Пожалуйста, только живи, Ты же видишь, я живу тобою. Моей огромной любви Хватит нам двоим с головою.
Хочешь? (Земфира)
Я металась по лужайке перед воротами подобно дикому зверю, попавшему в клетку. Время от времени выходила за калитку — посмотреть, не покажется ли из-за поворота карета. Мысль о том, что Джай может умереть от ран на руках у доктора Гидо, приводила меня в беспредельное отчаяние. Изабель, против обыкновения, не ушла в любимую беседку в саду у фонтана, а устроилась на послеобеденный отдых прямо во дворе близ террассы. Сидя в уютном плетеном кресле, обложенная мягкими подушками, она слушала чтение Лей и время от времени укоризненно поглядывала на меня. Диего, расположившийся было возле матери в по-домашнему расстегнутой у ворота легкой рубашке, в конце концов не выдержал моих метаний, поднялся и бросил через плечо: — Вельдана, может, ты успокоишься? Благородной даме не мешало бы уметь держать себя в руках. Я замерла в растерянности, не зная, что ответить. Он был прав, и я сознавала это: нельзя так явно, на виду у всех, выражать свое беспокойство за раба. Но страшные картины смерти Джая продолжали назойливо лезть в голову, и я ничего не могла поделать с обуревающим меня волнением. Диего, дернув плечом, склонился над матерью, поцеловал ей руку и произнес нарочито громко: — Пойду к себе. Устал, да и поясница ноет. Ким, ступай за мной, разомнешь мне спину. Ким, до сих пор таившийся среди широких мраморных колонн на террасе, преданной тенью скользнул вслед за хозяином. Я напряженно проводила их глазами, закусив губу. Не хотелось думать о том, что за массаж будет делать моему мужу Ким. И то ли досадливые мысли были тому причиной, то ли жара, окончательно лишившая меня способности думать связно, но мне показалось, что Ким торжествующе улыбнулся, скользнув по мне взглядом перед тем, как исчезнуть в доме. Изабель с интересом проследила за мной, усмехнулась, но ничего не сказала. Я снова обратила свой взор на кованые ворота, и тут наконец послышался цокот лошадиных копыт, перемежаемый скрипом колес. Приехали! Сердце бешено заколотилось в груди, быстрее птицы я метнулась к калитке. Но меня немедленно постигло разочарование: в повозке не было ни доктора Зальяно, ни Джая. От Вильхельмо прибыл посыльный с рабом, внушительных размеров ларцом и запиской. Даже не взглянув ни на услужливо переданный мне клочок бумаги, ни на ларец, я посмотрела на человека, ради которого Джай рискнул всем: жизнью, свободой, избавлением бессчетного множества рабов — и за которого я заплатила безумные по местным меркам деньги. Щуплый паренек, на вид совсем еще подросток, затравленно жался в комок в углу повозки, глядя на меня полными страха темными глазищами. Несмотря на то, что губы задеревенели и не слушались, я заставила себя ободряюще улыбнуться. — Ты Аро? Он ответил не сразу: казалось, из его больших испуганных глаз вот-вот брызнут слезы. Сухие губы, вокруг которых виднелись странные синяки, несколько раз приоткрылись и сомкнулись, будто он был нем и не умел говорить. Но в конце концов из повозки послышался тихий дрожащий голос: — Да, госпожа. Повинуясь моему взгляду, молчаливый Вун спустил наземь увесистый ларец и помог скованному цепями мальчишке выбраться из повозки. Откланявшись и вручив мне ключ от кандалов, посыльный дал знак вознице, и телега отбыла восвояси. — Вун, будь добр, отнеси сундук в мои покои. — Как пожелаете, госпожа, — послушно склонился немолодой раб. У меня снова сжалось сердце, когда я посмотрела на крепкую спину, согнувшуюся под тяжестью ноши. Никогда я не видела на лице этого мужчины улыбки, всегда опущенные в пол глаза таили пустоту и щемящую тоску, лишь время от времени обнажая вечный страх быть наказанным за малейшую провинность. От меня не укрылся алчный взгляд, которым проводила кованый ларец в руках Вуна Изабель. Зато она едва не выронила веер, когда увидела мое новое приобретение. — И это тот самый раб?! — воскликнула она, не скрывая изумления. — Ради которого ты поставила на кон своего Вепря?! «Да ты рехнулась, милочка!» — вот что слышалось в ее искреннем