Лиха не ведала, глаз от беды не прятала. Быть тебе, девица, нашей — сама виноватая! Над поляною хмарь — Там змеиный ждет царь, За него ты просватана.
Мельница, Невеста полоза
За завтраком чувствовалось всеобщее напряжение. Диего явно сердился, хотя и пытался прикрыть негодование натянутой улыбкой. Похоже, они с Изабель уже успели обсудить меня и продумали новую стратегию поведения. — Как спалось, дорогая? — не без издевки осведомился мой галантный супруг. — Спасибо, выспалась прекрасно, — в тон ему ответила я. — Тебе ли не знать. — Я уж подумал, в напиток подмешали сонного зелья. — В нем не было нужды: я почти не сомкнула глаз прошлой ночью, да и днем не удалось вздремнуть. А в твоей постели тепло и уютно, и никто не гремел кандалами над ухом. В улыбку я вложила все фальшивое благодушие, на которое была способна. Еще немного — и обойду в притворстве мастерицу лицемерных восторгов Изабель. — Что ж, тогда изволь хорошенько выспаться днем. Вечером от тебя требуется не крепкий сон, а нечто иное. Это мы еще посмотрим, дорогой. До вечера я что-нибудь придумаю, уж поверь. Яснее ясного: бесконечными спорами мне ничего не добиться, надо действовать тоньше. Не дождавшись открытого противостояния, Диего умолк, лишь время от времени одаривая меня мрачными взглядами, а Изабель исподволь наблюдала за нами обоими и усиленно притворялась, будто интересуется завтраком. Когда муж уехал в Сенат, свекровь подхватила меня под локоть и увела в сад. — Диего опечален, — доверительно сообщила она. — С чего бы? — я изобразила удивление. — Я делаю все, чего он от меня хочет. — Ты заснула вчера. — Я же сказала, что не выспалась накануне. А может, все дело в напитке: он слишком меня расслабил. Зачем вы подсовываете мне эту гадость? — Я полагала, ты девушка сообразительная и все понимаешь. Этот напиток помогает человеку приглушить протесты разума и освободить желания тела. — Я больше не стану его пить. Изабель горестно вздохнула. — Опять упрямишься. — Никакой дурман не заставит меня сделать то, чего хотите вы. Но вы говорили о взаимных уступках. Диего просил смотреть — и я смотрела, не противилась. А мой раб до сих пор в цепях! Свекровь поджала губы. — Я говорила тебе, что он опасен. — Не так уж и опасен. Сегодня он просил дать ему какую-нибудь работу. — Работу? — оживилась Изабель. — Он готов работать наравне с другими рабами? — Думаю, да. Ему тяжело находиться в одиночестве. Каждый человек ищет общества себе подобных. — Это хорошая новость. Он выглядит сильным — нам не помешает такой раб на лесопилке. — Но ему нужна одежда. И… надо снять кандалы. — Об этом мы позаботимся. Он достаточно окреп? Я велю Хорхе, чтобы нашел ему применение. Только… дорогая, ни у кого из рабов не должно быть привилегий. Если он будет работать вместе со всеми, то и жить должен как все, в бараках. — Я обговорю с ним этот момент, — уклончиво ответила я. Изабель укоризненно покачала головой. — Милая, он раб, и решения принимаешь ты. Его желания не имеют значения. Я подавила в себе порыв высказать ей все, что думаю об их правилах: недолгая жизнь в семье Адальяро научила меня тому, что добиваться своего необходимо постепенно. После прогулки я все же поговорила с Джаем о том, где он предпочитает ночевать. Ответ меня огорчил, но не удивил: он выбрал бараки. Что ж, я не могу вечно держать его на привязи.***
Сердце бьётся всё чаще и чаще, И уж я говорю невпопад: — Я такой же, как вы, пропащий, Мне теперь не уйти назад.
