VII
Кожа под маской начинает покрываться испаринами, плотная ткань мешает нормально дышать, и от нее с непривычки чешется подбородок. Раньше Гуань не носил такой формы, и если бы не приказ этого генерала, то давно содрал бы ее с себя. Он раздраженно передергивает плечами и упирается хмурым взглядом в перемазанную какой-то грязью — или дерьмом — стенку повозки напротив. От нее до лежащей на полу руки, закованной в наручник, вытянулась пара длинных ног. Взгляд пробегается по ним от основания, — где собралась складками алая ткань куртки, — до колен, а затем ниже. В конце приходится до боли скосить взгляд, чтобы отметить, где заканчиваются ступни: здесь кончики пальцев Гуаня почти касаются чистых подошв парчовых сапог. Вот ведь вымахал... Гуаню всегда казалось, что наследники престола и прочая знать — это капризные, низкие, щуплые и бесконечно болезненные дохляки. На счет капризных, конечно, в яблочко, но вот остальное… Взгляд задерживается на длинных ногах на секунду-другую, после чего Гуань отворачивается, несильно пихая их своей ногой. Чтобы хоть как-то пар выпустить. Близится средний месяц лета, солнце все так же нещадно печет, нагревая крышу повозки. Здесь тянет свежим сеном и лошадьми, а в щелях изредка свистит ветер. Несмотря на грохот повозки, время от времени слышно, как шумят густые кроны деревьев. Верхняя часть стенки, к которой снаружи прилажен облучок, целиком состоит из нечастого резного узора и маленького окошка со створкой. Сквозь пустое пространство между контурами цветов и листьев видно два крупных силуэта: там сидят стражники, к которым Гуань Шаня приставил Хэ Чэн. Или наоборот. Не имеет значения. Черт бы побрал этих императорских прихвостней. Стражники зычно дерут глотки, переговариваясь, но о чем — понять невозможно. Слова съедают стук копыт и грохот колес, которые спотыкаются о неровную пыльную дорогу. Пыль поднимается большими клубами и влетает в повозку через щели в полу и стенках. На каждой кочке или подвернувшемся камне их ощутимо ведет в сторону и все подпрыгивает. Точнее, их тела, устроившиеся на сене, которое почти не спасает спину и кости от ударов о жесткое дно. Гуаню не привыкать. А вот драгоценный сыночек императорского величества наверняка зарыдает от ужаса, когда проснется. Видал Гуань таких. Взгляд вновь вернулся к его расслабленной фигуре. Наверняка он и за пределами дворца-то никогда не был… Хэ Чэн мог бы брату хотя бы пару шелковых подушек подбросить в эту роскошную опочивальню, чтобы так не мучался. Пока что он спит. Беззвучно сопит, уронив голову на грудь и скрестив руки. Привалившись спиной к стенке, которая почище остальных, и немного наклонившись набок. Вытянув свои чертовы длиннющие ноги. Гуань вдруг подумал: если решит сбежать — насколько трудно будет догнать его? Насколько быстро он бегает? Тут же хмыкнул. Ну и бред. Бежать-то все равно некуда. Если он и бывал за пределами дворца, то не настолько далеко, в более приличных местах, вроде соседних городов. А здесь одни горы и степи вокруг. Пресную воду или безопасные места в лесу не найти, если ты не вырос здесь, не бегал по степям и горам почти каждый день и не знаешь их, как каждую трещину и залом на своей обуви. К тому же, от наручников им обоим деваться некуда. Даже если он бегает быстро, то Гуаню придется мотыляться следом, как кошачий хвост. Только вот… Все же любопытно, зачем императору сейчас женить младшего наследника, еще и тайно. Сам император довольно молод, Хэ Чэн еще нескоро должен взойти на престол, не говоря уже об этом… Гуань слегка наклонил голову набок, продолжая рассматривать попутчика. Длинные темные волосы немного спутались и разметались по плечам, челка легла густой тенью на лицо, касаясь тонких губ и острого подбородка. И даже глядя на него отсюда, Гуань