Пока ты жив, не умирай, На этот мир взгляни: У многих здесь душа мертва, Они мертвы внутри!
«Там высоко» (группа «Ария»)
Тусклый свет зарождающегося утра постепенно изгонял из спальни полумрак. Я проснулась еще до рассвета, выспавшись в одиночестве, словно младенец. Однако близость нового дня нисколько не радовала. Внутри поселилась пустота, будто жизнь покинула меня, оставив лишь мертвую оболочку. Джай так и не пришел ко мне вчера. Вероятно, злится из-за Диего. Но оправдываться мне не хватило бы духу. Я устала от того, что каждый из моих мужчин винит меня в своих бедах, в то время как я всего лишь пытаюсь воззвать к их разуму. Да и к чему теперь оправдания? Все пошло прахом. Я собственными руками подписала Джаю смертный приговор, когда отправила письмо Вильхельмо с согласием на поединок. Жить ему остается только до субботы, а дальше… Думать о том, что будет дальше, не хотелось, но закрывать глаза на очевидное просто глупо. Без Джая вся затея с освободительным восстанием потеряет смысл. Диего продолжит меня унижать и поселит в его комнату другого раба. Может быть, Кима. При мысли об этом меня передернуло. Рука сама собой легла на живот. Если Джай успел зародить во мне жизнь, часть его останется со мной после его смерти. А если нет… Пролежав с открытыми глазами до тех пор, пока за окном не рассвело окончательно, я заставила себя подняться и дойти до купальни. Видеть никого не хотелось, поэтому девушек я звать не стала. Сама вымылась в прохладной воде, сама досуха вытерлась, расчесала волосы и кое-как заплела их в простую косу. Зато выбор одежды поставил меня в тупик. Северное платье, спасавшее меня накануне, вечером отнесли к прачкам, а южные наряды, слишком открытые и вызывающие, вновь выставят напоказ мои еще не сошедшие синяки. Пришлось выбрать самое скромное. А плечи можно будет укрыть кружевной накидкой. Рабыням теперь запрещали будить меня по утрам, поэтому Сай терпеливо ожидала в коридоре. Приоткрыв дверь, я поманила девушку внутрь. — Где Лей? — Повезла строителям тележку с едой, госпожа. — Джай у себя? — Нет, госпожа. Ушел вместе с Хаб-Арифом и новенькими на тренировку. Я доставила Сай не слишком много хлопот: от нее потребовалось лишь как следует затянуть корсет и поправить складки платья. — Что Диего, еще не уехал? — Нет, госпожа. Дон Адальяро совсем недавно спустился к завтраку. — Что ж. Выходит, сегодня я успею составить ему компанию. Голоса в столовой мгновенно стихли, стоило мне открыть дверь. Как же раздражают эти шушуканья за моей спиной! Интересно, Диего уже успел поделиться с матерью тем, как прошел наш вчерашний день? — Вельдана? — искренне удивилась Изабель. — Не ожидала увидеть тебя так рано. Снова не спится? — Напротив, я отлично выспалась. Доброе утро. — Доброе утро, — холодно отозвался Диего и поднялся, чтобы помочь мне сесть. Изабель негромко хлопнула в ладоши и велела возникшей из ниоткуда рабыне принести дополнительный прибор. Миловидная смуглая девушка расторопно налила мне в чашку горячего кофе и добавила молока. — Что-то печалит тебя, дорогая? — ласково спросила Изабель. — Нет, матушка. Я всем довольна. — Рада слышать. Как удачно, что ты сегодня решила выйти к завтраку. Мы как раз обсуждали дела. Диего считает, что можно пока приостановить строительство. На деньги, которые мы платим Монтеро за найм плотников и каменщиков, мы могли бы нанять больше рабов для сбора хлопка. Не за горами сезон дождей, надо успеть собрать урожай. На торгах уже началась настоящая война за фрахт судов на будущие месяцы. — Нет, приостанавливать работы мы не будем, — холодно ответила я, берясь за нож и вилку. Изабель демонстративно поджала губы и опустила глаза в тарелку. — К чему это все теперь? — подал голос Диего. — Твой раб силен и мог бы со временем принести тебе не один выигрыш и больше бойцовых рабов, но ему не победить Несущего Смерть. А новички выглядят не слишком-то свирепыми. Напоминание о скорой смерти Джая напрочь отбило у меня аппетит. В глубине души я признавала ужасающую справедливость слов мужа, но продолжала цепляться за свою призрачную надежду, будто она могла что-то изменить. — Монтеро уже получил свой задаток, — сухо возразила я. — Сделку никогда не поздно расторгнуть, — так же сухо заметил Диего, не глядя на меня. — Выплата неустойки может обойтись дешевле, чем дальнейшее бесполезное строительство. — Оно не бесполезное, — не соглашалась я уже из чистого упрямства. — Джай пока еще не умер. Что бы