Все очень просто, сказки — обман Солнечный остров скрылся в туман Замков воздушных не носит земля Кто-то ошибся, ты или я? Все очень просто, нет гор золотых Падают звезды в руки других Нет райской птицы среди воронья Кто-то ошибся, ты или я?
А. Макаревич, Ты или я
Похоже, о спокойном сне в поместье Адальяро мне придется забыть. Всю ночь я ворочалась, пытаясь уложить поудобнее саднящую руку, и к утру чувствовала себя совершенно разбитой. Робкий стук Сай по утрам начал меня раздражать. Пожалуй, скажу Изабель, чтобы меня перестали так рано будить: без завтрака в кругу «обожаемой» семьи я вполне могла бы обойтись. Видеть Диего не хотелось. Интересно, Изабель знает, что за «массаж» делает ему по вечерам безмолвный Ким? И все же у меня накопилось много нерешенных вопросов, поэтому я заставила себя подняться с постели, открыть дверь рабыне и позволить ей привести себя в порядок. Перед выходом я сунула ей в руку монету и листок с рецептом: — Купишь вот эту мазь, она закончилась. И не мешкай: она будет нужна мне сразу после завтрака. Сай присела в коротком книксене и умчалась выполнять поручение. А я, через силу переставляя ноги, спустилась в столовую. При моем появлении Изабель и Диего умолкли. Что ж, надеюсь, у них было время перемыть мне кости. — Доброе утро, милая, — ослепительно улыбнулась моя вероломная свекровь. Заискивающая улыбка Диего заставила меня содрогнуться и отвести глаза. — Присаживайся, мы тебя заждались, — он услужливо пододвинул мне стул. Я послушно присела и уставилась в тарелку. Даже восхитительный аромат кофе и свежевыпеченных булочек, вид мягкого козьего сыра и апельсинового джема не сумели пробудить во мне аппетит. Наверное, после увиденного вчера он у меня больше никогда и не появится. — Что это? — Изабель вдруг переменилась в лице и с ужасом уставилась на мою руку. Я проследила ее взгляд. — След от плети. — Кто… — Изабель побледнела. — Хорхе, — я мстительно сузила глаза. — Я велела ему отпустить моего раба, но он не послушал меня. — Он посмел ударить тебя?! — зашипел Диего, судорожно сжав в руке столовый нож. — Это вышло случайно, — нехотя призналась я. — Но я требую, чтобы ты поговорил с ним. Я твоя жена, и он должен считаться со мной и выполнять мои распоряжения! — Непременно поговорю, — сквозь зубы процедил Диего, не выпуская из рук нож. — Мама, пошли за доном Сальвадоре — пусть осмотрит Вельдану. — Обязательно, милый, — кажется, Изабель всерьез стало нехорошо. — Не стоит, — холодно отрезала я. — Сай уже отправилась к аптекарю с поручением, купит мазь для Джая. Хватит и мне. Диего сжал губы, но удержался от возражений. — Дался же тебе этот раб, — заворчала Изабель. — Ты опять притащила его к себе? — Я не позволю Хорхе избивать Джая, когда ему заблагорассудится. — Хорхе поступил правильно: твой раб устроил на лесопилке потасовку, — возразила Изабель. — Такие проступки должны немедленно пресекаться. — Теперь не будет никаких потасовок. Я сама прослежу за этим. Диего проглотил ломтик сыра и побарабанил по столу пальцами. — Вельдана, теперь относительно вчерашнего… — Я не хочу об этом говорить. Мать и сын переглянулись. — И все-таки нам придется это обсудить, — мягко сказала Изабель. — Тут нечего обсуждать. Скажу лишь вот что: нога моя больше не ступит в спальню Диего, если там будет находиться Ким. Диего отложил вилку и опустил голову. — Тебе настолько не нравится Ким? — вздохнула Изабель. — Что ж, мы пойдем тебе навстречу: ты можешь выбрать другого раба. Любого, какого сама пожелаешь. Подумать только, какое щедрое предложение! От негодования я стиснула пальцами платье на коленях. — Нет. Вы не принудите меня к измене. — Так не пойдет, Вельдана, — голос Изабель стал прохладней. — Либо ты выберешь, либо мы, но ты должна родить Диего ребенка. Соитие с рабом при согласии мужа не может считаться изменой. — Я хочу уехать отсюда, — мой голос дрогнул. — Хочу домой. Пожалуйста, отпустите меня. — Теперь поздно, дорогая, — жестко отрезала Изабель. — Ты могла уехать до свадьбы, но не сейчас, когда ты представлена всей знати Кастаделлы. — Мы еще можем расторгнуть брак, — я отчаянно цеплялась