возгласе. Что я могла сказать в ответ? Что позволила Джаю пойти на глупость ради близкого ему человека? Надменные господа Саллиды, упрямо не считающие рабов за людей и даже не признающие за ними права переступить порог обители Творца, никогда меня не поймут. Тронув покорно остановившегося и втянувшего голову в плечи Аро за локоть, я холодно ответила: — Мы обсудим это позже. Лей посмотрела на меня с тревожным вопросом в глазах, но я взглядом дала ей понять, что она может остаться с Изабель. Беспокоиться ей нечего: ее Хаб-Ариф сегодня не дрался и вернулся в поместье вместе с нами, живой, невредимый и даже не слишком подавленный. Похоже, он всерьез поверил, что после победы в такой битве Джаю не может грозить смерть. Разумеется, я предпочла бы видеть Лей рядом, чтобы как следует выплакаться у нее на плече и излить ей свои тревоги, но для первого разговора с Аро свидетели мне были не нужны. Сама не знаю почему, но я привела его не в свои покои, а в пустую комнату Джая. В груди разлилась гнетущая тоска, когда взгляд наткнулся на заправленную постель, нехитрую утварь на деревянном столике, свежую одежду, аккуратно сложенную рабынями поверх покрывала. — Повернись, — мягко попросила я паренька. Он вздрогнул от звука моего голоса и сжался еще сильнее, хотя это казалось уже невозможным. С этим юношей явно было что-то не так. Джай говорил, что опасается за его жизнь у Вильхельмо, но что дон Верреро мог делать с ним? Тщедушный и хилый, Аро никак не мог быть бойцом. Тогда какую работу он выполнял и почему так сильно запуган? От первого же прикосновения к своим запястьям Аро дернулся, будто я обожгла его раскаленным железом. Стараясь отныне не прикасаться к нему без необходимости, я осторожно сняла с него оковы и указала глазами на стул. — Садись. Аро вскинул на меня большие темные глаза, которых ни на мгновение не покидал страх, растерянно оглянулся и после некоторых колебаний сел, сложив руки на коленях, подобрав босые ноги и ссутулившись так, что шеи почти не было видно. А он красив, этот мальчик, отметила я с удивлением. В отличие от прочих рабов, особенно бойцовых, ему не брили голову, и сейчас на скуластое лицо Аро падали вьющиеся темные волосы. Его кожа, не изуродованная татуировками, была необычного, золотисто-оливкового оттенка, — темнее, чем у северянина, но гораздо светлее, чем у типичного халиссийца. Я присела напротив него на край кровати и ласково спросила: — Ты боишься меня? Взгляд Аро, испуганный и растерянный, заметался между моим лицом, решеткой на окне и его собственными острыми коленями со странными незажившими ссадинами, чтобы в конце концов застыть на полу. Мальчик молчал. — Не бойся, Аро. Здесь тебе не причинят зла. Скажи, дон Вильхельмо… обижал тебя? И вновь быстрый затравленный взгляд из-под красивого разлета темных густых бровей, тут же скрывшийся за волной волос, упавших на лоб. — Нет, госпожа, — тихо ответил он. — Дон Вильхельмо был добр. Я не стала обвинять его во лжи. — Ну что ж. Как бы там ни было прежде, сейчас тебе нечего бояться. Знаешь, почему ты здесь? Мальчишка задержал на мне взгляд чуть дольше, закусил припухшую нижнюю губу и отрицательно качнул головой. Густые волосы, не слишком опрятные, но все же красивые, скользнули по голым костлявым плечам. — Твой друг Джай хотел вызволить тебя из беды. Выкупить тебя у дона Вильхельмо не получалось, и он рискнул жизнью, чтобы забрать тебя оттуда. При имени Джая Аро вскинул голову, и в темных влажных глазах его вспыхнуло нечто похожее на тоску. И надежду. — Ты знаешь бойца по имени Несущий Смерть? На лице Аро, который теперь не отвел взгляда, отразился безотчетный ужас. Сглотнув, он кивнул. — Джай сражался с ним сегодня. И победил. Благодаря этому у меня появилась возможность выкупить тебя. В безмолвном взгляде мальчика мелькнуло страдание. Мне показалось, что на лице его застыл вопрос, но он так и не разомкнул губ. Тонких, изящных, по-девичьи красивых губ, которые портили разве что странные синяки вокруг рта. Ах да. Ведь рабам не позволено задавать вопросы хозяевам, за подобную дерзость всегда грозило жестокое