ни случилось с ним в эту субботу, у меня остается Хаб-Ариф. Я не собираюсь выставлять на смертельные поединки всех своих рабов. — Что ж, — процедил сквозь зубы муж и демонстративно обратился к Изабель: — Раз уж Вельдане угодно развлекаться, тогда нам придется на время ограничить кое-какие другие расходы. Или взять банковский займ у Микеле. — А что случилось? — насторожилась я. — Разве у нас денежные затруднения? — Лишь временные, — нехотя признался Диего, по-прежнему не поворачиваясь в мою сторону. — Сенат Саллиды обеспокоен участившимися пиратскими нападениями у островов Дескари и у Суэльского архипелага. Он постановил усилить патрули в южной и западной акватории полуострова. С этой целью сенаторов всех городов Саллиды призвали отказаться от жалованья на несколько месяцев, чтобы объединить усилия и укрепить флот, изрядно потрепанный в стычках с Халиссинией. Семье Адальяро оказана немалая честь, — Диего раздраженно скрипнул зубами. — Наша лесопилка в ближайшее время будет работать на государственный заказ по строительству военных судов. Издержки нам, разумеется, компенсируют, но не сразу. В раздумьях я прикусила губу. Мне даже в голову не могло прийти, что Адальяро могут испытывать трудности в средствах. — А почему Сенат Саллиды принял такое странное решение? Почему нельзя построить флот за счет государственной казны? — Казна почти пуста: оборона приграничья и борьба с контрабандистами требует немалых средств, — Диего нервно побарабанил по столу пальцами. — Налоги растут, а с ним растет и недовольство граждан, сенаторы опасаются бунта. Мы не можем повышать взносы на содержание армии бесконечно. — Как только мы продадим урожай хлопка, все должно наладиться, — с деланным спокойствием произнесла Изабель. — Хорхе буквально зубами выдрал подходящий корабль, который уходит в Аверленд до начала штормов. И нам нужны руки. Много рук. Ее слова заставили меня задуматься. Первым бессознательным порывом было отдать свои личные деньги на нужды поместья: у меня еще оставалось немного дядиного золота и несколько монет с прошлых выигрышей. Правда, я собиралась сама найти им применение. Например, стоило бы посетить модистку и заказать ей пару-другую платьев более скромного фасона. Мне не хотелось делать это за счет мужа и свекрови. Кроме того, деньги могут понадобиться Джаю. Вдруг случится чудо, и мне позволят выкупить для него этого Аро? Поэтому, сдержав приступ великодушия, я благоразумно промолчала. После завтрака мы с Изабель проводили Диего до ворот. Когда карета скрылась за поворотом дороги, я собиралась вернуться к себе, но свекровь неожиданно предложила: — Мне кажется, тебя тяготит одиночество. Мы с Хорхе хотим сегодня объехать хлопковые плантации. Если хочешь, присоединяйся к нам — сама посмотришь, как идут дела, а то и поможешь. Первым желанием было отказаться: если Изабель я еще худо-бедно могла терпеть, то Хорхе вызывал во мне омерзение. Однако слова отказа так и не сорвались с моих губ. Почему, собственно, и нет? Я и так чувствую себя в этом доме совершенно бесполезной, не занимаясь ничем, кроме праздного времяпрепровождения за вышивкой и чтением, в то время как Изабель пытается удержать на плаву благосостояние семьи. Возможно, ей и в самом деле требуются помощники, ведь Хорхе тоже не может уследить за всем сразу. И даже если толку от моего присутствия на плантациях будет чуть, то проявить интерес к делам определенно стоит. — С удовольствием, — после некоторых колебаний ответила я. — Когда выезжаем? — Да прямо сейчас, — развела руками Изабель. — Хорхе уже заложил двуколку. К счастью, в легком экипаже мне не пришлось сидеть слишком близко к неприятному управляющему: он правил двуколкой, а мы с Изабель расположились на обитой мягкой кожей скамье, спрятавшись в тени легкого парусинового навеса. Совсем скоро моему взору предстали обширные хлопковые поля, на которых, согнув спины, трудились рабы. Всю их защиту от палящего солнца составляли просторные одежды из грубого полотна и плетеные широкополые шляпы. Грязные платки закрывали лица почти каждого человека до самых глаз. Я не сразу поняла, зачем, пока не разглядела едва заметные облачка пыли, поднимающейся среди сухих стеблей при каждом движении. Некоторые работники бросали в нашу сторону настороженные взгляды, но большинству, похоже, не было дела до пожаловавших господ: их движения выглядели заученными и монотонными, а глаза —безжизненными и пустыми. Среди рабов я заметила