По следам былого величия
29 июня 2020 г. в 11:32
/Написано в соавторстве с асковским Гильгамешем /
Иссушающий, раскаленный ветер завывает средь песчаных барханов, донося издали гул чужеземных, враждебных возгласов. Несет с собой он и грохот обветшавшего, покрывшегося ржавчиной и пугающего в своей уродливости оружия, что раздирает душу криками невинных жертв. Молитвы, срывающиеся в исступлении с потрескавшихся от зноя и сухости, кровоточащих губ, сливаются воедино, оглашая всю округу словно печальная песнь войны и ненависти. Разрушение и хаос простираются на сотни миль вперед, и песчаные бури застилают небесное светило, словно скрывая от величественного солнца, будто бы не желая запятнать его непорочность, всю ту грязь и ничтожество, то посягательство на древние как сама жизнь законы, глас которых раздался, затерявшись в тысячелетиях богохульства и бесчестья, из уст самого первого царя над людьми. Не светит более солнце, что грело своими лучами улицы величайшего из древних городов. Не желает созерцать со своего небесного престола, как уничтожают люди столь значимое для человечества наследие.
Руины когда-то величайшего города во всем мире стоят покинуто, уныло, обломки огромной стены, рассыпающейся от старости, все еще возвышаются над давно увядшей долиной. Но не выглядят они более столь внушительно и гордо, как в дни своего расцвета. В те далекие времена пред глазами усталого путника представали огромные, окованные железом врата, вряд стояла стража с острыми копьями и плетьми, а длину и ширину городской стены нельзя было охватить взором. Но все это ныне обратилось в пыль, оставив после себя лишь старые, всеми забытые и обесцененные груды камней. Лишь толика былого могущества сияет в этом покинутом городище, навевая благоговейный трепет пред древностью и тайной этого сооружения, разрушить осколки которого не решились даже ублюдки без чести.
Царь всех людей гордо перешагивает груду посыпавшегося известняка, вступая в свою вотчину, окидывая взором разрушенные владения. Уголок губ поднимается сам собой, обнажая презрительный оскал. Роскошное золотое ожерелье на могучей шее, инкрустированное красивейшими рубинами, сделанное самым искусным мастером, жившим здесь тысячи лет назад, сияет на солнце, словно напоминание о том, какие шедевры создавались руками людьми, стремившимися своим упорством свергать богов с их небесного престола.
– Когда-то здесь цвели раскидистые сады с привезенными со всего света цветами, росла и колосилась на полях пшеница. Широколистные пальмы дарили приятную прохладу, в городе процветала торговля, а наш зиккурат возвышался на десятки метров ввысь, словно бриллиант в короне, – Гильгамеш презрительно вскидывает голову, оглядываясь неустанно по сторонам. – Эпоха богов катилась к своему закату, уступая место людскому рвению. Престол занимал человек, венец творения. И вот, во что превратились труды величайшей цивилизации. В прах, развеянный по ветру. В пустыню, реки которой отравлены, цветы которой завяли, не успел я обрести покой в своей гробнице под бурными водами Евфрата, моя легендарная сокровищница была нагло разграблена поколениями воров, знающих, что не обрушит царь на них более свой праведный гнев, не предаст огню и мечу их дома и жизни. Нет, не достойны они и их потомки ходить по моей земле, не достойны дышать полной грудью и любоваться солнцем. Спустя сотни лет, я, Гильгамеш, стою здесь, посреди разграбленного и разрушенного моего города, чтобы вершить над ними суд.
Энкиду ступает следом за царем всех людей, который и ныне для него все еще остается таковым. Перепрыгивает острые сбитые камни, обточенные временем и злыми ветрами. Обломки того, что когда-то было чьим-то домом, и песок хрустит под его босыми ногами. Оглядывается Энкиду, и немеет внутри все от боли, глядя на пустошь и скорбные, высушенные палящим солнцем и беспощадным зноем растения. Здесь был его дом. Ныне же от следов величественной цивилизации остался лишь прах, развеянный по ветру, а долина, некогда цветущая и прекрасная, обратилась в выжженную пустыню. Жизнь покинула это место, оставив после себя лишь хаос войн и разрушение. Смерть и боль.
Неуважение к памяти чужой, к трудам, к собственной истории... Даже друг к другу. Не те более это люди, которых Энкиду знал. Народ Урука никогда не позволял себе то, что позволяет себе современное человечество.
