Обернись

Кинозал встречает прохладой и пустотой. На экране творится полная неразбериха, а Кузяев беспрестанно дергается в кресле, сжимая в руке небольшой золотой кинжал. Лунев сидит рядом, кажется, полностью поглощенный фильмом, и Далер нервно озирается по сторонам в ожидании твари, когда Андрей придвигается к самому уху и шепчет и искоркой в голосе: — Расслабься. На самом деле нет никакой нечисти тут. Просто хотел немного тебя отвлечь. Далер смотрит на него раздраженно, прячет оружие за пояс и порывается встать. Андрей сильно впивается рукой в его колено и заставляет снова опуститься в кресло, обнимает за плечи и притягивает ближе, обдавая ухо теплым дыханием. — Просто расслабься. Кажется, еще чуть-чуть, и ты заискришься. Кузяев расслабляться не может уже крайне давно, и каждый день — круговорот пота и крови, болезненных стонов и пламенных вскриков, орнамент чужого оцепенения и нечеловеческого садизма. Ураган собственного отвратительного влечения и обреченной неспособности плюнуть на все и прекратить сдирать с себя заживо кожу. Лунев придвигает его за подбородок так близко, что их носы соприкасаются. Долго и мучительно проникает в глаза изучающим взглядом и вдруг глубоко целует, кажется, в душу въедаясь напором и осторожностью. Все как-то слишком не так. Привычная кровать встречает необычной прохладой недавно постиранных простыней, и спину обдает нежный хлопок, когда Андрей стягивает футболку. Кузяев врезается в его волосы пальцами, разъедая кожу вялыми прикосновениями, и каждый поцелуй на разгоряченной коже молнией вонзается в самое сердце полной противоположностью с тем, что так отчаянно ранит душу. Лунев быстро справляется с молнией на штанах, и Далер сам лихорадочно выпрыгивает из одежды, жадно сцепляясь с парнем мокрым и злым поцелуем, словно врезаясь в него с разбега, окропляя собственным зловонным грехом. А можно ли его так использовать? Можно ли вдавливаться в тело и тереться членом о чужой живот, жадно обдавая накаленный воздух хриплыми стонами? Можно ли биться в его руках, вгрызаясь в губы отчаянным стремлением забыться и пересилить тягучую похоть и прогнившую грязь? Андрей нависает сверху, аккуратно разводит ноги Кузяева в стороны, тут же сгибая в коленях, и Далер сам тянется ближе, требовательно притягивает к себе и буквально врастает в него, вживляется никотином в кристально чистые легкие, оставляя после себя кровавое месиво. Лунев обдувает головку, проходится языком и слизывает вязкую смазку, пока Кузяев жадно обдает слюной его пальцы. Лунев вбирает член глубоко, облизывает по всей длине и врезается в колечко мышц указательным пальцем, тут же толкается внутрь, не причиняя дискомфорт, лишь дарит чувство приятной растянутости. Далер вцепляется в голову, толкается глубже и подается бедрами вперед, ощущая в себе второй палец, зажмуривает глаза и заходится нервными вскриками, когда перед глазами всплывает совсем не то, что вообще сейчас должно красоваться в опьяненном мозгу. Крутит головой в разные стороны, насаживая Лунева на собственный член и подаваясь на три пальца, позволяя толкаться в себя грубее и глубже, так, как ему всегда нравилось. Так, как ему нравится с Лео. Сам переворачивается на живот, облокачивается локтями о матрац и подставляется, пряча голову в изгибе руки, когда Лунев одним плавным движением входит сразу и до конца, выдавливая душу на поверхность. Кузяев толкается членом в его ладонь, ощущая внутри мерные и глубокие толчки, подается назад и доставляет себе дискомфорт, заставляя входить жестче, грубее, сильнее и… бесчеловечнее. Перед глазами плывет его образ, и проклятый Паредес рисуется в сознании настолько четко и ясно, что Кузяев вскрикивает, распахивая глаза, кончает в чужую ладонь и упирается лицом в подушку, пока Лунев входит грубо и до конца, изливаясь внутрь. Все не так. В комнате тускло и безжизненно тихо. Лунев сидит в углу на табурете, изредка поглядывая в его сторону, и Кузяев под этим взглядом чувствует себя прокаженным. Виноватым. Липкая гадость собственного существования пачкает теперь не только самого Далера, но и его нового друга, отчего на душе становится омерзительно пусто. Кузяев поднимается на ноги с помятой постели, утопая в огромном свитере, выуживает из рюкзака серебряный нож и бросает Луневу. Тот лишь уклоняется, и оружие, ударяясь о стену, оседает на чистом полу. — И что это было? — Просто так. Далер прохаживается кругами по комнате, словно ищет приемлемые слова и адекватные выражения, но адекватности в его жизни так мало, что обличить все крамольные позывы в приемлемые конструкции оказывается крайне проблематично. Тишину разрушает его тихое и обреченно сухое, высосанное из самой затхлой частички души, которая как плесень заражает все тело. — Чтобы ты убил меня им, — Далер ухмыляется, разворачиваясь к Луневу лицом и смотря будто сквозь него, ломаясь под натиском собственных слов. — прирезал со всеми почестями. Как полагается истреблять монстра. Андрей так и сидит неподвижно, наблюдая за чужими мерными шагами по комнате, прислушивается к неровному дыханию и рваным всхлипам, прежде чем Кузяев все-таки извергается потаенной гадостью, разъедающей душу: — Понимаешь, я тут трахаюсь с оборотнем, — заламывает руки за спину, больно перебирая пальцы, так что слышится хруст костей. — Каждый раз ненавижу это и все равно иду к нему. Тишина давит своей неопределенностью, и Кузяев непроизвольно то и дело кидает взгляды на нож, все так же мирно покоящийся на полу возле Андрея. — Почему тогда идешь? Далер вскидывает голову к потолку и смотрит бесцельно перед собой, выставляет руки в стороны и вытягивается, тихо и безумно смеясь. — Откуда я знаю, — ненавидит себя настолько, что, кажется, сам бы прирезал, разорвал горло ногтями, если бы не был таким отчаянным трусом. — Просто иду и все. Не могу не идти. Какая разница вообще? Просто воспользуйся им. Требовательно указывает на поблескивающее оружие, и Андрей медленно поднимается с табурета, подходит ближе, минуя нож, останавливается в паре сантиметров и испытующе заглядывает в потухшие глаза, кажется, прожигая так душу. — Чай будешь?