за призрачную надежду. — Мы сможем все объяснить падре, он поймет… — Семья Адальяро за все века ни разу не опозорила себя разводом, — Изабель гордо вскинула подбородок и гневно сверкнула на меня глазами. — И я этого не допущу. Даже не думай, что я позволю тебе ославить Диего. Ты никому ничего не расскажешь — не только падре, но и самому господу богу. И бог мне свидетель: ты родишь Диего детей. Мои руки задрожали: в тоне Изабель совсем не было тепла. — Если… если я откажусь, то… — Ты сама понимаешь, — свекровь смерила меня холодным взглядом. — Так что лучше тебе выбрать самой. Меньше всего хотелось показывать им свою слабость, но самообладание оставило меня окончательно, и из глаз на платье закапали слезы. — Вельдана, — Диего положил ладонь поверх моей руки, и в его голосе послышалось сострадание. — Мне совсем не хочется прибегать к грубости… — Если тебе так нравится твой раб, можешь попробовать с ним, — перебила его Изабель. — Что? — изумился Диего, уставившись на мать. — С этим дикарем? Жалко всхлипнув, я бездумно запротестовала: — Джай не дикарь, а северянин. И тут же осеклась, осознав всю глупость собственных слов: какое это имеет значение для того, что затеяла Изабель? Меж тем с леденящим душу спокойствием свекровь гнула свое, не обращая на меня внимания: — Он выглядит крепким: от него могут получиться здоровые дети. — Но он совсем не похож на меня! — возмутился Диего. Во рту появился привкус горечи: теперь мать и сын спорили между собой, как будто меня вовсе не было рядом. Я для них всего лишь племенная кобыла, не более. — Зато он похож на нее, — не сдавалась Изабель. — Не привередничай, Диего. Мне тоже хотелось бы, чтобы внук походил на тебя, но если Вельдане больше по душе северянин, это был бы компромисс. Пусть соглашается, и мы избежим насилия. — Не дави на нее, — к моему удивлению, Диего рявкнул на мать. — Ты видишь, она и так расстроена, а ты вдобавок пугаешь ее дикарем. Пусть Вельдана сама сделает выбор, раз уж ты предложила. Изабель обиженно поджала губы и закрылась от нас чашкой кофе. — Вельдана, дорогая, — Диего взял мою безвольную руку и приблизил к губам. — Сейчас мне надо ехать в Сенат, но когда я вернусь… давай обсудим все вечером. Все, — повторил он с нажимом, — что тебя тревожит. — Хорошо, — безрадостно согласилась я, желая поскорее избавиться от них обоих. — Обсудим. А теперь можно мне уйти? Я не голодна. — Ступай, дорогая, — Диего встал и помог мне подняться. Галантный, как в начале нашего знакомства. — До вечера. Он поцеловал меня в лоб, а перед глазами вновь вспыхнула вчерашняя сцена в его спальне. Подавив в себе приступ дурноты, я наскоро попрощалась и выбежала из столовой. Когда явилась запыхавшаяся Сай с покупкой, первым делом я смазала ссадину на руке, а затем постучалась к Джаю. Он сидел у окна и перелистывал страницы книги. Только мне показалось, что мысли его витали где-то далеко отсюда. — Доброе утро. Сай принесла мазь. Ты позволишь? — я повертела в руках пузырек. Джай поднялся во весь рост и покорно склонил голову. — Как вам будет угодно, госпожа. — Мне будет… удобней, если ты ляжешь. Не взглянув на меня, он послушно растянулся поверх аккуратно убранной кровати. Могучие мышцы привычно напряглись, когда я принялась смазывать рубец за рубцом. — Больно? — Нет, госпожа. Слова Изабель все еще звучали у меня в ушах: «Если тебе так нравится твой раб, можешь попробовать с ним». Я смотрела на сильное мужское тело, прикасалась пальцами к застарелым и свежим рубцам на грубой коже и думала, что в чем-то Изабель права: Джай в самом деле нравился мне. Я не испытывала к нему неприязни, несмотря на его дерзость, своеволие и упрямство. Меня не смущало даже то, что он убил много людей, что собирался убить благородного дона, что покалечил рабов на лесопилке и ударил Хорхе. Гордый, сильный, несломленный. Не то что я. Все рубцы давно уже были смазаны, а я продолжала рассеянно водить пальцами по напряженным мышцам на его спине. Время от времени он вздрагивал, и мне нравилось думать, что ему приятны мои прикосновения. Если и впрямь согласиться на предложение Изабель… как дать