Понимает он, что чувствует Гильгамеш, и какая ярость пылает в его сердце. Понимает, от чего так сжаты его кулаки до боли в побелевших пальцах. Знает, как хочется ему явить свое правосудие и наказать всех тех, кто допустил подобное. Им нет прощения. Если они столь жестоко обходятся с наследием предков, то какое наследие они смогут оставить после себя? Но достойны ли все люди уничтожения?
Энкиду качает головой и опускается на колени, проводя рукой по пыльному камню, цветом подобному охре. Касается после безжизненной земли, пропускает песок с сквозь пальцы, и чувствует он скорбный плач земли. Хранит память еще древняя земля. Хранит память здесь некогда кропотливо обточенный древними мастерами камень. И яркими вспышками проносится пред взором сцены светлого прошлого. Помнит Энкиду, как в этом месте булочная стояла, в которую любил он часто заглядывать. В мельчайших деталях всплывает пред мысленным взором и дом этот, и переполненная жизнью улица, пролегающая в этом месте тысячи лет назад. Вела дорога та прямо к величественному царскому зиккурату, что сиял в свете ласкового солнца и в возвышенности своей касался облаков, словно бросая вызов богам. Помнит Энкиду залитые светом и теплом сады с дивными цветами, коим не страшна была местная знойная погода. Помнит освещенные солнцем счастливые лица людей, столь великодушных и упорных в своим развитии. Предстает пред ним лицо старушки, хозяйки булочной, что всегда озарялось улыбкой при виде верного друга их царя. Как протягивала она ему пирог, а внучата ее тянули Энкиду за полы балахона, зазывая играть. Даже с разрушенным обломком стены этого дома связаны воспоминания. В играх своих бежали к ней дети, маленькими ручкам три раза ударяли по ней, ознамевая победу в своих очень важных играх, а бабушка, порой, сама облокачивалась на стену эту, с любовью наблюдая за внучатами. И сейчас, спустя тысячи лет, Энкиду касается этого камня. Проводит тонкими пальцами по глубоким трещинам, касается рукой в месте, что все еще помнит чужие прикосновения. И жар нагретого на солнце камня словно мост в древнее прошлое. Кажется Энкиду, что через это прикосновение может он дотянуться до маленьких ладошек тех детей, что в озорстве своем хлопали по стене любимого дома.
Плачет несчастная земля и вторит ей в своем горе Энкиду, разделяя его. Энергия и жизнь бурлила в этом месте. Люди умели дарить друг другу счастье, держались вместе и делали все ради того, чтобы дарить другим мир и покой, а так же процветание своей стране.
Но все это осыпалось горячим песком, впитавшем в себя великое множество крови и гнева...
Лугаль молчит долго, вглядываясь в разрушенные дома и улицы, в памяти воссоздать пытаясь каждый сантиметр земли его. Воздух искрится яростью и гневом вокруг него, всполохами ввысь взметается раскаленный песок за стенами Урука, поспешно грозя обратиться в бурю. Не в силах сдержать он свой праведный гнев, и поднимается на ноги Энкиду, ступает к нему. Осторожно подходит со спины, рукой касается его могучего плеча.
Гильгамеш выдыхает резко, шумно, отгоняя туманное наваждение, затмившее разум. Думает Энкиду, что ему от этого прикосновения намного легче. Самая драгоценная часть его прошлого ныне все еще с ним. И так же, как и тысячи лет назад, они все еще поддерживают друг друга. Как всегда присутствует Энкиду рядом, чтобы помочь ему справиться с тем, что неподъемным грузом отягощает его сердце.
– Я понимаю твое желание уничтожить всех тех, кто допустил подобное, но... – тихо говорит Энкиду. – Но жизнь итак возьмет свое. Наказание не заставит ждать себя. И все же, Гил. Уничтожать человечество, пусть оно ныне и не то... Мы сражались не за это. Не для того, чтобы править путем тирании и массового уничтожения. Пусть люди сбились ныне с пути. Но это не значит, что все человечество таково. По одному сгнившему дереву не судят весь сад. Нужно дать им шанс. Есть еще в этот век души, что не уступают твоим подданным. Посмотри на нашего Мастера. На ее непоколебимую волю, на ее стойкость и самоотверженность, на ее доброту и всепрощение. Это достойное дитя человечества. И сколь рьяно она защищает свой дом и всех ныне живущих... Мы не можем позволить пропасть даром ее жертве.