немало детей — некоторые были настолько малы, что, пожалуй, едва научились разговаривать; но и они уже щипали с колючих кустов серовато-белые пушистые комочки. Поглощенная созерцанием рабского труда, я не сразу заметила, что двуколка остановилась и Изабель рядом нет. — Прошу вас, донна, — вывел меня из оцепенения нетерпеливый голос Хорхе. Превозмогая брезгливость, я оперлась на предложенную руку и выбралась из двуколки. — Сколько акров убрано на сегодня? — деловито поинтересовалась Изабель, расправляя над собой легкий зонт и окидывая хозяйским взглядом плантацию. — Акров двадцать. Может, немногим больше, — прищурившись, на глаз оценил Хорхе. — Эй, ты! Поди сюда. К управляющему немедленно подбежал немолодой худощавый человек и низко поклонился. — Как продвигается работа? — без намека на приветствие обратился к нему Хорхе. — Хорошо, господин, — мужчина еще ниже пригнулся к земле. — Как очистка? Сколько фунтов уже готово на продажу? — Около шестидесяти, господин. — Шестидесяти? — Хорхе нахмурил густые сросшиеся брови. — С двадцати акров должно быть уже все девяносто! — Простите, господин, — лоб несчастного, что комкал в руках шляпу, едва не касался земли. — Рук не хватает. — Ах, рук не хватает?! — вскричал вдруг Хорхе и резко стеганул несчастного хлыстом. Мы вздрогнули одновременно: я от неожиданности, а нерадивый работник от боли. Его спина выгнулась, но он не издал ни звука. — Откормили дармоедов! И ты еще называешься смотровым? Ну-ка, веди! Я вас научу работать! — Как пожелаете, господин, — раболепно поклонился провинившийся мужчина и, ссутулив плечи, поспешил к краю плантации, где я увидела нечто вроде широкого длинного сарая. К этому месту рабы один за другим сносили холщовые мешки с белым пушистым хлопком. Я раскрыла зонт и последовала за Хорхе и Изабель. После инцидента с хлыстом на душе остался неприятный осадок, и все же мне было любопытно посмотреть на то, как в Саллиде убирают хлопок. Униженно кланяясь, раб-смотровой привел нас к огромному сараю, служившему и местом сортировки, и амбаром. Бесформенные тюки уже очищенного хлопка громоздились у задней стены, посередине возвышалась гора необработанного мягкого урожая, который сноровисто перебирали ловкие пальцы рабынь. — Лодыри! — продолжал разоряться Хорхе. — Почему только шестьдесят фунтов?! К сегодняшнему утру должно было быть девяносто! Я заметила, как при звуке его голоса головы рабынь склонились ниже. Они молчали, но тонкие пальцы, отделяющие белый пух от семян и шелухи, казалось, забегали быстрее. — Ты знаешь, что такое норма? — Хорхе вновь повернулся к несчастному смотровому и ткнул его концом хлыста под подбородок. — Знаешь, я спрашиваю? — Знаю, господин. — Значит, распределяй работу так, чтобы дневная норма была выполнена! Иначе за каждый недополученный фунт твоя шкура отведает удар кнута! А это еще что? — Он вдруг отвлекся, глядя в сторону, и я заметила, что в углу сарая, прислонившись к балке, сидит спиной к нам одинокая девушка. — Почему не со всеми? Мой язык от страха прилип к небу: я уже знала, что ждет несчастную, которая посмела в разгар работы отсиживаться без дела. Не успела я предупреждающе вскрикнуть, как на узкую спину в ветхом рубище опустился хлыст. Девушка взвизгнула, неловко завалившись набок, и только теперь стало ясно, почему она сидела в стороне: у ее груди недовольно запищал крохотный младенец. — Простите, господин, — заплакала она, отползая и прижимая к разбухшей груди хнычущее дитя. — Я вчера родила ребенка… — Это было вчера! — рявкнул Хорхе, ничуть не смутившись и вновь замахиваясь хлыстом. — А сегодня тебе что мешает?! Новый удар опустился на плечо девушки, которым она прикрыла дитя. Тонко взвыв, бедняжка заплакала еще горше. — Прекратите! — вне себя от возмущения я рванулась к Хорхе. — Вельдана, стой! — Изабель попыталась ухватить меня за руку, но я проворно вывернулась и подскочила к управляющему. — Как вы смеете ее бить? Она же сказала, что вчера родила ребенка! Ей нужно покормить малыша! — Простите, донна, но я знаю, что делаю, — раздраженно сверкнул на меня угольными глазами управляющий. — Эта женщина нагло отлынивает от работы! Она может подвязать своего ублюдка платком, пусть хоть весь день висит у нее на груди, руки ей для этого не нужны! Ее руки стоят денег, между прочим, и она обязана отработать свою еду! — Вы бесчеловечны, — на мои глаза навернулись слезы. — Отойдите от нее и дайте ей покормить дитя. — Вельдана, не