мимолетно подумал о том, насколько сильно они похожи с Хэ Чэном. Интересно, у него такой же взгляд? Перед глазами пронеслась недавняя встреча в Чанъане. Когда стояла темная ночь, а небо было загромождено облаками. Плечо с силой приложилось о что-то твердое, и Гуань на мгновение потерял равновесие, морщась от боли. В полутьме закусочной налететь на дверь или стену немудрено. — Твою мать… — прошипел он. Свечей в закусочной — всего ничего. Расставлены на паре столов, за одним из которых сидел пьяный торговец, а за другим — небольшое семейство. Из разговора стало ясно, что решили поесть перед дорогой, потому что к утру переезжают подальше от столицы. А Гуань только лишь успел добраться сюда, как раз к темноте. Тем же вечером, как только дал обещание матери, он отправился в Чанъань. Пешком это занимает примерно день с половиной: хотелось добраться как раз к полудню следующего, да не успелось. Сначала размыло от дождя дорогу: идти было невозможно, пришлось переждать на постоялом дворе. Потом ввязался в драку со стражниками у главных ворот, да отметелил одного так, что сопли пузырями пошли. Не понравилось Гуаню, как стражники посмотрели на него: насмешливо, высокомерно, как на вошь или лошадиное дерьмо под ногами. Шлюхины дети. Неженки, привыкшие дремать на посту. Посмотрели так, будто он хуже них. Пусть и пришлось убегать по крышам, теряясь между домами от целой толпы их подоспевших приятелей, но хоть одному выродку он рожу начистил… Потому что никто не будет смотреть на него свысока. Хоть стражник, хоть евнух, да хоть сам император. Гуань Шаню до одного места. Только вот, как только он раздраженно потер ушибленное плечо и поднял глаза, первое, на что наткнулся его разгоряченный взгляд — это чистое высокомерие. Вновь. Да еще недоумение, почти отвращение. Первое, на что наткнулся взор — это темные, мертвые, но при этом будто жалящие холодком глаза. По лицу Гуаня словно полоснули лезвием, которое просвистело в пространстве между ними. Он не понял, что именно мелькнуло в этом взгляде, но правая рука инстинктивно дернулась, готовясь выхватить короткий меч, привычно заткнутый за пояс сзади. Гуань нахмурился и сжал руки в кулаки, подавляя порыв. — Смотри куда прешь, урод, — только и выдавил он, сжимая челюсть. Если не лукавить, то интонация получилась куда дружелюбнее, чем хотелось бы: мужчина заслонял собой вход в закусочную и почти подпирал головой потолок. Сам Гуань не обделен ростом, но это медвежье отродье возвышалось над ним на голову-полторы. При взгляде на него в позвоночник запоздало кольнуло. — Да как ты смеешь, чернь?! — Из-за внушительного плеча показалась голова, а затем и тушка какого-то хиляка. Гуань не разбирался в тряпье знати, но, похоже, это был какой-то чиновник в шапке с кисточкой. — Перед тобой генерал императорского полка, выбирай выражения, дрянь! — Генерал? В закусочной? — После секундной паузы отстраненно переспросил Гуань, продолжая хмуриться и недоверчиво осматривать высокую фигуру. — А может, сам император заявился? Придумай что-нибудь поинтереснее, червяк. — Схватите его! — Завопил чиновник, выбрасывая в сторону Гуань Шаня руку с оттопыренным указательным пальцем. — Оскорбление императорской армии — это оскорбление самого императора! В закусочную вбежали три или четыре стражника и замерли, тупо уставившись на свою новую цель. Атмосфера тяжелым свинцом повисла в воздухе: ужинающие здесь этим вечером с беспокойством следили за ними исподлобья — обойдется, не обойдется? Как же я ненавижу столицу, подумал Гуань в повисшей на мгновение тишине. Моментально прострелил каждого стражника взглядом, оценивая обстановку — им не окружить его ─ в закусочной слишком тесно. Когда первый стражник рванул к нему, Гуань, легко увернувшись, пригнулся, схватил его за щиколотки