Мы убиваем в себе человека И превращаемся в стадо зверей. Мы играем в жестокие игры. Жестокие игры людей.
Сквот "Жестокие игры"
Утром перед битвой рабы молчаливы и сосредоточенны. Тренируются усердней обычного, никто не отпускает ехидных шуточек. Каждый лелеет надежду, что сегодняшний день переживет именно он, а не другой. Сегодня между ними нет друзей, нет братьев, есть только соперники. Кое-кто искоса поглядывает на меня. В отличие от них, я расслаблен и лениво лежу на постели, заложив руки за голову. Не тренируюсь. Зачем? Последние дни жизни выдались на удивление сытыми, безболезненными и спокойными. Так к чему напрягаться? К нам спускается Вильхельмо, останавливается между решетками. Долго с улыбкой наблюдает за упражнениями рабов, затем поворачивается ко мне. — А ты почему не тренируешься? — Я и так готов, — снисхожу до ответа, чувствуя себя сытым тигром, в котором даже кусок мяса не в силах возбудить агрессию. Вильхельмо хмурится, чуя неладное. — Ты обещал бороться по правилам. — Угу, — презрительно сплевываю на пол, — я помню. Его глаза недобро сощуриваются. — Ты обещал честный бой в обмен на мальчишку. — Разве я увиливаю от боя? — изображаю недоумение. Проверить заранее, лгу я или нет, он не может. А я ведь знаю, что этот бой почти никто не переживет. Вильхельмо больше некому будет отдать мальчишку на растерзание. Пока он наберет себе новых бойцов, пройдет много времени. Впрочем, меня это уже не будет заботить. Аро должен рано или поздно возмужать сам. Или умереть. Долго, слишком долго Вильхельмо пронизывает меня взглядом. Несмотря на мою абсолютную готовность к смерти, кончики пальцев начинают холодеть: что он задумал? В конце концов, не говоря ни слова, хозяин покидает подземные камеры. Почти расслабляюсь заново, когда приходят молчаливые рабы-телохранители и приводят Аро. Хмурясь, сажусь на постели: что происходит? Сопротивляющегося мальчишку вталкивают в клетку. Не в мою, в общую. Я хватаюсь за толстые прутья решетки и ору не своим голосом: — Вильхельмо, ублюдок!!! Ты обещал!!! Вероломного хозяина здесь нет, зато есть целое стадо притихших, озлобленных перед близкой смертью, голодных до развлечений разгоряченных мужиков. И они не теряют времени. Рабы-телохранители молча уходят, будто происходящее их вовсе не заботит. Аро тонко визжит, вырывается, а я все трясу несгибаемые прутья решетки и рву в крике глотку: — Не трогайте мальчишку, твари!!! Меня никто не слышит. Пальцы судорожно стискивают ржавый металл, в голове пульсирует дикая ярость, мертвую душу рвет на части бессилие. Я смотрю, не отвожу глаз. Запоминаю каждого. Вильхельмо, подонок, я убью тебя. Но сначала я убью их всех. Одного за другим. Когда все заканчивается, я не знаю, жив ли Аро: его тело неподвижно лежит у дальней стены. За нами приходят рабы-стражники, выводят каждого по отдельности, сковывая за спиной руки и цепью пристегивая к ошейнику. Меня выводят последним. Перед выходом я успеваю выпить оставленный лекарем пузырек до дна.***
Здесь по праздникам ходят смотреть, Как в агонии бьется человек, Как пирует свирепая смерть В желтом круге арены.
Группа "Ария", "Колизей"