наказание. — Ты хочешь о чем-то спросить? Не бойся, со мной можно говорить свободно. Никто больше не станет наказывать тебя или причинять боль. С большим трудом — я видела, как дергается его едва обозначившийся кадык — Аро приоткрыл губы и произнес: — Джай… жив? — Надеюсь, — выдохнула я, отводя глаза. — Сильно избит, но, когда я покидала Арену, он был жив, хоть и в беспамятстве. Доктор Гидо заботится о нем. Его вот-вот должны привезти. Эта комната принадлежит Джаю. Аро несмело оглянулся и затих, печально потупив взор и кусая губы. Моя душа разрывалась от сострадания к этому мальчику, хотя совсем недавно я ничего не знала о нем, а кроме того — стыдно признаться самой себе! — малодушно винила его в том, что случилось с Джаем. Памятуя о своем первом разговоре с Лей, я понимала, что к вопросу о свободе надо подходить со всей деликатностью, но я не могла тянуть дальше и терзать беднягу неведением. — Признаюсь тебе, Аро. Я не хочу держать тебя в рабстве. Стараясь не замечать смятения и страха в устремленных на меня огромных глазах, я продолжила: — Я хочу, чтобы ты стал свободным человеком. Уверена, что и Джай хотел именно этого. Я не позволю заклеймить тебя вновь и сегодня же выпишу вольную на твое имя. Аро судорожно сглотнул, по его худенькому телу прошла нервная дрожь. — Вы… прогоните меня, госпожа? — Нет. Гнать тебя я не стану — ведь я знаю, что идти тебе некуда. Первое время ты можешь оставаться здесь. Пообвыкнешься, поправишь здоровье. Я сочувственно посмотрела на торчащие из-под тонкой кожи ребра. Все тело Аро усеивали синяки и ссадины разной давности, но ничего слишком серьезного на вид. Насколько я успела заметить, спина его ни разу не была разорвана плетью. — Со временем, когда привыкнешь к свободе, ты сможешь поступить так, как тебе заблагорассудится. Если захочешь, останешься здесь служить мне — мы придумаем как, — или же наймешься на службу к любому другому господину. Быть может, ты станешь полезен Джаю. Я запнулась, вновь подумав о человеке, которого я очень боялась не увидеть больше живым. Аро теперь не сводил с меня изумленных глаз, слушая очень внимательно, впитывая каждое слово. Кажется, немногое из того, что я ему сказала, он сумел осознать. Говорить с рабом о свободе — все равно что рассказывать рыбе, вынутой из воды, как прекрасна жизнь на суше. Вздохнув, я решила переменить тему. — Сколько тебе лет? — Шестнадцать, госпожа, — смелее ответил парнишка. Шестнадцать. Как странно. Немногим младше меня, но выглядит как подросток. Вспомнились слова Джая о том, что в семнадцать он ушел на войну. Сложно было представить Аро воином всего через год. — Как ты попал к дону Вильхельмо? — Я всегда там жил. — Всегда? Ты имеешь в виду, что родился там? — Да, госпожа. — Кто же твоя мать? Аро молча потупил взор, но я заметила, как побелели его плотно стиснутые губы. Мне стало совестно: невольно я задела болезненную для него тему, хотя могла бы догадаться. Чьим сыном мог быть мальчик, родившийся в рабстве у Вильхельмо? Наверняка одной из рабынь, а может, даже из тех, кого выделяли для ублажения бойцовых рабов. Постельной рабыни. Об отце в таком случае и спрашивать нечего — откуда бедная женщина могла знать, чье именно семя дало в ней всходы? Я поспешила задать следующий вопрос, чтобы не заставлять мальчика страдать сверх меры, но покончить со всем за один раз. — Она жива? — Нет, госпожа, — качнул он головой. Как завороженная, я глядела на его крупные вьющиеся кудри. Если присмотреться, можно уловить даже некоторое сходство с Диего — красивый, черноволосый, темноглазый мальчик с узким лицом и гибкой фигурой. Внезапно пришла в голову нелепая мысль: так мог бы выглядеть мой сын, будь Диего мне мужем во всех смыслах этого слова… Тряхнув головой, чтобы отогнать от себя глупости, я заговорила вновь: — Ты голоден? Мальчик затравленно взглянул на меня, и я заметила, как он сглотнул слюну. Но не признался. — Нет, госпожа. Святой Творец. Что же делают с рабами жестокие господа, если даже в простых человеческих нуждах им зазорно сознаться? Я поднялась, чтобы окликнуть Сай и дать ей