потерянно, и Алби ничего не остаётся, кроме как взять её за руку. Он помечает у себя в голове попытаться поговорить с Минхо о том, что с ним происходит и что происходит у него с Томасом, потому что с Галли говорить бесполезно, да и желания этого Алби в себе тоже разглядеть не может. Последняя попытка что-то выяснить вылилась в ссору, и ещё одной атаки негативом и избегания Алби не вынесет. Очередной раскат грома за окном служит тому подтверждением.***
Томас еле как донёс своё захудалое тело до тренировки, и едва ли не взвыл, когда выяснилось, что сегодня у них совместная тренировка с командой Галли. Надо же, как сильно обстоятельства складываются так, чтобы проверить тебя на прочность. Кисло переодевшись, сражаясь с тревогой касательно того, что на поле будут Минхо, Галли и Ньют в одно время, Томас заставил себя вывалиться на поле агрессивным и энергичным. Потому что иначе он сам себя и съест. В связи с хорошей погодой тренировки теперь перенесли на улицу. Услышав эту новость, половина команды выдохнула, и Томас вместе с ними, потому что мало кто любит заниматься в зимнее время, под куполом, где вечное искусственное освещение и мрак. Но в раздевалке он то и дело ловил ушами возмущения некоторых ребят, а ещё Ньюта, который не прекращая ворчал, что теперь придётся загорать и постоянно щуриться из-за адского, бесполезного солнца. Таким образом Томас выяснил, что Ньют терпеть не может лето и жаркую погоду. Вопреки опасениям Томаса, знаменательных событий не происходит, кроме усталости в коленях и пояснице, и практически под конец тренировки ему удаётся выдохнуть, потому что все как ни странно заняты своим делом, и даже Ньют сосредоточенно целится по мишеням, что прикреплены к углам ворот, и в сторону Томаса головы не поворачивает. Обычно такое поведение со стороны другого сопровождается досадой и обидой, но в нынешнем положении Томаса оно лишь радует и наполняет спокойствием. Не то чтобы от этого не тошно. Когда с барабанными перепонками всей команды разделывается звук свистка, это означает, что им наконец позволено стянуть раскалённые шлемы с голов. Расправившись с ненавистной экипировкой, Томас принимается жадно вбирать свежий воздух в волосы и шею, ощущая, как капли пота неприятно щекочут затылок. Сердце заходится в танце от осознания, что можно наконец-то выдохнуть, но тут пальцы на конце стика непроизвольно сжимаются в кулак, и будь возможность, Томас сломал бы сейчас себе всю кисть руки. — Ты не помер ещё, принцесса? — нагнав Томаса трусцой, Минхо плотоядно улыбается, закинув руку и умостив стик на плече, — Жарко как в аду. — Да, что тут ещё скажешь, — Томас с ним не спорит, а очередное язвительное игнорирует. — Ты сегодня всю тренировку как контуженный, — лихо подмечает Минхо, оглядываясь по сторонам, очевидно, чтобы тренер не застукал их за болтовнёй, — Кто-то доставляет принцессе дискомфорт? Кого мне убить? Томас прикрывает дрожащие веки, мечтая процедить сквозь стиснутые зубы «да, убей себя», только гнев, направленный в сторону Минхо, на самом деле приходится Томасу братом, и он не знает, как с ним справиться. — Прекрати звать меня так, — со смущённой воинственностью заявляет Томас, насупив брови. — Это как я тебя зову? — в ребяческом поведении Минхо излишнее самолюбие. — Принцессой, — на выдохе отвечает Томас, почему-то с вопросом в интонации. Он принимается ритмично стучать головой стика по земле. — А, тебе не нравится, — заключает Минхо, притворно задумавшись, — Тогда как мне звать тебя? — У меня имя есть, — раздражённо замечает Томас, подняв на Минхо уставший взгляд. И правда, уже ничем не удивишь. — Да, но, — сократив расстояние между своим лицом и Томаса, Минхо игриво скалится, и когда они соприкасаются носами, он продолжает: — мне нравится звать тебя так, как не зовёт больше никто. Томас едва ли не давится собственной слюной, и сознание его теряется где-то