IV
Как и в три предыдущих дня, сегодня слуги не имели права знать усталости. Хэ Чэн лично отдал приказ начать подготовку к торжественному пиру заранее. Угрожающе, строго. И следить за каждой мелочью! Не должно быть ни упущений, ни ошибок. И дело не только в том, что кто-то из знати за праздничным столом получит меньший кусок. Это, кажется, последнее в мире, что интересовало Хэ Чэна. Тем не менее задолго до восхода солнца мужчины уже носили воду для приготовления купален и угощений. Доставали из погребов вино, рисовую водку и расставляли вдоль коридоров подсвечники из драгоценных сплавов. Повара беспрерывно стряпали особые блюда, швеи усердно работали иголками, вышивая золотой нитью драконов на торжественных одеждах, а запахами цветочных масел и благовоний пропах каждый уголок дворца. Несмотря на суету, слуги действовали почти бесшумно, шустро бегая из одних покоев в другие, разнося вазы с цветами и полотна тканей, развешивая бумажные фонарики или вычищая ковры. Занимаясь делом, они практически не разговаривали, обходясь скупыми кивками или, в крайнем случае, шепотом. Широкий и длинный коридор, который отделял гарем с его многочисленными покоями и потаенными уголками от кухни и нескольких обеденных залов, сейчас был пуст. Аккуратно ступая и придерживаясь кончиками пальцев за ажурные стены, Чжань Чжэнси крался в противоположную от кухни сторону, откуда доносился нежный звон колокольчиков и мелодия пипы*. Когда в обеденных покоях у него за спиной что-то загрохотало, он резко обернулся, а затем перешел на бесшумный бег, за несколько секунд преодолевая оставшееся до гарема расстояние. Музыка в этой части дворца не затихала с самого утра, и все здесь кипело суетой и шумом. Наложницы звонко смеялись, расчесывали друг другу волосы и мастерили украшения из тонкой бумаги и цветных нитей. В воздухе витали запахи мускуса, жасмина и чайной розы. Сморщив нос из-за слишком сладких запахов, Чжань подкрался к седзи с изображением большого цветка хризантемы и замер, прислушиваясь. Девушки что-то возбужденно обсуждали. До слуха Чжаня долетали обрывки фраз о разной чепухе: какое из парадных платьев лучше сегодня надеть, какую заколку для волос лучше выбрать или где раздобыть хотя бы один коготь из драгоценных камней. Он нахмурился, прикладывая ухо к деревянной раме. Сквозь щебет бесполезных фраз он, наконец, смог различить голос Сяомин, которая заливалась соловьем: — ...я слышала, что принц Чэн без ума от женщин с собранными наверх волосами. Прическа открывает взору ключицы и грудь. Есть на что полюбоваться. Другие девушки постепенно притихли, внимательно слушая. — Я попросила одну из служанок разузнать, что нравится принцу Чэну в женщинах, — объяснила Сяомин. — Это было очень нелегко, между прочим. Ей пришлось отдаться слуге нашего принца, чтобы тот все ей рассказал. Чжань Чжэнси зажмурился и быстро приложил к губам сжатый кулак, чтобы не засмеяться в голос. Ну и чушь. Хэ Чэн никогда в жизни не рассказал бы ничего подобного. Тем более слугам. — Расскажи, что еще любит наш принц, Сяомин! — Да, сестренка Сяомин, расскажи. Впервые за утро в гареме затихла музыка. Чжань заглянул внутрь, приложившись лицом к щели между деревянной рамой и седзи: комната, где наложницы приводили себя в порядок, была со всех сторон завешена полупрозрачными пестрыми тканями. У каждой имелся свой столик с зеркалом, шелковой подушкой и большой шкатулкой. Девушки были одеты одинаково, в длинные желтые юбки, а их груди были стянуты полотнами разных цветов. Видимо, они еще не начали переодевание к обеденному застолью. Сяомин сидела на подушке перед зеркалом, повернувшись вполоборота, и расчесывала волосы. Все остальные сидели вокруг нее, пытливо прожигая взглядами. Всем известно, что принцы славятся своей неземной красотой. Каждая женщина при дворе, будь то служанка или наложница самого императора, искали малейший повод, чтобы столкнуться с одним из них. Они мечтали об их объятьях, поцелуе или хотя бы полувзгляде глубоких темных глаз. Естественно, такого не происходило почти никогда. — Так и быть, — медленно проговорила Сяомин, спустя долгую паузу. — Я расскажу. Она поднялась на ноги, возвышаясь теперь над остальными и упиваясь превосходством и всеобщим вниманием к ней. Ее глаза были прикрыты, а на губах застыла улыбка. Чжань Чжэнси обожал именно такую улыбку Сяомин. Каждый раз, когда он видел ее, это означало, что будет интересно. — Я расскажу, — повторила Сяомин. — Но лишь тем, кто взамен даст мне то, что я попрошу. Наложницы удивленно захлопали глазами, а одна из них вдруг громко цокнула языком: — И что тебе нужно взамен? — Для начала, — Сяомин хитро улыбнулась и движением плеча отбросила копну светлых, почти белых волос назад. — Одна из вас должна раздобыть мне гребень императрицы Хэ Лан с цветком лотоса и нефритовыми листьями. Он лежит у ее алтаря на верхнем этаже. Девушки ахнули и начали перешептываться. Одна из наложниц, стеснительная и круглощекая Мэйли, негромко спросила: — А что будет, если нас поймают? Сяомин усмехнулась: — Если ты не уверена в своих силах, то не стоит и пытаться. К тому же, — тонкие брови дерзко взметнулись вверх, — принца Чэна может быть достойна только та, кто смогла бы перенести любые трудности. Тем более такую мелочь, как стащить какой-то гребень. Алтарь даже не охраняется толком. — Ты совсем с ума сошла, Сяомин! — раздраженно выкрикнула Лин и тоже поднялась на ноги. — За это можно и руки лишиться, вообще-то. Лин была самой высокой девушкой в гареме, и сейчас стояла напротив Сяомин, уперев руки в бока, возвышаясь над ней почти на голову. Но, кажется, Сяомин это совершенно не волновало. Она снова усмехнулась. — Слушайте, — она приподняла перед собой ладони, обводя всех взглядом, — Я никого не заставляю делать подобное. Во первых, об этом гребне не помнит ни одна живая душа; всем плевать на него. Никто и не заметил бы. А во-вторых… если вы хотите произвести впечатление на принца Чэна сегодня вечером — а, между прочим, это первый и, возможно, последний в этом году пир, где он присутствует, — то можете обращаться ко мне. Если же нет — справляйтесь сами. Сяомин окинула выразительным взглядом стоящую напротив нее Лин: бусы на ее шее со скупо нанизанными жемчужинами, два неприметных браслета на каждом запястье, ее собранные в две, скрученые раковинами косы и торчащие в них маленькие заколки. Сяомин снисходительно улыбнулась и изогнула бровь: — Хотя думается мне, что сами вы вряд ли справитесь. Чжань отник от седзи и хмыкнул. Эта девчонка опять придумала какую-то игру. До сих пор ни за одну из многочисленных безумных затей Сяомин ее не поймали, но однажды она точно схлопочет пятьдесят ударов плетью по лицу, или того больше. Сумасшедшая. Хотя стоило признать, что благодаря ее сообразительности Чжань не раз выпутывался из раличных неприятностей. В которые попадал обычно из-за Хэ Тяня. В гареме кто-то снова заиграл на пипе, зазвенели колокольчики, и девушки снова начали болтать. На этот раз о том, стоит ли принять рискованное предложение ради того, чтобы хотя бы попытаться обратить на себя внимание принца Чэна. Как выяснилось позже, желающих оказалось достаточно, потому что на праздничный пир Сяомин пришла, облаченная в белоснежный халат с бесконечно длинными рукавами, расшитый красными и серебряными нитями. Подол был усыпан вышивкой цветов лотоса и жемчугом. Этот халат сшила специально для Мэйли ее тетушка. На безымянных пальцах и мизинцах на каждой руке у Сяомин переливались драгоценные когти с камушками: их раздобыла Сю Мэй, влюбленная в старшего наследника с того дня, когда ее еще ребенком привезли во дворец. В высокой прическе Сяомин поблескивал в теплом свете свечей драгоценный гребень императрицы Хэ Лан с цветком лотоса. Накануне пира, вечером, когда почти все девушки были уже собраны и ушли из гарема, гребень принесла ей Лин. Чжань зашел за угол