Накануне днем я спала неприлично долго даже для южан, но утром все равно проснулась поздно. Сай, непривычно бледная и тихая, помогала мне принимать ванну, одеваться и укладывать волосы. Ее движения после порки были скованными, но я не стала проявлять демонстративную жалость, чтобы лишний раз не напоминать бедняжке о пережитом. Донимать ее расспросами с пристрастием тоже не стала: если она и в самом деле виновна в краже кольца, то я лишь сделаю ей больно, а если нет — тогда сделаю больно себе. Кроме того, смутное чувство подсказывало мне: Сай нипочем не признается, что сделала это по приказу хозяйки. После завтрака приехала модистка, которая с армией своих белошвеек просидела над моим первым платьем почти сутки напролет и теперь привезла на суд. Донна Изабель долго рассматривала меня с восторженным сиянием в глазах. — Ах, как хорошо! Просто великолепно. Ты настоящая красавица, Вельдана. Мне страшно за Диего — он будет ослеплен такой красотой. Тебе нравится? Стоило признать, в зеркале я смотрелась на удивление хорошо. В таком наряде и с прической на южный манер я совершенно не походила на себя прежнюю. Изабель велела мне натянуть ее перчатки и сама застегнула ожерелье на моей шее. Вскоре она передала меня сыну, который вновь улыбался, словно и не случилось между нами вчерашней размолвки. — Ты потрясающе выглядишь, Вельдана, — он галантно поцеловал кончики моих пальцев и посмотрел в глаза долгим восхищенным взглядом. — Спасибо, Диего, — ответила я, всем своим видом выражая раскаяние. Мой жених тоже выглядел под стать положению. Начищенные до блеска высокие сапоги обнимали голени до самых колен, под облегающими брюками угадывались очертания крепких ног, белоснежную рубашку густо украшали кружева, а строгий военный камзол, небрежно расстегнутый, придавал образу изысканной фамильярности. Мы бы еще не один час слушали восторженные возгласы донны Адальяро, модистки и ее помощниц, если бы Диего не распорядился подавать карету. Вдоль подстриженной лужайки к выезду нас сопровождала целая процессия, и уже близ ворот я заметила, что со стороны сада за нами наблюдает Хорхе. Мне показалось, что смотрел он больше на меня, чем на Диего, и его кривая ухмылочка мне совсем не понравилась. Но я постаралась проигнорировать бесцеремонный взгляд и забралась в карету, опираясь на сильную руку жениха. Когда мы отъехали, я откинула легкие занавески, впуская внутрь уже порядком нагретый солнцем воздух, и выглянула в окно. Сегодня вид спокойного, искрящегося под солнечными лучами океана не вызывал отторжения, а скорее манил к себе взгляд. — А что такое Арена? — Это старинное сооружение в самом центре Кастаделлы. Говорят, оно досталось нам еще с тех времен, когда на полуострове хозяйничали халиссийцы. Огромная, но не слишком высокая башня под куполом, способная вместить в себя тысячу человек. Но ты увидишь сама. Внизу, под ярусами трибун, находится круглая арена. Сегодня нам обещают грандиозное представление. — Тысяча человек? — изумилась я. — Но чем мы будем дышать там, под куполом, в такой толпе? — О, древние зодчие халиссийцев знали толк в архитектуре. Вентиляция там устроена так умно, что внутри купола прохладно даже в самый знойный день. — А что за представление? — Сегодня оно называется «Бой за свободу». — Бой? — я нахмурилась. — Значит, там будут драться? — Конечно, — Диего удивленно пожал плечами. — А что еще делать на Арене? — А кто? — не унималась я. Во мне зародились нехорошие подозрения. — Рабы, конечно. Но и схватки между дикими животными случаются. А бывают и смешанные — животные против рабов. Я задумалась, пытаясь переварить услышанное и опять не вспылить, наделав ошибок. Диего, похоже, заметил мое смятение, поскольку в следующий миг накрыл ладонью мою руку. — Не волнуйся ты так. Эти рабы — хорошо обученные бойцы. Бой — это сама их жизнь. Они не умеют делать ничего другого. — А откуда, — я сглотнула, — в Саллиде берутся рабы? — Большинство бойцовых — это бывшие халиссийцы, — ответил Диего, отводя взгляд. — Из военнопленных. Ты ведь знаешь, что Саллида и Халиссиния находятся в