Обернись

В номере небольшого отеля на самом отшибе города крайне душно и нестабильно светло: тусклый ночник неустанно мигает, нагоняя нервного напряжения. Тягучее и липкое желание давит со всех сторон, окутывает и придавливает к кровати, пронизывая каждую клетку тела невидимым всполохом чувств. Кузяев загнано дышит, уткнувшись носом в подушку и больно сжав руки в кулак. Лео сзади опутывает собой, вбирая каждое иррациональное желание и позыв, ухмыляется в ухо и вылизывает раковину, больно прикусывая мочку. — Малыш, расслабься, — ведет руками по напряженной спине, опускается на ягодицы и резко сжимает, выбивая из Далера сдавленный вздох, — глупый, ты уже подо мной. Уже мой. Лео прикусывает кожу на шее, вжимаясь твердым членом в ложбинку, сдавливает руки на боках и мажет влажным языком спину, опускаясь по позвонкам, кружит вокруг копчика и скользит ниже. Кузяев дергается в его руках, опаленный взрывом стыда и грязного удовольствия, бьется в сильных руках и не позволяет Паредесу яркую дикость, от которой мир растрескивается перед глазами. — Принцесса, ты все еще меня стесняешься? — Леандро снова оказывается у уха, дует горячим воздухом, руками разводит ягодицы и упирается пальцем в колечко мышц. — Сегодня я позволю себе все. Потому что ты сам пришел ко мне, сладкий. Отстраняется, и Далер заходится глубоким дыханием, смотрит перед собой и болезненно вдавливает кулаки в изголовье кровати. — Сегодня я даже буду с тобой крайне нежным. Моему маленькому мальчику будет так сладко, — проникает влажным и скользким пальцем, проскальзывает до упора и останавливается, снова ведя языком по линии позвонков, — так люблю, когда ты стесняешься, зайка. Толкается пальцем внутри, свободной рукой обхватывает возбужденный и истекающий член Кузяева, снова шепчет куда-то в район поясницы, расщепляя Далеру мозги: — Хочу сделать это с тобой, — толкается языком в лопатку, кружит и чуть всасывает вспотевшую кожу, и Кузяев протестующе качает головой, неосознанно толкаясь в его руку, и тут же выгибается, насаживаясь на пальцы. Омерзительно хорошо. Леандро целует плечо, ускоряет движения на члене и вводит второй палец, сразу же настойчиво вставляет до упора и растягивает, трется щекой о мокрую спину. — Тебе нравится, — ловит резкие стоны, отчаянные всхлипы и хаотичные движения рук, то сжимающих, то разжимающих кулаки, — хороший мой, тебе это так же, как и мне нужно. Третий палец Кузяев принимает с трудом, внутри него туго и чертовски приятно, Паредес ускоряет движения на члене, одергивая руку, когда Далер глухо стонет в подушку и сильно толкается в ладонь. — Ну, ну, — врезается в короткие волосы Далера, гладит по разгоряченной щеке и проникает в рот двумя пальцами, снова кружа языком по спине, — потерпи, золотце. Ты такой узкий, малыш. А я хочу быть с тобой аккуратным. Кузяев прячет голову во влажную подушку, но Паредес поднимает за подбородок, убирает слезы со щек ладонями и толкается внутрь четырьмя пальцами, легко скользящими из-за обилия смазки. — Куколка, уже все, не плачь, — вынимает пальцы и чуть приподнимает за бедра, тут же входит до упора и замирает, вгрызаясь болезненным укусом в истерзанную шею. Далеру так особенно нравится, — как же в тебе хорошо. Кузяев послушно оборачивается, когда Лео тянет его к себе за волосы, и Паредес влажно и пошло целует, зажимая член у основания. Смотрит прямо в глаза, не двигаясь внутри, не разрешая кончить, подавляет и похищает всякие намеки на здравомыслие и попытки сделать вид, что это все — омерзительно. Это все убийственно омерзительно ярко. Отпускает волосы, прерывая поцелуй, обхватывает за бедра и резко выходит, тут же толкаясь в растянутое тело, заполняя и полностью контролируя, отчего голова идет кругом у