Сорвав с Ивушкина рубашку, Ягер плотоядно улыбнулся, оценивающим взглядом пробежавшись по телу младшего лейтенанта. Шрамы, оставленные на молодом теле, ни капли не портили его, и Клаус усмехнулся, проводя по ним пальцами. От такого внимания парню захотелось прикрыться, однако мужчина остановил его, схватив за руку.
— Не смей, Коля. — тихо произнёс штандартенфюрер, вжав младшего лейтенанта в холодную стену, и тут же прижался к нему, целуя куда-то в шею, оставляя на нежной коже яркие метки.
Николай тихо простонал от нехитрой ласки и протянул руки к кителю мужчины, начав медленно расстёгивать пуговицы дрожащими от волнения руками. Расправившись с ними, он потянул китель вниз, сбросив его на пол, а затем стянул с Ягера и рубаху.
Наконец-то он дождался, наконец его пальцы касались сильного тела без лишних преград, без этой проклятой формы. Наконец-то Коля чувствовал Ягера. Близко, непозволительно близко.
Эти ощущения туманили разум, заставляли сходить с ума от желания и нетерпеливо прижиматься ближе, хотя казалось, что это уже просто невозможно. Ивушкин тяжело дышал, абсолютно не обращая внимания на ледяную стену. Хотя нет, обращал. Контраст горячего тела и холодного бетона заводил ещё сильнее.
Штандартенфюрер уверенно сдёрнул штаны молодого танкиста, обхватывая сочащийся смазкой член, несколько раз проводя шершавой ладонью вдоль ствола. Он заставлял молодого танкиста тихо скулить, умоляя о большем.
— Клаус… пожалуйста… — Николай прикусил нижнюю губу, запрокинув голову.
— Что, мой мальчик? — с хитрой ухмылкой поинтересовался немец, медленно проведя языком по нежной коже шеи.
— Я… я не смогу долго…
И старший мужчина замер, разворачивая солдата лицом к стене. Он слегка надавил на поясницу, заставляя Ивушкина прогнуться, и медленно провёл по напряженным мышцам спины.
— Спокойно, Коля. Всё хорошо. Расслабься.
И Николай расслабился, полностью отдаваясь во власть старшего мужчины. Он кусал губы, стараясь не сильно шуметь, когда мозолистые пальцы медленно растягивали его, даря странные ощущения. Молодой танкист подавался назад, требуя большего, нетерпеливо стонал, всем своим видом провоцируя Ягера. Холодность и невозмутимость, эта офицерская дотошность и сосредоточенность, с которой штандартенфюрер выполнял свои действия, бесили Ивушкина. Но всё-таки Николай прекрасно понимал: самообладанию немца приходит конец. И он делал всё, чтобы этот конец настал поскорее.
Дальше всё было как в тумане: неразборчивый шёпот, частые жаркие отчаянные поцелуи, вперемешку с укусами, болезненными, но такими возбуждающими, горячие ладони, шарящие по телу, сильные толчки и громкие, непозволительно громкие стоны солдата. Ягер закрывает ему ладонью рот, хотя уже уверен в том, что их по-любому услышали. Потому что Коля едва ли не кричит, сводя с ума своей отдачей, своей страстью.
Здесь нет места мыслям — только чувства, живые, настоящие, яркие, такие необходимые, но в то же время такие болезненные.Это безумие. Чистое, прекрасное, такое, каким оно и должно быть. И они оба готовы заплатить за это любую цену.
Вскоре молодой танкист кончает и едва ли не падает от оглушительного оргазма. Он на периферии сознания всё ещё чувствует сильные толчки. И это прекрасно. Настолько прекрасно, что он готов вот-вот рухнуть в обморок.
Ягер кончает несколькими минутами позже. Он поворачивает солдата к себе лицом, а затем целует его.
***
— Bruno, ich sage dir, dass der Standartenführer nur ein Biest ist. Jeder hat Angst vor ihm. Hast du gehört, wie dieser Russe schrie? (Бруно, я же тебе говорю, что штандартенфюрер просто зверь. Все боятся его. Ты слышал как орал этот русский?)
— Ja, Gunther. Ich habe Gänsehaut. Was hat er mit ihm gemacht? (Да, Гюнтер. У меня аж мурашки по телу. Что же он с ним сделал?)
— Ich habe Angst, überhaupt darüber nachzudenken. (Мне страшно даже думать об этом.)
— Ich hoffe, er hat ihn nicht getötet. (Надеюсь, он не убил его.)
***
— Wo ist Yager? (Где Ягер?)
— In der Zelle eines russischen Soldaten. (В камере русского солдата.)
— Bring ihn zu mir! Sofort! (Привести его ко мне! Сейчас же!)
— Ja, Herr Hartmann. (Слушаюсь, герр Хартманн.)