Сергей Есенин, «Да! Теперь — решено. Без возврата»
— Обед! — раздается голос надсмотрщика, и угрюмые изнуренные рабы спешат бросить работу, толпой стекаются к телеге с огромной бочкой. — Чего застыл? — толкает меня в плечо Зур, крепкий раб ростом с меня самого. — Хочешь остаться голодным? Мне уже известно, что еды не всегда привозят вдоволь, и тот, кто пришел к бочке последним, может затянуть пояс до вечера. А замираю я потому, что в голову приходит бредовая мысль: в этой бочке можно попытаться выехать за пределы лесопилки. — Я не останусь, — скалюсь самоуверенно, и Зур скалится в ответ. Такие беспринципные твари, как мы, всегда найдут, у кого отобрать кусок хлеба. Но в этот раз баланды хватает на всех: густое варево с мерзким звуком плюхается в мою миску. Невольно принюхиваюсь и морщусь: пахнет так же отвратительно, как и выглядит. Они что, собрали объедки у свиней? — Что кривишься, неженка? — насмешливо хмыкает рассевшийся напротив раб. Кажется, его имя Найл — я еще не всех успел выучить. Но помню, что этот тип с гаденькой улыбочкой постоянно норовит увильнуть от самой тяжелой работы и обожает дразнить своих собратьев. Бросаю на него предупреждающий взгляд. Умный человек понял бы с полуслова, но Найл, похоже, к таковым не относится. — В господских покоях не так кормили, а, Вепрь? Каково оно — падать с небес? За что тебя сюда сослали? Не подставил задницу господину? Слухи среди рабов распространяются быстро. Они знают, кто я и чем занимался прежде. От этого Найла мне пришлось выслушать не одну издевку. С непривычки я таскал бревна как увалень, и, когда одно из них придавило мне ногу, Найл насмешливо предложил набить деревяшке морду. Впрочем, что мне до него? Пусть себе чешет язык, если угодно. — Зато ты подставляешь ее всем, кому не лень, а все еще тут, — огрызается Зур в сторону Найла и садится рядом со мной. Я молчу, будто их перебранка меня не касается. Предпочитаю не заводить близких знакомств и не лезть в драку без надобности. Доедаю баланду и возвращаюсь к работе. Вечером нас возвращают в бараки, и я стараюсь размять затекшую поясницу. Работа на лесопилке не из легких, целый день гнуть спину под тяжестью — это тебе не морды на арене месить. Пока женщины моются на задворках бараков, мужчины садятся в круг и занимают себя игрой: раскидывают кости. Ставят все, что могут: старую рубаху, обломок стащенной с лесопилки деревяшки — из нее можно сделать подобие сандалии для истоптанных ног, половину ужина. Я обычно держусь в стороне: ставить мне нечего, да и к играм я равнодушен. Мимо нас гибкой тенью проходит смазливый парень. Удивительно видеть такого среди рабов: мы бритоголовы или коротко стрижены, а у него черные волосы вьются ниже плеч. Одежда вроде рабская, но выглядит значительно лучше, чем наше тряпье. Парень бросает на нас скользящий взгляд и с полуулыбкой идет на задворки. — Это кто? — киваю Зуру. — Ким, — хмыкает тот. — Он тоже раб? — А то кто же. Только не чета нам с тобой. Это постельный раб. Удовлетворяет господ. — Господ? — не могу скрыть удивления. — Ты имеешь в виду госпожу Адальяро? — И ее, и ее сынка, — усмехается Зур. — Очень они любят постельные увеселения. Сам он немой, зато его подружка однажды проболталась. Дон Диего обожает смотреть, как он ее трахает. Моя верхняя губа приподнимается в злобном оскале. Почему-то на ум приходит донна Вельдана. Не потому ли она плакала по ночам, что ее красавчик любит такие развлечения? — Нашел кому рассказывать, — вмешивается Найл, бросая в круг кость. — Его же самого вытряхнули из перины молодой донны. Что за бред он несет? Перед глазами встает кровавая пелена, а руки сами собой сжимаются в кулаки. — Говори, да не заговаривайся, — осаживает