состоянии войны? Они почти никогда не выкупают своих. А наших… — Диего на миг запнулся, — не оставляют в живых и не берут за них выкуп. Я вдруг вспомнила слова донны Изабель о муже, старшем сыне и самом Диего. И почему-то из-за этой короткой заминки мне стало его жаль. — Ты… был там? В Халиссинии? — Был, — кивнул Диего, глядя не на меня, а в окно кареты. — И знаю об их жестокости не понаслышке. Поверь, они заслужили это. Это еще не самая плохая судьба. Да уж, для смелого воина стать потехой вражеским богатеям — судьба, которой можно позавидовать… Но я решила не продолжать опасную тему, внутренне готовясь к тому, что увижу. На турнирах, что проводятся у нас на Севере, рыцари выглядят мужественно и грозно, но это свободные люди. Они бьются добровольно, чаще всего за честь дамы, поэтому на такие бои приятно смотреть. А вот что за зрелище ожидает меня на Арене? Подъехали мы довольно скоро. Бритоголовые телохранители спрыгнули с задков и встали по бокам от дверцы, позволяя нам выйти. Мы проследовали через главный вход в здание Арены, которое и впрямь впечатляло своими размерами и великолепием. Безмолвный раб провел нас в ложу, расположенную на самом нижнем ярусе, ближе всего к покрытой песком арене. — Это наша фамильная ложа, — с ноткой гордости в голосе произнес Диего. — Отсюда открывается наилучший вид. Он помог мне усесться на мягкий удобный диван, обитый красным бархатом, и я старательно расправила складки юбок вокруг себя. На столике перед диваном стояли широкая ваза с фруктами и прохладный ягодный морс в высоком изогнутом кувшине. Оказалось, что мы с Диего слегка опоздали, поскольку представление началось почти сразу после нашего приезда. С колотящимся от неосознанной тревоги сердцем я смотрела на арену и видела, как один за другим на покрытый морским песком круг выходили полуобнаженные рабы. Все, как один, были бритоголовы и великолепно сложены, некоторые отличались особенно высоким ростом. Почти у всех кожа отливала бронзой, на мускулистых телах пестрели переплетения диковинных татуировок, перечеркнутые обилием шрамов. Всю одежду рабов составляли набедренные повязки, прикрытые сзади и спереди чем-то вроде фартука, набранного из звенящих металлом пластинок: халиссийская броня? Из-под края брони виднелись переплетенные мышцами крепкие ноги, босые ступни утопали в мягком песке. Каждого из рабов вооружили щитом и коротким копьем, и узнать, за какую сторону выступает боец, можно было лишь по орнаменту на щитах и цвету повязок. Распорядитель объявил начало первого боя, громко прозвучал гонг, и мужчины, чьи глаза только что выражали полнейшую отрешенность и равнодушие к происходящему, с оглушительными воплями бросились друг на друга. Я едва успела открыть рот, чтобы спросить Диего, почему на рабах нет полноценных защитных доспехов, как одного из бойцов насквозь пронзили копьем. Вместо вопроса с губ сорвался крик, и я вцепилась пальцами в локоть жениха. — Его убили?! Он накрыл мои судорожно сжатые пальцы ладонью и ободряюще улыбнулся. — Такова его судьба. Значит, он был самым слабым из всех и позволил себя убить. — Ты не говорил, что они будут убивать друг друга по-настоящему! — выкрикнула я, чувствуя подступающую к горлу тошноту. — Выпей морса, — Диего обеспокоенно протянул мне стакан. — Тебе дурно? — Это… это… чудовищно… — я не могла найти слов, и ни одна сила в мире не заставила бы меня сейчас посмотреть на арену. Зато до ушей отчетливо доносились хруст сломанных костей, дикий боевой рык и вопли боли, удары наконечников копий о щиты и противные до омерзения чавкающие звуки, которые могли означать лишь одно: чью-то