необходимые распоряжения насчет Аро, но тут раздался торопливый стук в дверь, и моя запыхавшаяся служанка сама возникла на пороге. — Приехали, госпожа! — поспешно выпалила она, метнула быстрый взгляд на паренька и тут же отвела глаза. — Приехали? Он жив? С ним доктор Зальяно? Сай кивнула дважды, и я судорожно выдохнула, мысленно вознося молитву Творцу. — Ну что же ты стоишь тогда? Проводи их сюда. Джая внесли на носилках, и внутри меня все оборвалось: он по-прежнему был без сознания и совершенно не походил на себя. Повинуясь торопливому жесту доктора Гидо, я отошла в сторону и напряженно вгляделась в безвольное тело, которое рабы-носильщики осторожно перекладывали на кровать. Правая рука Джая была согнута под прямым углом, охвачена лубками и примотана к туловищу, от подмышек до нижнего края ребер туго стянутому широкой плотной тканью. На лицо моего героя больно было смотреть: распухшее, разбитое, иссеченное порезами и швами, перехваченное бинтами вокруг лба и под челюстью, оно казалось совершенно безжизненным. — Он будет жить? — помертвевшими губами спросила я. Доктор велел рабам выйти, внутри остались лишь мы с ним, взволнованный Аро и любопытная Сай. — Вероятно, — не глядя на меня, Гидо с отеческой заботой поправил свесившуюся с постели левую руку Джая, забинтованную вокруг кисти. — Правое предплечье сломано, но это ерунда: сустав не поврежден. Несколько недель побудет в лубках — ему не привыкать. Два ребра тоже сломаны, но значительного внутреннего кровоизлияния нет, значит, ничего серьезного. Через месяц-другой срастутся. Вывих челюсти я вправил, некоторое время ему будет больно говорить и жевать, но это не страшно. Один зуб пришлось удалить, но при его образе жизни… удивительно, что он вообще умудрился к своим годам сохранить зубы. В нескольких местах его зацепило мечом, но жизненно важные сосуды не задеты, он не потерял слишком много крови. Я внимала скупым словам, затаив дыхание. В докторе Гидо, этом невысоком сухоньком человеке, чувствовалась внутренняя сила и уверенность мастера, знающего свое дело. С каждым новым словом эта уверенность невольно передавалась и мне. — А вот что меня беспокоит, так это его голова, — нахмурился дон Зальяно. — Перелома черепа нет, но на затылке сильный ушиб с рассечением. Видимо, из-за него он до сих пор не приходит в себя. — Но он очнется?! — Надеюсь, — сухо ответил доктор. — Однако вы должны быть готовы ко всему. — К чему? — ушедшая было тревога вспыхнула внутри с новой силой. — К тому, что он может ослепнуть. Оглохнуть. Онеметь. Может забыть, кто он такой и что с ним произошло. Может очнуться с разумом младенца. — Что вы такое говорите?! — ужаснулась я, невольно отпрянув. — Не хочу вас пугать, но удар по голове может привести к тяжким последствиям. Ему повезет, если он отделается лишь головными болями. Но если он придет в себя, то уж наверняка будет жить. Ему потребуется полный покой. Первое время — только жидкая пища. Никаких волнений. Никаких движений. Заботливый уход. У вас есть рабы, способные обеспечить ему этот уход? Я растерянно оглянулась на Сай. Было бы лучше, чтобы Лей была рядом, но… — Я могу, господин, — послышался за моей спиной тихий голос. Доктор Гидо оглянулся, и я заметила, как смягчился его жесткий взгляд. — Аро, дружище, — он шагнул ближе и сжал ладонью худое плечо мальчика. — Как я рад, что ты здесь. Джай… очень хотел этого. Надеюсь, госпожа будет хорошо обходиться с тобой. Гидо произнес эти слова со значением и выразительно посмотрел на меня. Признаться, меня задел этот взгляд, в котором чувствовалась укоризна. Ее-то я уж точно не заслужила. — Аро теперь свободный человек, — отчетливо и прохладно произнесла я. Дон Зальяно замер, удивленно вскинув седоватые брови. Воспользовавшись заминкой, я велела Сай сбегать за Лей и, когда за ней закрылась дверь, обратилась к лекарю снова: — Вы напрасно считаете меня чудовищем. Будь моя воля, Джай давно был бы на свободе и вернулся бы в Аверленд, если бы захотел. Но он решил по-другому. — Прошу меня простить за дерзость, госпожа, — доктор Гидо словно вспомнил о том, что