вмешивайся! — сталью прозвенел голос Изабель у меня за спиной. — Ты приехала помогать или мешать? — Чем же я могу помочь? — обернулась я к ней, чувствуя, как гнев подступает к горлу. — Вместе с Хорхе пороть этих несчастных? — С этим Хорхе и без тебя управится, — холодно сказала свекровь. — Иди со мной. — Я должна убедиться, что он больше не станет бить эту девушку, — упрямо нахмурилась я. — Хорхе, оставь ее, — слегка повернула голову Изабель. — А ты, — она строго посмотрела на плачущую юную мать, — если не хочешь снова отведать хлыста, делай как он сказал. Привяжи ребенка к груди и садись за работу. Запомни: я не кормлю лодырей. — Да, госпожа. Девушка утерла слезы и, придерживая хнычущее дитя, ползком подобралась к равнодушным товаркам. Я не могла больше смотреть на издевательство над несчастной матерью и вышла из сарая. Изабель незамедлительно последовала за мной. — Вельдана, когда ты уже научишься обращаться с рабами? — зашипела она мне на ухо, больно дернув за локоть. — Они тебе не друзья, не дети и не родители — это рабы, и они должны делать только одно — работать. Если не держать их в строгости, они распустятся и вместо прибыли станут приносить одни убытки. — Что я должна делать? — не глядя на нее, сухо повторила я. — Зачем вы меня сюда пригласили? — Так-то лучше, — свекровь смягчила тон и сунула мне в руку свернутую в трубочку бумагу вместе с заостренным грифелем. — Видишь вон тех рабов, которые следят за работой остальных? Это смотровые. Каждый из них отвечает за определенный участок. Надо сверить вот эти цифры — норму сбора с тем, что удалось собрать. Ты можешь начать с восточного участка, я обойду западный. Хорхе пройдется по южному и северному. Быстрее справимся — быстрее уедем отсюда. — Но зачем? — я недоуменно посмотрела на нее. — Как зачем? — в свою очередь удивилась Изабель. — К отплытию корабля надо успеть собрать и обработать все поля до последнего дюйма. Если рабы будут недостаточно расторопны — мы потеряем выручку. Я вздохнула. Бродить среди зарослей хлопка под зонтом и сверять цифры у понурых надсмотрщиков — самая скучная работа, которую только можно придумать. Но не собирать же хлопок вместе с рабами, в самом деле. — Как скажете, — покорно произнесла я. Медленно оглянулась, подобрала зонт, зажала в руке вверенную мне бумагу и побрела к восточному краю плантации.***
Я знаю то, что я видел сам, верю глазам, а не чужим голосам, Верю небесам и его чудесам, тебе надо чудо — сделай его сам.
«Сам» (Noize MC)
День тянется мучительно долго. Все привычно, все в точности так, как было у Вильхельмо. С утра активная разминка: бег, прыжки, переброски, подтягивания; после тренируем новобранцев, заставляя повторять освоенные приемы боя, затем отработка видов оружия, напоследок вольная борьба. Пообедав и слегка отдохнув, лиамец и кочевник дерутся между собой, демонстрируя нам со Зверем, чему научились, а вслед за ними встаем в пару и мы. — Сильнее, — рычу я, отбивая удар деревянного меча. — Ты не женщину ласкаешь, а разишь врага. Хотя бы сделай вид, что пытаешься выжить. Хаб-Ариф усмехается углом рта и почти достает меня коварным ударом из-под щита. — Сильнее! — свирепею я и вымещаю на нем злость серией мощных ударов. Зверь пятится назад, норовя прикрыться щитом; все его попытки контратаковать успешно пресекаются мною. В конце концов его меч ломается от удара моего, и теперь я рычу уже в ярости настоящей, пугая опешивших Кйоса и Тирна. — Что с тобой?! Солнце маковку напекло? Дерись, мать твою, или я за себя не ручаюсь! Хаб-Ариф раздраженно отбрасывает обломок меча и щит, упирает руки в бока. — Это я хочу спросить тебя: что с тобой? Ну-ка, остынь. Он толкает меня в тень, в сторону бочки. Обливается сам и щедро плещет в меня водой. Прохладные капли приятно пощипывают ссадины на спине. — В чем дело? — продолжает допрос Зверь. — Какая муха тебя укусила сегодня? — Не муха, — утираю мокрое лицо. — Ты должен драться в полную силу. Даже в две силы. Так, как ты дрался, когда мы с тобой стояли друг против друга на Арене. — Зачем? — подозрительно сощуривает глаза Хаб-Ариф. — Затем, — грубо обрываю я и сажусь на бревно. — Видел завершающий бой в эту субботу? — Кровавую бойню, ты хочешь сказать? Тот монстр по праву заслужил свое прозвище. Никогда в жизни не видел таких огромных людей. Истинный бог смерти. — Вот именно. В субботу я должен с ним сразиться. — Что?! — у Хаб-Арифа отвисает челюсть. — Ты шутишь? — Ничуть. Выжить я смогу лишь