ему понять, чего я хочу от него? От собственных мыслей я покраснела и отняла руку. Джай приподнялся на локтях и посмотрел на меня исподлобья. Я отвела глаза и дотронулась пальцами до вздувшейся вены на его плече. Он был силен и по-мужски красив, почему я раньше этого не замечала? Отважившись встретить его взгляд, я вдруг наткнулась на холодную сталь в серых глазах. Неужели я опять сделала что-то не так? — Ты рассержен? Но почему? Вместо ответа он опустил голову ниже плеч, между лопаток заиграли налитые силой мышцы. Костяшки пальцев, сжатых в кулаки, побелели, и только сейчас я заметила, как тяжело он дышал, словно сдерживая гнев. — Прости, если обидела тебя. Торопливо поднявшись, я поспешила выйти из комнаты, пока Джай не сорвался на очередную грубость. Хватит на сегодня горьких разочарований. Пока я мыла руки в купальне, в голову пришел ответ: вероятно, он злится на то, что его снова заперли здесь одного. Но что же мне делать? Если я верну его в бараки, Хорхе не отцепится от него и продолжит избивать за любую провинность. Строптивый характер Джая этому поспособствует, как я уже могла убедиться. Почему же он так рвется в бараки? Неужели ему приятней жить там, чем со мной? Эта мысль расстроила меня окончательно. Но придумать решение я не успела: пришла Лей и передала приглашение от Изабель. Свекровь, как обычно, ожидала меня в тенистой беседке у фонтана. Ее обеспокоенное лицо означало, что мне не отвертеться от неприятного разговора. — Присядь, Вельдана, — сказала она сухо, без привычной приветливости. — Поговорим о том, что ты видела вчера в спальне Диего. Ногти впились в ладони. Сложно было понять, что отвратительней: то, что Диего совокупляется с рабом, попирая законы веры и морали, или то, что он делится с матерью такими подробностями. — Ты должна его понять, — заявила Изабель, воинственно сверкнув глазами. — У моего мальчика после ранения не осталось никаких… радостей в жизни. Он имеет право расслабляться так, как может. — Имеет, — сухо согласилась я. — Диего — все, что у меня осталось, — голос Изабель неожиданно дрогнул. — Ему выпала нелегкая судьба. Он рано потерял отца, а затем и брата. Он был так юн, когда ему пришлось стать сенатором. С таким трудом добивался уважения к себе! Он любящий сын, верный слуга своей страны и храбрый воин. Многие струсили, отсиделись в Кастаделле, а он ушел на войну. А я ведь отговаривала его! Просила! — она всхлипнула, и на этот раз без тени притворства. — После ранения… я едва выходила его. Он совсем отчаялся, стал сохнуть на глазах. Если бы ты знала, чего мне стоило вернуть его к жизни! Ты знаешь, что он хотел отказаться от свадьбы? Он так и сказал, что не хочет портить судьбу юной девушке. Мой благородный мальчик, всегда думает о других больше, чем о себе… В словах матери об ее сыне сквозили боль и горечь, и мне стало искренне жаль Диего. Такой участи в самом деле не позавидуешь. Но если он и впрямь хотел отказаться от меня, ему следовало это сделать. — Ты не должна его винить, — будто прочитав мои мысли, продолжала Изабель. — Это была моя идея. Ты северянка, твой дом слишком далеко, чтобы ты могла просто взять и пойти на попятную. И ваше воспитание… я знала, что ты отреагируешь на такую новость с пониманием. Если бы я могла, то оставила бы все как есть. Но я не могу. На мне лежит ответственность за род Адальяро. Я знаю, ты считаешь меня жестокой. Но я мать и буду выгрызать зубами счастье для своего ребенка. У меня тоже была мать. И тетка Амелия любила меня, как родную. Но кого теперь это волнует? Кто будет выгрызать зубами счастье для меня, когда я осталась одна среди людей, потерявших представление о чести и добродетели? — Я знаю, Диего не хочет насилия. Он добрый мальчик и хотел бы решить все полюбовно. Но ты упрямишься и ранишь ему сердце. Так знай же: если ты и дальше продолжишь бунтовать, я сама… — Хорошо. — Что? — рассеянно переспросила она. — Хорошо, я попробую. Пальцы Изабель дрожали, когда она утирала краешком кружевного платка взаправдашние слезы на щеках. — Спасибо, Вельдана. Я рада, что не ошиблась в тебе. Я молчала, чувствуя, как холодеют