и, миновав еще два длинных коридора, прошел к дверям, которые находились в самом конце. Припомнив, что ему велели, он на секунду замер. Затем постучал так, как полагается: сначала два коротких стука, затем, через пару секунд, еще один. Некоторое время он стоял в тишине, после чего послышался шорох длинных тяжелых одежд, и через мгновение седзи раздвинулись. Перед ним возник главный смотритель гарема, евнух Цай Лунь*. Окинув Чжаня Чжэнси строгим взглядом, он поджал губы и поудобнее устроил руки в рукавах своего халата. Кажется, будто евнух ничуть не удивился увидев его здесь. — Чего тебе, мальчик? — его низкий голос звучал беззлобно, но был под стать взгляду. — Кто пустил тебя в гарем? Чжань вытянул перед собой руки, уложил одна на другую в знак уважения и низко поклонился: — Господин, меня прислал принц Чэн, — Чжань выпрямился и протянул евнуху крошечный сжатый комочек, который лежал на его ладони. — Пожалуйста, возьмите это. Цай Лунь приподнял брови. — Довольно… необычный способ для принца Чэна сообщать новости. Почему его высочество прислал тебя? Круглое лицо евнуха было похоже на белоснежную застывшую маску. Он глядел на Чжаня Чжэнси из-под полуприкрытых век, почти не моргая. Глядел так, словно это он был наследным принцем, приказ которого нерадивые бестолковые поданные не смогли выполнить. — Я всего лишь слуга, — сухо ответил Чжань. — Принц Чэн отдал приказ передать вам это. Возьмите, пожалуйста. Цай Лунь снова приподнял брови. Будто нехотя вытащил руку из многочисленных складок рукавов и протянул к Чжаню свою ладонь, которая казалась очень мягкой. В полутьме блеснули крупные камни драгоценных колец и перстней, которые были надеты почти на каждый слегка пухлый палец. Крупное запястье обхватывали серебряные браслеты. — Передай принцу Чэну, что приказ ты выполнил, мальчик, — евнух двумя пальцами взял послание, будто это был гадкий жук. — А теперь уходи отсюда, иначе я вызову стражу. Нечего тебе делать в гареме. Когда седзи перед ним захлопнулись, обдавая лицо ветерком, Чжань Чжэнси сжал челюсть и нахмурил лоб. Он терпеть не мог напудренных господ при дворе. И хотя Цай Лун был главным евнухом, а не каким-нибудь советником или князем, раздражал он не меньше. Таким же бесшумным бегом Чжань добрался до расписных дверей, ведущих в комнату для наложниц, оглядел их напоследок быстрым взглядом, а затем покинул правое крыло дворца. Начинало светать.●
Когда солнце взошло, жирным ярким блюдом устраиваясь напротив окна, из которого выглядывали занавеси, Хэ Тянь, морщась, открыл глаза. Из сада доносилась знакомая мелодия свирели, которую он слышал в свой праздник каждый год, с самого детства. Хэ Тянь приподнялся на локтях, заводя пальцами назад густые волосы, и повернул голову на тонкий запах: на полу у кровати стояла высокая ваза со свежими цветами пионов и роз, тонувших в сочных листьях. Еще затуманенный после сна взгляд сфокусировался на нежных бутонах. Служанка собирает эти цветы за час до рассвета, когда травы еще сонно гнутся от холодной росы по неизменному приказу, который из года в год отдает отец. Окончательно проснувшись, Хэ Тянь лениво оглядел букет, на мгновение вскинул брови, а затем безразлично отвернулся. Это утро ничем не отличалось от предыдущих. За исключением того, что у Хэ Тяня чертовски болела голова. Прошлой ночью он попросил Чжаня принести сливового вина. Он знал, что стащить пару бутылок не составит никакого труда — одна из служанок с кухни бесконечно поедает Чжаня Чжэнси взглядом. Отец и старший брат были против того, чтобы Хэ Тянь пил дурманящие разум напитки, поэтому приходилось действовать втайне от них. Глупые запреты и споры, что касались отношений с братом и отцом, ужасно злили. Хэ Тянь терпеть не мог чувствовать себя хуже других, и в его жизни подобное могло произойти лишь в одном случае — соперничестве со старшим братом. Скрытом или же нет — не важно. Естественно, сам Чэн вовсе не считает младшего брата соперником. Он вообще зачастую не понимает, что они соперничают в чем-то, в то время как Хэ Тянь изнемогает от раздражения. Больше всего бесит то, что Чэн получает благосклонность отца в любой ситуации. Отец даже не контролирует его так, как контролирует по любым мелочам Хэ Тяня. Чэн может пить вино даже в присутствии отца, Чэн может уезжать со двора в любую точку столицы и даже за ее пределы. Чэн может делать все, что хочет. Хэ Тянь нахмурил лоб и быстро поднялся с кровати, почувствовав как в нем нарастет раздражение. Он подошел к умывальной чаше и опустил в нее ладони. Вода была прохладной и приятной. Из сада уже не доносились звуки музыки, а горячая голова и лицо слегка охладились. Этот день — только его, и никто не сможет его испортить. Даже брат. Хэ Тянь с наслаждением потянулся и подошел к окну. Обнаженную грудь тут же поцеловал легкий ветерок, ноздрей коснулся запах цветов и зелени. Несмотря на то, что он терпеть не мог свой день рождения, его радовали мысли о празднике, который всегда устраивали в его честь. Ко всему прочему, с этого вечера ему будет разрешено пить вино вместе со всеми, прямо на пиру, где для него будут петь и танцевать лучшие танцовщицы. Если подумать, он ничего не ждал так же сильно, как наступления своего восемнадцатилетия. С этого дня в его жизни появится столько возможностей: алкоголь, красивые женщины (только для него одного), выезды за пределы двора, а вскоре — и за пределы всего округа. Чэн сказал, что, возможно, ему даже сменят лошадь на сильного и выносливого военного коня — такого же, как у старшего брата. Хэ Тянь прислонился к деревянной оконной раме и слегка изогнул бровь. Кроме того, отец пообещал, что в честь восемнадцатилетия у него появится своя наложница, не принадлежавшая до этого ни одному мужчине. Разумеется, это будет самая красивая девушка, потому что выбирать будет сам Хэ Тянь. Он будет выбирать так долго, как захочет, потому что до этого момента он еще не видел ни одной девушки, которая была бы настолько красива и умна, чтобы завладеть его вниманием. Иногда Хэ Тяню казалось, что в мире не существует той, кто могла бы по-настоящему заинтересовать его. Но стоило учитывать — он ни разу в жизни не покидал дворца. Это значит, что если среди тех наложниц, что станут для него привозить, не окажется особенной, то он может отправиться за пределы столицы. А может и дальше. Так он решил однажды, что, несмотря на вседозволенность и изобилие женщин во дворце, дождется этого дня. И больше никогда не будет общаться со служанками — опять же, втайне ото всех. Конечно, если поцелуи в темном углу сада можно назвать общением. Не то чтобы общество служанок привлекало. Ему было скучно. Это было лишь очередным протестом. Это было для него своеобразной забавой: девушки любили заигрывать и изображать сопротивление, но отказать сыну императора фактически не имели права, а впрочем и не хотели этого делать. Иного внимания Хэ Тянь не оказывал. В действительности его никто не интересовал. В покои постучали в тот момент, когда Хэ Тянь стоял у окна, завязывая длинными тонкими пальцами пояс на своем шелковом чжаошане, который обычно надевал на формальные мероприятия, а сейчас — чтобы подчеркнуть своим платьем, что этот день не имеет для него никакого значения. Двери бесшумно закрылись. Легкий сквозняк лизнул бедро и прохладная ткань на мгновение прилипла к коже. Он в последний раз поправил чжаошан и выпрямился. Глубокий и низкий голос брата заполнил комнату: — Доброе утро, Тянь. Чэн остановился посередине комнаты, держась прямо и слегка поджимая губы, как делал почти всегда, когда им приходилось общаться наедине. Он кивнул на переливающиеся в лучах солнца одежды своего младшего родственника: — Почему не позвал слуг, чтобы помогли одеться? Хэ Тянь повернулся к брату, безразлично глядя в глаза. — Я пока еще в состоянии одеться сам, — холодно заметил он. Затем отвернулся, прошел к чайному столику