VIII
Потолочная балка, украшенная резьбой и росписью, издает гулкий, жуткий треск прежде, чем переломиться пополам и упасть. Тяжеловесно и громко, словно забитый скот. Обломки и пыль летят в седзи с изображением цветка хризантемы, объятые пламенем, которые сгорают за считанные секунды, как обрывок бумаги. Плотный дым забивается в нос и горло, обжигает, дерет до внутренностей, режет глаза. От него кружится голова и давит в висках. — Сяомин! — Колючий комок собственного голоса застревает в гортани, и Чжань Чжэнси на мгновение сгибается пополам. Заходится болезненным кашлем, придерживаясь кончиками пальцев за ажурную, нетронутую пламенем стену. — Сяомин, ты здесь? Слова глухо тают в дыму. За его спиной горят пролеты, ведущие в основную часть дворца. За исключением треска горящего дерева в ушах, гудит густая, настораживающая тишина. Кричать попросту больше некому. Обезумевшие от страха и паники слуги, которые еще недавно бегали с сосудами с водой, пытаясь потушить пламя, как сквозь землю провалились. Неужели все погибли? Потеряли сознание, и их тело сожрал огонь? Или… их тоже убили? Чжань откашливается и бросается к догорающим седзи в гарем. Он знает — там пусто. Наверняка пусто. Когда поступили вести о том, что в городе появились отряды повстанцев, большинство дворцовых не поверили и продолжили как ни в чем не бывало развлекаться в саду. Чжань знал, что это правда, но когда дворец начали брать силой — стало так же страшно, как всем остальным. Позже это чувство притупилось, но не прошло. Помогая вывести людей через подземные ходы, он видел каждую из наложниц, которые вереницей спускались вниз по ступеням. Их увели в первую очередь. Но Сяомин… Издалека, сквозь жаркую пелену, доносятся звуки сражения. Это ударяет по барабанным перепонкам так, словно кто-то бросает камень в медную тару и он всякий раз отскакивает. Безостановочно бьются заточенные клинки, сталкиваются в рукопашном бою ноги и руки. Чжань уже не вздрагивает от этих звуков. Сегодня он впервые увидел смерть так близко. И сразу ощутил всем существом — это не публичные казни и не то, как люди умирали при дворе своей смертью. Утерев мокрое и грязное лицо краем рукава, он на несколько мгновений упирается невидящим взглядом во влажную, черную от копоти ткань. Мама… Разве не от тебя я столько раз слышал, что наш мир похож на ад? Разве не ты умирала захлебываясь этой горечью и выворачивая мне, четырехлетнему дитя, всю душу своим неумолимым взглядом? И все повторяла, что жизнь — это проклятие свыше. Кто-то мученически хрипит, давясь булькающей в горле кровью, и валится на землю. В кого-то попадает стрела и дыхание обрывается резким, болезненным вздохом. Чжань тоже против воли судорожно вздыхает. Давится ядовитой мутью дыма, все еще видя глаза матери, выглядывающие из темноты. Подсвеченную желтым светом свечи впалую щеку, а еще горькое осознание во взгляде, боль и ненависть. И лишь немного — зависть к тем, кто жил лучшей жизнью. Это ад, сынок, в котором таким, как мы, ни за что не выстоять. Чжань замирает посреди покоев, где наложницы обычно приводили друг друга в порядок, закрыв часть лица широким рукавом. Смотрит, как огонь плавно съедает прозрачные цветные ткани, которыми еще совсем недавно было завешено все вокруг. Отстраненно смотрит на то, как пламя подбирается к большим подушкам, платьям, вышивкам и прочей женской чепухе. Вместо ощущения густоты и насыщенности при виде позолоченных украшений и расписных стен, теперь лишь беспокойно бьющееся, спотыкающееся сердце и плотный сизый дым. Без седзи, полотен, мелькающих блестящих глаз, грудей, затянутых в шелка, юбок и подолов. Без звона колокольчиков. Здесь больше нет ощущения прохлады, спокойствия, женских запахов. Чжаню никогда не нравился запах сладких и приторных масел, но он любил это место. Особенно ранним утром, когда солнце заливало алые стены своим мягким утренним светом. Тайком они встречались в этом крыле с Сяомин и разговаривали, покуда для наложниц не подходило время просыпаться и не выползали хранители покоев и другие слуги. Нет, она бы не ушла без него. У этой упрямой девчонки самый дрянной на свете характер. Чжань беспокойно и слепо оглядывается по сторонам, пытаясь сквозь дым и колеблющийся от огня воздух рассмотреть хоть что-то. Взгляд кое-как фокусируется на проходе, ведущем дальше, в покои, где спали наложницы, и сердце на мгновение