его Зур. — Вепрь был бойцом, а не шлюхой. — А ты сам у него спроси. Он ведь жил в ее покоях, думаешь, чем они там занимались, а? Эй, Вепрь, это донна отсасывала тебе, или наоборот? Хруст костей и испуганные вопли проясняют помутившийся от ярости разум, и в следующий миг чьи-то руки оттаскивают меня от окровавленного и воющего Найла. Не глядя на того, кто вцепился в меня, выворачиваю ему руку и слышу новый вопль боли. — Ты очумел? — хватает меня за грудки Зур. — Смерти хочешь? На переполох появляется мерзкая тварь Хорхе. — В чем дело? — он вынимает из-за голенища хлыст и похлопывает себя по сапогу. Рабы мигом падают на колени и бьются лбами о грунт. Все, кроме воющего Найла, стонущего раба с неестественно вывернутой рукой и меня. — Это ты сделал? — указывает Хорхе на пострадавших кончиком хлыста. — Я. — А известно ли тебе, раб, что господское добро может портить только господин? — вкрадчиво интересуется он. — Он напросился. — Это ты напросился. Иди за мной. — Нет, — складываю руки на груди. — Хочешь взять меня — попробуй. Хорхе медленно подходит ближе, черные глаза пылают злобой. Замахивается хлыстом. Без труда выдергиваю его, молниеносно прикладываюсь кулаком к самодовольной усатой морде. Хорхе охает, но в следующий миг рабы-охранники подскакивают сзади и скручивают меня всей гурьбой. — Я с тебя шкуру спущу, — шипит Хорхе, разгибаясь и потирая скулу. Он так забавен в своей злобе, что я начинаю хохотать как безумный. Меня вжимают лицом в каменистую землю, и я захлебываюсь кровавой пылью.***
Жизнь в поместье напоминала вертящееся по кругу колесо. Однообразные дни тянулись вязкой патокой, из-за жары любое дело, за которое я принималась, будь то шитье, вышивка или чтение, продвигалось медленно и без удовольствия. Я пробовала чаще ходить к морю и бродить в одиночестве по каменистому берегу, пока Изабель не намекнула вполне прозрачно: неприлично замужней женщине прогуливаться на людях без супруга. Вечером мы с Диего неизменно гуляли по набережной: он использовал любую возможность оставаться на виду у горожан. Несмотря на то, что должность сенатора в Кастаделле не являлась избирательной, Диего, как и прочие сенаторы, был вынужден проводить регулярные встречи с жителями вверенного ему округа и учитывать их мнение при голосовании в Сенате. Поэтому он не упускал возможности поддерживать лояльность горожан с помощью врожденного обаяния. Мне нравились наши вечерние прогулки. Я познакомилась со многими представителями благородных семейств Кастаделлы, и все относились ко мне доброжелательно. «Красивая пара», — кивали головами убеленные сединами матроны. «Диего — счастливчик», — вздыхали представительные доны. «У вас будут очаровательные дети», — умилялись молодые донны, поправляя кружева на своих розовощеких темноглазых младенцах. Мы в самом деле хорошо смотрелись вместе, да и я научилась улыбаться так же лучезарно и искренне, как Диего с Изабель. Вот только после прогулок наступала самая неприятная часть суток. Сложно было выдумать пытку более мучительную, чем обязанность находиться в покоях мужа и смотреть на то, что мои глаза отказывались видеть. Я больше не позволяла Диего опаивать себя дурманом и научилась уплывать в воспоминания во время отвратительного представления, с тоской перебирая в памяти дни детства на севере: полузабытые поцелуи матери, секретные перешептывания с кузинами о выборе женихов, вишневый запах курительной трубки дядюшки Эвана, аппетитные пироги тетки Амелии… Однажды я так замечталась, что это едва не сыграло со мной злую шутку. Пока я витала в облаках воспоминаний, Ким оставил в покое несчастную рабыню и улегся в кровать рядом со мной и Диего. Бесстыдные