жестокую смерть. — Бог мой, и люди на это смотрят? — я ошеломленно вглядывалась в Диего и ловила его недоумевающий взгляд. — Наблюдать за настоящим боем — истинное удовольствие. А чего ты ожидала? Что они будут тыкать друг в друга копьями понарошку, как ваши рыцари на шутовских турнирах? Я глубоко вздохнула и сцепила зубы, чтобы не выплеснуть на жениха обуревающий меня гнев. Кажется, я поторопилась с данным Изабель обещанием остаться здесь и выйти замуж за Диего. Кровожадные, жестокие, наслаждающиеся чужой болью и смертью чудовища! — Выпей, Вельдана, — настаивал Диего, протягивая мне наполненный светло-рубиновой жидкостью стакан. Я с отвращением приняла его: на мгновение показалось, что стакан наполнен водой пополам с кровью. Но от нескольких глотков мне и впрямь стало легче. — Можно… я выйду отсюда? — срывающимся голосом попросила я. — Нет, Вельдана, — строго ответил Диего, — это неприлично. На нас смотрят. Если моя невеста покинет представление в самом начале, что обо мне подумают? Ты выставишь меня идиотом. Мне не было никакого дела до того, что могут подумать другие: мои нервы не выдержат подобного зрелища. Однако Диего был непреклонен. Я попыталась взять себя в руки и сидеть ровно, сцепив на коленях пальцы и глядя исключительно на вазу с фруктами. Теперь, пожалуй, у меня навсегда появится отвращение и к сладким южным плодам. Я заставляла себя думать о хорошем. О бескрайнем синем море. О соленом морском ветре, шаловливо развевающем волосы. О прекрасных нарядах саллидианок. О наполненном чудесными ароматами саде семьи Адальяро. О том, как Сай впервые помогала мне искупаться в мраморной ванне… Сай. Едва я вспомнила о ней, как тут же перед глазами предстала гнусная картина: кровожадный монстр Хорхе с упоением наносит удары по худенькому голому телу. Я не смогу жить в этой стране. Не смогу. Надо немедленно отменить свадьбу и ехать домой, к дядюшке… Вот только как ему объяснить свое возвращение? Наверняка и он, и тетя Амелия будут смотреть на меня с укоризной. Какой позор — отвергнутая невеста, вернувшаяся домой! Едва ли после этого меня просватают за сына приличного лорда. Но об этом я подумаю позже. А сейчас надо дотерпеть до конца омерзительной бойни, сохраняя лицо, и обдумать правильные слова объяснения с Диего и Изабель. Я подняла глаза лишь тогда, когда кровавая возня на арене закончилась и молчаливые рабы, следящие за порядком, вынесли прочь горы трупов. Победитель, весь покрытый кровью, издал боевой клич, окинув безумным взглядом восторженную публику, высоко поднял щит и с силой воткнул копье в песок. Пошатываясь, он ушел с арены на своих двоих под улюлюканье и крики зрителей. Рабы-прислужники заровняли окровавленный песок, и вскоре арена приобрела первоначальный вид. — Ты как? — участливо склонился надо мной Диего, пытаясь захватить мою ладонь. Я не далась. — Это все? — Нет. Будут еще бои. Теперь — кулачная битва, до последнего оставшегося в живых. Потом — победитель выйдет против победителя. — Какая ирония, — скорбно усмехнулась я. — Ирония в чем? — насторожился Диего. — В названии представления. «Бой за свободу». А все, что получили несчастные рабы в этом бою — это смерть. — Кто знает, — хмыкнул Диего. — Если публика будет благосклонна к победителю, быть может, ему даруют свободу. Теперь я осмелилась посмотреть ему в лицо. — Это правда? Один человек получит свободу, за всех умерших здесь? — Такое случается, — уклончиво ответил он. — И что… он будет делать дальше? — Кто знает, — пожал плечами Диего, явно недовольный темой разговора. — Может, возвратится к себе на родину. А может, останется в