и опрокинул на пол. Семейство, сидящее неподалеку, суетливо подорвалось со скамьи: мать и отец схватили детей за вороты одежд и шустро оттащили в дальний угол, как мышь, удачно подобравшая зернышко, не издав при этом ни звука. — Ах ты, сукин сын! — Второй стражник подскочил с другого бока и остановился, расставив ноги и грозно шипя. — Ну, давай, подходи! — Как скажешь. Гуань привычно выхватил свой меч из-за пояса. В два резких шага оказался прямо перед стражником, на мгновение выпрямился, встав перед ним столбом и сбивая с толку. Стражник и охнуть не успел: резкий удар коленом в живот, указательным и средним пальцем, сложенными вместе, — под челюсть, следом — рукоятью меча по голове. Он мимолетно подумал тогда, почему же этот здоровяк не вмешивается? От дверного проема было проще подступиться, да и Гуань отлично понимал, что если тот ввяжется в драку, то ему не выстоять в одиночку. Стражник рухнул на землю. Потом, почти сразу, последний из них — Гуань пару раз крутанулся вокруг себя, затем выбрасывая вперед выпрямленную ногу и с размаху ударяя его по голове. Завершая выпад ударом кулака в солнечное сплетение и коленом о голову. Готов. Выпрямившись, Гуань с раздражением заметил, что во время драки задел целую бочку с соленьями, которая перевернулась на пол, и из нее начала выливаться жидкость вперемешку с капустой и чем-то еще. Грибами, кажется. Это плохо — нужно действовать точнее и лучше фокусироваться. Пьяный торговец продолжал спать за столом. Гуань повернул голову к проему, где остался стоять чиновник и человек, которого он назвал генералом. В повисшей тишине он продолжал смотреть на расстоянии, сложив руки на груди и слегка приподняв подбородок. Все это время просто стоял и смотрел? Почему? — Где этому научился? — Его глубокий низкий голос повис в воздухе. Спросил тихо, Гуань даже не сразу понял, не почудилось ли. — Ну? Отвечай. Его высокомерие, тон, поза, голос — все это моментально вызвало злобу, раздражение, колючие стаи мурашек под кожей. Гуань ненавидит таких как он, просто на дух не переносит. Но разглядев в потемках его дорогую одежду, разглядев иероглиф на военной форме, натянутой на груди, на котором подрагивала тень от свечи, он, разжав челюсти, все же ответил: — Работа была такая. И это ни черта не признание, не явка с повинной, он ничего ему не сделает — слова можно истолковать как угодно. Но внезапно: — Присядем, нужно поговорить. И генерал направился к слишком низкому для него столу и покосившейся скамье в углу, бросив мимоходом из-за плеча чиновнику: — Найди хозяина закусочной. Пусть принесет что-нибудь приличное. Гуань почему-то последовал за ним. Сел напротив. И началась долгая бессонная ночь, когда он случайно отыскал себе миссию за большие деньги, ради которой пришел в столицу. Не веря даже, что сумеет сделать это так скоро. Они говорили с человеком до утра, обсуждая его первое за долгое время стоящее задание. А когда генерал ушел, взяв с него слово встретиться к вечеру и обсудить детали, Гуань заснул прямо за столом закусочной. Перед этим он недолго сомневался, стоит ли помогать тем, кого так жестоко презирает, но погасший взгляд матери, ее дрожащие пальцы и маленькая уставшая фигурка, всплывшая в сонном уме, сразу же вынесли все сомнения из головы. Так он узнал, кто такой Хэ Чэн, и это было даже интересно. А вчера ночью генерал почти силой заставил своего брата залезть в эту телегу. На словах, конечно, заставил — члены правящей династии не станут бить друг другу рожи в присутствии простых смертных. Зато Гуань повеселился, слушая все это: их разговор выглядел так, будто провинившегося мальчишку нагнали палкой. Хоть наизнанку вывернись, но даже императоры и сыновья императоров — всего лишь люди из плоти и крови. Гуань шмыгает носом и откидывает