пропускает удар. — Сяомин! Он бросается вперед. Сквозь сизое марево только сейчас получается различить упавшую балку, часть которой уже начала гореть. Под которой сейчас придавлена нога Сяомин, а она — боги, что за глупая девка! — яростно пытается выбраться, почти лежит на боку, безостановочно дергая ногу рукой. Сяомин оборачивается на голос, к Чжаню, подлетевшему к ней на коленях. На лице темные разводы от копоти и героически сжатые в тонкую нить губы. И ни слезинки. Прическа завалилась на бок, половина заколок где-то потеряны и висят на кончиках прядей, светлые волосы снизу сбились в колтун. А в глазах только решимость, готовность сражаться до последнего, огонь — куда ярче, чем тот, что буйствует за спиной Чжаня. — Ты что, совсем глупая?! — Ревет он ей в лицо, принимаясь за балку. — Я кучу времени потерял ища тебя! Какого дьявола ты не ушла с остальными?! Балка поддается, и Сяомин выдергивает из-под нее ногу, отползая в сторону. Почему-то с силой сжимает левое плечо, морщась от боли. Чжань оборачивается и замирает, глядя на нее. Лишь мгновение, и в ее взгляде неудержимой волной поднимается ужас: маленькая щиколотка опухла и кое-где посинела, а сбоку показался краешек оголенной светлой кости, разрывая мясо и кожу. Лишь мгновение, и Чжань понимает: если сейчас дать этому ужасу взять верх над ними, то дальше — ничего, кроме смерти. Это конец. Не мешкая больше ни секунды, он подскакивает. Выпрямляется, борясь с желанием схватиться за грудную клетку, по которой неподъемным кулаком ударил чад. Затем легко подхватывает Сяомин и выбегает из гарема, неся ее в сторону покоев Цай Луня, куда еще не добрался огонь. В голове внезапной вспышкой мелькает мысль: алтарь императрицы, госпожи Хэ Лан. Он мог бы забрать оттуда по крайней мере ее гребень, но… До него сейчас не добраться. Солдатами восстания уже кишит весь дворец. И эхом, словно в насмешку, вдали начали то тут, то там гудеть голоса. Хэ Тянь простит его. Простит ведь? В конец проходной комнаты, дальше, бегом мимо покоев светлейшего евнуха, дьявол бы его побрал. Цветные коридоры проглатывают их один за другим. Чжаню тяжело дышать, но он кое-как толкает массивную дверь, вставшую на пути, и влетает внутрь. Их ведет вбок, крепкое плечо не вписывается в широкий проем и Чжань, сделав два неловких шага, падает. — О, боги! — Дрогнувший девичий голос, повисший в воздухе. Пальчики стальной хваткой сжались на его плечах и воротнике темно-синего ханьфу. Показалось, что за один миг они, как по колдовству, оказались в другой части империи. До этой части дворца не добрался огонь. Похоже, не добрались даже повстанцы. Здесь прохладно и тихо, почти не тянет дымом и запахом обугленных стен и потолков. Они лежат посреди совершенно пустого коридора, устланного алым ковром с узором по краям. Чжань — на спине, в бессилии откинув на пол руки, и Сяомин, слегка откатившись в сторону и уткнувшись лбом в его плечо. Над головами покачиваются вывешенные вдоль стен пестрые фонарики, потревоженные внезапным сквозняком. — Знаешь, — вдруг говорит Сяомин, поднимая лицо и глядя в расписной потолок. Говорит, словно ей не больно, словно забыв о ноге. — Я вернулась сюда, потому что искала кое-что. Ах, да… она ведь так и не ответила ему. — Я думал, ты скажешь, что искала меня, — отзывается Чжань, все еще пытаясь отдышаться. — В гареме? Он пожимает плечами, чувствуя, как голова Сяомин слегка приподнимается под этим движением: — Кто знает... Они помолчали. — Не смейся надо мной, но… у меня плохое предчувствие, — вдруг говорит Сяомин тихо, будто стыдясь. — Именно поэтому сейчас я понимаю, что должна забрать ту вещь. Чжань слегка поворачивает голову на ее удивительно сосредоточенный голос. Что-то в нем не понравилось ему. — Это лишь ушибленная нога, — отвечает Чжань, приподнимаясь. Надеясь, что легкое беспокойство не просочилось в его речь. — Не говори ерунды. Сяомин чувствует, как сильные руки настойчиво заставляют ее приподняться, и садится, подобрав под себя здоровую ногу. Смотрит, как Чжань нетвердо поднимается на ноги и сжимает переносицу. Морщится. Выглядывает в одно из окон, из которых сплошь состоит стена справа. Сяомин не видит его лица — только напряженные плечи и сжатые в кулаки руки, грязные от золы. Он говорит зачем-то: — Тянь злился, что я верил его брату. Очень злился. Но теперь понятно, что не из-за того, что восстание оказалось