одним способом: победить. Некоторое время он обдумывает услышанное. Второй рот — татуированная пасть вокруг его настоящих губ — теперь выглядит странно печальным. — Драться с ним тебя заставляет госпожа? Ради денег? Горько усмехаюсь в ответ на невольную иронию его слов. — Нет. Скорее, это я заставляю ее выставить меня. Так надо. И ты должен сделать все возможное и невозможное, чтобы я на тренировках ощутил мощь Несущего Смерть. Зверь вновь надолго задумывается, а затем пожимает плечами. — Бесполезно. Ты умрешь. — Заткнись. От тебя я не стану это слушать. — Ты умрешь. И что будет дальше? Что будет с нами? Что будет со всеми остальными? Ты ведь обещал! И я, глупец, тебе поверил! — Заткнись, — озираюсь опасливо. — Если меня не станет — по этой или любой другой причине — ты должен возглавить наше дело. Стать лидером. Госпожа тебе в этом поможет. Но умирать я пока не собираюсь. Я намерен победить. Хаб-Ариф кривит губы в злой гримасе. — Ты умрешь. — Если я еще раз услышу это от тебя, ты останешься только с одним набором зубов. Тем, что нарисованы на твоей роже. Он вздыхает и сердито качает лысой татуированной головой. — Зачем тебе это нужно? — Есть причина. Но она касается только меня. Следующие слова он выталкивает из себя с видимым усилием: — Если никак нельзя обойтись… Выставь меня против этого мясника. — Нет. Драться должен я. Никто больше не выйдет на Арену в этот день. Огласили правила на следующую субботу: поединки до смерти одного из соперников. Я не могу так рисковать всеми нами. — Ты безумец. — Я знаю. И я никогда не проигрывал. Слышишь? Никогда. Не проиграю и в этот раз. О том, что я проиграл свою жизнь в тот единственный раз, когда попал в окружение, а следом и в рабство, я стараюсь не вспоминать. Второй рот Хаб-Арифа устрашающе кривится. — Если вам выпадет кулачный бой, ты мертвец. Никаких шансов. Молись всем богам, каким веришь, Вепрь, чтобы жребий пал на оружие. Так или иначе, у тебя будет только один выход: нападать. А теперь становись в круг и держи удар. До самого вечера Зверь гоняет меня по засыпанной песком площадке то с копьем, то с топором, то с молотом, для надежности заставляя отбиваться от всех троих бойцов одновременно. Когда черед доходит до мечей, я уже изрядно утомлен, но Зверь словно черпает силы из воздуха, каждый раз оттесняя меня к сложенному из камня ограждению. Хвалю себя за то, что не пропустил ни одного серьезного удара, вовремя подставляя щит, но Хаб-Ариф недоволен. Наконец он втыкает меч в песок и мрачно хмурится, потирая взмокшую макушку. — Что? — смахивая пот со лба, выдыхаю я. — Хрень полная, — выносит он свой вердикт. — В обороне ты неплох, но она приведет тебя в тупик. Он вымотает тебя и дождется малейшей ошибки, чтобы одним ударом снести твою тупую башку. — Неправда, — упрямо дергаю головой, слышу хруст напряженных позвонков. — Я просто устал. Вас трое, а я один. — Несущий Смерть не спросит тебя, устал ты или нет. И он стоит десятерых, а не троих, — не дает мне поблажки Зверь. — Что ты предлагаешь? — Возьми второй меч вместо щита и нападай. С первых ударов старайся выбить оружие из руки врага. Чем быстрее ты лишишь чудовище возможности атаковать, тем больше шансов пробить брешь в его обороне. Молча смотрю на измочаленный край деревянного учебного клинка и обдумываю совет Хаб-Арифа. Правила боя допускают замену щита на второй вид оружия. Но как выставить себя перед монстром совершенно без защиты? — А если выпадет копье? — Тогда вместо щита выбери алебарду. — А если топор? Халиссиец задумчиво хмурится. — К топору подойдут «когти». Блокируй топор своим, обходи защиту и доставай его под щитом столько раз, сколько сможешь. В бедро, живот, горло, если достанешь, — рано или поздно он ослабнет и истечет кровью. «Когти» — это жуткое, смертельное изобретение халиссийцев: железный накулачник, из сочленений которого торчат острые закругленные ножи с зазубринами, напоминающие лапу хищника. Они допускаются как вспомогательное оружие и уже оставили немало страшных рваных ран на телах бойцов. Я не слишком жалую гнусные виды оружия, но теперь не до бравады честью, и слова Хаб-Арифа стоят того, чтобы их хорошенько обдумать. — Ладно, — нехотя сдаюсь я. — Подумаю. Пожалуй, надо бы наведаться к оружейнику и со всей тщательностью подойти к выбору оружия. Вот только захочет ли Вель сегодня увидеться со мной?***
В этой картине сгущаются краски Искренне любят, но терпят фиаско Что-то опять Случилось в раю.