за горизонтом его разума. Такие выходки уже привычка, и дыхание Минхо, обжигающее лицо, тоже новым чем-то не ощущается, но факт того, что это всё на поле, среди остальных… Томасу кажется, что он готов умереть. Минхо без зазрений совести принимается трусцой семенить вдоль поля, оставляя смущённого, кипящего возмущением Томаса позади. Томасу приходится заставить своё тело двинуться с места. Он с тяжестью в движениях натягивает шлем обратно на мокрую голову (ощущение не из приятных), и даже не поозиравшись по сторонам принимается бежать вперёд, вразвалочку, потому что он так сильно устал, что даже представить боится, что с ним будет по дороге в раздевалку и как он вообще доползёт да комнаты. Боль врывается в сознание с таким рвением, что Томас не сразу понимает, что сейчас случилось. Оказывается, мяч с ненормальной скоростью прилетел ему в бедро с другого конца поля. Томас понятия не имеет, как удар не снёс его с ног. Он тут же начинает чувствовать онемение и жжение на месте удара. Кажется, синяк будет иссиня-чёрным, как одинокая, заблудшая ночь. В сторону виновника не стоило и головы поворачивать, но Томас, не соображая практически ничего, принимается оглядываться, и его метающийся, испуганный взгляд хватается за знакомое надменно-ледяное лицо, усыпанное веснушками и недовольством. В груди у Томаса вспыхивает пожар. Сначала он ощущается яростью в кулаках и краснотой на щеках, но когда Томас думает ещё немного, его лицо едва ли не расплывается в довольной усмешке. Пожар сменяется горящим удовольствием от происходящего. Значит, заметил? И, значит, всё ещё не плевать? Опустив забрало шлема, Томас принимается бежать дальше, и принимает бунтарское решение проделывать такое почаще и ни черта этого не стесняться.***
Когда беззубые сумерки опустились на город, Алби возвращается к себе в комнату, истоптанный и замученный. Разговор с Терезой, оказывается, выжал из него все силы, а то было только утро. И теперь, после учёбы и дикой тренировки ему нужно выдержать этих двоих, что беспрерывно молчат и бьют друг друга своей же тишиной. Но когда Алби оглядывает комнату, он понимает, что Галли здесь один. И сидит он как-то странно, прямо посередине кровати, слишком прямо и напряжённо для того, у кого ничего не случилось. — Ты в порядке? — с сомнением в голосе интересуется Алби, то и дело бросая в сторону Галли внимательные взгляды. — Всё отлично, — ровным голосом объявляет Галли, и это действительно звучит так, словно ничего не произошло. Алби никак не спорит, потому что прекрасно осведомлён о том, что если Галли не рассказывает о чём-то, то он и не расскажет. И Галли со скупой благодарностью в собственных мыслях продолжает сидеть молча и совершенно неподвижно. Потому что на самом деле кое-что всё-таки случилось. Когда время переваливает за девять, уведомления о сообщениях в телефоне Галли переваливают за норму. За мобильным он тянется не сразу, изначально подумывая вообще не брать его в руки, но когда приходит, кажется, миллионное сообщение, терпение Галли иссякает. «Ты знаешь, что случилось с твоим отцом?» «Я понимаю, он нехороший человек, но зачем ты так с ним?» «Ты знаешь что он лежал в больнице больше недели? Он мог умереть?» «Он ведь мог умереть!» «ПОЧЕМУ ТЫ НЕ ОТВЕЧАЕШЬ МНЕ!???????!!!!!!!» «Галли ПРОШУ ответь мне не своди с ума» «Приезжай пожалуйста мы поговорим» «Будь аккуратнее постарайся не сильно его ранить в следующий раз. Он мне нужен» «Я понимаю что то была самозащита но как-то она уже слишком» «Не появляйся больше в его доме! Ты его искалечил!» «ОТВЕТЬ МНЕ!!!!!!!!!!!» «Галли прошу мне так плохо. Поговори со мной. Он снова меня ударил» Галли прочитывает эти хаотичные сообщения с расцветшей опустошённостью на лице, хотя в груди уже начинают скапливаться смешки и хохот, которые наружу пока выйти не могут — им всё ещё далеко до пункта назначения. Необъятные ощущения обиды и