резервации. — В резервации? — растерялась я. — Ну, это такое поселение… на окраине Кастаделлы… где живут получившие свободу рабы, которые не пожелали уехать. Слова Диего заставили меня призадуматься. Как такое может быть, что люди, обретшие свободу после рабства, оставались в ненавистной стране? Да я бы первым делом села на ближайший корабль, и… Впрочем, легко говорить, когда кошель туго набит золотом. А чем заплатит несчастный оборванный раб, который ни гроша за душой не имеет? Берут ли бывших рабов на работу? А если да, то как дорого ценят их труд? Увы, эти и многие другие вопросы останутся для меня неразрешенными. Потому что я уеду из этой прóклятой богом страны с первым же кораблем, следующим на север. Тем временем на арену вышли новые бритоголовые бойцы, поигрывающие литыми мышцами под лоснящейся от пота кожей. Эти казались едва ли не более грозными, чем предыдущие. И немудрено, если им приходилось бороться голыми руками… Но это значит, что они будут умертвлять друг друга, ломая противникам шеи? Я вцепилась в спасительный стакан и попыталась отвлечь себя какими угодно мыслями, лишь бы не слышать леденящих кровь звуков, доносящихся с арены. Этот бой длился мучительно долго, гораздо дольше, чем тот, первый. Я удивлялась тому, как зрители еще не сорвали себе глотки, выкрикивая имена рабов, подстегивая тех к уничтожению соперников. Я задыхалась, несмотря на действительно отличную вентиляцию в древнем сооружении. В моих висках вместе с кровью пульсировала мысль: уйти отсюда, уйти поскорее. Иначе я потеряю рассудок еще до окончания схватки. Но в конце концов бойня на арене закончилась. Я позволила себе взглянуть на оставшегося в живых раба, наверняка убившего не одного из своих павших собратьев. Он был огромен и мускулист, как и другие, и так же бритоголов, однако кожа его показалась мне гораздо светлей, чем полагалось бы халиссийцу. Сейчас он едва держался на ногах, но, вместо того чтобы издать победный клич, обводил толпу зевак ненавидящим взглядом. Казалось, еще немного, и горящие глаза сожгут всех напрочь, словно диким огнем. Серые глаза. Или мне померещилось? Разве могло такое быть? Почти все южане имели иссиня-черные волосы и темные, как спелые маслины, глаза. Боец, пошатываясь и переступая через трупы, ушел с побоища, и разглядеть его глаза получше мне не удалось. Удивительно, но этого победителя толпа провожала не радостным улюлюканьем, а общим недовольным гулом, словно зрители мстили ему за гневный, яростный взгляд. Распорядитель объявил небольшой перерыв, и я попросила Диего проводить меня в уборную. Для высших слоев знати, к сливкам которых относилась и семья Адальяро, была отведена отдельная уборная, которая могла бы потягаться роскошью с королевским тронным залом. Там я попыталась освежить лицо и шею прохладной водой, приводя себя в чувство. Осталось потерпеть всего одно сражение — судя по всему, оно будет довольно коротким, если против безоружного бойца выйдет вооруженный копьем и щитом воин, — и я смогу наконец уехать отсюда. Навсегда. Когда мы вернулись в ложу, уже объявляли бой. Я ошиблась: одному бойцу досталось копье, а другому — щит. Тем не менее, я не стала смотреть, как эти двое мутузят друг дружку, намереваясь убить. Лишь когда прозвучал гонг, а толпа зрителей недовольно загудела, я рискнула поднять глаза на арену. Как ни странно, ошиблась я и в другом: вопреки моим предположениям, победил безоружный. Тот, которому не были рады на трибунах. Я силилась разобрать разносящуюся эхом по Арене речь распорядителя: кажется, он спрашивал у толпы, стоит ли подарить победителю свободу. А