голову, прислоняясь затылком к стенке повозки, не обращая внимание на то, как с ходу заплясало в глазах. Осторожно приподнимает свою руку, разглядывая иероглиф на наручнике, прыгающий во все стороны. С раннего детства Гуань Шаню внушали: император есть солнце, император — посланник священного дракона. Хотя он и повторял эти слова за матерью и другими людьми, для него это так и осталось чушью. Какие посланники священных драконов? Может, вы просто не слышали, как вчера верещал этот выскочка, братец Хэ Чэна? Тонкая цепь, постоянно соскальзывающая в широкие проемы между досками, тихо зашуршала. Взгляд тут же метнулся к чужому лицу. Будто услышав мысли Гуаня, младший наследник зашевелился, приподнял плечи и подтянулся повыше. Коротко вздохнул, а затем снова засопел. В сущности, о жизни в императорских покоях Гуань Шань не имел ни малейшего понятия. Кроме того, какую все это имеет цену. Хотя, если вдуматься, он и этого не знает. Размеры императорской казны — чертова загадка. Не для этого избалованного неженки напротив, конечно, но это пока. До провинции Шаньдун больше шести дней пути, но за это время младший братец Хэ Чэна успеет узнать обо всех радостях жизни обычных людей, тут и в воду не гляди. Простых людей, как и сам Гуань Шань. Которые не гадят в золотые горшки и не трахают всех, кого взбредет в голову — он про дворцовый разврат и развлечения не раз слышал. Гуань приподнял плотно прилегающую к голове ткань и ожесточенно почесал вспотевший лоб, на который тут же налипли на мгновение выглянувшие из-под нее волосы. В приглушенном свете ярко-рыжие короткие пряди кажутся медными. Влажные и взъерошенные, они торчат иголками в разные стороны. До чего же душно в этой поганой повозке… Ночью было очень холодно, а уже сейчас — нестерпимо жарко. Лошади скачут рысью, не слишком быстро. Повозка плавно покачивается из стороны в сторону, но внутри нее вдруг начинает трясти так, что у Гуань Шаня рябит в глазах. Видимо, они подъезжают к перевалу. Ничего. Как только он закончит миссию, жизнь пойдет на лад, так что ради матери не страшно сейчас повариться в этой духоте. Он бесшумно потягивается и выглядывает в щель рядом с дверцей справа от него, предварительно отодвинув темное полотно ткани. Сквозь солнечные лучи удается разглядеть, что сейчас они съезжают вниз по каменистой извилистой дороге, которая далеко впереди начинает подниматься вверх. Значит, они и правда собираются ехать через перевал. Гуань на секунду задумался. Это странно, ведь дорога должна занять куда меньше времени. Но, возможно, в планы Хэ Чэна входил более безопасный, а не быстрый путь. Он бегло оглядел покрытые зеленью холмы, которые вдалеке становятся все выше с каждым ли*. Где-то справа, далеко в стороне от них, его родной городок и мать, которая сейчас наверняка ушла завтракать к бабке Баожей. Она не любит оставаться одна, особенно есть в одиночку. Наверное, в такие моменты ей становится тоскливо. Чем дальше они продвигаются, тем меньше зелени остается на склонах, появляются голые, угрожающе заостренные к небу горы. Пять лет жизни прошли среди этих склонов, пока он был наемником в отряде. Неделями все, чем приходилось заниматься — носиться среди них, словно ветер, дышать этим воздухом, спать возле реки или подножий деревьев. Разводить костры, готовить пищу. Охотиться. Убивать. Он вдруг подумал: наверное, сейчас мать спокойна за него и даже счастлива. Наконец сыну не придется помогать в соседских лавках, бегать за кошками, таскать мешки с рисом за пару цяней*. И, как она думает, не придется убивать. Гуань знает, что придется. Понял это в тот момент, когда впервые увидел генерала и его жесткий взгляд напротив. — Я не собираюсь доверять его жизнь одной только страже и готов заплатить любую цену за благополучие