у окна и сел на большую пеструю подушку. Ветерок тут же принялся забавляться с его волосами. — Если ты пришел обсудить надел ли я штаны, то можешь идти. Чэн хмыкнул и посмотрел в открытое окно. Сейчас поведение брата забавляло. Наверное потому, что он не хотел, чтобы этот разговор продолжался. Не хотел переходить к тому, зачем на самом деле пришел. Ради отца, его императора, придется лгать брату в лицо. — Вижу ты сегодня не в духе. Приснился дурной сон, братец? — Чэн приблизился к чайному столику. — Сегодня важный день. Тянуть время, пока еще есть возможность. Господи, как глупо... Хэ Тянь согнул одну ногу в колене и расслабленно опустил на нее предплечье, как бы выражая своей позой скуку и нежелание общаться. Вторую ногу он подобрал под себя. — Не важнее, чем любой другой, — снова в упор посмотрел на брата. — О чем ты хотел поговорить, Чэн? Но, кажется, Чэн не торопился начать разговор. — Неужели даже цветы, которые все утро собирал твой лучший друг, не поднимут тебе настроение? Голос старшего брата был низким и монотонным, и почти всегда звучал одинаково, но Хэ Тянь умел различить в нем саркастические нотки, такие, как сейчас. — Ты заставил Чжаня собирать цветы? — брат наверняка забавлялся, но Хэ Тянь все равно на мгновение вспыхнул. — Что за шутки? Чэн усмехнулся уголком рта и взглянул на пальцы правой руки младшего брата, которыми он еле заметно теребил рукав одежды. — Ты взволнован? И снова эта интонация. — Брат, — Хэ Тянь предупреждающе сжал правую руку в кулак. Чэн опустился на подушку и скрестил руки на груди. Очевидно копируя позу отца. Хэ Тянь дернул верхней губой. — Тебе стоит поучиться терпению. Мы не так часто общаемся наедине, — Чэн хлопнул в ладоши, после чего на пороге появился прислужник. — Давай сначала выпьем чаю? Вопрос, который явно был риторическим. Хэ Тянь, втянув носом воздух, отвернулся к окну, упираясь взглядом в блеклую синеву неба и главную башню императорского дворца. Нет смысла бороться с этим. Брат все равно сделает по-своему. Очередная мысль об этом вызвала приступ тупой головной боли. Пока прислужник нес чай, они не разговаривали. Чэн разглядывал брата, уперевшись руками в бедра, и размышлял о том, как же сильно тот вырос. Он не был сентиментальным, но подобные перемены нельзя было не заметить — сейчас его младший брат скорее похож на взрослого мужчину, чем на восемнадцатилетнего юношу. Несмотря на то, что ростом Тянь немного ниже Чэна, он был значительно выше своих сверстников и даже отца. Благодаря совместным тренировкам, его мышцы стали сильнее и заметнее, поэтому рельеф плеч и спины проглядывался даже сквозь водянистый шелк чжаошана. Острое лицо казалось уставшим, особенно обрамленное темными волосами, часть которых была собрана в пучок на затылке. К облегчению младшего из братьев, слуга наконец принес чай, поклонился и ушел. — Хорошо. Я должен сообщить тебе важную новость, которую позже с тобой обсудит отец, — «Надеюсь обсудит», подумалось ему. Чэн приподнял серьезный и жесткий взгляд, — Но вполне возможно, что этого и не потребуется. — Что за новость? — без особого интереса спросил Хэ Тянь. После долгого томления ему и вправду уже стало все равно. — Я не знаю, осведомлен ли ты, но несмотря на внешнее спокойствие, в нашей империи сейчас происходят волнения. Они незаметны для простых людей и пока ничего опасного не произошло, но… Хэ Тянь отвернулся от окна к брату и резко выпрямился: — Хочешь сказать, что собирается третье восстание? Теперь он смотрел на Чэна тяжелым мрачным взглядом. Брат ответил тем же. — Нет. Послушай. Не перебивай меня, Тянь. Главной задачей Чэна сейчас было не допустить, чтобы младший брат догадался о том, что третье восстание действительно могло разразиться в любой момент. Об этом твердят на каждом углу, но до Тяня вряд ли дошли бы подобные слухи. В этом есть какое-то чудовищное противоречие: Хэ Тянь не знает о том, что произошло у него под носом. Что восстание может спровоцировать то, является частью его самого же. Вернее, волей насмешливых богов, не является. Только из-за этого по их с отцом замыслу Тянь должен был покинуть столицу любой ценой. Несомненно, до того, как слухи распространятся настолько, что по замкнутому кругу вернутся обратно во дворец, и о младшем наследнике и впрямь начнут болтать на каждом углу, как о рисе. Чэн решил начать издалека. — Времена сейчас меняются куда стремительнее, чем раньше, при жизни древних людей... Хэ Тянь закатил глаза. — Твои нудные речи — не лучший подарок, брат. Если отец приказал тебе прийти и замучить меня до смерти, то... — Даже если вновь начнется восстание или война, — с нажимом сказал Чэн, возвращая внимание брата, — отец считает, что мы должны быть сильными и готовыми к любому исходу. — К чему ты клонишь? — Должны быть впереди на два шага или больше, чем все, — Чэн продолжил говорить, с раздражением отмечая про себя, как быстро гаснет искра заинтересованности в глазах брата. — Сильнее и умнее, чем тибетские шпионы, монголы, гунны, чем весь остальной мир. Ты понимаешь это? Хэ Тянь скривился. О, конечно, он понимает. Во дворце только и разговоров, что о величии династии, о силе... От этого начинало подташнивать даже его, младшего наследника престола. Самая великая правящая династия в истории Китая, властители которой не видят дальше своего носа. Чей император заботится о том, какой отпечаток в истории оставит, но не замечает существования своего собственного сына. Его желаний и мыслей. Внутренний голос ужалил горячим ядом: мы не должны допустить того, чтобы все рухнуло, в то время как даже великий Цинь Шихуанди не смог этого сделать. И еще раз: мы должны быть сильнее всех, отец. Умнее всех, отец. Оставаясь слепыми и глухими идиотами внутри государства и семьи. Постепенно разлагаясь и выплевывая свой кристально чистый гной. Хэ Тянь промолчал. Чэн сказал: — Замечательно, — задумчиво подвигал подбородком вправо-влево, затем посмотрел брату в лицо. — Теперь слушай меня внимательно. Возможно, то, что я сообщу, придется тебе не по душе, но ты должен помнить о своем долге перед императором и, прежде всего, понять его как нашего отца. Хэ Тянь спокойно смотрел темными, холодными глазами в такие же, как его собственные, глаза Чэна, и его взгляд не предвещал ничего хорошего. Будь на месте старшего брата другой человек — он давно захлебнулся бы этим самым ядом. Он не говорил ни слова, но напряжение и нарастающая злость уже давили где-то в груди и горле, потому что было очевидно — старший брат опять секретничал с отцом без него. Мало того — они задумали что-то, что ему, Хэ Тяню, точно не понравится. — Сегодня ночью, в самый разгар праздника, к старым воротам, тем, что на севере от дворца, подъедет повозка, — Чэн заговорил тихо, теперь заметно разделяя слова. — Ты должен уехать сегодня ночью, Тянь. Это произойдет тайно, и знать об этом буду лишь я, отец и отряд лучших бойцов, который мы собрали специально для этой миссии. — Что за вздор? — Хэ Тянь не сдержал слишком громкой усмешки. — Почему я должен уезжать? Чэн все же отпил немного чая и вернул пиалу на стол, останавливая на жидкости свой взгляд. Раздражение и недовольство Хэ Тяня все это время вибрировало в воздухе. — Это не только для твоего блага, — объяснил он, — но и для блага всей империи. Ты уедешь в Шаньдун и выполнишь первую в своей жизни миссию, тайно заключив союз с дочерью тибетского царя. — Брат, да что ты… Чэн повысил тон: — Так нужно, Тянь, ты должен понять. Он повторил уже тише, словно пытаясь образумить младшего брата: — Это твой долг. Обида невидимой рукой схватила Тяня за горло, в голове зачастили злые и соленые мысли: значит, старший брат и отец все решили без него, заранее. Как всегда обсудили, не посоветовавшись с ним, секретничая как две девицы. Это мгновенно разбивало вдребезги его вечную невозмутимость и безразличие, и было, пожалуй, единственным, что могло