***

Кузяев который день не встает с постели, ворочается в пьяном бреду и заходится холодным потом, катая на языке яркую горечь тоски. Плачет как умалишенный, больно врезаясь пальцами в ткань одеяла, и Лунев периодически садится на корточки у кровати, задумчиво оглаживает ладонью покрытый испариной лоб и молча встает на ноги, неизменно принося после этого кружку горячего чая. — Я — монстр, — Далер режет сквозящую тишину оглушительным шепотом, жадно и зло въедаясь взглядом в чужие глаза, — а еще я тебя использовал, и пока мы занимались сексом, думал о нем. Каждый миг думал о нем. И кончил, потому что представлял, что это он, а не ты. Доводит до исступления, жадно вгрызаясь словами, и ждет ответной реакции, ждет саднящей боли в груди, в животе, в голове или в сердце от точного и желательно смертельного удара, но ничего не получает в ответ кроме тусклого взгляда и неизменно тошнотворного чая, от которого кружится голова. Все не то. Далер выбирается из уютного дома, где обычные люди находят тепло и покой, а он задыхается, замученный чертовым монстром, беспрестанно колющим в самое сердце громадной тоской. Кузяеву плохо, и тошнота кружит в самой глотке, заставляя несколько раз выскальзывать из машины и выбегать на обочину, опорожняя желудок Сильная дрожь в коленях мешает нормально вести, и каждый раз ослабшие руки не держат правильно руль: машина юлит и мечется по оледенелой трассе ужаленным зверем, пока Далер не останавливается, решая передохнуть. Гадкая липкость ладоней бьет по вискам ненормальной нервозностью, и Далер поминутно отирает руки салфетками, больно ударяясь затылком о спинку сидения. Омерзительная тоска вспарывает живот, выуживая всю затаенную жажду, и каждая минута в пути кажется проклятой вечностью. Окаймленный недавним морозом лес встречает ночной чернотой, и Кузяев, не разбирая пути, бесцельно шатается между деревьями, оседая безвольным овощем на промерзлой земле, снова поднимается на ноги. Бьет по стволу ногой, кричит что-то совершенно невнятное и сгибается пополам, заходясь оглушительным визгом, зажмуривает глаза и снова кричит, срываясь на сдавленный хрип. Сорвал голос. Ложится на холодную землю, сворачиваясь клубком, и пьяно смеется, когда за головой слышатся тихие размеренные шаги его личного ада. Леандро нависает сверху, и Кузяев плавится под ним, превращаясь в единый сгусток энергии, разрываясь приливами чувств и задыхаясь в своей неспособности противостоять и сопротивляться. Притяжение слишком сильно, и такие моменты их встреч кажутся необходимой дозой, пронизывающей вены живительным и бесцветным теплом. Чтобы потом снова было мучительно больно. Паредес присаживается на корточки, притягивает за волосы к себе, и Кузяев заходится болью, всматриваясь в нечеловеческие глаза. — Малыш так сильно скучал, плакал и мучился, — звучит привычно наигранно нежно, елейно и мерзко, но внизу живота предательски быстро теплеет. — Пойдем со мной, сладкий? Далер ненавидит все это до такой степени, что был бы благодарен самой омерзительной твари, способной забрать его жалкую жизнь. Но покорно идет за ним следом и садится на пассажирское сидение. Леандро поворачивает в сторону города, и Кузяев отчаянно выдыхает, отворачиваясь к окну, когда Лео проходится прикосновениями по внутренней стороне бедра и сжимает член через ткань штанов, хищно и победоносно ухмыляясь. Его ждет долгая ночь.