брата, Мо Гуань. Надеюсь, это ясно. Яснее некуда… Гуань не был суеверным или набожным, но тогда показалось, будто эта встреча действительно была предначертана Небом. Ниспослана чертовым тандемом богов, чтобы его жизнь наконец перестала катиться в яму нищеты и грязи. Стражники громко захохотали, почти в унисон, отчего верхняя губа Гуань Шаня дернулась вверх от раздражения. Он бросил в их сторону завистливый взгляд: куда приятнее дышать хоть сколько-то свежим воздухом и ловить редкие дуновения ветра снаружи, чем быть здесь. Хочется остановить повозку и продолжить путь идя рядом, но эти двое придворных псов не позволят. Такие как они не нарушают приказов, особенно если приказ отдал сам генерал. Он подполз к маленькому резному окошку, которое открывалось снаружи, и постучал в него. Спустя пару секунд стражник открыл створку: Гуань увидел часть круглого лица и покрасневших глаз, под которыми легли полукруги морщинистой кожи. — Чего тебе? — Промычал мужик, без интереса заглядывая внутрь и елозя взглядом за спиной Гуаня. На мгновение показалось, будто вместе с ветром в окошко влетел посторонний запах. Эти псы там крепкое распивают что ли... — Мы… — Гуань на мгновение замялся, затем нахмурился, сосредотачиваясь. — Мы едем через перевал? Стражник хмыкнул. — Едем по тому пути, что положено. Тебе-то какое дело, малец? Гуань Шань вспыхнул: — Раз задаю вопрос, значит отвечай! Я замешан в этом не меньше твоего. И добавил: — Чертов старик. Тот расхохотался спустя короткую паузу, начиная при этом месить локтем бок своего приятеля, будто приглашая посмеяться. — Слушай, малец, — прохрипел стражник. — Генерал приказал доставить тебя с младшим принцем до места, а обсуждать с тобой дело и субординацию соблюдать велено не было. Так что сиди да помалкивай. В следующий момент крупные пальцы потянули за створку, и мужик добавил, говоря уже сквозь резное окошко: — Не то, вон, разбудишь императорское высочество. Разгневается — проблем не оберемся. Последние слова стражник почти пропел елейным голосом, а в следующую секунду они уже принялись ржать, смачно выругиваясь. Гуань с силой саданул наручником по стене. Свиньи.●
Первое, что делает Хэ Тянь, когда просыпается — морщит нос. О, боги. Гуань, все еще чувствуя отголосок удара в кисти руки, рывком оборачивается, уже догадавшись, что разбудил императорское высочество. Без интереса смотрит, как тот просыпается: тяжело приподнимается, придерживаясь кончиками пальцев, чтобы сесть удобнее, в каком-то иступленном недоумении хмурит брови, поджимает тонкие губы. Когда Хэ Тянь открывает глаза, первые несколько секунд не понимает, что происходит. Тряска. Это все, что он чувствовал, забывшись в беспокойном сне. У него болит голова и кости, болит все чертово тело. И он до сих пор продолжает чувствовать тряску. Это почти невыносимо. Трет внутренней стороной запястья уставшие глаза, трет той рукой, что чувствует себя свободнее. О второй он не думает нарочно. Даже не собирается. При одном только слабом осознании причины этой тяжести на другом запястье в глазах начинает печь от ярости. Но Хэ Тянь не хочет сейчас распаляться. Он поднимает тяжелую голову, хмурясь от боли в затекшей шее. Фокусирует взгляд перед собой. Не замечает ничего интересного, поворачивает голову. А… это ты... Черный силуэт: стоящий на коленях человек, обернувшийся на него через плечо, с той же тонкой полоской не прикрытых тканью глаз. Невероятных, враждебных, почти диких. Тех, что он так хорошо запомнил. Чистая медь. Пристальный и мрачный взгляд — это первое, что перехватывает внимание Хэ Тяня, будто в лицо ударяет вспышкой солнца. И напряженные, на грани того, чтобы сойтись к переносице, светлые брови. Хэ Тянь сонно следит за тем, как он возвращается на свое место, садится напротив, подтянув