руки: все еще не верилось, что только что сама дала Изабель страшное обещание. Та еще некоторое время всхлипывала, картинно смаргивая слезы с длинных ресниц, а затем сузила глаза и пристально посмотрела на меня. — Не хотелось бы тебя торопить: понимаю, что дело деликатное… но я не вчера родилась на свет. Если я узнаю, что ты водишь меня за нос… От гнева мои руки задрожали. — Мне идти прямо сейчас? А может, и вы пойдете со мной, чтобы убедиться, правильно ли я раздвигаю ноги? А заодно прихватите и Хорхе с плетью: если Джай заупрямится, его всегда можно отхлестать прямо в спальне. Изабель отшатнулась и растерянно приоткрыла рот. — Ты жестокая. — У меня хорошие учителя. Свекровь отвела глаза, но не сдалась: — Недели тебе хватит? За неделю любой нормальный мужчина… — Хватит, — я поднялась. — Пойду к себе: здесь слишком душно. — Постой, — Изабель придержала меня за юбку. — Я не договорила. — Что еще? — Никто не должен об этом знать. Слышишь? Никто. Если твой раб не будет держать язык за зубами… то языка лишится непременно, будь уверена. Меня пробрала дрожь. Наконец-то Изабель показала свое истинное лицо. Не прощаясь, я вышла из беседки. Хотелось пройтись по берегу, подставить лицо морскому бризу, погрузить ладони в соленую воду, забыться под крики беспокойных чаек. Но мне запретили выходить за пределы поместья одной. Роскошный сад опротивел, его словно отравила своим присутствием Изабель. Единственное место, где я могла отдаться эмоциям и вволю выплакаться, — это моя комната. Но когда я поднялась к себе, то не смогла проронить ни слезинки. Сердце словно окаменело в груди, душа опустела, и даже боль от удара плетью не пробивалась в сознание. Я зашла в купальню, умыла лицо и посмотрела на себя в зеркало. Мне показалось, что за последние дни я стала взрослее. В глазах появился холод, как у Джая, а плотно стиснутые губы превратились в тонкие ниточки. Нет, так я никакого мужчину не очарую. Я заставила себя разжать губы и потыкала в них пальцем, чтобы слегка порозовели. Попыталась улыбнуться и сделать взгляд мягче. Подумав, приспустила с плеч края рукавов, повернулась боком и приподняла лиф. Нет, как ни старайся, а грудь больше не сделать. С тяжелым сердцем я вышла из купальни и направилась прямиком к Джаю.***
И под действием её взгляда, Может, мне ещё пройти надо Сквозь горящие врата ада За ней.
B-2, «Медленно схожу с ума»
Чувствую себя загнанным зверем. Вынужден признать, что скучаю по клетке Вильхельмо: по крайней мере, там я был среди своих. Среди таких же диких зверей, как и сам. Семь шагов от окна до стены, и мысли меняются. Хочешь к Вильхельмо, безумец? Снова пыточный стол, дыба, цепи, соль, разъедающая раны? Здесь тебя кормят, как на убой, твоя постель мягче пуха, а у Хорхе не такая уж тяжелая рука. Если бы плеть попала ко мне — я показал бы ему, как следует бить. Семь шагов до решетки окна. Донна Вельдана так и не выпустит меня из когтей? И чего ей не сиделось вчера вечером у окошка? Ну, выдрал бы меня Хорхе слегка, мне не привыкать. И надо было ей лезть под плеть? Пальцы скользят по решетке, и снова семь шагов до стены. Багровый рубец на белой коже выглядел неестественно. Будто невидимый художник неловко мазнул по холсту красной краской. Хотелось бы позлорадствовать — девчонка, по всему видать, к порке непривычна, — но почему-то не получается. Разве ее вина, что у меня некстати зачесались кулаки? Шаг, второй, третий, седьмой. Что меня ждет дальше? Чего она хочет от меня? Почему просто не скажет, что ей надо, или не оставит меня в покое? Незаметно для себя упираюсь лбом в стену. Мне показалось, или сегодня она прикасалась ко мне как-то не так? Задерживала движения, гладила кожу там, где было не больно. Лей делала так же, когда хотела меня соблазнить. И между пальцами почему-то решетка. У меня провалы в памяти? Когда я дошел сюда? Нет, наверное, померещилось. Стала бы госпожа меня искушать? А если все-таки да? Если моя догадка верна, и госпоже просто неймется почесать о меня бедра? Сделать из убийцы постельного раба? Эй, Вепрь, да ты сходишь с ума. Тебе не о чем больше думать? Собственно, а о чем