«Безвоздушная тревога» (Би-2)
Мы возвращались домой в гнетущем молчании, утомленные прогулкой среди хлопковых кустов под палящим солнцем. Изабель демонстративно смотрела в другую сторону, даже не пытаясь заговорить меня своими привычными любезными глупостями. Видимо, всерьез переживала за свой урожай. Хорхе, напротив, был в приподнятом настроении. На плантациях он собственноручно выпорол нескольких нерадивых смотровых и клятвенно заверил Изабель, что к вечеру нормы сбора и очистки хлопка будут выполнены. За обедом мы общались сухо и после немедленно разошлись по своим комнатам на послеобеденный сон. Я вяло поборолась с желанием сходить на строительную площадку и увидеться с Джаем, но все-таки решила остаться в доме. Все грустней становилось оттого, что он не кажет носа в мою спальню, но дурацкая гордость не давала мне сделать первый шаг. А еще я его боялась. Боялась резких, обидных слов, несправедливых обвинений, холодного презрительного взгляда. Будто наяву слышала его язвительный голос: «Что, нажаловалась на меня муженьку?» Боялась и за него. Мысль о том, что жить ему остается всего лишь до середины субботы, не оставляла меня ни на мгновение. Я и подумать не могла, что за последний месяц успела настолько привыкнуть к нему. К его упрямству, неукротимой воле к свободе, к его ласкам — порою откровенно грубым, порою нежным до слез. Страшно, страшно себе представить, что со мной будет, когда его не станет. Так, в раздумьях, я и задремала прямо в одежде, проспав до тех пор, пока тихий стук не разбудил меня в положенный час. Когда Лей помогала мне искупаться, переодеться и переплести волосы, я заметила, что она непривычно молчалива и задумчива. — Что случилось? — Ничего, госпожа. Все в порядке, — заверила она поспешно, опуская глаза. — Лей, — я перехватила ее запястье. — Ответь, что тебя тревожит? Опять Хорхе? Он вновь позволил себе грубость? — Нет, госпожа, — Лей мягко опустилась на колени и почти коснулась лбом моих ног. — Простите. Я не должна была думать о таком, я всего лишь рабыня… Но меня страшат грядущие игры на Арене. Ходят слухи, что в эту субботу поединки будут смертельными. Джай сказал, что он выйдет биться против опасного соперника. А что до Хаб-Арифа, госпожа? Ее вопрос поначалу заставил меня растеряться. Почему ее беспокоит именно халиссиец, а не другие? И уже через миг я мысленно отругала себя, невольно смутившись. — Тебе… нравится Хаб-Ариф? Лей закусила губу и стыдливо потупила взгляд. — Успокойся, Лей, — я положила ладонь ей на голову, сдвинула чепец к затылку и погладила вьющиеся смоляные волосы. — Неужели ты думаешь, что я стала бы посылать людей на смерть ради прихоти? Хаб-Ариф не выйдет на Арену в эту субботу. Не выйдут и другие. Джай… сам решил рискнуть. Я отговаривала его, но он не пожелал слушать. Лей подняла голову, и во взгляде ее черных глаз я прочитала облегчение вместе с удивлением. — Но зачем? «Ради спасения одного человека», — едва не ответила я с укоризной в голосе, но осеклась. Разве я не пожертвовала бы собой, чтобы спасти дорогого мне человека? Чтобы спасти Джая? Вот только едва ли можно спасти того, кто упрямо не желает был спасенным.***
Эй! А кто будет петь, если все будут спать? Смерть стоит того, чтобы жить, а любовь стоит того, чтобы ждать…
«Легенда» (В. Цой)
Вечером Лей приходит по поручению госпожи, чтобы смазать мне спину. Самой госпожи я не видел с воскресного утра. Она избегает меня, и ее отсутствие гнетет, хоть мне и не хочется этого признавать. Только теперь, поостыв и получив время на раздумья, я понимаю, что она хотела донести до меня в тот злополучный вечер субботы. Ей кажется, если я погибну на Арене, то наши усилия пропадут даром. А ведь Зверь способен справиться не хуже меня. Он силен, свиреп и упрям, он сумеет поднять людей на восстание. Вот только как объяснить это Вель? Она наверняка считает, что я предал и ее, и самого себя. Если посудить здраво, это и в самом деле глупость: ради одного человека рисковать столь многим. Но этот человек — Аро, и я не могу упустить шанс вытащить его из лап ублюдка Вильхельмо. Надо поговорить с Вель во что бы то ни стало. Приняв решение, уверенно отдергиваю гобелен. Сердце молотом бьется в горле, кровь шумит в ушах, пока я преодолеваю разделяющее