может, смерть? Смерть? Мне не почудилось? В удивлении я повернулась к жениху. В этот раз он смотрел не на меня, а на арену, разгоряченное зрелищем лицо пылало от азарта, странным образом делая его еще более красивым. Удивительно, но чем красивее Диего казался внешне, тем меньше он нравился мне. — Почему его хотят убить? Ведь он победил? — Он не нравится людям, — объяснил Диего. — Убивает хладнокровно, не зрелищно. А еще от него прямо сквозит высокомерием. Посмотри-ка: он презирает нас. Я невольно проследила взглядом за рукой Диего и сразу поняла, о чем он говорит. Этот боец, казалось, не радовался победе. Не торжествовал, не гордился ею. А ненависть в глазах — я не ошиблась, серых! — буквально испепеляла сидящих на трибунах господ. Он был ранен, и не единожды. Кровь сочилась из многочисленных порезов и уколов копья, которым успел достать его убитый воин. Над коленом зияла особенно глубокая рана, из-за обильного кровотечения казалось, что голень разрублена надвое. Разгневанный гул толпы обрек несчастного победителя на смерть — в этом не было сомнений. Распорядителю осталось лишь объявить о публичной казни, и отовсюду послышались одобрительные крики и свист. Несмотря на то, что все мое естество отказывалось принимать происходящее, я не могла отвести взгляд от человека, осужденного на смерть. Он принял свою участь даже не с достоинством — с безразличием. Не бросился на колени, умоляя о пощаде, не принялся гневно проклинать своих мучителей, а удостоил их лишь молчаливым презрением. Над ареной подняли огромный деревянный диск, утыканный вбитыми в поверхность шипами. Закованные в латы стражи остриями копий заставили несчастного встать на нижние ступени перед колесом, а затем привязали к запястьям и лодыжкам веревки. — Что они собираются делать? — помертвевшими от ужаса губами спросила я. — Разорвать его на части, — пояснил Диего. Надеясь, что ослышалась, я повернулась к нему, онемев от потрясения. Но еще больше потрясло меня лицо Диего, пылающее азартом, предвкушением кровавой расправы, разворачивающейся на его глазах. Ему нравилось то, что происходит на арене. Меня затошнило. Впору было вновь опустить глаза, но мой взгляд, словно прикованный, упрямо метнулся к месту казни. Концы веревок привязали к четырем колесам, расположенным по бокам от деревянного диска с распятым воином. Четыре раба, не менее мускулистых, чем обреченный, принялись старательно крутить колеса, натягивая веревки. Я видела, как напряглись мышцы несчастного бойца, когда он противодействовал натяжению: несмотря на бесполезность усилий, он до последнего не сдавался без боя. И молчал. — Прекратите немедленно! — мой визгливый вопль разнесся по всей Арене неожиданно для меня самой. Я буквально кожей ощутила устремленные на меня недоуменные взгляды, но остановиться уже не могла. Увернувшись от запоздалого движения Диего и подобрав юбки неприлично высоко, я проворно перелезла через ограждение ложи и бросилась к ближайшему рабу, крутившему колесо. Каблуки увязали в песке, пришлось разуться на бегу. Подскочив к рабу, я принялась изо всех сил колотить туфлей по влажной от пота мускулистой спине. — Прекратите немедленно! — Госпожа, что вы делаете? — растерянно обратился ко мне распорядитель, подбежав ближе. — Остановите казнь. Это неслыханно! — Я не могу остановить казнь: это зрелище, за которое уважаемые господа заплатили деньги! — зашипел распорядитель. Я беспомощно обернулась на нашу ложу: побледневший Диего сидел на месте и бесстрастно наблюдал за происходящим. Видимо, от него помощи не дождешься. Распорядитель попытался схватить меня за руку, но я