говорит с супругой сенатора, и низко поклонился. — Я вовсе не имел в виду ничего дурного. Вы и в самом деле отличаетесь милосердием. — Как и вы, — примирительно ответила я. — Благодарю вас за то, что помогли Джаю, дон Зальяно. Спохватившись, я порылась в поясном кошеле и протянула лекарю несколько золотых монет для оплаты, но он отмахнулся: — Не стоит, донна Адальяро. Мне известно, что вы изрядно поиздержались сегодня. А я всего лишь выполнял работу, за которую мне платит дон Вильхельмо. Но теперь я должен идти, иначе меня хватятся. — Да, конечно, — не без сожаления я шагнула в сторону, освобождая ему путь к двери. — Если Джай очнется… не сочтите за труд, пришлите мне посыльного с известием. Надеюсь, вы позволите мне навещать его по вечерам после службы? — Я была бы вам очень за это признательна. Когда доктор Гидо ушел, я посмотрела на Аро, который теперь не сводил тревожных глаз с Джая. — Ты правда хочешь ухаживать за ним? Аро повернул ко мне удивленное лицо. Я видела, как из него рвались чувства, которые он не мог или боялся высказать, будучи в сознании своем все еще рабом, опасающимся властного господина. — Да, госпожа, — наконец произнес он. — Если позволите. Вскоре вернулись обе мои служанки, и все вместе мы обсудили, как будем делить заботы о раненом. После этого я велела Сай показать Аро приготовленную для него комнату, накормить его и принести воды для мытья. Лей ушла на тренировочную площадку рассказать новости Хаб-Арифу, а я заняла место сиделки у постели Джая. Лишь оставшись наедине с ним и глядя на то, как едва заметно поднимается и опускается его забинтованная грудь, я в полной мере осознала, что сегодня на моих глазах свершилось чудо. Джай не умер. Он победил саму Смерть.***
Каждый день я просто пытаюсь выжить, Продолжая подниматься в гору. Даже когда мне кажется, что я умер, — Продолжаю подниматься в гору.
The Mountain (Three Days Grace)
Боль врывается в мозг так стремительно, что не успеваю сдержать рвущийся из груди стон. Несколько мгновений стараюсь справиться с нею: мысленным взором отыскиваю места, где боль сильнее всего, стараюсь охватить их разумом и взять под контроль. Но получается плохо: боли слишком много, и невыносимо раскалывается голова. Следом появляется первая мысль. Я жив. Но где я? По-прежнему на Арене? А может быть, меня бросили в гору трупов, сочтя мертвым после поединка? Нет, нет. Слишком спокойно. Слишком ровно. Слишком тихо и не воняет кровью и смертью. Пытаюсь пошевелить руками и ногами — цел ли я? Вспышка резкой боли в правой руке заставляет открыть глаза. Веки тяжелые, будто сверху на них сидит сам дьявол. — Джай, — пробивается в сознание тихий обеспокоенный голос. Вель. Со второй попытки открыть глаза получается, но перед ними мелькают и расползаются красные круги. — Ты меня видишь? Чувствую легкое прикосновение пальцев к скуле. Из океана сжигающей меня заживо боли выныривает воспоминание — легкое, светлое, как чайка над волнами. Тревожное лицо Вель, порывистое объятие и чуть слышный шепот: «Я люблю тебя». Это был не сон. Хочется улыбнуться, но губы чужие, непослушные, словно их сшили нитью между собой. И болят так, будто в них впивается разом целый рой диких пчел. С трудом моргаю, чтобы разогнать красный туман и сфокусировать зрение, и наконец вижу склонившееся надо мной взволнованное лицо. — Вель, — силюсь сказать я, но вместо имени с губ срывается невнятное мычание. В прозрачных серых глазах появляется облегчение: она понимает. Склоняется чуть ниже, пытается ободряюще улыбнуться. Я нахожу единственную часть своего тела, которой не завладела въедливая боль — левую руку, — и дотрагиваюсь трясущимися пальцами до бледной щеки. Хочу сказать Вель, как рад ее видеть, но проклятые челюсти словно залиты густым воском и не желают повиноваться. — Я знаю, тебе больно, — шепчет она, накрывает мою руку своей, прижимает теснее, трется щекой о мою забинтованную ладонь, легонько целует запястье. — Но все будет хорошо. Доктор Гидо лечил тебя. Лучше пока не двигаться и не говорить. Тебе крепко досталось: сломаны ребра и правая рука, на бедре порезы