прикосновения чужих рук вывели меня из оцепенения так внезапно, что я завизжала и отпрянула, случайно ударив Диего макушкой в нос. Ким огорченно захлопал ресницами, а я стрелой вылетела из покоев мужа, заперлась на засов в своей комнате и не меньше часа провела в купальне, оттираясь от невидимых следов на коже. Засыпала я всегда в одиночестве, свернувшись калачиком на огромной кровати. Джай теперь жил где-то в бараках с другими рабами, но и девушек-рабынь я не стала переселять в его комнату. Сама не знаю, почему. Несколько раз я пыталась разузнать, как ему живется на новом месте, но сделать это оказалось не так уж просто. На лесопилку рабов увозили рано утром, на рассвете: в это время я еще спала. А вечера мои всегда были посвящены Диего, и я не могла позволить себе такую вольность, как разгуливать по баракам, вместо того чтобы сопровождать его в светских прогулках. Моим единственным источником новостей была Сай, но и от нее я добилась не слишком многого. Джай стал таким же рабом, как и все, и ничего особенного с ним не происходило. До одного неприятного случая, перечеркнувшего мои попытки поддерживать хрупкий мир с семьей Адальяро. Был выходной день, суббота, и Диего с утра оставался в поместье. Я на несколько вечеров была освобождена от обязанности приходить в его комнату из-за естественного женского недомогания, да и прогулкам в эти дни предпочитала чтение у окна в своей комнате. Но в ту субботу от мира легенд и сказок Халиссинии меня отвлек раздражающий звук, доносящийся из сада. Свист плети. Я поморщилась. К этому звуку, похоже, я никогда не смогу привыкнуть. До свадьбы Изабель и Диего еще пытались создать видимость, что считаются с моими чувствами, и воздерживались от прилюдных экзекуций. После свадьбы крепость моих нервов уже не слишком их беспокоила: рабов снова пороли едва ли не каждый вечер. Обычно в это время мы с Диего уходили на прогулку, и некоторое время я оставалась в наивной уверенности, что к рабам в поместье стали относиться мягче. Однако несколько последних вечеров, проведенных дома, развеяли остатки моих иллюзий: едва ли запуганные и забитые рабы грешили каждый день налево и направо; скорее семейка Адальяро испытывала удовольствие от страданий людей, попавших к ним в собственность. Впрочем, сегодня звук отличался от того, что я слышала прежде, и первое время я никак не могла взять в толк, что было не так. А когда догадалась, спину сковал леденящий холод: я слышала только свист плети, но не стоны. Мрачные предчувствия заставили меня отложить книгу и опрометью выбежать из комнаты. Обогнув дом, я пересекла сад извилистыми дорожками и выскочила на широкий конюшенный двор. Я не ошиблась. Сердце упало вместе с очередным ударом плети, которую вспотевший Хорхе с силой обрушил на исполосованную спину Джая. Да сколько же это будет продолжаться?! — Прекратите!!! — закричала я что есть силы и ринулась к ним, высоко подобрав юбки. — Это мой раб!!! Не смейте его бить! Хорхе повернул ко мне злобное лицо, на котором цвел свежий синяк, пересеченный кровавой ссадиной. Подумать только, я досаждала ему! Будто назойливо зудящий над ухом комар. И обратил он на меня ровно столько же внимания. Его жилистая загорелая рука, видневшаяся под закатанным до локтя рукавом, напряглась и резко опустилась с новым ударом. Джай вздрогнул, но не издал ни звука. — Вы меня слышите?! — я подскочила к Хорхе и топнула ногой, кипя от ярости. — Прекратите немедленно! — Отойдите, донна Вельдана, — раздраженно бросил Хорхе, размахнувшись для очередного удара. — Вы мешаете. Я с воплем повисла на его руке, но он оттолкнул меня с такой силой, что я едва не упала на взрытый лошадиными копытами каменистый грунт. Свистнула