правдой… — Сяомин хмурится. Что это в его голосе? — Должно быть, Тянь догадывался, что причина скрывалась в нем. Что люди усомнились в чистоте крови династии. Но не мог ведь он подумать, что и я усомнюсь? Зачем тогда было так... Сяомин выдыхает с легким раздражением и откидывается назад, отводя взгляд в сторону и опираясь на руки — коридор начинает кружиться перед глазами в безумном танце. Приходится прикрыть их. — Это бессмысленно, Чжань. Нечего размышлять о подобном, — голос звучит напористо и слишком жестко для молодой женщины. Как и всегда. — Прошу тебя, перестань. Дворец уже в огне и никто не знает, что будет дальше. Нужно думать не об этом. — Да… ты права, — он медленно разворачивается, сталкиваясь взглядом со светлыми глазами. — Это нелепо. От ласковой улыбки в груди Сяомин холодеет. Он никогда не улыбался ей вот так. Словно между ними могло быть что-то настолько серьезное, глубокое, безоглядное, как эта улыбка. То, о чем она думала столько раз, но была уверена, что Чжань — никогда. Сяомин судорожно втягивает носом воздух, словно всхлипывая. Отчаянно вглядывается в юношеское лицо, пока он присаживается на корточки напротив, отрывает от края ханьфу кусок, перевязывает ей ногу, глядя слишком, слишком сосредоточенно. Не зная, как обжигает кожу случайными прикосновениями пальцев, от которых становится нестерпимо… Просто нестерпимо. Внутри, очень глубоко. Где-то за той гранью, за которой в спину толкает волна тугой боли, и Сяомин вдруг моргает. Раз, другой. Ее руки ложатся на его предплечье, сразу настойчиво. Затем еще раз — выше, к плечу. Чжань рассеянно бормочет, что сейчас все пройдет. Думая, что ей просто больно. Как обычно не понимая, не умея читать ее чувства. Сяомин всегда нужно было другое. Чтобы он обращал на нее внимание не так. Не как старший брат, который защитит от мальчишек или стащит сладостей среди ночи и, рискуя схлопотать сто ударов плетью, принесет ей в гарем, а просто… — Посмотри на меня. И, видимо, что-то в голосе его настораживает, потому что взгляд серо-голубых глаз тут же резко взлетает к безрадостному, но прекрасному лицу. — Ты никогда не думал, что все могло быть иначе? Чжань хмурится. Она порывисто облизывает губы, чувствуя, как щеки начинает печь. «В такой-то момент, — думает она, — боги, глупая…» — Ты... не думал, что даже сейчас можно все изменить? — быстро облизывает губы. — Чтобы начать жить так, как нравится нам. Как ты и мечтал, помнишь? Чжань молчит. Ждет. Задумчиво подхватывает пальцами светлую, почти белую прядь и наматывает на палец, опуская глаза. — Давай уйдем прямо сейчас? Никто не будет нас искать, они подумают, что мы мертвы. К ночи выберемся из Чанъаня, поедем в мою родную провинцию, найдем моего брата, — с каждым словом глаза Сяомин загорались словно два огонька, наполняясь надеждой и спотыкаясь об эти отчаянные мечты. — Вдали от всего этого мы заживем счастливо… только мы и больше никого. Никаких приказов, князей, утренних одеваний, причесок, всей этой дворцовой грязи… Она тараторила как ребенок. Напоминала время, когда им было по десять и они только начали дружить: серьезный не по годам, тихий Чжань Чжэнси, с детства живший во дворце, и взбалмошная дерзкая девчонка, которую привезли в подарок императору. — Разве кому-либо есть до нас дело? — Сяомин… — она хорошо знала эту интонацию, поэтому блеск в глазах и щеки с ходу погасли. — Я поклялся Хэ Тяню найти его. Мы связаны этой клятвой, понимаешь? Это не в моей власти. Напряженные от предвкушения, тянувшиеся вверх хрупкие плечи сникают, пока Чжань еще раз мягко опускает ладонь на перевязанную ногу, будто бы подводя итог. Словно он долго писал письмо, поставил печать в конце листа, а теперь сворачивает его в трубочку. И все решено бесповоротно. — Кругом враги, его везут в Тибет, и неизвестно, чем это все это закончится. Император и генерал покинули дворец в надежде вести переговоры. А повстанцев много… очень много. И, видимо, для него все действительно было решено. Чжань не задумался ни на миг. Он, будто опомнившись, поднимается на ноги. Затягивает пояс ханьфу покрепче, проверяет, на месте ли небольшой кинжал, подаренный Хэ Тянем. Справедливый, честный, до тошноты праведный Чжань Чжэнси, не нарушающий клятв. Каждое движение говорит: я собираюсь уходить. Я сейчас уйду. Говорит: прощай. И это отдается невыносимой болью. На ее фоне распухшая нога и рана у плеча — просто