Царь ведет плечом не спеша, словно бы неохотно сбрасывая с него руку своего ближайшего друга, в последний раз обводит мертвую, высохшую пустошь взглядом, прислушиваясь к отдаленным возгласам, слышит, как разносится по ветру заунывная песнь муэдзина, призывающая вновь и вновь молиться, просить благословения на свои злодеяния, гордо именуемые ими бравыми подвигами во имя правого дела.
– Неужели ты все еще жалеешь их? – оборачивается Гильгамеш к своему спутнику, сверкая алыми очами, словно бы налитыми кровью, предвещающие неминуемую кару, готовую вот-вот Дамокловым мечом обрушиться на их головы. – Слышишь ты это? Слышишь неистовые крики вдалеке, громовые раскаты? Только это не гром, предвещающий дождь, прохладу и возрождение давно уже затерявшейся во тьме веков жизни, это отголоски далеких взрывов. Они разрушают то, что сами построили, считая, что это ублажит их ложного, жадного до крови бога, пред которым они падают ниц в неистовом исступлении, молясь и каясь, покуда держат в цепях своих же братьев, готовые вот-вот перерезать им глотку, словно бы жертвенному агнцу у алтаря. Они из века в век превращают мой прекрасный сад в иссохшую пустыню, подобно той, в самом сердце которой стоим мы сейчас. Им не по силам изничтожить его, даже будучи уродливым и искаженным, он остается прекрасным в моих глазах, но я, как истинный его хозяин, не позволю в самом его центре расти сорнякам, отравляющим почву, в которую должны пускать корни прекрасные кустарники и деревья со сладкими плодами. А то, что ты сказал о мастере, лишь проблески былого стремления человечества построить утопический мир. Я, будучи законным королем, имя которого они стали забывать, упиваясь своей сладкой ложью, избирая себе правителей-плебеев, не способных ни на что, кроме истязания и наглого паразитирования на моем наследии, почти полностью ими уничтоженного, должен избавить мой прекрасный мир от этой гнили, позволив саду вновь расцвести, а выжившим и достойнейшим людям снова засиять, превосходя богов, а не творя бесчинства, прикрываясь именем Господа.
Чистейшее золото сияет в проглядывающих сквозь тучи пыли солнечных лучах в могучих руках Гильгамеша, являя миру прекрасное сокровище тончайшей работы. Баб-Илу, резной, украшенный драгоценными камнями ключ царского права, открывающий путь прямиком в Золотую столицу, что поныне блещет своим великолепием. До сих пор находит отклик она в прекраснейших сокровищах царя, несмотря на нынешний упадок древнего города, обладать которым позволено лишь ему одному. Блещет златой ключ, разгораясь неистовым заревом пожара, словно бы оплетая небесную твердь подобно дикому плющу, открывает врата прямиком к самому прекрасному и могущественному сокровищу. Меч истинного созидания и разрушения, непостижимый человеческому разуму, разверзающий небо и землю, подобно ключу, открывающими врата в первородный ад. Сжимает он его в руке крепко, но не слетают роковые слова с царских губ, каждой клеточкой тела ощущая умоляющий взгляд Энкиду, стоящего до этого момента все еще позади него самого.
Подходит Энкиду к своему самому дорогому другу и кладет холодную ладонь по верх его руки, цепко сжимающий роковое орудие, одним взмахом способным уничтожить все.
– Сколь часто я говорил тебе, друг мой, что жизнь – это самый ценный дар, который нужно беречь. Нельзя уподобляться тем жестоким людям, что беспощадно сеют смерть и разрушение вокруг. Ты царь всех людей. Был им и останешься вовек. Не пристало тебе уподобляться господам современной эпохи.
Пусть слова его резки и хочется воспротивиться им Гильгамешу, но ласковое прикосновение Энкиду и мягкий вкрадчивый голос его, подобный журчанию горной реки, не дают его праведному гневу вырваться наружу. Всегда его слова, его голос, его присутствие действовали умиротворяюще на лугаля. Это будет неизменно вовек.