увернулась, нагнулась, набрала полную горсть песка и швырнула в лицо рабу, который продолжал крутить колесо. Это сработало: тот охнул, отпустил рукоятки, метнул руки к лицу и часто заморгал. Все так же ускользая от распорядителя, пытавшегося меня поймать, я швырнула песок в лицо другому рабу. Толпа восторженно засвистела, кое-где раздались аплодисменты: неожиданное развлечение в виде истеричной девицы на арене пришлось зрителям по душе. — Госпожа, остановитесь! — умолял распорядитель, хватая меня за юбку. — Не остановлюсь! Прекратите казнь! — на самой высокой ноте завизжала я, рванув юбку обратно и оставив в его руке добрую часть кружев. — Да кто вы такая, в конце концов? — Это донна Несбитт, моя невеста, — наконец оторвался от дивана мой жених. С другой стороны трибун поднялся еще один мужчина, одетый в безупречно белую рубашку и черно-красный военный мундир. Он сделал небрежный знак распорядителю, и два оставшихся зрячими раба прекратили крутить колеса. Мужчина неторопливо подошел ближе, не отрывая от меня заинтересованного взгляда. Я невольно отступила назад и спиной ощутила движение. Оглянувшись, увидела, что Диего стоит прямо за мной. — Донна Несбитт, какая приятная встреча, — слегка поклонился статный, хотя и не очень молодой незнакомец, и предложил мне руку. — Я дон Вильхельмо, ваш покорный слуга. Я неуверенно вложила ладонь в его руку, но тут же спохватилась и сдернула испачканную песком перчатку. Дон Вильхельмо невесомо коснулся моей кисти губами. — Этот раб — моя собственность. При всем уважении к вам, донна Несбитт, и к моему доброму другу дону Адальяро вы не можете останавливать казнь и лишать людей оплаченного зрелища. — Но… но… я… — я лихорадочно пыталась придумать хоть сколько-нибудь убедительную причину, почему хозяин раба не имеет права его убивать, однако дон Вильхельмо внезапно решил проблему за меня. — Вы хотите его купить? — он слегка наклонил голову и прищурился, брызнув задорной смешинкой из темных глаз. — Да! — обрадовавшись неожиданному выходу, выпалила я. — Я хочу купить этого раба. — Вельдана… — Диего тронул меня за плечо, но я неприязненно стряхнула его руку, не обернувшись. — Тогда пройдемте в контору и обсудим условия сделки, — дон Вильхельмо любезно склонил голову и тут же повернулся к распорядителю. — Освободите. Улыбнувшись, он галантно предложил мне локоть. Помедлив и все еще не веря в свою удачу, я взяла его под руку и позволила увести себя с арены. Диего потащился за нами. В помещении, которое дон Вильхельмо назвал «конторой», было душно, несмотря на всю хваленую вентиляцию, поэтому пришлось воспользоваться веером. Мужчины, увы, такой возможности не имели. Ну и ладно. В их интересах завершить сделку быстрее. — Итак, госпожа Несбитт, вы хотите купить моего раба. Но вы не спросили цену. — Я куплю его за любые деньги, — я с вызовом посмотрела в черные глаза рабовладельца. — Даже если я попрошу за него пятьдесят золотых? — он хитро прищурился. Диего ахнул за моей спиной и вновь дернул меня за локоть, но я вывернулась из его хватки и ступила ближе к продавцу. — Это ваша цена? Тогда я покупаю. Он хмыкнул. — Что ж, в таком случае я готов сделать скидку. Сорок девять — и раб ваш. Можете забирать хоть сейчас. Я немедленно велю подготовить купчую. Я порылась в кошельке, пристегнутом к поясу, и досадливо закусила губу: конечно же, я не рассчитывала на столь дорогую покупку, выходя из дому. При себе я насчитала лишь шестнадцать монет золотом. — Я… — мои щеки вспыхнули от стыда. Не просить же Диего о помощи? — Я не брала с собой столько денег. Вы позволите мне съездить домой? Я вернусь тотчас