комариный укус. — Не бойся ничего, хорошо? — Чжань мягко делает шаг назад. Пока она смотрит на него снизу вверх распахнутыми, светлыми глазами и умирает, умирает внутри от того, что в который раз он не видит ее. — Я сейчас приведу кого-нибудь, и тебя переправят в убежище к остальным наложницам. — Не оставляй меня здесь, Чжань! — Без мольбы, жестко, почти приказывая. — Не смей оставлять! Она инстинктивно приподнимается в порыве, — за ним, — и жгучая боль во всем теле заставляет лицо исказиться, впиться длинными ногтями в собственную ладонь и закусить губу. — Я разыщу кого-нибудь и тут же вернусь, просто подожди. Ты ведь видела, что происходит в той стороне? Никто не сунется в огонь, здесь безопаснее всего. В глазах Сяомин запекло, а страх сжал легкие — вот-вот раздавит их изнутри. И дышать почему-то становится невыносимо трудно, все вокруг начинает плыть. Умом она понимает: дело тут даже не в чувствах, взвившихся в ней мятежным вихрем. Дело в том, что за несколько минут до прихода Чжаня она с рыком дикого зверя вырвала стрелу из своего тела. Стрелу, которую пустил человек, в чьих глазах было столько ненависти, что Сяомин казалось, будто она скорее умрет, захлебнувшись этим ядом. Пустив стрелу и увидев, как она упала, повстанец был уверен, что Сяомин мертва. Слыша слова Чжаня, ей бы и правда хотелось, чтобы это было так. — Я вернусь, если не разыщу никого, не бойся. — Возьми меня с собой, умоляю, — шепчет она, чувствуя, будто все внутри скручивается в один тугой узел: и сердце, и живот, и все-все внутренности. — Мне потребуется немного времени, чтобы поправиться, но, пожалуйста, позволь мне пойти с тобой. От этой интонации Чжаню становится не по себе. Хочется сбросить ее с себя, как тонкие руки, схватившиеся за его штанину. — Сяомин, я не могу, — мягко, но настойчиво берет ее руки в свои. — Спрячься здесь, а я скоро приду. Я верну тебя к остальным. Цай Лунь или советники императора что-то придумают, стража защитит вас, обязательно! Глупый… какой же ты глупый. В конце коридора с противоположной стороны — за спиной Чжаня, — послышался топот. Громче, громче. Совсем близко, за дверью. — Лекарь императора осмотрит тебя, Сяомин, — он тяжело сглатывает. — Это лучший лекарь во всей столице, помнишь? Но ты должна спрятаться и… Сяомин до боли сжимает губы и думает о том, что хорошо продержалась. Не сказала ему правду — и от этого легче. Чжань бы, наверное, очень расстроился. Назвал дурой, что молчала. Между тем платье начинает пропитываться кровью все сильнее. Она не заметила бы даже, если бы не стремительно меняющийся под этот убийственный топот взгляд Чжаня. — Я должен спасти Тяня, — в отчаянии зашептал он, наклоняясь к ее лицу, а затем вновь опускаясь перед ней на колени. — Если я не уйду сейчас, то уже никогда не уйду. Не смогу сдержать обещание, понимаешь? О нем некому позаботиться. Сяомин не хочет слышать. За ее спиной — гарем, объятый пламенем, за его — топот повстанцев. Кажется, они могут оба умереть, прямо здесь. Это почти не пугает, потому что все это время она думала только о том, что видит его в последний раз. И от этой мысли сердце трепыхалось бумажным цветком, оставленным на ветру. Но даже если и умрет сейчас, ей не страшно от этого. Сяомин страшно, что он не увидел ее по-настоящему. Так и не увидел ни разу. Она смотрит на его шепчущие губы и не хочет слышать. Только чувствует горячие руки на своих, держащих так крепко. Так, как она хотела, чтобы он держал ее всегда. Они одновременно оборачиваются к распахнувшейся двери, сквозняк от которой порывом всколыхнул их волосы. В груди замер ужас, но тут же растаял, болезненно растекаясь по внутренностям. В дверях статуей явился Ву Дуньсяо, за спиной которого замерла небольшая свита из его слуг. Сдержанные, но изысканные темно-зеленые одежды, перстни, головной убор на безволосой голове. — Слуга младшего наследника, — констатировал он, делая грациозный шаг к ним и приподнимая в ироничном удивлении полумесяцы бровей. — Чжань Чжэнси и… — слегка наклонился влево, улыбаясь. — ...