думать? Как отсюда выбраться? Да никак. Я опять заперт в клетке. Скрип двери заставляет меня вздрогнуть. Госпожа стоит на пороге — в этот раз забыла постучать. Что бы это значило? Багровый рубец на белой руке стал отчетливей. Плечи острые, худые — мне кажется, или она прежде их так не открывала? Совсем еще девчонка, а туда же… Улыбается, но губы дрожат. Что ей теперь надо? — Тебе лучше? Что? Она правда пришла для того, чтобы справиться о моем самочувствии? С чего бы вдруг? И чего ждет в ответ? Раболепного «да, госпожа»? Так мне ни хрена не лучше. Было бы лучше ей не вмешиваться вчера. Или она ожидает, что я начну плакаться на тяжелую жизнь? Руки сами сжимаются в кулаки, но она улыбается смелее, кокетливо прикусывает край нижней губы. С каждым шагом покачивает бедрами, словно нарочно. Издевается? Или у меня лихорадочный бред? Подходит ближе — чувствую аромат ее духов. Или это ее волосы? Или кожа? — Ты завтракал? — мурлычет так, будто хочет лизнуть. — Да, — огрызаюсь. — Прекрасно, — делает еще шаг, теперь нас разделяет не больше фута. — Тебе надо хорошо питаться. — Зачем? Собираетесь заколоть к празднику? В светло-серых глазах вспыхивает обида, но девчонка, против моего ожидания, не дает ей воли и отвечает еще ласковей: — Просто хочу, чтобы ты скорее поправился. Поднимает руку и… касается кончиками пальцев моей груди. Вздрагиваю в недоумении и тут же кляну себя за несдержанность. Она смотрит на почти зажившее клеймо над левым соском и медленно обводит его пальцем. В следующий миг вскрикивает: ее запястье в тисках моей ладони. — Прости, — шепчет испуганно. — Тебе больно? Больно?! Да она в своем уме? У меня вся кровь хлынула под повязку, она соображает, что делает? Проклятье, надо было оприходовать Лей, когда она предлагала. Долгое воздержание сказывается на самоконтроле. Госпожа слишком близко, я вдыхаю ее запах. И страх. Молча отпускаю руку, отступаю на шаг назад. Она облизывает бледные губы кончиком языка. Лучше бы она так не делала. Какой бес в нее сегодня вселился? Что мне делать? Ты не знаешь, что? Ты же раб. Опускаюсь на колени и упираюсь лбом в пол. — Простите, госпожа. Я не смел прикасаться к вам. — Прекрати, Джай, — обиженно произносит она. — Ты не сделал ничего плохого. Пусть молится всем своим богам, что не сделал. Лучше ей уйти. Неужели она не понимает? — Джай. Поднимись. Я не могу. Не могу. Почему она просто не уйдет? Слышу, как шуршит платье: приседает рядом. Снова вздрагиваю, когда ее пальцы прикасаются к спине. Нет, она определенно понимает, что делает. Глубоко внутри загорается ярость: все повторяется? Ей скучно в отсутствие мужа, и она собирается кувыркаться со мной в постели? А потом… Резко вскидываю голову, слышу, как из груди рвется рычание, но нас обоих спасает стук в дверь.***
Сухие пальцы дона Сальвадоре прикасались к моей руке мягко и осторожно, успокаивая расшалившиеся нервы. От него приятно пахло лекарственными травами. Хотелось закрыть глаза и забыть обо всех неприятностях, которые преследовали меня со дня приезда в Кастаделлу. — Вы волнуетесь, донна Вельдана? — доктор нахмурил густые брови, ощупывая мое запястье. — У вас учащенное сердцебиение. — Нет, нисколько, — солгала я. Его приход стал для меня настоящим спасением: я едва не сгорела со стыда, находясь наедине с Джаем. Вероятно, я что-то делала не так, поскольку моих робких намеков он не понял и дичился меня, будто я пришла к нему не с лаской, а с хлыстом. Мне даже показалось, что он вот-вот укусит меня, словно бешеное животное. — Как же это вас угораздило, — сокрушенно покачал головой доктор. — На вашей нежной коже синяк будет долго держаться. — Ничего страшного, впредь буду вести себя осмотрительней, — улыбнулась я. — Донна Изабель обеспокоена вашим самочувствием. У вас есть еще какие-либо жалобы? — Нет, никаких, — я улыбнулась еще приветливей. — Что ж, тогда не стану вас задерживать, — доктор поднялся и отвесил мне церемонный поклон. — Берегите себя и старайтесь лучше питаться. Вы кажетесь слишком бледной. — Я постараюсь. Тихая Сай проводила дона к Изабель, а возле меня захлопотала Лей. — Может быть, принести