вывести Хэ Тяня из себя. А Чэн всё наседал: — Я все объясню тебе и помогу со сборами и отъездом. Не беспокойся об этом. Внутри Хэ Тяня дрогнуло, и ярость понеслась разгоряченной кровью по жилам. Слова Чэна глухо отскочили от барабанных перепонок, так и не достигнув своей цели. Он нарочито громко фыркнул, складывая руки на груди и привлекая внимание Чэна, который тупо пялился куда-то вниз. Хэ Тянь знал, что сейчас он откроет рот, и слова польются из него с такой скоростью, что остановить это будет уже невозможно. Он понимал: то, что он произнесет, выставит его перед братом глупым капризным ребенком. Выдаст его. Секунду назад Хэ Тянь еще мог бы глубоко вдохнуть и замолчать. Но не стал. Он не хотел. Обида была сильнее. И, Господь, сколько же ее скопилось за все время. Разъедающей. Вязкой, как топь. Уничтожающей изнутри, как лава. Особенно сейчас. — Теперь ты послушай меня, брат, — голос, как ни удивительно, звучал ровно и спокойно, хотя Хэ Тяню казалось, что он вот-вот задохнется во всем этом, не вытолкнет из горла и подавится. — Я никогда не понимаю и не понимал значения твоих слов. Ты всегда был нелюдим и мрачен, избегал общения со мной. И вечно… вечно запирался с отцом или ходил к нему без меня. Хэ Тянь втянул носом воздух, прикрывая глаза. Просто чтобы не... заплакать? Боги, да это смешно. Никогда брат не увидит его слез. Ни за что. Они больше не маленькие дети. Взгляд. Уничтожающий. И дальше почти с насмешкой: — Это было специально, теперь я понимаю. Ты считаешь себя лучше. Для тебя все мои действия просты и понятны, тебе кажется, что ты знаешь меня. Складывая руки на груди поплотнее, почти не моргая: — Отчасти это так. Отчасти они совершаются по той причине, что твоя реакция предсказуема. Иногда я намеренно делаю то, чего ты ждешь от меня. — Тянь... — Не перебивай меня. Если хочешь возразить мне, то, что ж, тогда опровергни мои слова. Если ты не считаешь себя лучше, — хотя в глазах отца это несомненно так — тогда скажи, я не понимаю... Я не понимаю, почему отец отсылает меня? Ты — прямой наследник трона, так почему, скажи, брат? Почему не ты должен ехать ночью в какой-то повозке? Чэн, не торопясь отвечать на вопросы, невозмутимо крутил в пальцах пиалу с чаем, пока Хэ Тянь судорожно бегал по нему глазами. Ни в позе, ни в выражении лица не было ни одной детали, за которую можно было бы зацепиться. Понять, о чем он думает. Найти какую-то брешь. Даже ему, младшему брату. Чэна невозможно прочитать. Это как брать крепость на вершине самой высокой горы на свете. Для этого нужно научиться летать. — Если, — Хэ Тянь дерзко приподнял брови. — Ты столь драгоценен в глазах отца, не твою ли жизнь важнее сохранить? Немного помолчав, Чэн наконец спокойно сказал: — Ты многого не знаешь и многого не должен знать. Бóльшую часть не способен понять. Все, что от тебя требуется, и все, что ты должен сделать — это довериться, Тянь. Мне и нашему императору. Друзья, любовь, служанки, — усмешка так и рвалась с его губ. — Все это потом. Долг — прежде всего. Помни об этом. Хэ Тянь смотрел на брата, озлобленно хмурясь и обжигая холодной яростью. Неужели его тирада ничуть не удивила Чэна? Не то чтобы он не ожидал этого, но... Черт. От этого больно и туго стянуло в груди, как в детстве, когда невыносимо хочется заплакать. Старший брат и впрямь не воспринимает его как взрослого человека. Как эгоистично, Чэн. Как мнительно. — Ты все делаешь и говоришь так, будто весь мир — это насекомое у тебя на ладони, которое ты, если захочешь, прихлопнешь в любой момент. Для тебя каждый человек — не более, чем жалкое насекомое, — с каждым словом Хэ Тянь тщетно пытался пропитать свою речь еще бóльшим презрением. — Всегда пытаешься выглядеть лучше меня в глазах отца. Как глупо, брат. Если бы ты знал, как жалок со стороны. Сколько Хэ Тянь себя помнил, старший брат всегда был таким. Закрытым. Слишком высокомерным, слишком гордым. Даже по меркам императорского двора это было слишком. Хэ Тянь не уверен, но, кажется... его брат не был плохим человеком. Правда, порой казалось, что если наступит такой день и ему этого захочется, то ради своего самолюбия он сможет убить даже его, своего младшего брата. Скорее всего, Хэ Чэн и правда мог бы убить кого угодно. Кроме отца, разумеется. Это всегда подстегивало. Он поднялся на ноги, подцепил пальцами край чайного столика, в упор глядя на Чэна, и опрокинул в сторону. Осколки фарфора разлетелись белоснежными лепестками, звонко сталкиваясь с гладким деревом пола. Он прошипел: — Немедленно объясни мне, в чем смысл всего этого. Если ожидается нападение гуннов или восстание, то так и скажи. Скажи мне это прямо сейчас. Я не стану никуда ехать лишь ради того, чтобы порадовать твое самолюбие. Никто меня не заставит. Чэн принял более удобную для сидения позу и привалился спиной к стене. Откинув голову и глядя из-под полуопущенных ресниц. Начал говорить медленно и негромко: — Надеюсь, ты выпустил пар, — Чэн слегка сдвинул брови и сардонически улыбнулся, закрепляя сказанное. — И скоро поймешь, что выглядишь сейчас как бестолковый ребенок. Он опустил пиалу на пол, поднимаясь вслед за братом. Теперь они стояли друг напротив друга, отделяемые лишь невидимой преградой — местом, где недавно стоял чайный столик. — Ты хочешь позора? Говори же. Чего ты хочешь? Прогневать небеса и лишить нашу династию права именоваться сильнейшей в истории? — Голос стал жестче. — Я уверен, младший братец, богам не составит труда вывести Великий Канал из берегов во второй раз и снова обрушить смерть на наши головы. В ответ это вызвало лишь насмешку: — Говоришь, как суеверная торговка на базаре, Чэн. Я был о тебе лучшего мнения. — Я пытаюсь образумить тебя. Это огромное горе для всей династии, если ты действительно не понимаешь что к чему. Чэн выглядел как обычно, но в глубине души ему казалось, что он падает в пропасть. Он не в силах сказать брату правду и при этом не может убедить его в необходимой лжи. Он испытывает слишком много лишних эмоций и впервые, наверное, едва может совладать с ними. Хэ Тянь, конечно, ничего этого не замечает. — Кажется, огромное горе для твоего самолюбия в том, что прямо сейчас ты опустился до препираний со мной. Хэ Тянь с облегчением почувствовал, как постепенно начал отступать гнев, ведь очевидно, что брат действительно опустился до иронии и глупых споров с глупым младшим братом. Такое бывает раз в тысячелетие. Видимо, взяв в себя в руки, Чэн продолжил в своей прежней манере, уже без еле заметного запала: — Ты обязан понять, Тянь. От тебя сейчас зависит судьба нашей семьи. Едва ли эти слова могли оказать на младшего родственника влияние. Хэ Тянь не уделил этому внимания, продолжая вести речь о своем: — Я уверен, что именно ты подал отцу эту нелепую идею. Ты специально лжешь ему, — тонкие губы искривились. — Ты жалок. Твое мнимое величие и всесилие — ничто иное как уродство. Твое совершенство — это уродство, Чэн. Слова слетали с губ с легкостью и той уверенностью, которую можно было бы назвать природной. Ведь Хэ Тянь действительно верил в то, о чем говорил. Все эти мысли так глубоко сидели внутри. До костей. Его брат был таким. Сам Чэн не способен этого понять (или принять), и никогда не признает своего несовершенства. Да и Хэ Тяню это безразлично. Только до зубовного скрежета хотелось, чтобы отец смог увидеть это. Разглядеть наконец, кто на самом деле его любимый старший сын. Главная гордость династии. Главное проклятие семьи. В ответ Чэн лишь покачал головой: — Ты не в себе, брат. Я не понимаю, откуда в тебе столько яда? Хэ Тянь исподлобья сверлит тяжелым взглядом стену за спиной Чэна, где были развешаны несколько искусно сделанных кинжалов разных размеров и меч с изогнутой изумрудной рукоятью. Наступила тишина. Чэн вдруг негромко спросил, устремляя взгляд перед собой: — Почему ты ненавидишь меня? Он не мог ответить на этот вопрос. Не в состоянии