же. — О, не беспокойтесь, моя дорогая донна, — рабовладелец ласково перехватил мою ладонь и поднес ее к губам. — Я доверяю вам. Мой раб съездит с вами и получит недостающую сумму. Имя семьи Адальяро еще ни разу не было запятнано обманом. Ведь так, Диего? — на этот раз он обратился к моему жениху, всем своим видом выражая искреннюю радость. — Так, Вильхельмо. Как и имя семьи Верреро, которое означает «если можешь содрать три шкуры, дери сразу четыре». Я укоризненно покосилась на Диего. В конце концов, это мои деньги, не его. Полагающееся за мной приданое я отдала донне Изабель, как и требуется порядочной высокородной невесте, однако собственными деньгами я могла распоряжаться сама. — Значит, решено. Я забираю раба, а вы забираете деньги. Вы говорите, нужны какие-то бумаги? — Безусловно, грамота о передаче прав. Но вот она, уже готова, — дон Вильхельмо выхватил документ из рук раба-писаря и подмахнул пером. — Нужна только ваша подпись. Я не заставила себя ждать. — Теперь мы свободны? — уточнила я, забирая бумагу и сворачивая ее в трубочку. — Если вам будет угодно, госпожа Несбитт, — учтиво поклонился дон Вильхельмо. — Диего, пожалуйста, выведи меня отсюда, — попросила я вежливо, не желая сверх меры унижать достоинство своего горе-жениха. Я позволила ему взять себя за локоть и вывести в просторный коридор, соединяющий край арены с выходом вдоль трибун. Толпа зрителей все еще оставалась на местах и почему-то восторженно шумела. Я не удержалась, оглянулась на арену… и остолбенела на месте. Диего, не ожидавший столь резкой остановки, наступил мне на платье и споткнулся. — Что опять, Вельдана? — раздраженно спросил он, тоже оглядываясь назад. — Боже мой… — прошептала я, не в силах поверить глазам. На деревянном диске распинали уже другого раба. Одного из тех, которому я засыпала глаза песком. Он натужно кричал, а его руки… Мне стало дурно от увиденного, и я бы непременно упала, не подхвати меня Диего. Он силком потащил меня наружу. — Как… как они могли? — я в ужасе вцепилась в лацканы его камзола, когда мы оказались на улице. — Ведь я же… я же… — А ты думала, зрители спокойно разойдутся без положенного зрелища? — накинулся на меня разозленный Диего. — Зачем ты устроила весь этот балаган? — Я хотела спасти человека, — всхлипнула я. — Раба, Вельдана! Раба, а не человека! — едва не брызжа мне в лицо слюной, прокричал Диего. — Спасла одного, и что дальше? А что дальше — я видела сама. Вместо одного раба умер другой. Ничего не изменилось. Я ничего не смогла изменить. Шум за нашими спинами заставил меня оглянуться: следом выволокли купленного мною раба. Его руки были крепко скручены за спиной и привязаны сзади цепью к тугому ошейнику, невесть как очутившемуся на бычьей шее. — Встань на колени перед своей новой госпожой, тварь, — один из конвоиров пнул раба сзади под колено, заставив его рухнуть прямо на грунтовую дорожку. Я невольно поморщилась, представляя, как ему больно, но раб и бровью не повел. — Поднимите его. И усадите в карету. И… пусть ему развяжут руки. Конвоиры недоуменно взглянули на меня, на Диего и вновь переглянулись между собой. — Дорогая, присядь, а с этим я разберусь, — Диего теперь был сама мягкость, будто не он только что шипел мне в лицо, как пойманный в клетку дикий кот. На меня внезапно навалилась безмерная усталость, и я махнула рукой, не желая больше скандалить на людях. И правда, пусть мужчина разбирается. Я, как обычно, ляпнула, не подумав. Ведь рабам не позволено ездить в каретах, а я опять… Пусть уж доставят его в поместье хоть как-нибудь, а дальше… а дальше буду думать, что с ним делать.