Обернись

Чудовище выглядит слишком по-человечески, и это всегда застает врасплох, будоражит сознание и душит несправедливостью. Монстры совсем как люди. Люди совсем как монстры. Девушка с ангельским личиком в светленьком платьице подходит вплотную к Далеру. Вокруг царит зимняя ночь, и легкий морозец проникает под его куртку, щекочет кожу и бьет по щекам. Кузяев, пригвожденный ее дьявольской силой к стволу крупного дерева, морщится, когда она аккуратно гладит его по щеке, проходится по коже тыльной стороной ладони и по-доброму улыбается, стоя перед ним в этом летнем одеянии и, кажется, совершенно не мерзнет. Лунев неподалеку, смотрит, не отрываясь, силясь высвободить затекшие руки от цепкой хватки веревки за спиной, и чертыхается про себя, дергается и не может высвободиться, не вызывая к себе подозрений. Это обессиливает и чудовищно злит, вызывая в душе омерзительно яркую ненависть к этой девчушке, поглотившей, кажется, не одну сотню человеческих жизней. Их оружие — два золотых клинка — единственное, чем способен ее убить рядовой охотник, бесполезно валяется на земле, рассеянное ею в пыль при неудачной попытке застать врасплох. Сколько этой миловидной девушке на самом деле? Сто, двести лет? Пятьсот? Она улыбается снова, задорно подмигивает Луневу, и тот понимает, чувствует подвох и пронизывает ее отвратительной яростью, плавясь в своем бессилии: перед Кузяевым он не может выдать себя и поэтому снова прикладывает незначительные усилия, чтобы выбраться из плена веревок и ее омерзительных чар. Бесполезно. Девчушка ухмыляется, наблюдая за его потугами, а потом снова переводит взгляд на Далера и опять обманчиво нежно гладит его по лицу, с удовольствием вдыхая в себя всю его злость и обиду, питаясь потаенными чувствами и клокочущей контрастностью чувств, разъедающих душу. — Крайне аппетитно, — она проходится горячим дыханием по уху Далера, утыкается носом в висок и задерживается взглядом на глазах, поглощенных искрящейся горечью, — самое вкусное — это ваши скрытые позывы и желания, которые вы так тщательно держите в себе. Она кладет ладонь на его грудную клетку и смотрит слишком проникновенно, кажется, в самое сердце, разрывая препоны и обнажая сокрытые тайны. — Прямо вот здесь запечатываете под семью замками и тлеете в собственном безумии, — она снова переводит взгляд на Лунева, хищно облизывается и произносит с явной издевкой, громче, чтобы Андрей четко расслышал: — я вижу людей и нелюдей насквозь. Читаю как раскрытую книгу. И люблю выводить на свет самое интересное. Лунев понимает, дергается сильнее, и веревка сзади трескается пополам, но запястья по-прежнему сцеплены ее невидимой силой, и Андрей плавится в своей невозможности обнажить перед Кузяевым всю свою тайну. Девушка лишь смеется прямо в лицо Луневу, по-прежнему удерживая ладонь на грудной клетке Кузяева, и вдруг являет свету длинный отвратительный коготь, разрезает куртку Далера и больно царапает кожу, выуживая из него стон неестественно острой боли. Лунев рычит, рвется в ее оковах и борется с самим собой, проклиная этот чертов день за то, что ему не приспичило снова приковать Далера к кровати собственным телом, и они потащились сюда, в пропахший смрадом и гнилью лес, обуянный мерзкой падалью. — Давай же, — она встречается взглядом с Андреем и снова проходится по свежей ране Далера, углубляя и разрывая на части, позволяя вязкой крови пачкать одежду. Кузяев сдавленно стонет, дергается и заходится кашлем. Каждый ее порез — отчаянно болезненный и отвратительно проникающий в самую глубь чего-то большего, чем просто телесная оболочка. Кузяев чувствует это на себе слишком ярко и кричит, бьется в истерике, когда она снова всаживает коготь неглубоко, не смертельно, но до рыданий невыносимо. Сверлит Лунева неотступным наблюдением и снова требует, по-звериному ухмыляясь: — давай же. Покажи ему себя, монстр. Андрей шипит и больно сжимает челюсти, рвется в необходимости и безысходности что-то сделать, и это что-то разорвет каждую клеточку их отношений. Разорвет их. — Я вижу тебя насквозь, — она снова будто заглядывает Луневу в душу и разворачивается к Кузяеву лицом, отстраняет руку от его тела и выпускает на свет все пять длинных когтей, хищно облизывает каждый и произносит, обращаясь к Луневу, но смотрит Далеру в глаза. — Я вижу тебя насквозь. Какой бы он был вкусный, если бы был сломлен перед смертью. Сломай его, монстр. Девчушка леденит Кузяева мгновенным