сказать ни слова, иначе это привело бы их обоих к чему-то неизбежному. К тому краху, которому суждено было наступить. Но точно не сейчас. Сейчас они оба не готовы встретиться лицом к лицу с тем, что уже давно нависает над ними. Впрочем, может лишь он чувствует это? Он один знает? Чувствует ли Чэн вообще что-то? Знает, что Тянь годами терпит подобное пренебрежение, но однажды не выдержит? Не имеет значения. Его брат ничего не боится. Какая ему разница, что чувствует Тянь? Резко выдохнув через рот, он развернулся и направился к дверям, но Чэн даже не думал позволять младшему брату такую дерзость. Он быстро обошел его и преградил путь. — Уйди с дороги, иначе… — ледяным тоном отчеканил Хэ Тянь. — Клянусь, я скажу все до конца. Все, что может тебя уничтожить. Взгляд: ты не остановишь меня. Я убью тебя и мне ничего за это не будет. Взгляд совершенно такой же, как у него самого. От осознания этого сходства внутри Чэна все будто окаменело. Тянь раньше не бывал таким. Впервые за многие годы Чэн против воли ощутил уколы тысячи ледяных игл под кожей. То самое омерзительное чувство, которое охватило его. Он будто услышал потусторонний, угрожающий шепот. И в этой звенящей тишине этот шепот был больше похож на крик. Это чувство было страхом. И Чэн вдруг отступил. Отошел в сторону, позволяя оттолкнуть себя плечом, опуская ресницы и простреливая взглядом пол. «Пусть». Седзи закрылись с громким хлопком, отчего в спину врезался прохладный воздух. Старший из братьев глубоко вздохнул, прикрывая глаза и сжал кулаки. Он не мог припомнить времени, когда с Тянем было настолько сложно. И о причинах подобного поведения он едва ли мог знать или хотя бы догадываться. Думать о том, что только что он, кажется, не оправдал ожиданий отца, не хотелось. Поэтому Чэн решил, что сообщит отцу лишь о главном: их разговор с младшим сыном все же должен состояться. В длинных коридорах по-прежнему буйствовала суматоха и бегали слуги, старший из которых постоянно то повышал голос, то понижал до шипения, чтобы внезапно не потревожить императорских особ. — Нужно больше сливового вина! Несите еще пять бочек, живее! — Сегодня большой праздник! Живее! Готовьте купальни! Сегодня младший наследник празднует свое восемнадцатилетие.V
— Мама, согрей воды! — Крикнул Гуань Шань в приоткрытые седзи. — Я должен помыться. Время перевалило за полдень. Солнце пекло, беспощадно нагревая все вокруг до немыслимого состояния. Старики-лодочники жаловались на жару, какой, кажется, не бывало прежде, плели сети и полушепотом ругали ныне правящего императора, по вине которого на их головы обрушилась жара, а вскоре обрушится и такая засуха, что все земли будут испепелены до черной пыли. Гуань Шань сидел на ступенях у своего дома, собирая оружие: проверяя наконечники стрел и их количество, затачивая кинжалы и заново натягивая тетиву на луке. Теперь, закончив главные приготовления, он кое-как пытался починить вконец протертую обувь, утирая со лба пот, недовольно сопя и хмурясь сильнее, чем обычно. Этим утром Гуань Шань сходил к старику Яозу, чтобы забрать вторую половину оплаты за выполненное задание ー ему пришлось проснуться задолго до рассвета и идти в соседнюю деревню. Путь проходил по главной дороге, в противоположную от столицы сторону. Затем через небольшое рисовое поле, за которым развернулась широкая серая степь. После ─ через крутой подъем, где в гору кое-где торчат одинокие облезлые сосны. Затем через длинную горную тропу с надоедливыми камнями, которые часто кидаются под ноги то тут, то там. И, наконец, когда горная тропа спустится к равнине, издалека станет видна деревушка, окруженная горными склонами и высокими деревьями, словно полком сильнейших стражей. Получив свои деньги и пересчитав пару раз, Гуань Шань сообщил старику, что это был последний заказ, за который он брался. За это чего только он не выслушал в ответ: начиная «дерзким мальчишкой», «разбойником» и «невеждой» и заканчивая «вором» и «сыном безродной шлюхи». Еще бы, за такие гроши терять рабочую силу — да эта сволочь удавится без него. Он покачал головой. — Поганый старик… черт бы тебя побрал… — Гуань Шань раздраженно отбросил в сторону испорченную обувь, задней мыслью отмечая, что следовало с самого начала поручить починку матери. Он как всегда не хотел беспокоить ее лишней работой. — Сдохнешь в дерьме, сукин сын. — Шань! — Голос матери приближался. — С кем ты говоришь? Он снова вытер пот со лба и поднял лицо, щурясь от жестокого солнца. Даже небольшой навес и тени с крыш не спасали от его внимания. Мимо, крича и громко смеясь, пробежали мальчишки, шлепая босыми ногами по раскаленному камню. Детей, похоже, совсем не волновала ни жара, которая была им сейчас развлечением, ни беды государства. — Ни с кем! Вода готова? Мать выглянула из-за дверей, сминая в руке мокрую тряпицу, которую приготовила для сына, чтобы тот освежился. — Сегодня такая жара стоит, сынок! Пока ты возвращался, вода в бочке и без того нагрелась. Женщина окинула взглядом напряженные плечи сына, рядок соломенных шляп, истерзанных солнцем и влажным воздухом, на головах рыбаков, затем лодки. И вдруг негромко засмеялась, невидимо для Гуань Шаня показывая рукой на водоем перед домом: — Иди, вон, в реке окунись! Гуань Шань вытянул ноги, отдавая их на растерзание солнечным лучам и зевая с широко открытым ртом. Затем с хрустом потянулся и лениво поднялся на ноги, оборачиваясь: — В этой вонючей воде? Че это ты придумала? Увидев возмущенное и недовольное лицо сына, мать снова засмеялась, прикрывая ладошкой рот. — Чего ты хохочешь? — Его губы против воли расплылись в улыбке, хотя лоб оставался таким же хмурым. — А? Чего хохочешь?! Он в два прыжка оказался возле нее и потянул за руку. — Сейчас кое-кто другой окунется! — мать начала бить его по плечу мокрой тряпкой и толкать маленьким кулачком в грудь. — Пойдем-пойдем! — Шань, ну отпусти! Отпусти, говорю! — на ее звонкий смех обернулись старики-лодочники, недоуменно почесывая щетинистые подбородки, после чего переглянулись между собой и пожали плечами. — Ну все, хватит, пойдем в дом! Гуань Шань приобнял мать за плечи и они, посмеиваясь, вернулись в дом. Ему хотелось поскорее закончить с приготовлениями и спокойно провести остаток свободного времени с матерью. До позднего вечера они будут разговаривать, перебирать рис, ужинать, а затем настанет пора собираться в путь.●
Как только стемнело, все собрались, чтобы посмотреть на праздничный фейерверк. За воротами императорского двора, вплоть до ближайших к нему улиц, столпились жители со всей столицы, чтобы посмотреть на огни. Тысячи бамбуковых стеблей, начиненные неведомой темной смесью были выставлены на площади перед дворцом и подожжены, после чего в небо устремились яркие вспышки. Глаза людей наполнились светом. Казалось, в небо летели разноцветные морские медузы, оставляя за собой сверкающие следы хвостов. Или сам Пань-гу* подбросил охапку звезд: подбросил, и они начали падать вниз светящимися бисеринками. Шум простого народа за пределами двора время от времени доносился до слуха дворцовых, словно гулкий шум волн или морского ветра. Женщины и дети кричали, смеялись и закрывали уши ладошками, глядя на то, как темная ночь превращается в день и окрашивается в разные цвета; старики шарахались в сторону и молились в надежде, что это не проделки злых демонов. Фейерверк и пир в честь совершеннолетия младшего наследника были настолько роскошными, что могли сравниться, разве что, с недавним праздником годовщины правления императора. Столы ломились от изобилия редких блюд, рыбы, фруктов, сладостей. Перед началом пира танцовщицы кружились и изгибались в величественном танце. Затем был театр со сказанием о первых людях и повелитель огня, много вина, музыки и даже живой тигр, которого привели в подарок принцу. Женщины и девушки выглядели изумительно. Поражая любое воображение, их наряды