Mad about You

После всех запланированных дел на этот вечер, Мартин так вымотался, что откровенно зевнул на очередном эпизоде сериала, который они смотрели, рассевшись все вместе на большом диване, изредка комментируя происходящее в телевизоре и переговариваясь по пустякам. — Пошли, я провожу тебя до такси, — сказал Томми. — Не усни, пока домой едешь. — Не усну, — пообещал мальчик. Вернувшийся в дом Томми обнаружил Адама за кухонным столом, погруженного в тихую задумчивость. Адам крутил в руке апельсин, который он вытащил из плоской вазы с фруктами и не сразу заметил вошедшего Тома. — Ты чего погрустнел, Адам? — спросил Рэтлифф. Адам задумчиво взял нож и принялся чистить апельсин, делая длинные надрезы вдоль всего фрукта и отделяя каждый лепесток вниз. Когда он закончил и отогнул последний лепесток, получилось, что апельсин оказался в центре цветка из кожуры. Он аккуратно поставил его на стол и посмотрел на сидящего рядом Томми. — Когда я был совсем небольшой, мне было десять, — сказал Ламберт. — Я приготовил для гостившей у нас тогда бабушки омлет с зеленью. Ничего особенного, но бабуля пришла в восторг от моего собственноручно изготовленного кушанья, даже и такого детского. Она хвалила его и так и сяк, а потом сказала: «Я вижу, Адамчик, что эта твоя любовь к яйцам не пройдет никогда!» Томми засмеялся. — Твоя бабуля просто в воду глядела! Адам тоже тихо улыбнулся. — Тебе сложно со мной? Томми удивленно моргнул. — Сложно? С чего ты это придумал? — Знаешь, — сказал Адам. — Раньше я действительно жил совершенно спокойно, тихо, незаметно. Словно бы и не жил, не волновался, не беспокоился, не заботился. А теперь… Теперь у меня столько всего в голове! И ты, и Март, и опять ты, потом работа и учеба, а потом опять ты и Март… И я не всегда вовремя успеваю сориентироваться в этой кутерьме, что сказать, а что сделать… — Тише, тише, — Томми слез со своей высокой табуретки, подошел к нему и обнял, а Адам сразу словно спрятался в его руках. — Ничего ты не потерялся, просто немножко, скажем так, поменял образ жизни, это нормально. И потом, если тебя это утешит, я чувствую себя точно так же! — Так же? — недоверчиво высунул нос из его объятий Адам. — За исключением того, что я не студент, да. — ответил Томми. — И у меня точно также кружится голова от количества мыслей и забот! Но, — тут он лукаво взглянул на Адама из-за своей светловолосой челки, — больше всего она у меня кружится от тебя, от твоего запаха, твоего голоса и смеха и твоей близости… — Сейчас проверим, — слегка задыхаясь от привычного головокружения на Адама, сказал Томми. — Проверим, сможем ли мы добраться до спальни, не разрывая поцелуя… Адам засмеялся и тут же его смех прервался, потому что Томми накрыл его смеющиеся губы поцелуем и искорки смеха, щекотавшие Адама всего изнутри так и продолжали мягко шебуршать своими кошачьими лапками, а Томми уже подхватил его на руки, легко, словно ребенка и, как и сказал, ни на полмиллиметра не оторвавшись от его губ, унес в спальню. — Иногда мне кажется, что в поцелуе мы могли бы прожить целую жизнь, — сказал Адам. — Это так необычно, я раньше вообще не придавал поцелуям особого значения. Томми поднялся над ним на коленях, глядя сверху вниз, на Адама, уже без одежды, с раскинутыми с стороны руками, он был уже такой разгоряченный одними лишь поцелуями и так и просил дальше и быстрее! Он склонился над Адамом, провел языком по его шее, подбираясь мягко к совершенной линии подбородка, потом к самому подбородку, лизнул его губу и, наконец, словно специально помедлив секунду, снова накрыл его губы своими, врываясь в его рот своим языком, сначала нежно и робко, а потом уже требовательно и настойчиво. Адам выдохнул и трепыхнулся под ним, обвивая его ногами и поглаживая пальцами ног его ягодицы. Тут же выдохнул и Томми, потираясь своим напрягшимся членом о его живот и поглаживая такой же твердый член Адама своими сильными пальцами. Адам перевернулся на живот, уже сам приподнимаясь на колени и опираясь локтями в пружинящий матрац, подался навстречу Томми. Тот сначала обнял его поперек живота, целуя шею под волосами и пройдясь теми же влажными поцелуями и зализываниями вдоль всего выпирающего позвоночника и наконец, дойдя теми же поцелуями до его восхитительно гладких, персиковых половинок, поцеловал их обе, а потом, раздвинув их немножко, буквально чтобы посмотреть на сморщенное колечко сжатых мышц, в следующее мгновение, раскрыть их уже своим языком. Адам застонал так отчетливо, так напрягся, что Томми чувствовал руками и всем своим существом, ну и больше всего, конечно, своим языком, возбуждение, уже почти граничащее с предоргазменной волной, которая накатывала на Адама снова и снова, в ритме движения томминого языка внутри его задницы. Адам двигался сам в его ритме, уже ничего не соображая от наслаждения, и Томми уже поднимался