вам поесть, госпожа? — Не надо, обойдусь фруктами. Подожду обеда, не хочу перебить аппетит, — вяло отмахнулась я. — Лучше почитай мне. — С удовольствием, госпожа. Я занимала остаток дня чем угодно, лишь бы оттянуть следующую встречу с Джаем. И даже смазать ему раны отправила Лей — малодушно, да, но мне сложно было представить, как я снова буду прикасаться к нему. Почему он меня так ненавидит? Вопреки устоявшимся правилам, Диего вернулся из Сената после обеда: нас пригласил в гости его высокопоставленный приятель — отметить именины. Изабель заставила меня до бесконечности примерять платье за платьем, подбирая рукава и перчатки так, чтобы скрыть уродливый синяк. Званый ужин прошел как в тумане: я весь вечер силилась улыбаться, не перепутать имена многочисленных друзей Диего и их леди, да еще и поддерживать беседу, в которой ровным счетом ничего не смыслила. По возвращении в поместье я чувствовала себя выжатой, как лимон, мышцы лица сводило до судорог, но все равно я не была уверена, что угодила Диего. К тому времени, как Сай и Лей помогли мне искупаться, растерли на ночь ароматными маслами, расчесали и заплели в свободные косы волосы и облачили меня в ночную рубашку из тонкого шелка, веки уже налились свинцом. Но оказалось, что испытания еще не закончились: Диего прислал за мной раба. С тяжелым сердцем пришлось отослать девушек, накинуть халат и повиноваться желанию мужа. Что он замыслил на этот раз? Станет корить за северную холодность в светском обществе южан? Или… отменит распоряжение Изабель? Диего встретил меня, одетый по-домашнему, в расшитый цветным шелком халат и просторные штаны. Оставшись смиренно стоять у порога, я наблюдала за тем, как он нервно ходит из угла в угол и теребит кисточки широкого пояса. Наконец он подошел ко мне вплотную и посмотрел на меня с болью в глазах. — Осуждаешь? Я шумно выдохнула и отвела глаза: не было нужды уточнять, за что. Но какой прок в осуждениях? Разве я в силах изменить Диего? Разве я в силах вернуть ему здоровье? Хорошая же из меня получится жена, если я не стану поддержкой и опорой своему мужу. И в радости, и в горе; и в болезни, и в здравии… мне следует почаще вспоминать свои обеты. — Нет, Диего. Ты взрослый мужчина, глава семьи, член городского Сената. Ты можешь позволить себе делать все, что хочешь. — И все же осуждаешь, — тяжело вздохнул он и отступил на шаг, пряча глаза. — Как тебе объяснить… то, что ты видела… это единственное удовольствие, что мне осталось. — Прошу, ничего не объясняй, — мне хотелось закрыть ладонями уши, чтобы не слышать его оправданий. Не хотелось вновь вспоминать о мерзостях, творившихся в его спальне. — Поцелуй меня, — голос Диего внезапно дрогнул, стал тихим и жалобным. — Что? — я в недоумении подняла брови. — Пожалуйста. Ты ведь моя жена, разве я так много прошу? — Но, Диего, — от негодования по телу пробежала мелкая дрожь, — как ты можешь требовать этого от меня? Ты сам толкаешь меня в постель к другому мужчине… и думаешь, что я смогу целовать и его, и тебя?! Красивое лицо Диего исказилось страданием. — Тебе не обязательно целовать раба, о чем ты болтаешь? От тебя требуется совсем другое… — Раздвинуть ноги и помалкивать? Он со стоном запустил длинные пальцы в распущенные волосы. — Ты думаешь… мне легко? — голос снизился до хриплого шепота, его затрясло. — Ты думаешь, я не хотел бы… чтобы у нас все было, как у всех? Ты думаешь, я не хотел бы… — Диего, присядь, — мой гнев исчез так же быстро, как и вспыхнул, и я увлекла мужа на кровать. — Погоди, я подам тебе воды. Но когда я вернулась к нему со стаканом, он тяжело дышал, уткнувшись лицом в ладони, и не обратил на меня никакого внимания. Его тело дергалось, будто от судорог. — Диего… — Я никогда не отдал бы тебя другому мужчине… если бы мог… поверь мне, Вельдана. Моя рука легла на его поникшее плечо. Я прикусила губу, но все же заставила себя ответить: — Я верю, Диего. Верю. Тебе не стоит волноваться. — Ты наверняка считаешь меня чудовищем, — продолжал изливать душу Диего, с силой вцепившись в россыпь иссиня-черных кудрей, — но я… я не выбирал свою судьбу. И не хотел делать