плеть, ее конец обвился вокруг торса Джая, оставляя на коже еще одну кровавую полосу — такая тотчас же осталась на моем сердце. Не помня себя от ярости, я бросилась к нему: его надо скорее отвязать! Но едва я достигла позорного столба, руку обожгло словно каленым железом, и я громко взвизгнула. Брызнули слезы, ноги подкосились от резкой боли. Джай дернулся и попытался обернуться. — Вель! Отойди! — Донна Вельдана! — в голосе Хорхе прорезался испуг. — Я задел вас? Я не хотел… это случайность! Вы не должны были… Он подошел ближе, но я обхватила руками Джая со спины и закричала: — Ты не тронешь его больше! Донна Изабель узнает об этом и сегодня же уволит тебя! Это мой раб, и ты не смеешь к нему прикасаться! Немедленно отвяжи его! — Он должен быть наказан. Он устроил потасовку на лесопилке, двое рабов с переломами. Он ударил меня! — Не хочу ничего слышать! — визжала я так громко, словно меня резали. Рука пылала огнем, хотелось немедленно опустить ее в холодную воду. А каково сейчас Джаю? — Отвяжи его! Отвяжи! Отвяжи!!! Со мной случилась истерика. Я кричала, как умалишенная, трясла головой и крепче прижималась к окровавленной спине Джая, закрывая собой. Хорхе молча отвязал его запястья, и я едва не завалила беднягу своим весом. Но он устоял и, обернувшись, придержал меня за локоть. — Донна Вельдана… — замялся Хорхе, глядя на нас обоих. — Я и правда виноват. Прошу прощения, я… — Замолчи! — меня трясло от ненависти к мучителю. — Я этого так не оставлю! — Вель… Словно очнувшись, я поймала себя на том, что намертво вцепилась в израненное предплечье Джая. Ему ведь больно! С большим трудом я заставила себя разжать пальцы. — Ты можешь идти сам? — Могу. — Тогда иди домой. — Домой? — переспросил он и привычно ухмыльнулся. — У меня нет дома. — В мои покои, — переполнявшая меня злость едва не выплеснулась уже на него. — И только попробуй мне возразить! Совладав с собой, я выпрямилась и устремилась вперед, баюкая саднящую руку. На коже вздувалась багровая полоса. Хотелось выть и плакать от боли, но я лишь утерла нос и выше подняла голову. Этот Хорхе еще пожалеет! Обернулась лишь раз, чтобы убедиться, что Джай следует за мной. Он отставал на несколько шагов, но все же шел, не посмел ослушаться. Оказавшись в своей комнате, я на мгновение прислонилась спиной к стене и перевела дух. Джай молча встал рядом, глянув на меня исподлобья. — Что ты сделал? За что он бил тебя? — За дело, — буркнул Джай. — Я вспылил. Тебе не надо было вмешиваться. То есть вам, госпожа. Джай словно только сейчас вспомнил, что он раб, и опустился передо мной на колени, склонив голову. Этого я вытерпеть не могла. — Встань! Говорила же тебе, что ты мне не раб и я не стану тебя наказывать. Ступай-ка лучше… вымойся. Сумеешь сам? У него вытянулось лицо. — Разумеется, госпожа. Как пожелаете. — Прекрати кривляться, — ярость взметнулась во мне с новой силой, а пульсирующая боль на содранной коже заставила вспомнить о Хорхе и воспылать жаждой мести. — Никуда не уходи, пока не вернусь. Я выбежала в коридор. Нет, подобную наглость Хорхе нельзя оставлять безнаказанной! Вот только пойду я не к Изабель — та снова заговорит меня хитросплетением сладких слов, — а прямиком к Диего. В конце концов, он мужчина и должен заступиться за свою жену. Злость душила меня столь неистово, что я даже позабыла постучать в дверь. Распахнув ее настежь, открыла рот, да так и застыла на пороге. Диего лежал на кровати лицом вниз, совершенно обнаженный. А над ним, словно жеребец над кобылой, пристроился нагой Ким, судорожно бившийся бедрами о бледный зад моего мужа. Мой ошеломленный вскрик заставил обоих повернуть ко мне блестящие от пота лица. — Вельдана! — прохрипел