и прически сверкали и переливались. Драгоценные камни отражали свет сотен свечей, подрагивали украшения для волос на цепочках, приятно шуршали подолы и звенели при движении тонких рук браслеты. Изящная красота, трепет густых ресниц и изгибы губ в улыбке делали главный зал похожим на цветущий сад. Император негромко переговаривался со своей наложницей. Прическа девушки, украшенная гребнями, цветами и многочисленными шпильками с камушками возвышалась над ней самой и, кажется, всем столом. При каждом движении небольшой головы девушка на мгновение замирала, усиленно моргая глазами, если волосы грозились завалиться на бок и утянуть ее за собой. — Чудовищно, не считаете? — Кивнул в сторону наложницы Ву Дуньсяо, который сидел за столом неподалеку, сложив руки, спрятанные в широкие рукава халата на выдающемся животе. — Бедняжка вот-вот сломает шею. Князь помолчал некоторое время, а затем отправил в рот крупную сочную креветку. Слуги мелькали по всему залу как тени, внося и вынося подносы и доливая господам вина. — Думаю, не вам об этом беспокоиться, князь, — холодно заметил Цай Лунь. — Его величество доволен, это главное. Один из слуг остановился у стола, привлеченный поднятой вверх ладонью Ву. Палец, на который было надето тонкое серебряное кольцо, дважды указал в опустевший бокал для вина. Князь добродушно рассмеялся: — Довольно цинично c вашей стороны говорить вот так. Даже опрометчиво, — его ладонь приподнялась, давая понять, что вина достаточно. — Вы ведь главный евнух. Князь взял в руку вино, а другой закинул в рот еще одну креветку и продолжил, пережевывая: — Если ваша подопечная умрет и перестанет радовать нашего государя, положение дел примет ужасный оборот. Вы так не считаете? Музыка, игравшая до сих пор, стихла. В зал вышли новые танцовщицы в небесно-голубых и лиловых платьях и выстроились перед столом, низко кланяясь императору. — Я считаю, — евнух скосил взгляд в сторону Ву Дуньсяо. — Все, что доставляет радость государю, не может быть чудовищным. Посмотрите, как прекрасна эта наложница. Внезапно перестав пережевывать, князь остановил невидящий взгляд на пестром столе. Музыканты заиграли лиричную мелодию, танцовщицы поплыли по залу. Но на очередное танцевальное выступление почти никто не обратил внимания — все активно работали челюстями. Запахи надушенных маслами тел смешивался с запахами кушаний и воска. Губы Ву Дуньсяо расплылись в странной улыбке. Он повернулся к евнуху. — Ваша правда, Цай Лунь, — медленно, все с той же улыбкой на губах проговорил князь. — Все, что по душе государю — наше счастье. Цай Лунь невозмутимо продолжал следить прищуренными глазами за наложницей. Окутанный слоями торжественного наряда из тяжелой зеленой ткани с множеством бусин и нашивок, он выглядел как пышно оперенная курица. На голове красуется высокий головной убор, который придавливает евнуха сверху во все это великолепие одежд и таким образом открывает чужим взглядам одно лишь торчащее белое круглое лицо. — Интересно, что на этот раз моим ближайшим соседом за этим столом оказались вы, — улыбнулся Ву. — Помнится мне, на прошлом пиру вы сидели аж во-о-он там. В той части стола, за колонной, где сидят хозяйка Мэй и мой младший помощник. Цай Лунь покосился на князя. Его губы были плотно сжаты, застывшие в своем каждодневном строгом выражении. — Волей императора или даже небес... — Ву округлил глаза, — мы с вами сегодня составим интересную компанию, так ведь? — Едва ли это была воля небес или простая случайность, — невозмутимо ответил евнух, возвращая взгляд к Тяньлун Вэю и его наложнице. — Я сижу в той же близости к императорским особам, знати и советникам вроде вас лишь потому, что за последнее время добился успехов. Цай Лунь сказал: — Проще говоря, я это заслужил, князь. Танцовщицы друг за другом проплыли мимо стола и небольшой вереницей удалились из зала. Заиграла веселая музыка. Император уже не разговаривал со своей наложницей, а смотрел перед собой: на губах застыла сдержанная улыбка, переносицу прорезали две заметные морщинки. Кажется, Тяньлун Вэй был чем-то обеспокоен. — Разумеется, — спустя недолгую паузу ответил Ву. — Если за столь короткое время вы достигли такого успеха, — он указал ладонью на их места. — Не могу представить, где вы будете сидеть в следующий раз. Гости стали пить за благополучие принца Тяня. Глаза Ву Дуньсяо забегали по залу. Сначала вновь находя императора, затем членов совета, затем военных высших чинов. И затем пустующее место генерала императорского полка. Хэ Чэн. Довольно странно не видеть его высочество на пиру в честь именин младшего брата. Впрочем, как и удивителен тот факт, что виновник торжества сейчас не на празднике. Ву нашел взглядом своего слугу в противоположном конце зала и слегка наклонился, подзывая его жестом. Мальчик лет пятнадцати, как тень, шустро подбежал к столу, поклонился и выслушал князя, который что-то прошептал ему. Все это время главный евнух не сводил с него пристального взгляда. Насколько князю не изменяла память, личным слугам чиновников императорского величества и слугам его сыновей также было позволено праздновать. Для них был собран стол в небольшом обеденном зале, в отдалении. Как выяснилось, одно из мест пустовало и там. Как только слуга князя вернулся, Ву выяснил то, что ему требовалось: до сих пор Чжань Чжэнси на празднике не появлялся.●
Внутри дворца не было ни одного стражника. Военные высших чинов пировали вместе со всеми. Все те, кто имел чин пониже, были отправлены в императорские казармы, где для солдат и младших командующих накрыли отнюдь не скромные праздничные столы. Несколько отрядов стражи отправили охранять главные ворота и вход во дворец. Остальные были направлены патрулировать основную территорию императорских владений. Приказ генерала. В эту ночь императорская пагода с тысячей ступеней светилась и пела. Под грохот ярких вспышек, окрашивающих небо, младший наследник спускался вниз по ступеням, почти бегом покидая двор. Спуск находился с задней части дворца и вел в императорский сад, где сейчас было тихо. Похоже, о страже можно не волноваться. Впрочем, Хэ Тяня не интересовал исход своего невольного побега. Даже если бы стража случайно оказалась здесь — ему было бы все равно. Тем лучше. Только Чжань Чжэнси, который быстро перебирал ногами позади, постоянно оборачивался, чтобы удостовериться, не следят ли за ними любопытные взгляды, остались ли они незамеченными. Но ни одна живая душа сейчас не обратила бы внимания на них, одетых в форму рядового солдата и одежду прислуги. Хэ Тянь не смог насладиться празднеством в его честь. Проведя там лишь около часа, не застав ни выступлений, ни танцев, в сопровождении своего лучшего друга он покинул дворец, как и приказал старший брат. Это был час мрачных и укоризненных взглядов, которые он украдкой бросал на отца. Час откровенно злобных и презрительных взглядов в сторону Чэна, который все это время просидел с каменным лицом, слушая, что ему втолковывает один из старших офицеров. Затем брат ушел раньше него. Очевидно, закончить приготовления к ссылке. К его, Хэ Тяня, ссылке. Прекрасный праздник. Лучший день рождения. Чжань Чжэнси обогнал Хэ Тяня и остановился на пару ступеней ниже, вытягивая в сторону руку и заставляя того остановиться. Хэ Тянь нахмурился и спросил: — Что? Фейерверки продолжали взрываться в небе. Он нетерпеливо оттолкнул руку Чжаня и встал рядом, заглядывая ему в лицо: — В чем дело? — Мне показалось, что внизу стража, — Чжань, нахмурив лоб, вглядывался вниз, в темноту, где кончались ступени и начинался вход в сад. — Наверное, это из-за огней в небе... Показалось. Идем. Через некоторое время фейерверки прекратились, оставляя в небе сизую муть дыма. Стало тихо. Когда они спустились вниз, Хэ Тянь в первый и последний раз обернулся на дворец. В саду пели цикады и журчала вода в небольшом фонтанчике. В кронах