обоих одновременно. — Ты — мой, — Кузяев сам толкается, насаживается и выгибается в спине, кричит-что-то неразборчивое и умирает под ним в агонии своего поражения, — только мой, сладкий. Только мой. Двигается быстро, глубоко и жестко, не причиняя боль, а выбивая из Далера все иные чувства и мысли. Сейчас все естественно, правильно, даже как-то по-человечески, и это обугливает сознание, порождая в груди непонятное ощущение легкости. Далер кончает громко и долго, весь дрожит под ним и больно врезается пальцами в стену, раздирая обои, плачет от накативших эмоций, и Лео нежно перехватывает его за шею, целует плечи и спину, не прекращая вбиваться более грубо и яростно. — Малыш, ты только со мной такой, — резко выходит и снова погружается внутрь до упора, изливается, обдавая теплом, и вгрызается в опаленную шею, — скажи, что тебе это нравится. Со мной нравится. Паредес выходит, ложится рядом и придвигается вплотную, кладет ладонь на потную спину и всматривается в опустошенные обесцвеченные глаза. — Зачем ты делаешь это со мной? — спрашивает вдруг Далер, глядит куда-то сквозь Лео, и тот молчит, пробегаясь пальцами по позвоночнику. — А почему ты идешь ко мне только за этим? — Лео нависает сверху, больно вдавливая Кузяева в кровать, утыкаясь ладонями в плечи. — Мне нужно гораздо большее, дорогой. Мне нужен весь ты. Далер выравнивает дыхание и остывает, когда Паредес подхватывает его на руки и несет в ванную, игнорируя слабое сопротивление разомлевшего тела. Сажает его на бортик, заполняет ванну и забирается сам, тут же утягивает Кузяева, усаживает его между разведенных ног. Далер не шевелится, сам подставляется под поцелуи в плечо и облокачивается о его грудь, когда рука Лео снова оказывается на члене. Кладет голову на плечо Паредеса и прикрывает глаза, сдаваясь ему окончательно, сейчас целиком и полностью принадлежа этому монстру и не имея возможности сопротивляться. Будто марионетка, объятая узами похоти и чудовищной тяги, Кузяев снова позволяет умело дергать себя за ниточки, утопая в омуте ненавистного наслаждения. — Перевернись ко мне, сладкий, — Далер послушно привстает, сильные руки направляют его, и Кузяев оказывается лицом к лицу с Лео. Это смущает и окончательно выбивает из колеи, Далер прячет лицо у него на плече, и Паредес раздвигает его ягодицы, толкаясь в растянутый вход. Вода выливается на пол из ванны, и сильные глубокие толчки обезоруживают, разрывают на части и опьяняют. Далер трется изнывающим членом о его живот, насаживается глубже и жестче, и Паредес сам обхватывает его за бока, больно врезаясь пальцами в бледную кожу, опускает резко и до конца, хищно смотрит в замутненные глаза и разрывает тягучее марево нежности, берет его глубоко и жестко. Как им обоим нравится. Бросает Далера на кровать, тут же накрывает собой и грубо разводит ягодицы, сразу толкаясь языком в податливый вход, игнорируя отчаянный вскрик огнедышащего смущения. Потрясающе грязно и обжигающе горячо. — Ты везде вкусный, — произносит в самые губы, пошло облизывается и ложится набок, захватывая Кузяева со спины в плен хищных объятий. — Везде мой. Снаружи и внутри. Далер дергает плечами, и Паредес лишь ухмыляется, целует в шею и кладет ладонь на грудь, туда, где под кожей заходится сердце: — Здесь ты весь мой, — скользит рукой по животу, обводит член пальцами и скользит дальше, касается входа, — и здесь мой. Кусает плечо и ведет носом по волосам, утыкаясь подбородком в макушку, шепчет, прикрыв глаза: — И здесь тоже мой. Кузяев не отвечает, и это режет тишину назойливым признанием правоты, потому что ничто так ярко не подтвердит эту истину, как его всецелое подчинение и жалкая неспособность перестать терять рассудок от монстра. Далер весь его. И это