от меча. А говорить больно, потому что была вывихнута челюсть и на губах несколько швов. О. Да я гребаный счастливчик. Хочется вздохнуть глубже, но острая боль в ребрах не дает грудной клетке подняться как следует. Чувствую себя так, будто сверху на меня навалилась гора. И очень, очень болит голова. — Хочешь пить? — спрашивает она. Болезненно сглатываю: во рту раскаленная пустыня, но как пить, если не можешь раскрыть рта? Вель ловит мой растерянный взгляд, осторожно перекладывает потяжелевшую руку себе на колени и подносит к моим губам чашку с соломинкой. Делаю несколько жадных глотков и неожиданно закашливаюсь, поперхнувшись. О боги! Боль мгновенно разрывает тело в клочья. Судорожно пытаюсь восстановить дыхание, дожидаясь, пока перед глазами перестанут мелькать кровавые звезды, и лишь потом до ушей доносится виноватый шепот: — Прости, прости! Это я глупая. Давай-ка вот так. Медленно, очень медленно и осторожно она приподнимает мою голову вместе с подушкой — как будто опасаясь, что я рассыплюсь от этого движения. В затылок с каждым ударом сердца вбивается тяжелый молот: ах да, ведь мне крепко досталось от горца щитом. И все же я победил. Победил и выжил. Это хорошо, это очень важно, это что-то должно означать… Пока пью — на этот раз неторопливо, размеренно, контролируя каждый глоток, — ответ внезапно находится: Аро! Соломинка выпадает из губ, глаза едва не вылезают из-под распухших век, когда я натужно силюсь произнести имя мальчишки. И Вель, как ни странно, снова понимает, отставляет чашку и успокаивающе гладит меня по щеке. — Успокойся. Аро здесь. Жив и здоров, дожидается встречи с тобой. Подожди немного, я его позову. Она исчезает, оставляя меня одного, и я устало закрываю глаза. Когда не без усилия открываю их снова, на стуле возле кровати сидит Аро — Аро! живой! здесь, со мной! — и смотрит на меня огромными темными глазищами, перепуганными, словно у загнанного зайца. Торопливо и придирчиво ощупываю взглядом тщедушную фигурку: от Вильхельмо можно было ожидать напоследок чего угодно, но… помимо синяков на лице и напряженного взгляда не вижу ничего, что могло бы вызывать беспокойство. Я готов возносить молитвы всем богам, какие только есть на этом свете: что бы там ни было прежде, сейчас мальчишка жив и находится в безопасности. Значит, отныне все будет хорошо… Долго и радостно мычу, жестикулируя левой рукой — правая затянута в лубки и надежно привязана к туловищу, — но Аро, в отличие от понятливой Вель, лишь растерянно моргает длинными черными ресницами. В конце концов выдавливаю из себя подобие улыбки — швы на губах при этом нещадно болят — и ободряюще сжимаю пальцы на костлявом плече. И тогда впервые за долгое время слышу тихий голос Аро: — Госпожа рассказала мне. Ты пошел на смерть, чтобы спасти меня. Спасибо. Я бы свернул самому себе челюсть еще раз, лишь бы иметь возможность сказать парнишке хоть слово. Мне не нужны его благодарности, мне нужно, чтобы он жил, чтобы дышал, чтобы не дрожал по ночам, забившись в угол от ужаса, чтобы не испытывал больше боли и унижений, чтобы чувствовал себя… — Госпожа подарила мне свободу, — вновь произносит Аро, перебивая поток моих мыслей и беспомощное мычание. От этих слов перехватывает дух. — Теперь моя жизнь принадлежит тебе.***
День за днём всё искренней притворство, День за днём мы привыкаем просто. День за днём обманом жить, храня покой.
Жанна Агузарова
Покинув комнату Джая, первым делом я зашла к себе и выписала вольную для Аро, на всякий случай заверив ее дважды: фамильным гербом отца и новой печатью — вензелем семьи Адальяро. Подумав, сделала копию: пусть одна бумага хранится у Аро, а вторая у меня — так надежнее. Несколько раз перечитала оба документа — не упустила ли я чего? И лишь после этого поняла, что не позволяет моей совести успокоиться: Хорхе. Нельзя повторить ошибку, которую я совершила с Лей: если я сразу не объявлю, что Аро больше не раб, излишне рьяный управляющий, чего доброго, заклеймит парня при первой же возможности. Спрятав бумаги в ларец, я вышла из покоев и решительно направилась на поиски Хорхе. В