деревьев и папоротниках шуршал теплый ветер. Чжань снова прикрыл его своей рукой — на этот раз неподалеку от входа в сад действительно стоял на посту стражник. — Прекрати, — зло прошипел Хэ Тянь. — Я не малое дитя и сам могу постоять за себя. Чжань свел к переносице тонкие брови: — Это приказ твоего брата. Я должен защитить тебя, что бы ни произошло. — Дурак, — Хэ Тянь закатил глаза, отодвигая друга в сторону. — У нас с тобой свой план. Он схватил Чжаня за рукав и оттащил в сторону, не обращая внимания на удивленный протест. Друзья прошли мимо ряда густо растущих тигровых лилий, обогнули их и оказались у чайной беседки. — Сюда, — прошептал Хэ Тянь. Как только они остановились за чайной беседкой, показалось, будто ночь с головой накрыла их своим черным покрывалом, пряча от всего на свете. В темноте и тишине. В отдалении от пира, музыки, приказов, стражи. Пустой болтовни о долге и чести. Это был отдельный мир, который вдруг показался драгоценным сном из детства. Хэ Тянь присел на корточки. — Надо поговорить, — он подозвал друга жестом. Чжань Чжэнси опустился вслед за ним. — Больше мне некому довериться. Это было правдой. С самого детства о его искренних мыслях, мечтах и идеях знал только один человек. Сейчас он сидел напротив, едва заметно поджимая губы и хмуря лоб. Пытаясь спрятать беспокойство, которое и раньше выражало его лицо. Но раньше оно было не настолько явным. Такое выражение Хэ Тянь часто встречал после того, как его или их вместе с Чжанем ловили служанки или кормилица. Он никогда не спрашивал себя, почему этот мальчишка, который мог схлопотать наказание за них двоих, так беспокоился о нем, принце императорской крови? Было не до того. Поджечь подол халата старому советнику или подбросить ужа в гарем казалось веселым и опасным. Даже отчаянным. Сейчас Хэ Тянь понимал, что их ждет куда более сомнительное приключение. И тем больнее это осознавать, когда Чжань Чжэнси смотрит вот так. — Ты не поедешь, — Хэ Тянь сжал челюсти. — Мой брат — не император всего мира. Мне плевать на то, что он задумал. — Нет, погоди… Хэ Тянь жестом заставил его замолчать. — У меня есть другой план. — Если мы ослушаемся Чэна, то ничем хорошим это не кончится, Тянь, — Чжань никогда не боялся спорить с ним. — Ты и сам понимаешь. Шутить можно с кем угодно, но Хэ Чэн — это не матушка Мэй. Хэ Тянь вспыхнул: — Ты говоришь так, словно боишься его. Это всего лишь мой брат. — И ты отлично знаешь каков он, — снова возразил Чжань. Он стал вдруг очень серьезен. — Ты и сам в глубине души понимаешь, Тянь. С ним лучше не играть. В отдалении послышался шорох и тихий звон чьего-то оружия, ударившегося о доспехи. Оба замерли. — У нас мало времени, — прошептал Хэ Тянь, сжимая кулаки, чтобы отвлечься от волнения. Он огляделся, а затем подвинулся ближе к Чжаню. И вдруг на мгновение замер, чувствуя, как отчего-то щемит в грудине. Они часто сидели вот так в детстве, когда прятались ото всех в саду. Ковыряли палками землю, ища червей и гадая, что находится за пределами дворца. Или играли, воображая, что попали в другой, небесный мир, где они оба — императоры, а листья с деревьев у их ног — корабли, которыми они управляют. Принц, наследник престола, и мальчишка-слуга, ничего не знающий о своей семье и прошлом. Удивительно, почему отец вообще дозволял им общаться... Чэн, например, всегда был против их дружбы. Наверное, стоит держать в голове, что отцу наплевать. Будь на месте Хэ Тяня Чэн, его друга уже давно отослали бы в провинцию. Эта мысль словно толкнула его в спину. — Я не стану подчиняться, — голос Хэ Тяня слегка дрожал от напряжения, но его всего будто распирало от возбуждения и решимости. — С меня хватит быть игрушкой при дворе. Мое мнение никому не важно и не интересно. Меня держат лишь для того, чтобы я просто был. Украшал дворец. Во взгляде Чжаня отчаянно мелькнуло сожаление. Он невольно сглотнул. — Однажды все это прекратится. Я много думал в последнее время и понял, что это не та жизнь, которая мне нужна. Я не хочу умереть надушенным, гладко причесанным придворным псом, который всю жизнь жил ради того, чтобы лежать на подушке у ног императора. Ноздри Хэ Тяня слегка раздулись, как бывало, когда он всерьез злился. — Никто не знает меня так, как ты, Чжань. И ты всегда знал, что я презираю эту жизнь. Друг кивнул в ответ. Он молчал, но Хэ Тянь был уверен, что какой бы план он не предложил — Чжань согласится. Так было всегда. — Я презираю двор. Презираю брата. И.. презираю даже отца. Со стороны входа в беседку послышался шум. Видимо, стража совершает обход. — Что ты намерен делать? — Чжань тоже беспокойно огляделся. В глазах Хэ Тяня мелькнул задорный, шкодливый огонек. Опять, как в детстве. Хэ Тянь улыбнулся искренне. Так, будто он уже не здесь: где-то далеко, скачет верхом по бескрайнему полю или с разбегу прыгает в соленые, мятежные волны. Он протянул руку и положил на коротко остриженный затылок Чжаня, прижимаясь своим лбом к его. Хэ Тянь знает только одно. Единственный человек, на которого он может положиться, ни за что не подведет. — Слушай внимательно.VI
К северу от дворца не слышны звуки празднества. Здесь, у сооружения, когда-то построенного под конюшню, и старой деревянной арки, когда-то служившей воротами, очень тихо. Чэн стоит неподвижно и ждет, держа в руках шлем с заостренным к небу красным пером. На его плечах громоздятся наплечники с грубым золотым тиснением, а грудь надежно защищают доспехи с иероглифом личного войска императора. Чуть поодаль ожидает изношенная многолетней ездой деревянная повозка, в каких обычно перевозят простой народ из одной провинции в другую. Двое бойцов, переодетые в простых крестьян, сидят на облучке. Здесь, на заднем дворе, далеко в стороне от императорского дворца, ни звука. Здесь не слышно пение цикад или треск сверчков. Только, неуверенно потрескивая, целуют ночной воздух горящие факелы, висящие на стенах из потемневшего от огня камня. У дверей повозки ждет еще один боец, украдкой поглядывая на Чэна и слегка хмуря тонкие брови. Одетый во все черное, он кажется в этой темноте будто обнаженным: на нем нет ни доспехов, ни шлема, ни наплечников. Только незатейливые ножны из легкой кожи с длинным мечом пристегнуты к поясу, а лук со стрелами — за плечом. Черно-синее ясное небо давит поддельной безмятежностью. Луна освещает крылья пагод и башни дворца, площадь перед ним и сад, но почему-то обходит своим светом заброшенный двор. Тяжелая массивная дверь, тоже почерневшая от огня, проскрипела ржавыми петлями, рассекая густую тишину. Чэн повернул голову на звук, выпрямился. И совсем не изменился в лице, когда двое стражников вышли из-за двери, сопровождая младшего брата. Чэн нахмурился и полностью развернулся к ступеням, по которым нарочито медленно спускался его младший брат. С легким раздражением отмечая, что в его настроении не было ничего даже отдаленно напоминающего смирение или раскаяние в своем недавнем поведении. Спустившись, Хэ Тянь оглядел присутствующих и процедил, смотря в сторону: — Что, отец даже не счел необходимым попрощаться со мной? — Это привлечет лишнее внимание, он должен быть на празднике, — Чэн прикрыл глаза, словно услышал от брата нелепейшую глупость. — Так поступать было бы опрометчиво и глупо. К удивлению старшего брата, лицо Тяня было спокойно и непроницаемо, и казалось сейчас совсем таким же как его собственное. Если честно, Чэн ожидал чего угодно — попыток сбежать, ударить, поджечь повозку, — но не этого. Младший брат наверняка что-то задумал. — Где Чжань Чжэнси? — голос Хэ Чэна угрожающе пронзил воздух. Стражники, к которым он обращался, стушевались и неловко пожали плечами. Хэ Тяню даже разворачиваться не пришлось, чтобы ясно это представить. — Там, где и должен быть, — он поднял подбородок, бросая взгляд на повозку за спиной брата. — Было бы странно, если бы мой слуга внезапно исчез с праздника вместе со