наложница его величества. Затем вновь выпрямился и спросил: — Вас что, решили оставить здесь умирать? Чжань хмурится, глядя на Ву Дуньсяо и продолжая сжимать холодные ладони Сяомин. Почему они такие ледяные? В голове вертится какая-то чепуха: лихорадка из-за ноги, сквозняк, страх… причин много. Он не обращает внимания. — Князь, — Чжань с большим трудом поднимается на ноги и делает нервный поклон головой. — Произошел несчастный случай. Эту наложницу придавило, и я вытащил ее из-под обломков… но нужна помощь, прошу. Ву Дуньсяо делает два неторопливых шага к ним, приподнимает лицо, заглядывая за плечо Чжаня: — Кажется, она потеряла сознание. Чжань в ужасе оборачивается. — Сяомин! — Слегка тормошит ее, с трудом берет на руки, встает. — Прошу, позовите лекаря! Она — одна из любимых наложниц императора, умоляю! — Мальчик, да ты с ума сошел, — спокойно замечает князь. — Дворец в огне. Приближенные императора давно покинули его. Думаешь, лучший лекарь его величества остался бы здесь лечить безнадежных слуг? Чжань раздувает ноздри, до боли сжимая зубы. Чертов напыщенный осел. Такой же дрянной старый пес, как и любой из господ… Боги, здесь ведь должен быть еще хоть кто-то. …Не важно. Не важно. Времени нет. У них у всех сейчас, к дьяволу, нет времени. Он сам спасет ее, если потребуется. Несколько решительных шагов к дверям мимо Ву Дуньсяо. Слуги суетливо опускают взгляды, готовятся расступиться и, как только они поравнялись с князем: — Не торопись, Чжань Чжэнси, — его тихий голос вдруг стал непривычно жестким. — Помнится, вчерашним вечером ты тоже так торопился, что не сумел явиться на пир? Что? — Если сейчас не уйдешь с нами, повстанцы убьют тебя, глупый мальчик, — слегка качает головой князь, глядя в сторону двери, за которой сейчас, ни много ни мало, ядовитым алым цветком раскрылась преисподняя. И добавил шепотом, подходя ближе: — Ты останешься сражаться за мертвеца и умрешь ради этого, не разыскав принца Тяня. Нелепая смерть, не так ли? Чжань замер, стискивая в руках Сяомин. Черт. Скрывалась ли чужая тайна хоть единожды от этого человека? Слегка повернул голову на голос: — Откуда вам это известно? — Одними губами, почти беззвучно. — Впрочем… можете не отвечать. — Мудрое решение, — Ву Дуньсяо полностью поворачивает лицо к застывшему слуге и оглядывает своими умными, иссиня-черными глазами грязную, светлую одежду; вцепившиеся до побеления в тело Сяомин пальцы; ясные, горячие, слишком сосредоточенные глаза. — Сейчас не время и не место. Этот взгляд… очень долгое время князь никак не мог понять его. Не мог взять в толк, почему мимолетный, случайный взгляд какого-то слуги порой так раздражал его и привлекал внимание. Заставлял хоть на мгновение или два, но задержаться на нем. Сейчас, разглядывая его столь близко и не только видя насквозь, но и чувствуя этот взгляд, все стало ясно. Их тесная, исключительная дружба с принцем Тянем теперь не кажется странной. Таких мятежных, глупых мальчиков необходимо ломать. Лучше всего — в детстве. Срезать, как слишком длинные стебли цветов, под самый корень. Ай-яй, как же непросто князю признаться даже самому себе, что человек вроде Чжаня Чжэнси может быть опасен для его благих замыслов. Один неловкий шаг какого-то мальчишки, и все может рухнуть. Это ли не величайший вздор? — Посмотри на нее, Чжань Чжэнси, — с расстановкой говорит Ву Дуньсяо, прищуриваясь и складывая ладони в замок на животе. Его голос вдруг становится мрачным и тихим. — Посмотри внимательно. Рана слишком глубокая, это видно даже отсюда. Держа холодные ладони Сяомин несколько минут назад и глядя в непривычно уязвимые, влажные глаза, он уже тогда позволил липкой догадке проскользнуть в голову. Чжань в каком-то исступлении срывает с плеча рукав платья, стаскивает вниз, натягиваясь внутри как струна. И его зрачки застывают. Застывает даже кровь и останавливается сердцебиение. — Боги… наконечник, — князь прикрывает глаза, словно ему становится нестерпимо больно. — Он остался внутри. Не хочу видеть этого. За спиной Ву Дуньсяо начинают охать и причитать слуги. Чжань замотал головой, прижимая Сяомин к себе, с силой натягивая рукав обратно. — Скорее всего, стрела задела сердце. Боюсь, даже лекарю нашего императора не под силу спасти ее. — Рано, — мотает головой Чжань. — Слишком рано для нее… — Послушай… — Значит, я отнесу ее в город и найду лекаря там, — рычит он сквозь сжатые зубы. К горлу подступает тошнота и застревает вместе с болезненными спазмами. В голове отчаянно бьются мысли, и ни одна сейчас не сулит положительного исхода. Если он бросит Сяомин здесь и побежит искать лекаря, то дворец может не выстоять. Она просто задохнется здесь, либо его самого убьют повстанцы… А если лекаря нет поблизости? Если