– Да, люди не идеальны, у них свои изъяны, – продолжает говорить Энкиду, вглядываясь в алые глаза своего друга, различая там всполохи его гнева, что пытается лесное дитя потушить. — Но все же, Гил... Этим и прекрасна жизнь. Каждый человек важен. Есть те люди, чье влияние на этот мир спасает его! Не разрушен полностью твой сад как раз счет них. Я чувствую, что их не меньше, чем всех тех, кто сеет лишь хаос вокруг себя. Мне больно видеть сколь затуманен разум у тех, кто убивает своих собратьев во славу их жестокого бога... Мы сражались за то, чтобы не допустить подобное. Но все же мы не смогли полностью искоренить подобное. И в этот раз мы не имеем права вмешиваться. Побороть подобное могут лишь те сильные духом люди, что выведут эту эпоху к свету. Это то, что они должны свершить. Пока человек жив, пока его стремления не угасают вместе с решимостью — он может свершить настоящее чудо! Совершить невозможное! Даже один хрупкий человек может спасти наш мир. Люди прекрасны в своих стремлениях, в своем желании жить, в своей храбрости и самоотверженности! Многие запутались, но я верю в то, что они рано или поздно найдут правильный путь.
– Люди до крайности слепы, словно стадо овец, разбегающееся в стороны при малейшей опасности и сталкивающееся друг с другом лбами. Им нужен истинный, сильный правитель и судья, который в праве решать их судьбы, – морщится Гильгамеш с раздражением от слов своего друга и скидывает руку Энкиду со своей.
– Да. Правитель. Судья. Наставник. Не важно. Им нужен тот, кто смог бы показать им правильный путь, – кивает ему Энкиду, подходя ближе. – Уничтожая народы, ты ничего не добьешься. Не вернешь наше царство. И не изменишь людей. Лишь сам пойдешь по пути еще большего насилия, что не принесет ничего кроме горя. Мы не к этому стремились, Гил. Посмотри на это с другой стороны. Посмотри на нашего Мастера и то, что она делает! Ты уважаешь ее, я знаю. И она не единственная такая! Жизнь нужно беречь всеми силами. Ведь она и люди подобные ей – самое ценное, что есть в Мире.
В подтверждение слов своих замечает краем глаза Энкиду средь груд разбитых камней, зелень листьев. И подходит ближе, чтобы рассмотреть это невозможное в здешних местах явление.
Белоснежный цветок расцветает средь осколков былого величественного прошлого, пробивается робко меж руин. Росток надежды на светлое будущее, что видел хаос войн. Выросший на месте величайшей цивилизации, впитавший кровь и боль убитых здесь безумцев, но несущий в себе память древнейшего народа. Улыбается ему Энкиду, проводит ласково тонкими пальцами по нежным лепесткам и словно пытается через прикосновение свое дать этому цветку силы жить. Наделяет частью своей силы, чтобы смог застать этот цветок время, когда поднимется с колен человечество и начнет новую эру.
– Посмотри сюда, Гил... – тепло зовет своего друга Энкиду, продолжая с любовью смотреть на цветок. – Даже средь подобного хаоса, удушающего зноя и безжизненной пустыни, все равно пробивается такое чудо. Что хочет жить. Тянется к свету и сулит то, что вопреки всему, этот Мир еще не обречен. И застанет этот цветок время, когда человечество снова будет великим.
– Пожалуй, ты прав, – лугаль подходит поближе, рассматривая хрупкие лепестки цветка, сумевшего пробиться и вырасти на крови и голых, горячих от солнца камнях. – Мудрому королю должно проявлять милосердие к своим подданным, даже столь недостойным. Невыносимо было бы жить в идеальном, не имеющем изъянов и особенностей мире. Но и забывать о том, что правосудие их настигнет, они не должны. Впрочем, кара неминуемо настигнет их сама. Рано или поздно.
Он расправляет плечи гордо, величественно, обращая свой суровый взгляд на огни далекого города, кажется, замершего в ожидании собственной участи и еще не успевшего вернуться в прежнее состояние. Солнце, доселе скрытое за облаками песка и пыли, робко просвечивает сквозь них, лаская своими лучами древний город, ластясь к господину этого мира и приветствуя его, словно давнего друга. С усмешкой оборачивается он, отдавая дань уважения настойчивости жизни, не желающей уйти в забвение, подобно ему самому в годы подвигов и великих свершений. Жизнь непременно рвется заявить о себе, а истинная, смелая и горделивая человеческая натура по прежнему остается главным украшением его прекрасного сада, которое никогда не наскучит ему, царю над людьми, Гильгамешу.