повыше, напоследок куснув его в круглые половинки тут же поцеловав места укусов, но Адам уже не мог сдержать сам свой бурный взрыв оргазма, последовавший за томминым риммингом незамедлительно. Сам Томми тихо улыбнулся, облизав губы, еще раз поцеловал Адама в серединку его бархатистой спинки и, пользуясь тем, что так и не очнувшийся от оргазма Адам, все еще дрожа, упал на кровать, мягко раздвинул его ноги и вошел внутрь его уже не языком, а членом. Адам выгнул спину под ним, насколько мог, беззвучно хватая воздух пересохшими губами. Томми тут же продвинулся в нем на полную длину ствола, но Адам был снова настолько возбужден, что лишь перевел дыхание и, невнятно простонав, двинулся ему навстречу, торопя его и заражая его своей горячностью и страстностью. Он приподнял снова свою попу, предоставляя как можно большую возможность проникновения и Томми, который и сам был уже на подходе, придерживал его за бедра и опять погружался в него, быстрее и жестче. И вот уже, перемежая быстрые и медленные движения вхождения, по-прежнему получая неимоверное фееричное наслаждение и от внутреннего жара и от тесноты Адама, который именно этой своей уникальной узостью и всегда сводил Томми с ума, будучи в этом плане узким и тугим, как вчерашний девственник, и от вида сверху на влажную, всю в испарине идеальную спину Адама, Томми вышел из него, и обильно кончил, стряхивая вязкие капли семени, почувствовав, как Адам тоже кончил вместе с ним второй раз, пропуская свои капли через свои пальцы. Он упал рядом с ним, он Адам тут же перевернулся, оказавшись с ним лицом к лицу. — Я … — начал он говорить и остановился, глядя поверх него в окно, которое уже было бы совершенно темным, если бы в нем не отражался фонарь на крыльце дома. Томми повернул голову и увидел летящий в свете фонаря мелкий снег. — Первый снег, — сказал Томми. — Вот почему так тихо, а мне показалось, что это у меня уши заложило. — И он улыбнулся, поворачиваясь опять к Адаму. — Я… — опять попытался сказать что-то свое Адам, но будто бы не мог перешагнуть дальше этого личного местоимения. — Да, Адам, — негромко сказал Томми. — Я тоже люблю тебя. — И увидел как радостно вспыхнули прозрачные глаза его возлюбленного, заблестевшие сразу узнаванием всего того, что у них двоих будет дальше. Глаза, сияли, перекрывая своим сиянием блестевший под фонарем первый снег. И Томми подумал, что гореть ему в аду в персональном котле, если вдруг так случится, что именно из-за него, Томми Джо Рэтлиффа, это счастливое сияние глаз станет хотя бы на полтона тусклее. — Любимый… — медленно, словно в зимнем сне ответил Адам, проводя пальцами по томминой щеке. — Любимый мой… — Я понимаю, что мне не нужно напоминать тебе, что все эти бои без правил, именно те, которые не показывают по телевизору спортивные каналы, это чистой воды лотерея — повезет или не повезет выиграть и остаться в живых. — Адам налил в кружки кофе. Они завтракали вместе перед началом рабочего дня и Ламберт не упустил момент для своей воспитательной беседы. — Но… — Милый, — Томми откусил кусок тоста с джемом. — Я говорил тебе миллион раз, услышь меня, пожалуйста. Это не смертельно и я не барышня на пуантах. — Скажи мне, только честно, Том, — Адам поставил кружку на стол. — Ты хочешь участвовать в этой серии боев, или в одном бое, как ты говорил, против какого-то одного конкретного противника, или…? Томми помолчал, дожевывая тост и отпил еще глоток кофе. — Я всегда говорю с тобой честно, Адам. Ты думаешь, что я согласился на бой с «Верзилой», потому что… ну вроде бы как отомстить ему, взять реванш на неудавшийся матч моего брата против него? Адам посмотрел ему в глаза. — Нет? Просто я подумал, что если это так, то ты можешь быть необъективен и тогда ярость и гнев за то, что он был виной смерти Дэна, они помешают тебе провести этот матч, … я не знаю, как правильно сказать, … как следует? — Отчасти ты правильно думаешь, Адам, — ответил Томми, прекрасно поняв, к чему клонит его любимый повар. — Но, ты не прав в том, что я в каких-то своих личных эмоциях могу потерять голову и позволить себе проиграть этот поединок. — Почему? — удивился Адам. — Это вполне объяснимо и по-человечески понятно. — Неа, — покрутил головой Рэтлифф. — Это непрофессионально. Я перед матчем вижу только соперника, противника, мне все равно, кто он такой. Я не чувствую к нему никаких субъективных эмоций, абсолютно. — Томми, пожалуйста, — Адам подошел и взял томмино лицо в свои руки. — Я понимаю, это наивно просить тебя об этом, но, на всякий случай, я все же рискну. — Ммм? — вопросительно промычал Рэтлифф уже забавно вытягивая губы трубочкой. — Обещай мне, что ты постараешься не дать себя больно бить! И ты сделаешь все возможное, чтобы выиграть этот матч как можно безболезненнее для себя! — Обещаю, — улыбаясь теми же вытянутыми губами, пробурчал Томми. — Целуй.