одну ногу к себе и положив руку на согнутое колено, как другая нога вытягивается и почти касается его собственной. В повозке тесно — Хэ Тянь только сейчас понимает. Настолько маленьких помещений он не видел никогда. Их императорская карета раза в три больше, да и стенки в ней толще. Здесь же легко чувствуется температура, которая сейчас снаружи, или более сильное дуновение ветра — настолько они тонки. Почему-то чувствовать на себе взгляд этих странных глаз и не смотреть в ответ кажется невозможным. Он потирает шею, поднимает подбородок и кивает им человеку напротив. Говорит, заранее повысив тон из-за шума: — Как ты смеешь так открыто разглядывать меня? Секунда, три. Пять. Хэ Тянь слегка сдвигает брови: — Отвечай, воин. Смешок в сжатый кулак свободной руки, после чего Гуань слабо огрызается вдогонку: — Тебе-то какое дело? Он… смеется? Это отребье? Над ним? — Обращайся ко мне «господин»! — Повышает голос Хэ Тянь, задохнувшись от такой наглости. — Ты что, совсем дикий? — Послушай... — грубо начал Гуань. — ...те! Господин, — и процедил, скривившись, словно это можно было разглядеть под маской. — Я тебе не слуга, ясно? Вдруг стало смешно: уважительные приставки совсем не добавили учтивости в речь этого дикаря. — Невероятно… — только и выдохнул он. — Кто же ты тогда? Гуань молчит. Хэ Тянь слегка морщится. Подается вперед и упирается руками в бедра, с трудом отлипая от стены. Шея ноет. — Сними эту ткань, — он показывает на свой подбородок. — Может быть, я видел тебя среди солдат брата. — Нет. — Как ты смеешь спорить? — Я не подчиняюсь ни тебе, ни твоему брату, — отрезает Гуань, отводя взгляд в сторону. — У нас с ним договор, и только. Какое унижение… Не думал, что ты пойдешь на то, чтобы путаться с наемниками, Чэн. Приставишь ко мне какое-то отребье, которое еще и перечить смеет... Хэ Тянь приподнял брови и внезапно усмехнулся. — О, знаешь, — начал он, расплываясь в ехидной улыбке. — Это вполне в стиле моего брата. Он обожает такие забавы… собрать какой-нибудь черни за пределами императорского двора и потом развлекаться с нею. — Не понял? — у грожающе тихо переспросил Гуань. — Не сомневаюсь, — заметил Хэ Тянь. — При дворе есть такая блажь — потешаться над бедняками, которые не умеют себя вести в приличном обществе. Рычат, шипят, как дикие кошки. В улыбке закусил губу и добавил: — Совсем как ты. Теперь понял? Все это время Гуань сверлил его угрюмым взглядом, а теперь сложил руки на груди и приподнял подбородок. — А вопли и слезы перед старшим братом в ваших краях считаются забавой? Там народ со всей округи набежал послушать. Ублюдок. Это было слишком внезапно. — Да как ты смеешь?! — Как ты смеешь, как ты смеешь… — передразнил Гуань. — Думаешь, если император считается божеством, то я буду целовать тебя в зад? — О, нет, — Хэ Тянь между делом заметил, что ткань на голове и лице наемника слегка взмокла, и скривился. — Это еще нужно заслужить. Взгляды скрестились, словно заточенные клинки. — Лучше не испытывай мое терпение, — выдавил из себя Хэ Тянь. И вдруг спросил: — Как твое имя? К своему стыду, захотелось тут же прикусить язык. Пусть только попробует выкинуть какую-нибудь гадость, сказать что-то своим грязным ртом — я убью его. Прикажу стражникам, и они забьют его ногами в живот. Или отрежут ему нос. Я убью, убью его, клянусь. Но Гуань, на удивление, спокойно отвечает: — Можешь звать меня Ханг*. — Ханг? — усмешка в ответ. — Ты вообще не похож на Ханга. Должно быть, это мой брат постарался и выбрал тебе самое уродливое имя из возможных? Гуань рывком подается вперед, едва не ударяясь головой о низкий потолок: Бам! — и рука грозно упирается в стенку, справа от лица Хэ Тяня. Вообще-то, Ханг — имя, которое означает “наводнение”. Гуань выбрал себе это военное имя в память об отце и