нас расстояние: кого я обманываю? Я хочу ее видеть. Если даже прогонит, если не позволит произнести ни слова, хотя бы мгновение побуду рядом. Ее силуэт замечаю сразу: она сидит на широком подоконнике, обняв руками колени, и смотрит в вечернее небо. Скрип двери, даже тихий, и мои шаги она не может не слышать, и все же не поворачивает голову. Подхожу ближе, замираю на мгновение, не представляя, что делать дальше. А затем опускаюсь на колени. — Госпожа. Она молчит, не двигаясь. — Вель. Я обидел тебя, признаю. Позволил себе дерзость. Я не вправе был кричать на тебя, не должен был хватать… так сильно. Я вспылил. Твой муж справедливо меня наказал. Ты простишь меня? Наконец она поворачивает ко мне лицо. В темноте тонкие черты едва различимы, но мне кажется, что она смотрит удивленно. — Справедливо? Никто не имеет права наказывать тебя. Пожалуйста, встань. Мне не хочется подниматься с колен: мое место здесь, у ее ног, я утратил даже право смотреть ей в глаза. Но все же нехотя поднимаюсь: я раб, и желание госпожи для меня закон. — Я думала, ты злишься на меня, — продолжает она. — Но моей вины в этом нет, поверь. Я не жаловалась Диего, он просто увидел… увидел… Она теряется, роняет взгляд на колени, закусывает губу, и меня вновь охватывает жгучий стыд. Такая хрупкая и тщедушная телом, но сильная духом. «Тебе стоило бы целовать ей ноги», — звучит в ушах упрек Лей. Стою столбом, чувствуя рядом с ней, тонкой и изящной, свою неуклюжесть; вижу плавный изгиб шеи, округлость груди, угадывающуюся под легкой тканью рубашки, обнаженную руку; хочу прикоснуться к ней, вдохнуть запах распущенных волос, ощутить губами вкус нежной кожи, но не смею шевельнуться. — Я виноват, Вель. Клянусь, я не хотел напугать тебя или причинить боль. Но я не могу оставить Аро там, у Вильхельмо. Я должен за него побороться. — Тсс… — она прикладывает к губам палец и отворачивается, смотрит на ночной сад. — Слышишь, как поют цикады? Будто колыбельную. Я сбит с толку ее странным вопросом. Цикады? О чем она? И колыбельной в беспорядочном стрекоте я не слышу — это ночное верещание скорее раздражает, чем убаюкивает. — Ты когда-нибудь слышал цикад на севере? — продолжает задумчиво, будто разговаривая сама с собой. — Не помню. Она молчит, будто забыв обо мне, и я тоже умолкаю. Любуюсь линией ее колен под складками длинной рубашки. С удивлением замечаю, что мои пальцы дотрагиваются до края полупрозрачного подола, слегка подтягивают его вверх, обнажая узкую белую ступню. Ладонь накрывает ее, ощущает удивительную такой теплой ночью прохладу кожи. Вторая ладонь осторожно ложится на тонкую талию. В грудь упирается острое плечо, нос зарывается в россыпь волос, губы обхватывают нежную мочку, целуют шею за ухом. — Джай, — выдыхает она, поворачивает лицо и скользящим движением задевает губами скулу, вгоняя меня в дрожь. — Тебе не обязательно… Лей говорит, что в эту пору уже ничего не выйдет… — Я хочу тебя, — признаюсь шепотом, дотрагиваясь губами до соблазнительной шеи. Жар зарождается в груди, спускается вниз, сворачивается ноющим клубком в животе. Чувствую податливость Вель, когда поднимаю ее на руки, несу на кровать. Осторожно укладываю головой на подушку, нетерпеливо дергаю завязку рубашки на груди. Она замирает, когда я склоняюсь над обнаженным плечом, медленно целую ключицу. Хочется большего, хочется видеть ее голой, чувствовать тепло женского тела своей кожей. Добравшись до груди, широко раскрываю рот, вбираю ее всю, язык дерзко играет с напрягшимся соском. Вель ласкает мой слух тихим стоном, вцепляясь пальцами мне в плечи. Спина болит при каждом движении, но сейчас это сладкая боль, она дарит нездоровое наслаждение и отзывается горячей пульсацией в паху. Одежды на нас раздражающе много, но вскоре я ее побеждаю, накрываю Вель своим телом. Вот теперь хорошо, теперь все как надо. Она притягивает к себе мое лицо и с жадностью целует в губы, в то время как мои руки трогают, гладят, сжимают манящие изгибы. Мне хочется подарить ей больше ласки, больше нежности, больше поцелуев — того, чего она достойна. Но зов плоти берет свое, ее бедра призывно обнимают мои, и напряженный член легко скользит к ее увлажнившемуся входу. Держу ее бережно, двигаюсь медленно, и она, закрыв глаза, запрокидывает