мной, не так ли? И тут же невольно подернул плечами, которые стягивала ткань непривычных одежд. Он был переодет в форму, в какую облачались воины из далеких провинций: широкие темно-серые штаны, расшитые серебром и, вместо халата с длинными полами и рукавами, — алая куртка с воротником-стойкой из плотной ткани, также расшитая серебром. Он еще раз подернул плечами, уже резче. Ему было отвратительно ощущать на себе грубость этой ткани и чувство скованности, которое она вызывала. Отвратительно осознавать ее природу, материю и даже цвет. Это было унизительно. Чэн холодно сказал: — Приказ отсылать Чжаня Чжэнси обратно во дворец отдаю я. И только я. — Это мой слуга, — резко перебил брата Хэ Тянь. — Ты не можешь приказывать ему. Он сделал шаг к брату и добавил, против воли сжимая кулаки: — Если вы и решили забавляться с моей жизнью — пожалуйста. Но не смей лезть в мою дружбу с Чжанем. Еще шаг: — Не знаю, что вы с отцом задумали, но, боюсь, вы не учли кое-что важное, — Хэ Тянь скривил губы. — Я тоже имею определенную власть. Глаза старшего брата до краев наполнились молчаливой усмешкой. — Более того, если я захочу, то никуда не поеду. Никто не заставит меня. Глубоко внутри Хэ Тянь понимал, что это не так. Они оба понимали. Но лучше уж вхолостую биться как рыба, которую выбросило на сушу, чем просто сдаться и добровольно выполнять их бредовые приказы. Быть марионеткой в руках отца и брата, чтобы забавлять их? Никогда он не примет этого. Пусть это будет его вечной клятвой. Чэн пристально вглядывался в его лицо, словно ища брешь в деланном спокойствии. — Что же, придется отослать моих солдат, дабы его отыскали. Что бы вы ни задумали, Чжаню Чжэси никуда не деться. И что бы ты ни приказал — это подставит его. Ему не уйти и тем более не скрыть от меня правду. Младший из братьев сжал челюсть, простреливая взглядом старшего, но промолчал. — Впрочем, тебя это не коснется. Раз мой младший брат принял решение не брать с собой своего лучшего друга, так и быть, я приму его. Но тебе же будет хуже, — Чэн на мгновение закрыл глаза, словно успокаиваясь. — Так или иначе, сейчас ты уедешь. Реакции не последовало. Не отводя взгляда от Хэ Тяня, Чэн жестом подозвал к себе солдата, стоящего за повозкой, и тот остановился за его плечом. Помимо плотно обтягивающих стройное тело черных одежд, его голова и лицо — за исключением глаз, — также было скрыто материей. — Можешь ненавидеть меня, но не смей думать плохо об отце. Лошади сонно фыркали и негромко постукивали подковами, топчась на месте. Глаза Хэ Тяня судорожно поблескивали в темноте, а горящий за его спиной факел плясал огнем в глазах старшего брата. — Через семь дней вы доберетесь до горы Тайшань. Восхождение займет время, но, так или иначе, отряд доставит тебя к Пагоде Летящего Снега. Там тебя будет ожидать старший сын царя Торилон-Цзана. Союз будет заключен немедленно после твоего приезда. Чэн сделал еще один знак, и боец в черном подошел совсем близко, выходя из тени к свету. Он держал в руках, облаченных в перчатки, кандалы из легкого металла. В отличие от обычных кандалов, эти объединялись длинной, тонкой и хрупкой на вид цепью. Хэ Тянь не сдержался и зло усмехнулся, поднимая глаза на брата. — Что, решили приковать меня к этой убогой щепке? Брат, боюсь, она развалится на части еще до того, как мы выедем за пределы дворца. Герб императорской семьи, вытесненный на наручнике, блеснул в свете пламени. Точно так же блеснули глаза бойца, выражение и цвет которых вдруг привлекли внимание Хэ Тяня — они казались только что отлитой медью, жгучей и насыщенной. Солдат невозмутимо сомкнул наручник кандалов на своем запястье, что заставило Хэ Тяня отшатнуться, впустую показывая свой нелепый страх. Второй наручник он небрежно сунул в руку Чэну. Тянь оторопело наблюдал за этим, словно во сне. Во-первых, он потерял дар речи от того, что брат додумался до подобной унизительной идеи, а во-вторых — от поведения этой черни по отношению к генералу императорской армии. Хотя сам Чэн, кажется, не придал этому жесту никакого значения. Поразительно, а ведь это такое оскорбление для его величия. Чэн протянул руку, намереваясь надеть наручник на брата: — Помни о своем долге, Тянь. Твою мать, Чэн, ты всерьез думаешь, что это возможно? Если учесть сколько ты треплешься об этом по поводу и без. Ночная тишина была до краев переполнена живым, звонким напряжением, от которого прохладный воздух почти сотрясался. На кой черт он тянет время? Если бы он знал. Возможно, это какие-то последние попытки. Да, тщетные, жалкие... но Хэ Тяню показалось, будто его швырнули в кипящую воду. Он мог только жадно втягивать воздух носом, словно бык, и смерять брата взглядом, переполненным жгучей и чистой яростью. Долг, долг, долг, долг. Помни о долге. Помни о чести. Господь, как же его тошнит от всего этого. Хэ Тянь отшатнулся и сжал кулаки, интуитивно отводя руки назад, подальше от наручника. Хэ Тянь прорычал: — Я не зверь и не грязный вор. — Это приказ отца. — Если ты посмеешь дотронуться до меня, то это плохо закончится, я обещаю. Рыба давно погибла, перестав биться, и лежала теперь мертвой, гниющей плотью. — Тянь, — сказал Чэн жестко. — Не веди себя как неразумное дитя. Неужели в твоей душе нет места для уважения? — А что об уважении ко мне? Или мое мнение не имеет никакого значения? Нашему отцу нет до этого дела? — Хэ Тянь почти кричал, но ему было все равно. — Или же был отдан приказ везти меня, как скот на убой? В этой гнилой повозке, в которой под стать лишь свиней перевозить! — Если ты поедешь в карете, каждый шпион в столице будет понимать, что в ней сидит особа императорской крови. Ты что, не в себе? Чэн действительно не мог взять в толк, как смеет его младший брат позволять себе подобную дерзость. Как он вообще смеет спорить и ставить под сомнение приказы отца, чего даже он, старший сын и наследник, никогда себе не позволял? Эти мысли стали решительным толчком: Чэн молниеносно схватил запястье младшего брата, жестко дернул на себя и сомкнул на нем наручник, лязг которого воплем повис в тишине. — Это необходимость, — сказал он, впиваясь мрачным взглядом в повозку. — Не урони честь династии, братец. Подавляя желание напоследок мимолетно зарыться пальцами в волосы на макушке брата и потрепать как в детстве, Чэн отчеканил: — На эти четыре дня твое военное имя — Фенг, — будто отдавая приказ одному из своих солдат. — Используй только его. Нельзя, чтобы кто-то из чужаков узнал тебя. Он не удостоит брата ответом на его нелепые возмущения. Тяню исполнилось восемнадцать, но сейчас он ведет себя как глупец, как неразумный мальчишка. Впервые за последние годы Чэн почувствовал настолько сильное раздражение. Почти такое же ощутимое, как тот дурацкий страх сегодня днем. От этого не могла спасти никакая броня и доспехи. И, да: — Все остальные воины должны находиться от сына императора не менее чем в пятнадцати шагах, — громко сообщил он, на что весь отряд, кроме стоящего рядом бойца, кивнули головами. — Иначе вы будете казнены. Под громовые раскаты его голоса, Хэ Тянь, до боли сжав губы и выставив вперед подбородок прошел мимо брата, не удостоив его ни ядом презрения, ни взглядом, ни даже ненавистью в нем. Только с силой дернул рукой в наручнике, цепь которого натянулась и грубо потащила за собой такого же, как он сам, пленника. Пошевеливайся, черт возьми. Солдат в черном, застыв на мгновение у дверей повозки, за которыми скрылся Хэ Тянь, обернулся и кивнул генералу. Как только повозка скрылась в темноте, оставляя после себя лишь бороздки на земле и эхо размеренного стука копыт, следом отправились двое наездников. Был отдан приказ замести следы на земле, потушить факелы и привести генералу его коня. Стражники должны вернуться на пост так, чтобы их уход остался незамеченным. После того как двор опустел, Чэн в одиночку отправился вслед за повозкой и наездниками.