потому, что оно созвучно с его собственным — Шань. Да что этот надушенный кусок дерьма вообще понимает… — Я не подчиняюсь твоему брату, — отрывисто повторяет Гуань. Слова вырываются из-под маски глухими и угрожающими. — Теперь понял? Ноздрей Хэ Тяня касается немного резкий запах чужого разгоряченного тела, но почему-то он не чувствует отвращения. Вместо этого ощущается что-то другое, новое. Опасность? Свобода? Нет, не то. Что-то, что еще невозможно понять, осознать, распробовать. Поэтому сейчас он совсем не обращает внимания на эти беспорядочные мысли. Только во все глаза смотрит на сведенные к переносице брови и упрямо приподнятый подбородок. Этот смутьян так часто хмурится... — Боги... И вправду, бросаешься как дикая кошка. Не напрягайся так, Ханг, — бросает Хэ Тянь, но как-то беззлобно. — Брат и меня обделил нормальным именем, ты и сам слышал. Ага. Фенг*. «По-моему, — подумал Гуань, — с ветром у этого павлина общего только то, что ветер тоже бывает до зуда в заднице надоедливым, раздражающим и неприятным». Но не постоянно, в отличие от кое-кого... — Да уж, с фантазией у твоего брата не очень, — бросает он, отталкиваясь от стены и садясь на свое место. Хэ Тянь продолжает следить за ним внимательными глазами и судорожно размышлять: о чем может думать боец вроде него? Не имея в виду эту минуту… а вообще. Все воины обречены на раннюю смерть, и это не какое-то там пророчество или предрассудки, доставшиеся от стариков — просто истина. А жизнь наемников и вовсе проста и понятна, как чашка риса. От скуки даже лоб наморщить хочется, мол, это мы сто раз слышали, дайте что-то поинтереснее. Смерть всегда рядом: любое безрассудное задание, глупая потасовка на улице, обязанность стоять за честь своего отряда в любой ситуации. Он не раз слышал об этом от брата, да и... — Знаешь, — вдруг подает голос Ханг. — Скажу сразу. У меня есть задание, и я его выполняю. Помогаю твоей заднице в целости и сохранности добраться к Тайшань, соображаешь? Гуань наблюдает за тем, как лицо с острым подбородком и легкими тенями под глазами мрачнеет с каждым услышанным словом. Соображает все-таки, видать. Хорошо. — Я не собираюсь ничего обсуждать с тобой. Добраться до места можно и молча, без этих никчемных вопросов, которые не должны тебя касаться. Гуань устало втянул поглубже воздух через нос, перед тем как продолжить. — Какое тебе дело до меня вообще? До наемника, какой-то уличной крысы, черни... как ты там сказал? На потеху при дворе? — Он вдруг рывком спустил маску, едва не царапая себе лицо. Как же ему осточертела эта проклятая жара! — Так найди себе в пути другое развлечение, понял? Хочешь, попрошу для тебя сырой рис, можешь сидеть и перебирать его... или там, можешь с моим оружием позабавляться. Ты-то наверняка такое и близко не видел в своей затворнической, изнеженной жизни. Хэ Тянь смотрит на него расширенными и застывшими зрачками, будто для него все-таки устроили праздничный пир с цветными вспышками на небе: бах, бах, бах! Его лицо... вот это движения… А он еще злился, что не отпраздновал свое восемнадцатилетие. — Считаю своим священным долгом предупредить, что я, твою мать, ненавижу таких, как ты. Не надо говорить со мной, понял? Я делаю свое дело, а ты свое. — И за что же ты меня ненавидишь? — Безотрывно глядя, тихо спрашивает Хэ Тянь. Слишком тихо для этого шума вокруг, а потому тут же сомневается, был ли он услышан. Был, определенно. В такой ситуации Гуань бы даже по губам прочел, лишь бы высказать, наконец, то, что в копилось в нем всю сознательную жизнь. А тут — вот, пожалуйста. Принц императорской династии собственной персоной. — А ты думаешь, что не за что, да? Император заботится о вас, император вас любит, — ядовито передразнивает Гуань слова любого местного праведника, учителя, бестолкового