тебя несчастной. Но сделал. И мне нести этот крест до конца дней. — Успокойся, Диего, — только и смогла выдавить я из себя. — Я смирилась. — Мать сказала… что ты согласилась. — Согласилась. — Этот раб, он… дикий, опасный. Я боюсь, что он причинит тебе боль. Если бы ты выбрала Кима… — Диего, не усложняй, — меня передернуло от отвращения при мысли о Киме, но я взяла себя в руки и присела рядом, осторожно провела ладонью по беспомощно сгорбленной спине. — Вы дали мне выбор, и я его сделала. Он неожиданно уронил голову мне на колени и застонал. — Ты возненавидишь меня. Я вздохнула, продолжая гладить спину мужа. Обещать ему, что никогда не стану его ненавидеть? Вот только не будет ли это ложью? Стыдно признаться, но я до сих пор ничего не знаю о чувствах Диего. Наши супружеские отношения начались так… нездорово. Некрасиво. Печально. И что будет дальше? Думать о будущем не хотелось. Сейчас я могла сделать лишь одно: успокоить мужа, чья внутренняя боль рвалась наружу, искала утешения. — Не трави себя, Диего. Ты прав: мы не властны над нашей судьбой.***
Назойливая луна бесстыдно подглядывает в комнату сквозь зарешеченное окно. Со мной творится что-то неладное. Несмотря на ночную свежесть, воздуха не хватает, дышать тяжело. Кровь пульсирует в висках, в кончиках пальцев, в паху, ее слишком много, она ищет выход наружу. Спину жжет въедливая боль, заживающие шрамы нестерпимо зудят. Как ни ворочаюсь на постели, не могу найти себе места. Безумно хочется пить, но вредная рабыня Сай всегда запирает меня на засов, когда приносит еду. А ту дрянь, которую она оставляет в кувшине, пить невозможно, напиться ею тем более. Вязкая горечь, до приторности заглушенная сладостью меда. От нее жажда разгорается еще сильнее. При мысли о простой чистой воде, даже теплой, из купальни, во рту пересыхает еще больше. Хочется выть и скулить, царапая дверь, словно побитый пес, и проситься наружу. Но за дверью никого нет: хозяйка ушла. Наверняка в постель к своему красавчику. Мысль о ней рождает перед глазами образ. Дрожащие ресницы, приоткрытые губы, по-детски мягкие. Острые плечи, тонкие ключицы в низком вырезе платья. Легкие касания несмелых пальцев. Образ вздымает в теле волну дрожи, кровь толчками рвется из вен — что со мной? Внезапно раздается шум: госпожа пришла. Лбом приникаю к двери, ногти царапают дерево, с трудом сдерживаюсь, чтобы не закричать. Почти сразу звякает засов, дверь открывается, и я едва не падаю на хозяйку. Испуганно вскрикивает, отступает назад. При виде ее мутится в голове. Она часто дышит, грудь в вырезе домашнего халата высоко вздымается. Только-только из постели красавчика. Почему-то при этой мысли глаза наливаются кровью. — Джай, — она силится улыбнуться. — Ты не спишь? — Не сплю, — вырывается хрип. Это же очевидно, разве нет? — Что случилось? Шрамы болят? Лей заходила к тебе? Заходила, только прогнал ее в шею: прикосновения женских пальцев к разгоряченной коже доводили меня до безумия. — Джай? — смотрит с опаской. — С тобой все хорошо? Все ли со мной хорошо? Ярость закипает внутри, напряженные мышцы на спине отзываются болью. — О да, госпожа, хорошо. Лучше не бывает. Да и что может быть лучше, чем целый день сидеть запертым в клетке? — Джай, но… — она сглатывает. Смотрю на беззащитное горло, и мне хочется ее задушить. — Я не могу тебя отпустить. Я ведь давала тебе свободу, а ты… — Свободу? — рычу я, наступая на нее и чувствуя, как в голове что-то надувается и лопается. Лучше бы она этого не говорила. Лучше бы молчала. — Свободу, моя госпожа? Что для вас свобода? Красивое слово? Она отступает, с недоверием глядя на меня. Но расстояние между нами не увеличивается: с каждым ее шагом я тоже делаю шаг. — Почему ты так ненавидишь меня? — спрашивает жалобно. — Разве я относилась к тебе плохо? Разве я причиняла тебе боль? Разве я жестока, как твои прежние хозяева? — Вы хуже, — сам не осознаю, что несу, в меня будто вселился демон, извращает мысли, искажает слова. Вся моя ненависть, копившаяся долго и глубоко, сосредоточена сейчас на ней одной. — Вы даете иллюзию. То, чего нет. Ваша свобода — это жестокий