злости обвиваются вокруг шеи, заставляя хотеть кусаться и сражаться, но Галли сидит. Просто сидит, не в силах шелохнуться и издать ни звука, отрезанный от реальности, парализованный, связанный по рукам и ногам. Мозг принимается быстро соображать, в то время как сердце кричит, кричит, кричит. Галли моргает и моргает, намереваясь размыть открывшееся перед ним видение, то воспоминание, что прямо из больницы, где сплошные красные пятна и смазанное отражение в зеркале. Или когда под градом ударов отчаянно хотелось, чтобы уже забили до смерти, чтобы болезненно, безумно долго и ошеломляюще точно. В памяти вспыхивает синим желание прошлого: как хотелось сбежать, испариться, взлететь так высоко, чтобы на землю больше никогда уже не попасть. Он почему-то остался в живых. И почему-то всё ещё дышит. Галли не знает, что может ответить своей матери. Из уст его наконец вырывается отчаянный и отчего-то весёлый смешок, и хорошо, что Алби в наушниках, и хорошо, что Минхо здесь нет. Увидь он эти гнусные, прожжённые несправедливостью и отчаянием сообщения, тут же ответил бы, не задумываясь. И Галли уверен, что ответы Минхо не пришлись бы по душе его матери. Даже последнее сообщение мало его трогает, и в груди не загорается лампочка «помогипомогипомоги», словно Галли от этого аппарата потихоньку отключают. Галли пытается нащупать внутри какое-то ощущение отчаяния или тревоги, но ничего такого не находит. Лишь спотыкается о незажившие раны и облезлые ухабы, стараясь игнорировать расписанные разными словами стены изнутри, что уже въелись в разум и охотно стекают по бровям, застилая глаза и цепляясь за подбородок. Галли не хочется смотреть и читать, потому что все самые истязающие, грязные слова о себе он слышит в своей голове и без письменных подсказок. Когда-то ребёнком он хотел бежать, и принимался бежать. По летнему полю, сквозь царапающие, раздражающие кожу растения и колосья, не оглядываясь и не разбирая дороги. Он так отчаянно мечтал раствориться в этом месте, сделаться с ним одним целым, чтобы больше не возвращаться домой. Но мать говорила ему, что он соткан руками зимы, такой же белый, злой и шипастый, и никакое лето не возьмёт его своим. Тогда Галли понемногу начал мириться с тем, что не создан для чего-то тёплого, согревающего и цветущего. А затем как-то так вышло, что появился Минхо. И Галли сильно, слишком сильно боялся оцарапать это лето своими шипами, что попросту привык не подходить, а затем и вовсе научился покрываться инеем в одиночку. Галли жадно закрывает глаза, до боли жмурясь и мечтая унести все мысли прочь. В сердце внаглую впивается желание, нет, не желание, а нужда бежать. Срочно бежать, снова в поле, куда-то далеко и надолго, до самой ночи; пока солнце не скроется за горизонтом, пока оранжево-жёлтое не окрасится сине-фиолетовым. Тогда Галли понимал, что запыхался только когда падал навзничь на окраине поля, покрытый потом и грязью. Ему было страшно открывать глаза, страшно больше не увидеть света, но каждый раз, когда тяжёлые веки размыкались, перед его взором расстилались тёмно-синее небо и серебряные звёзды, такие же далёкие, как он сам. Галли не придавал значение времени, ведь нигде ничего его не ждало. В его комнате гулял отчаянный ветер, подталкивающий пыль и грязь унестись наружу, лишь бы оставить его одного. В доме стояло прожжённое сигаретами и алкоголем молчание, воняло гнилью и несбывшимися обещаниями. Он очень рано понял, что это место никогда не будет ему домом. Большую часть времени Галли был один. Он так часто оставался сам по себе, что вырос с убеждением, что влюблён в одиночество, что другие ему чужды. Может, отчасти так и есть. Может, Галли было бы спокойнее под звёздами, в загадочном молчании поля, без посторонних, лишних. Только шелест колосьев, собственное сбившееся дыхание, и лето. Бесконечное, безбожное лето. Галли вновь до боли закрывает глаза.