ничто не изменит. Паредес толкается в него, обугливая неуемным желанием, Далер заходится вздохом и пытается отстраниться, но Лео удерживает крепко, с силой вдавливая спиной в свою грудь. — Просто полежим так. Разве тебе не нравится, солнце? — Лео закидывает на него ногу и проникает как можно глубже, замирая внутри. — Быть одним целым. Глубокая ночь давит отчаянным рвением все изменить. Замкнутый круг душит гнилой безысходностью, и каждое такое поражение — далеко не последнее, клещами вытягивает душу и не оставляет после себя ничего кроме неконтролируемого желания навсегда остаться с ним и ни за что на свете его не оставить. Это сумасшествие чистой воды, болезненная зависимость и пагубная привычка, переросшая в психопатическое обожание. Кузяев помнит растерзанные тела родителей. Помнит тельце маленькой сестренки. Помнит, как истреблял нелюдей, которые, не моргнув, убивали бы снова. Кузяев помнит, как без единой эмоции жалости или сожаления Паредес врезался в людские тела и вырывал их сердца, отбрасывая все еще бьющуюся в ладонях жизнь на грязную землю. Болезненно сжимается и заходится немым вскриком, лежа рядом с ним на одной постели и отчаянно, бесповоротно и болезненно отвратительно его любя, его обожая, принадлежа ему. Аккуратно поднимается с нагретой постели и бродит кругами по комнате, сжимая в руке серебряный нож, прихваченный с собой из дома и припрятанный в потайном кармане пуховика. Жизнь без Лео не будет слаще и свободнее, она померкнет совсем, возможно, даже тогда Далер, наконец, осмелится прекратить это все точным ударом в собственные жизненно важные. Жизнь без Лео не будет счастливее. Жизни без Лео не будет. Но и с ним разве что-то получится? Кузяев ухмыляется ненормально, отчаянно весело, наклоняется и заводит руку для удара. Цепкие пальцы обхватывают запястье и чуть направляют в сторону. Вспыхивает мигающий ночник. Далер холодеет, не дышит, вглядываясь в глаза напротив, и Лео ухмыляется ему в ответ, пальцем указывая на свою грудь: — Ты не туда целился, сладкий, — Кузяев дрожит, обмякает совсем, но все еще не отводит взгляда от нужной точки, сжимая нож, — нужно точно в сердце, принцесса. Правда, ты уже давно угодил прямо в цель. Поразительная меткость. У Далера предательски трясутся губы, и этот монстр разрушает его настолько стремительно и окончательно, что сил нет. Кузяев встает с постели и поспешно собирается, разыскивая свои вещи по всему номеру. Это замкнутый круг, и прервать его кажется невозможным. Обреченность давит в живот и скручивает внутренности тугим узлом, опрокидывает навзничь и вышибает воздух из легких, обрушиваясь лавиной безнадежной зависимости.

***

Лунев сидит за столом, невозмутимо размешивает сахар в обжигающей кружке чая и изредка поглядывает в сторону Кузяева. Далер безжизненно лежит на кровати и смотрит бесцельно перед собой, вдруг разрывая повисшую паузу глотком разъедающей горечи: — Знаешь, по всем канонам мне следовало бы любить тебя. Андрей отрывается от своего дела и медленно поворачивается к Кузяеву лицом, осматривает его в задумчивости и спрашивает: — Почему же? Кузяев беспомощно разводит руками, даже вскидывается на кровати в припадке калечащей грусти, яростно ищет в себе четкий и ясный ответ, но мямлит безжизненно и неуверенно: — Потому что ты человек, наверное. Так было бы правильнее, — молчит пару минут, а потом добавляет скорее самому себе, выдыхает куда-то в потолок: — а он — монстр. Тот, кто вырывает сердца из людей, не достоин любви. Тот, кто бредит безжалостным монстром, не достоин жизни. — А люди не бывают монстрами, Далер? И Кузяев не отвечает, отворачиваясь лицом к стене и сворачиваясь клубком, разрывается напополам. По всем канонам ему следовало бы любить Андрея.