он вернется, а она... Может быть… умолять князя принять ее? Какая цена может заинтересовать его, зная, что Сяомин сейчас станет лишь обузой? Что он, слуга младшего наследника, может предложить ему? Легкая рука вдруг невесомо ложится на его плечо, чтобы затем слегка зарыться тонкими пальцами в пшеничные волосы. В один миг останавливая болезненный, рваный поток вопросов в воспаленном нутре. — Чжэнси… не надо. — Ты жива… — он с трудом выталкивает воздух, застрявший в легких неподъемным камнем. — Она жива, видите? Прошу, согласитесь взять Сяомин с собой! Можете взять лишь ее, я сделаю все, что вам угодно! — Подожди, — она не шепчет, говорит почти как обычно, но очень тихо. — Умоляю тебя… вернись в гарем. Там... он выстрелил, когда я пыталась… Только сейчас Чжань заметил, как участились ее короткие, рваные вдохи. — ...пыталась забрать. — Бедняжка, — невозмутимо заметил Ву Дуньсяо, с интересом разглядывая их со стороны. — Эта наложница уже начала нести вздор. — Пожалуйста, не мешайте ей говорить! Плевать на вежливость и проклятых господ. Особенно когда это мерзкое чувство страха и растерянности держит так, что не вздохнуть. С того самого момента, когда Чжань нашел Сяомин среди горящих стен и разрухи. — Я не смогу жить… ты ведь уже понял? Рыдания больно застревают в горле. — Я ничего не..! — Та вещь, свиток... — Сяомин резко обрывает его протест голосом, сорвавшимся на хрип. — У окна, в конце... под полом… там я раньше спала. — Сяомин часто моргает, силясь не потерять сознание. — Прочти его, и все поймешь. — Ты будешь жить, Сяомин, — шипит Чжань, не замечая больные спазмы, подбрасывающие грудную клетку. Наверняка Сяомин сейчас еще больнее, ведь его пальцы с новой силой сжали ее тело. — Ты не умрешь. Я вынесу тебя отсюда, клянусь… Она слабо улыбается. — Я ведь не говорила главного... — тонкие пальцы сжимают в кулачок его коротко остриженные волосы на затылке. — Нас разлучили в детстве, он... не знает ничего… совсем ничего. Прошу, расскажи обо мне все... что знаешь. Наши с тобой игры, мысли, мечты… Чжаню нечем дышать, соленая пелена застилает глаза. Он порывисто утыкается носом куда-то между ее плечом и головой, елозит влажными губами по ткани платья. Корчась, будто он сейчас не здесь — внизу. В темницах, где в пыточной с хрустом ломают кости, словно бамбуковые стебли. Боги… почему из всех именно она? Среди сотни женщин здесь… почему Сяомин? — Мне так жаль, Чжэнси... — рука стекает от волос к щеке, приподнимая лицо, ложась на горячую кожу, поглаживая большим пальцем мокрые, дрожащие губы. — Я так ни разу и не решилась… схватить тебя. Знаешь… Сяомин усмехается как обычно, с задорным огоньком в глазах, но будто слегка устало: — ...прижать к стенке где-нибудь в гареме и… — истерический смешок отчаянно срывается с губ Чжаня. Он прикладывает ко лбу маленькую ладонь самой смелой на свете девчонки, пока ее веки начинают медленно опускаться. — Но больнее, что не открылась тебе, Чжэнси… Ты... Сквозь стремительно сужающуюся мутную щель собственных век, на нее смотрела лазурная пропасть его глаз. Сяомин казалось, что она падает вверх, словно против законов природы, в ясное бескрайнее небо. Даже не осознавая, что глаза уже закрылись. Но успев проронить: — ...значил все. Чаще всего Чжань Чжэнси приходил к ней с рассветом, когда остальные еще спали. Раннее утро — время слуг. Таких вот муравьишек от этой жизни, как они. Так странно… забавно даже. Только сейчас, в последние секунды, она поняла, в чем был смысл ее маленькой дурацкой жизни. Сяомин подумала о своем имени, которое ей, как иноземной пленнице, дали во дворце, нарекли им заново. Именем, которое означает восход солнца. Умирая в полной темноте под веками, в последний раз мелькнуло ощущение этой потери. Чудовищного упущения, непростительной, единственной ошибки. Последними судорогами мыслей пронеслось: как хорошо, что он был с ней во время восходов солнца. Как хорошо, что он здесь до последнего ее вздоха. В голове Чжаня Чжэнси осталась лишь одна мысль: Кто знает, мама… может быть, ты и была права.IX