обывалы или даже матери. Которые вбивают эту чушь с малолетства, разносят по свету, как заразу. — Черта с два, ты понял? Черта с два. Таким, как вы, нет дела до грязных и убогих простых смертных, которые живут за пределами дворцов и роскоши. — Горящие медные глаза ожесточенно бегают по его лицу. — Так какого ты вообще пытаешься говорить со мной? Ни ты, ни твой отец понятия не имеете, через что проходят люди. Вы сидите в своей крепости из золота и трахаете вкусно пахнущих девок, заливая все это вином и не думая… совсем, вашу мать, не думая о том, что в этот момент делают люди, лишенные возможности нормально существовать. Боги, как же я презираю вас… смертельно презираю, вы просто грязные сви… От удара в челюсть голова чуть не влетела в стену, и Гуаню даже показалось на секунду, что он случайно откусит себе язык. Звякнувшая цепь раздалась где-то эхом, и во рту тут же тепло разливается хорошо знакомый металлический привкус. Резкая, оглушающая боль в челюсти, но не настолько, как отстраненный вопрос в голове: так он, все-таки, что-то умеет? — Заткнись. Хэ Тянь приваливается обратно к стене, опуская голову и сильнее сжимая подрагивающий кулак. Сверля исподлобья разбитое и ошарашенное лицо неподъемным взглядом. Он повторяет, громче: — Замолчи! Хэ Тянь страшно зол. Зол, как никогда в жизни. Он догадывался, что думают простолюдины об императорской семье, о людях, которые живут во дворце — это не новость. Его разозлило совсем не это. По насмешке ли судьбы, но он ведь ненавидит все это не меньше. Просто иначе. Презирает и не чувствует себя причастным. Без всех этих сплетен, которые этот дурачок тут наговорил, ведь половина из этого вообще неправда… Сейчас Хэ Тянь, кажется, по-настоящему ненавидит и отца, и брата, которые заставили его пройти через все это. До сих пор заставляют проходить. И ту самую жизнь, о которой сейчас сказал этот наемник, он ненавидит, ненавидит, ненавидит. Которая осталась где-то далеко за спиной, в столице, но эти чувства, от которых так предательски тянет в груди, только и заставляют, что сомневаться, увидит ли он эту жизнь еще раз. Если он так ненавидит ее, то для чего? Не должен ли он радоваться свободе? А может, Хэ Тянь на самом деле боится этой неизвестности? Может, действительно стоит признать это? Понятно, почему отец так любит Чэна. В любом вопросе он был бы тверд в своих убеждениях. Даже в такой ситуации он ни за что не стал бы сомневаться. Если бы он ненавидел отца или брата, то просто признал бы без колебаний, потому что такова его позиция. Почему даже сейчас брат продолжает преследовать его со своим превосходством? Боги, как он устал от этого… И вдруг отстраненно думает: только бы Чжаню Чжэнси хватило сил догнать их, только бы он сумел разыскать. — Эй, там! — Круглое лицо стражника частично появляется в резном окошке. — То есть… ваше высочество, вы проснулись? И кивает в сторону наемника с напряженными плечами и окровавленным подбородком, который сплевывает в сторону тягучую, рубиновую слюну: — А что это у него с лицом? Теперь Гуань косится в сторону окошка как разъяренный дикий зверь, да так, что стражник моментально тушуется под этим взглядом. — Повозку занесло, вот и ударился, — ледяным тоном отвечает Хэ Тянь, лениво поворачиваясь к стражнику. Наверное, настолько равнодушным голосом он общался только с гостями на приемах при дворе. — В чем дело? — Ни в чем, ваше высочество. Хотел лишь узнать, все ли у вас там в порядке? Хэ Тянь переводит взгляд на Гуаня: кровь, ярость, тонкие пальцы в крови на подбородке, придерживая. Багряный оскал, ненависть, светлая кожа, готовность вскочить. Что-то еще в его глазах и солнечный луч поверх плеча Хэ Тяня, золотом подсветивший светлые радужки. — Да, — отвечает Хэ Тянь. — У нас здесь все в порядке.