голову мне на предплечье. Прохладные ладони гладят мои плечи и грудь, соскальзывают на поясницу, усиливают близость наших тел. Невольно она задевает незажившие рубцы, и боль слегка отрезвляет, но ее прикосновения так невыносимо сладки, что я ускоряюсь. Она стонет, уже не таясь, и я слышу свой размеренный хрип, пальцы с натугой сжимают подушку, чтобы не оставить на чувствительной коже синяков. Кажется, что нет в мире силы, способной сейчас меня остановить, теряю напрочь способность мыслить… Эта ночь порождает в нас обоих небывалое прежде безумие, и мы отдаемся ему до тех пор, пока темнота в спальне не начинает рассеиваться. Пережив очередной миг острого удовольствия, переворачиваюсь на спину, прижимая к себе утомленную Вель, пытаюсь успокоить сердцебиение и смотрю, как над нашими разгоряченными телами вьется пар. Ее влажные волосы на затылке завиваются в колечки, и я лениво играю с ними кончиком пальца. Вель расслабленно устраивается у меня на плече, рассеянно гладит мой живот и тихо произносит: — Давай не ссориться больше. Нам и без того так мало осталось… — М-м-м? — глупо мычу я: пока еще трудно сосредотачиваться на словах. — Почему мало? Разве ты уже понесла? — Нет, — она смущенно утыкается носом мне в грудь. — Еще слишком рано, чтобы это понять. Но… до субботы остается всего четыре дня. — И что? — моя ладонь вольготно гуляет по узкой обнаженной спине, пальцы легонько прощупывают лопатки и ребра под тонкой кожей. — После субботы наступит воскресенье. А там и понедельник, и… — Зубоскалишь, — вздыхает она, приподнимает голову и целует меня в подбородок, заставляя замереть от этой невинной ласки. — Ты ведь знаешь, о чем я. Ты можешь не пережить этой субботы. О, поверь, милое дитя, я знаю, о чем ты. Ты не веришь в меня нисколько и уже убедила себя в моем поражении. Это неприятно задевает, но я не могу тебя винить: Несущий Смерть кому угодно способен внушить ужас. Невольно она снова заставляет меня задуматься, что будет, если я и в самом деле погибну. В Хаб-Арифе я уверен, а вот Аро… остаток его жизни превратится в ад. И едва ли эта жизнь будет долгой. Еще я никогда не узнаю, оставил ли после себя сына. Пытаюсь представить себе, каким бы он был, мой сын? Наверняка светлокожим и сероглазым, как северянин. И он никогда не узнает, кем был его настоящий отец. Эта мысль неприятно скребет у виска. А если Вель не в тягости… тогда мое место в ее постели займет другой. И от этого становится еще неприятнее. Нет. Не бывать этому. Все люди смертны, и гороподобное чудовище не исключение. После такой невероятной ночи мне вовсе не хочется говорить о серьезном, и я пытаюсь отшутиться: — Обсудим это в воскресенье. Она молчит, но я буквально кожей ощущаю, как тяжелыми камнями ворочаются в хорошенькой головке мрачные мысли. Кончики ее пальцев продолжают рассеянно скользить по моему животу. Это так приятно, что я расслабляюсь и почти уплываю в сон, когда вдруг вновь слышу ее голос: — Что это? — М-м-м? — с неохотой разлепляю свинцовые веки. — Вот это, — она осторожно проводит пальцем по застарелым ожогам у нижнего левого ребра. — Странные шрамы. Будто лучи солнца расходятся во все стороны. Ее слова заставляют сердце ускорить свой ритм, а легкие отказываются делать вдох. Перед глазами встает образ, который я хотел бы забыть навсегда. «Ты снова кончил. Разве я разрешала тебе? — впивается в уши до тошноты мерзкий голос. — За это ты будешь наказан». Будто наяву, ощущаю тепло маленькой настольной жаровни, вижу раскаленный металлический прут, слышу шипение собственной плоти, вспоминаю отчаянные попытки не дергаться и не кричать. О, она долго учила меня. Удовольствие для раба — недозволенная роскошь, оно преступно и приносит боль. Такие же отметины есть и у Зверя, в этом мы с ним похожи, как братья. С трудом втягиваю воздух сквозь зубы и накрываю ладонью неугомонные тонкие пальцы. — Разве все шрамы упомнишь. Засыпай, Вель. Скоро рассвет. Взмокшая спина неприятно липнет к простыне, незажившие рубцы противно зудят от пота. Поворачиваюсь набок и притягиваю к себе Вель еще теснее, обнимаю обеими руками. Жарко, несмотря на желанную прохладу ночи, и все же я хочу чувствовать ее тело своим. Зарываюсь лицом в разметавшиеся по подушке волосы и в этот раз засыпаю.