подземельях его не было — если мне не солгали рабы-стражники, караулившие у входа. У конюшен на заднем дворе я не нашла его тоже. Уехать на плантации или на лесопилку он не мог: двуколка стояла на месте, а любимая верховая лошадь управляющего была расседлана и спокойно лакомилась овсом. Не нашелся Хорхе и у пустующих бараков. Сквозь землю он провалился, что ли? Осталось последнее: наведаться на кухню, где вовсю шла подготовка к ужину. Завидев меня, кухонные рабыни, как по команде, опустили глаза и присели в книксенах, а немолодая пышнотелая кухарка — кажется, ее звали Нейлин, из вольнонаемной прислуги — приветливо улыбнулась. — Вам что-то угодно, госпожа? — Я ищу дона Хорхе. Вы, случайно, не знаете, где он? — Отчего же не знать. Хозяйка позвала его к себе, и еще закусок к вину велела подать. Я на мгновение опешила: вино? закуски? почти перед самым ужином? Да еще в покоях Изабель, которая обычно духоте комнат предпочитает свежесть тенистого сада? Что ж, так даже лучше. Раз они обсуждают дела, я смогу ненадолго отвлечь их и предупредить сразу обоих. — Может, и вам закусок подать в комнату, госпожа? — предложила хлебосольная Нейлин. — Благодарю, я не голодна, — вежливо улыбнулась я и отправилась прямиком к покоям Изабель. У двери свекрови я заколебалась. Время не раннее и не позднее, да и час послеобеденного сна давно миновал, но все же будет ли вежливо отвлекать ее от беседы с управляющим? Разумеется, я увижу ее за ужином, но вот Хорхе… как служащий поместья, он не имел права делить трапезу с хозяевами. А значит, пока я буду в столовой, Аро может грозить опасность… нет, этого нельзя допустить. Но не караулить же Хорхе у порога Изабель подобно собачонке! Решившись, я постучала в дверь. Никто не ответил, только мне показалось, что изнутри раздался сдавленный стон. Выждав еще немного, я постучала громче. Стон теперь раздался раздраженный, и через некоторое время на пороге показалась раздосадованная Изабель… в небрежно запахнутом халате! И я готова была поклясться, что никакой нижней рубашки под халатом не было! — Чего тебе? — неприязненно осведомилась свекровь, даже не потрудившись изобразить привычную льстивую улыбку. Ошеломленная, я ответила не сразу. — Я ищу Хорхе… — Хорхе? — Изабель нехорошо сощурила глаза. — Зачем он тебе? Что у тебя за дела с Хорхе? — Никаких дел, — с трудом произнесла я, чувствуя, что выгляжу жалко. — Просто хотела предупредить его, чтобы не трогал моего раба, потому что я… — Раба? Ты решила ворваться ко мне в покои, чтобы опять досаждать мне своими рабами? Я осеклась. Ничего такого я не имела в виду, но… видимо, я действительно пришла крайне не вовремя. Ведь из покоев Изабель донесся явственный шорох, значит, она не одна. И стоит передо мной почти раздетой! — Хорхе занят, — словно решив добить меня окончательно, сухо бросила Изабель. — Я передам, что ты его искала. Вспыхнув, я отвела взгляд. Картинка складывалась вполне отчетливая: вот почему Хорхе, будучи всего лишь наемным работником, ведет себя в этом поместье с безнаказанностью хозяина. Как выгодно, видимо, ублажать в постели немолодую вдовушку! — Простите, что помешала, — столь же сухо ответила я и поспешила убраться восвояси. Вернувшись к себе, я еще долго ходила по комнате, нервно заламывая пальцы сцепленных рук и горько усмехаясь собственным мыслям. Хорошенькая же у нас получается семейка! На виду все праведные и благочестивые, а копни поглубже — порок на пороке. Изабель делает вид, что скорбит по мужу, не принимая сватовства, а сама утешается в объятиях управляющего. Диего, которого горожане считают образцом добродетели, нисколько не стесняясь, оказывает порочную благосклонность постельному рабу. А я — всем им под стать — будучи замужем, делю ложе с непокорным бунтарем, которого, на свою беду, успела полюбить всей душой. Что ж, так тому и быть. Зато я точно знаю, где сейчас должна находиться. Отомкнув ларец, я извлекла из него вольную Аро и поспешила вернуться к Джаю.***
Я не сломлен, Я живой. Меня сбрасывали, Но я выживал. Никогда не сдавался, никогда не прятался. Без борьбы я не сдамся.