Диего. — Ты… К горлу подкатила тошнота. Я сама не помнила, как вылетела из покоев мужа, прижимая ко рту руки, как добралась до своих покоев, как с порога влетела в уборную мимо развалившегося в ванне Джая и исторгла из себя недавно съеденный ужин. Очнулась я много позже, стоя на коленях возле каменной лилии для нечистот и пытаясь ухватить ртом глоток воздуха. Сзади раздались хлюпающие звуки. — Вам плохо, госпожа? Я вяло обернулась. Джай стоял позади — мокрый, обнаженный, наспех обернувший бедра полотенцем. — Позвать кого-нибудь? В опустевшей голове мелькнула глупая мысль: не так уж часто я видела его таким, как сейчас. Без прилипшей к губам нагловатой ухмылочки, без испепеляющей ненависти в глазах. Его лицо выражало обычную человеческую эмоцию: тревогу за другого человека. — Нет. Мне уже лучше, — я попыталась подняться, неловко ища опору. Поколебавшись, Джай подхватил меня за локоть и помог встать. — Прости, я… не хотела тебе мешать. Сейчас умоюсь и уйду, — пробормотала я, отворачивая лицо. Разило от меня наверняка не лучше, чем из выгребной ямы. Джай не отпустил, а молча провел меня к чаше рукомойника. Я тщательно прополоскала рот и умылась. Перед глазами снова и снова вставала отвратительная картина в спальне мужа, но я сделала над собой усилие и отогнала ее прочь. Держась за стены, вышла из купальни и рухнула на кровать лицом вниз. Мылся Джай недолго: очень скоро я услышала, как скрипнула дверь и за спиной раздались тихие шаги. Мне было все равно: шевелиться не хотелось. Постояв некоторое время, Джай так же тихо ушел в свою комнату. Не вставать бы до самого утра, а может, и до конца жизни… но Джаю нужна помощь. Мою руку все еще жгла нещадная боль, а у него исполосована вся спина; досталось бокам и даже животу. Я со стоном сползла с постели и потащилась к нему. Джай сидел на краю кровати, низко опустив голову и сцепив руки между колен. При моем появлении он дернулся, поднимаясь, но я махнула рукой: — Сиди. Нащупала на комоде баночку с мазью, но она оказалась почти пуста. Лишь на самом дне виднелись подсохшие остатки. На всю спину не хватит. Надо послать Сай к аптекарю, но уже поздно, лавка откроется лишь с утра. Я бессильно опустилась на пол рядом с кроватью и откинула затылок на край, отставляя бесполезную баночку. Закрыла глаза. Почему нельзя просто заснуть и проснуться дома, на севере, в своей девичьей кровати? Я забыла бы недолгую жизнь в Кастаделле как страшный сон. Скрипнула кровать. Кажется, Джай опустился на пол рядом со мной, но мне было безразлично, что он собирается делать. Когда же моей горящей от боли руки коснулась его рука, я нехотя приоткрыла веки. Джай мазнул пальцем по дну баночки и осторожно провел линию вдоль вспухшего рубца. Затем еще раз. И еще. Меня тронула его забота. Если бы не боль, поглотившая меня изнутри и снаружи, я бы улыбнулась и порадовалась, что его ледяное сердце оттаяло, но вместо этого по щекам покатились слезы. — Прости, — выдавила я хрипло. — Я знаю, что тебе больно. Но я не могу помочь. Придется ждать до утра. — Мне не привыкать, — хмыкнул он. — Я лучше пойду… в бараки. Завтра с утра мы должны… — Нет, — я решительно тряхнула головой. — Ты никуда не пойдешь. Шагу не ступишь из этой комнаты без моего позволения. Я запрещаю. Джай недовольно поджал губы и опустил глаза. — Как прикажете, госпожа. — Те рабы… почему ты с ними подрался? Он поколебался, бросив на меня колючий взгляд. — Вы уверены, что хотите об этом знать? Пожалуй, он прав. На сегодня с меня довольно отвратительных откровений. — Нет. Нет, пожалуй, не хочу. С трудом поднявшись на ноги, я сделала над собой усилие и поковыляла к себе. Этот ужасный день должен был наконец закончиться.