Кто-то в округе Цзяннань мертв. Совсем рядом с Ханчжоу, развивающимся, процветающим городком на юге империи. Об этом с самого утра переговаривались местные женщины на рынках и трепались пьянчужки. За несколько часов до того, как по округу разошлась эта тревожная весть, в мутной синей темени открыл глаза Хэ Тянь. Так легко, словно и не спал вовсе. Впервые за последние два дня он проснулся в тишине, до восхода солнца. Даже птицы не пели. Развернувшись, сквозь щель повозки он увидел темно-синее, светлеющее, а у самых макушек гор вдали — белое, как молоко, небо. Сквозь ту самую щель, откуда солнечный луч насмешливо ударил светом в яркие и упрямые глаза человека, которого он успел возненавидеть. Но размышлять здесь не о чем. Хэ Тянь не держал в голове подобный вздор. Он посмотрел на застывший в глубоком сне мир. Отвернулся, устроился поудобнее и, перед тем как заснуть, позволил себе недолго понаблюдать за тем, как голова человека напротив время от времени соскальзывала на грудь. Маска была спущена под подбородок, светлое лицо выделялось на фоне черных, закрытых одежд. Сверху торчали взъерошенные короткие волосы, которые вдруг захотелось потрогать пальцами, чтобы проверить — так ли колючи они наощупь. Уголки губ Хэ Тяня незаметно для него самого слегка поползли вверх: во сне этот дикарь тоже немного хмурился, но не так часто, как при свете дня. Засыпая, Хэ Тянь улыбался.X
Нет ничего печальнее, чем крики диких гусей летним вечером. Когда они летят крошечными точками вдали, по затухающему чистому небу, а их крик, как круги на воде, волнами разносится с теплым летним ветром. Ветер тревожит кусты хризантемы, тормошит листья и лепестки, пробирается через кроны деревьев к воде — любимому водоему государя у чайной беседки. На поверхности подрагивают деревянные обломки, кусочки резной лепнины, отломившийся краешек взлетающей крыши. Летний вечер, в какой бы стороне света ни был, всегда отзывается в душе печалью. В нем и предвкушение нового, и предчувствие того, что вскоре отомрет все, что есть сейчас. Отвалится, как опустевший, высохший кокон бабочки от коры дерева. Улетая, дикие гуси уносят со своим криком какую-то огромную часть людской жизни, и их догоняет теплый, легкомысленный ветер. Лилии все так же качаются на поверхности воды, поют цикады, потихоньку собираются над густой и потемневшей без солнечных лучей травой сердобольные светлячки. На императорском дворе сипло гуляет безмолвие. Дворец императора Тяньлун Вэя стоит несломленным, неизменно гордо, хотя и часть его безвозвратно превратилась в почерневшие от огня руины, в обглоданные зверьем громадные кости, между которыми кое-где виднеется плоть. Разрушены смотровые башни. На площади перед дворцом лежат мертвые тела на обширных коврах из цветов и побагровевшем камне. Тела, похожие на невысокие, уродливые, кривые башенки, сложенные друг на друга кое-как, — слуги не успевают растаскивать. При виде императорского двора не испытываешь чувства поражения, а при виде мертвых воинов, вопреки всему, смерть кажется далекой. Следуя за Ву Дуньсяо, Чжань чувствует себя так, словно ничего не изменилось. Вот — одна из башен императорской пагоды, которой и вовсе не коснулся огонь. Кажется, еще пара мгновений, и Хэ Тянь, потирая заспанные глаза, на ощупь подойдет к окнам, раздраженно раздвинет ставни и тут же уйдет, чтобы продолжить спать в прохладе. Из окон к небу тут же взметнутся прозрачные занавеси, а Чжань, как обычно возившийся в саду в это время, усмехнется и продолжит заниматься цветами. Вот — дворец, на который он еще раз оборачивается и понимает, что внутри этих стен совсем недавно умер человек, который значил для него слишком много. Чжань Чжэнси не чувствует, что что-то изменилось. Смотрит безжизненным взглядом на одного из львов-стражей у ступеней, оставшегося без головы, на крошево из камней в выемке на месте шеи. Императорский двор видел многое: казни, сражения, торжества, церемонии, будничную суету. Смерть, рождение. Смены поколений и власти. Муравьиные шаги людей к их решениям, которые кажутся большими и судьбоносными, их страхи, переживания, борьбу за свой кусок. Все это так ничтожно перед этими стенами, которые не покорило ни пламя, ни стрелы. Вот — поодаль любимая чайная беседка императора, которая пережила восстание без потерь. Только часть крыши откололась. За беседкой — местечко, где они играли с Хэ Тянем. Где совсем недавно он прижимался своим лбом к его и в который раз в жизни осознавал, что не один. Они проходят мимо, следуя вглубь императорского сада окольными путями, не замечая, как наступают сумерки. Далеко впереди плавно зажигаются факелы у караульной. — Надеюсь, что ты запомнил, что произойдет, если нарушишь