Not Broken (Girl On Fire)
Время от времени выныриваю из вязкого, тяжелого сна, в котором я должен с кем-то бороться и не в силах этого сделать, и каждый раз погружаюсь в боль. Лица передо мной постоянно меняются, и я первое время мучительно вспоминаю, была ли встреча с Аро сном или все-таки явью. В очередной раз проснувшись тогда, когда комнату освещает лишь тусклый огонек масляной лампы, вижу рядом старика Гидо. Худощавое лицо его излучает тревогу, в то время как он размахивает у меня перед лицом руками, заставляет считать, моргать, водить глазами из стороны в сторону, дотрагиваться левой рукой до кончика носа, шевелить пальцами рук и ног. В конце концов его выцветшие глаза некогда орехового цвета вспыхивают радостью. Я возмущен: измучив меня до предела, жестокосердный старикашка сияет, словно выиграл на ставках мешок золота! После перенесенных издевательств я усердно мычу и жестами прошу его ослабить тугую повязку на челюсти. Невольно трогаю языком свежую дыру вместо зуба. Что ж, могло быть и хуже. Как-нибудь привыкну. Счастье, что передние зубы целы. — Ру…ка, — произношу неразборчиво, но Гидо понимающе кивает. — Ничего непоправимого. За месяц срастется, не впервой. С драками, разумеется, придется подождать с полгода, но это тебе же на пользу. Полгода? Ну уж нет, я не намерен валяться на койке такую прорву времени. Старик Гидо прав: мне не впервой лечить переломы, и каждый раз он довольно бурчал, что мои кости срастаются быстро, как у дикого пса. Гидо, вероятно, читает мысль на моем лице, потому что тут же добавляет: — Ты не молодеешь, Джай. Что возможно для юного организма — недоступно людям, переступившим середину жизни. — Я по…бедил, — выдавливаю из себя упрямое. — Спра…влюсь. — Ничто не бывает вечным, мой мальчик. Ты привык не щадить себя, но к старости — пусть Творец будет к тебе милостив и позволит до нее дожить! — ты ощутишь на себе ошибки молодости. И поверь: твои победы тоже не будут вечны. Молодые и сильные выйдут вперед и сместят сегодняшних кумиров. Недовольно морщу нос и тут же подавляю стон. Лицо по ощущениям напоминает бычий пузырь, наполненный болью. Любопытно, как я сейчас выгляжу. Мелькает мысль попросить у Гидо зеркало, но сразу и отмахиваюсь от нее: вот еще, выдумал. Не девчонка, поди, чтобы о смазливой роже беспокоиться. А вот слова старика о том, что мое время на исходе, неприятно задевают. Мне еще рано сдавать позиции: битва за Аро выиграна, но впереди битва за свободу всех рабов. Им нужен сильный лидер, а не разваливающийся от парочки тумаков старый пень. Гидо внимательно наблюдает за моим лицом и внезапно смягчается. Кладет руку поверх моей сжатой в кулак кисти и тепло произносит: — Спасибо за Аро. Творец услышал мои молитвы. Пытаюсь усмехнуться и вновь морщусь от боли в зашитых губах. — Я… пил… твое… зелье. Гидо лукаво усмехается в ответ. — Ты пил, и пил Несущий Смерть. Только другое. До меня вдруг доходит смысл его слов, и желание лыбиться сразу пропадает. Значит, хитрец Гидо споил моего врага перед боем, каким-то образом ослабив его силы или реакцию? А я, тщеславный глупец, уже приписал победу своему мастерству и удаче! Наблюдая за мной, Гидо мрачнеет и сжимает костлявые пальцы на моем кулаке. — Я знаю, о чем ты думаешь. Этот горец был ни в чем не повинен и не заслужил того, что я с ним сделал. Но не повинен и ты. И Аро. Я не мог сидеть сложа руки и ждать, пока вы оба погибнете. Помолчав, он добавил с тяжелым вздохом: — Его смерть на моей совести, не на твоей. Парню просто не повезло. Не попадись он пиратам, не выкупи его Вильхельмо — и он был бы жив там, у себя в горах. Но он стал рабом, а рабы не выбирают свою судьбу. Еще как выбирают, хочется сказать мне. И скоро я докажу это всем. И себе, и Гидо, и красавчику Адальяро, и сучке ди Гальвез, и ублюдку Вильхельмо. Имя Вильхельмо пробуждает во мне затаенную ярость. — Аро… Виль…хельмо… его… — говорить трудно, и меня это бесит, но Гидо меня понимает. — Нет, нет. Будь спокоен, его не трогали. Я велел Аро сказаться больным пустынной горячкой. Лихорадку вызвать нетрудно, ему поверили. Глаза Гидо странно бегают при этих словах, и во мне поселяется подозрение. Он что-то недоговаривает. И тут я вспоминаю, что не давало мне покоя. — Си…няки… Гидо вздыхает и до белизны сжимает сморщенные губы. — В пятницу вечером к Аро проник один из рабов. Уверен: без Вильхельмо тут не обошлось. Не знаю, что ему велели сделать: убить, покалечить или поглумиться. На счастье, я пришел вовремя. Я не лгу: с Аро все хорошо. Устало закрываю глаза. Да, теперь с Аро все хорошо. И он больше не раб. Ради этого стоило выжить.