обман. Она замирает, смотрит на меня с жалостью. С гребаной, мать ее, жалостью!!! — Джай, — кладет ладонь мне на грудь. Пытается остановить во мне дикого зверя? Прикосновение раздражает: она будто касается пальцами оголенных нервов. — Чего ты хочешь? Чего я хочу? Чего я хочу?! Ненавижу самого себя, потому что не в силах ответить на простой вопрос. Замираю, пытаясь собрать мысли в голове, а ее рука начинает нежно скользить по коже, ощупывая шрамы, поглаживая напряженные мышцы. Память бередит полузабытые ощущения: нежные прикосновения сменяются изощренной пыткой. Наслаждение нельзя получить просто так, только вместе с унижением и болью. В глазах темнеет. Злоба и ненависть вскипают с новой силой, пальцы сжимаются и разжимаются, из груди рвутся судорожные вздохи. — Чего я хочу, госпожа? — накрываю узкую ладонь и с силой прижимаю к себе. Госпожа тихо вскрикивает. — Хочу стереть себе память. А чего хотите вы? — сжимаю запястье, надавливаю, веду ее ладонью по своей груди ниже, к животу, еще ниже. — Зачем меня дразните? Хотите личного раба для утех? Тогда не того выбрали. Я — сломанная игрушка. Наконец-то ей по-настоящему страшно. Прижимаю ее ладонь к паху, она не может не чувствовать твердость члена сквозь слои набедренной повязки. Пытается вырваться — на миг отпускаю. Отшатывается, натыкается на угол кровати, неловко взмахивает руками и падает на колени. — Уверены, моя госпожа, что этого хотите? — наступаю снова, сгребаю светлые волосы на затылке, приподнимаю испуганное лицо. — Не думаю, что вам понравится. Внутри свирепствует ураган: ломаются кости, лопаются жилы, закипает кровь, рвутся натянутые нервы. Могу свернуть хрупкую шею одним движением. Контур приоткрытых губ сводит с ума, рождает дерзкие видения. Дергаю волосы, запрокидывая голову девчонки еще сильнее, прижимаюсь тесно к ее шее, к щеке, к уху. Если откроет рот шире… — Прости меня, — шепчет она, зажмуриваясь. Но не отстраняется. Не умоляет отпустить, пекло ее дери! — Я только хотела… хотела… Всхлипывает, по-детски жалобно. Что со мной? Ведь это не она. Не та, которой хочется свернуть шею. Не та, которая издевалась, причиняла боль, обожала смотреть на мои страдания. Отпускаю, слышу, как со свистом врывается в легкие воздух. Что я делаю? — Простите, госпожа, — заставляю себя дышать глубже, опускаюсь на колени, упираюсь ладонями и лбом в пол. Прикосновение к деревянным доскам немного остужает, пытаюсь вернуть себе разум. Безумно хочется пить, но просить о милости я недостоин. — Я не знаю, что со мной. Позовите Хорхе. Пусть накажет меня. Пусть выдерет на конюшне. Пусть закует в подземелье. Мне здесь не место, госпожа. — Джай, — ее всхлипы становятся чаще, — я знаю, что тебя обижали. Тебе причиняли боль. Но не знаю, как мне исправить это. Гортань слипается. Во рту сухо, как в пустыне. К исполосованной спине прикасаются женские пальцы. Вздрагиваю. Кожа горит, ногти скребут по полу. Когда эта пытка прекратится? — Госпожа, можно… — приподнимаю голову и замираю. Не решаюсь продолжить, жду гнева в ее глазах. Но гнева нет, только гребаная жалость. Я унизил ее, едва не убил, а она жалеет меня. Жалеет! — Что? — Воды, — облизываю сухие губы. — Можно в купальню? Мне… нужно… — Разумеется, — она поднимается, хватается за мое предплечье, тянет наверх. — Разумеется, Джай. У меня есть лимонная вода, если хочешь… — Нет. — Мне надо лишь одно: поскорее уйти отсюда. Подальше от нее. — Я лучше… в купальню. Прохладные каменные стены отрезвляют разум. Убираю заслон над ванной, долго и жадно пью. Наполняю деревянный ковш, опрокидываю на себя. И еще раз, и еще. Струйки воды приятно стекают вниз, холодят разгоряченную кожу. Что со мной? Я схожу с ума? Мокну под водой бесконечно долго. Смыть бы себе память. Что я делал? Зачем? Как мне теперь смотреть ей в глаза? Когда я выхожу, госпожа уже спит, свернувшись калачиком на кровати. Тихо прохожу мимо, закрываю за собой дверь. Долго стою у окна, ощущая прикосновение легкого ветерка к мокрой коже. Вдыхаю пряный запах ночных цветов. В голове немного проясняется, по телу разливается долгожданная усталость. Надо попытаться уснуть.