наш договор, Чжань Чжэнси. Ву Дуньсяо, несмотря на свой чин, никогда не вызывал неприязни и отвращения. Только ощущение настороженности и липких сомнений — по князю никогда не поймешь, говорит ли он правду. При дворе так всегда, но Чжань Чжэнси хорошо умеет распознавать ложь. Ву Дуньсяо, пожалуй, единственное исключение. — Я ведь дал обещание, — отстраненно и тихо отвечает он, глядя вперед. — Мне незачем нарушать его, вы и сами это хорошо понимаете. Ву Дуньсяо хмыкнул: — Еще час назад ты бросался на меня, грозясь убить. Такое сотрудничество не вызывает доверия, мой дорогой мальчик. Чжань Чжэнси остановился, сжимая челюсть и откровенно зло хмурясь. — Потому что, если бы вы помогли мне, — процедил он, — Сяомин сейчас была бы жива. Краем глаза заметил, как двое стражников, всюду таскающихся за князем, тут же положили ладони на рукояти мечей. — Давай не будем терять времени, — невозмутимо бросил Ву Дуньсяо через плечо, тоже остановившись. — Или ты хочешь, чтобы вновь погиб твой близкий человек? Тьма облизывала его высокую, крупную фигуру, струящуюся ткань, обращенное к Чжаню лицо со странным выражением и лисий взгляд. Чжань много слышал от некоторых слуг об этом странном человеке, служившем при дворе сколько он себя помнил. Поговаривали, что Ву Дуньсяо узнает важные донесения куда раньше, чем отряд шпионов Хэ Чэна, которые всегда оставались незамеченными на вылазках в Когуре, Хэйан и другие земли. Более того, те вести, которые приходили не только из отдаленных провинций, а даже из иных государств. Каким образом? Неизвестно. Но Чжань даже не думал сомневаться в этом, особенно после того, как князь дал понять, что знает о его намерении бежать. — Как вы узнали о моей клятве принцу Тяню? — Словно опомнившись спросил он, даже не пытаясь скрасить интонацию надлежащей учтивостью. — Ха… Тебе стоит уяснить кое-что, Чжань Чжэнси, — Ву Дуньсяо полностью развернулся и в привычной манере сложил руки на животе. — Это бесценный урок, но придется объяснить: могущество и власть даруется лишь тем, кто терпелив. Кто проницателен, умеет хранить тайны и оберегать их от низшего. Понимаешь? — Понимаю. Не пытайтесь запутать меня, — слишком быстро отозвался Чжань. — Как вы узнали? — Давай не будем тратить вре… — Хэ Тяня способен найти только я. Ни одна живая душа больше не знает, где он находится. Можете убить меня, — слабо пожал плечами. — Мне все равно. Вы и сами видите. Только вот, в таком случае даже вам его не разыскать. Ву Дуньсяо тяжело вздохнул: — Пойми… — круглое лицо наполнилось терпеливым снисхождением. — Не трудно просчитывать наперед и быть хитрее других, если для человека цель значит больше, чем сама жизнь, мой глупый мальчик. Тот смотрел исподлобья. Слуге не приходится ждать откровений от хозяина, но что-то в лице князя на мгновение раскрылось навстречу этому тяжелому взгляду. — Может быть, ты первый, кто услышит эти слова, но явно не тот, кто их поймет. Как бы очевидно ни звучало, моя жизнь — это империя. Не ее богатства, за которыми охотятся, не власть, которая заставит пресмыкаться весь мир… — с каждым четко произнесенным словом начинало казаться, будто князь преображается. Глаза слегка распахиваются и весь он словно тянется вверх, как разгорающееся пламя. — Империя это люди. Неважно бедняк или богач, слуга или господин. Все люди — часть одного целого, мой драгоценный мальчик. За империю я готов отдать жизнь и сделать что угодно, даже невозможное. — Что это значит? — Запомни это, Чжань Чжэнси, и постарайся немного подумать, — с этими словами князь отвернулся и пошел дальше, зная, что тот последует за ним. — Времени хватит. Тебя ждет очень длинный путь. Сейчас Ву Дуньсяо не смотрит по сторонам и не пытается осмыслить удар, нанесенный императорскому двору. Последствия восстания не имеют никакого значения. Он смотрит на огни караульной и слегка дергает носом, словно белка, почуявшая запах орехов. Кем бы ни считали Ву Дуньсяо, сам он всегда был уверен: смерть любого из бесполезных господ при дворе, даже одного — глоток воздуха для простого крестьянина. Смерть сотен — путь в новую, священную жизнь в этом мире. Князь никогда не хотел идти против императора Тяньлун Вэя, но порой волей небес обстоятельства складываются так, как и должно быть. Прожив на свете почти пятьдесят лет, Ву Дуньсяо вывел для себя лишь один совершенный закон: обстоятельства всегда на его стороне.