синим свечением глаз, заносит руку для решающего удара, и Лунев нечеловеческой силой выпутывает себя из ее оков, налетает в считанные секунды и прижимает к дереву, не обращая внимания на одуревший взгляд обезумевшего Кузяева. Сейчас существует только она — угроза его человеку. Девушка откидывает его с чудовищной силой, и Лунев так остро ударяется о дерево головой, что обычный человек, кажется, потерял бы сознание, но Андрей тут же поднимается на ноги и быстро наступает на нее, избегает ее когтей и сам впечатывает девушку в дерево, раздирая о шершавую кору оголенную кожу. Андрей победоносно, по-звериному ухмыляется и хочет добить без подозрений: перерезать шею. Достает из-за пояса нож и тут же отлетает на землю, кажется, ломая ребра. Поднимается снова. — Так легко не получится, — девушка наигранно грустно поджимает губы и в момент оказывается перед обезумевшим от происходящего Кузяевым, молниеносно заносит руку для решающего удара и вдруг резко дергается, выпуская изо рта сгусток предсмертной агонии — алую кляксу, стекающую по оголенной тоненькой шее и светлому платьицу. Падает к ногам Кузяева, и Далер больше не чувствует на себе ее невидимых пут, обмякает у дерева и смотрит, задыхаясь, как сжимает в окровавленной руке Лунев ее сердце. Андрей не помнит себя, откидывает все еще бьющуюся жизнь на холодную землю и подлетает к Кузяеву, проводит руками по щекам, размазывая кровь по лицу и вызывая у Далера спазм тошноты. — Сладкий, где больно? — он аккуратно приоткрывает открытую рану на груди Далера, и тот перехватывает за запястья его руки, с отвращением отстраняя его от себя. «Сладкий» добивает догадкой, и Андрей сам понимает, что все уже стало предельно понятным и сокрушительно явным. Отходит подальше и быстро снимает с себя одежду, ухмыляется убито и вымученно-обреченно, стоит перед Кузяевым обнаженный, с явно поломанными напрочь ребрами и раскрашенным кровью животом. Далер вжимается спиной в то самое дерево, уже практически не чувствует собственной боли, наблюдает за тем, как Лунев опускается на землю и вскрикивает от поминутно ломающихся костей, сдирает с себя кожу лохмотьями и оборачивается на его глазах в совершенно другого человека. В его персонального монстра. Кожа нарастает с чудовищной скоростью, крошатся зубы, и на их место тут же приходятся новые, глаза меняют оттенок, и Кузяев плачет навзрыд, пока Лео подходит к нему вплотную и аккуратно стирает со щек обильную влагу. Проклятый оборотень. Собственная рана Кузяева не угрожает жизни, но причиняет колоссальную боль, и Паредес обводит пальцами по ее краям, опуская глаза на его поврежденную грудь и стараясь не пересекаться с Далером взглядами. Кузяев приходит в себя поразительно медленно, около десяти минут позволяет Лео безмолвно оглаживать свое лицо, размазывая по щекам слезы вперемешку с чужой запекшейся кровью, и вдруг резко впечатывает Паредеса в дерево, упирается ладонями в его обнаженную грудь и спрашивает, заходясь рыданиями: — Как давно ты притворяешься им? — Лео молчит, поджимая губы, и Далер сильнее вбивается руками в его грудь, кричит в лицо, заходясь спазмами боли: — а Андрей? Что ты сделал с ним? Кузяев и сам знает ответы, догадывается, силясь унять порывы собственного отчаяния, но Паредес перехватывает его руки и крепко сжимает запястья, переворачивается, и теперь Далер оказывается вжатым спиной в злосчастное дерево. — С самого начала, принцесса, — Леандро выплевывает это ему в лицо, потому что молчать не имеет смысла, а каждое признание — не человечески болезненно и отвратительно больно бьет по сердцу, — я выдумал его для тебя. Чтобы хоть как-то быть с тобой рядом. На меня же ты не можешь смотреть как на человека, солнце. Кузяев бьется в его руках подстреленным, опрокинутым навзничь и сбитым с толку маленьким мальчиком, утерявшим опору. Паредес вдруг обхватывает его лицо ладонями и больно сжимает челюсти, врывается в сердце шипением, оголяющим душу и пронзающим внутренности насквозь: — Все, что ты говорил ему, ты говорил мне. Все, что ты делал с ним, ты делал со мной, сладкий, — Кузяев жадно глотает воздух, вцепляясь обессиленными пальцами в его руки, — когда ты трахался с ним, я был в тебе, слышишь? Далер молчит несколько долгих минут, и Леандо ослабляет хватку на его лице, чуть отстраняется, поворачивается к Кузяеву спиной и морщится от мороза, въевшегося в оголенное тело. — Как же талантливо, — вдруг выдавливает из себя Далер, отстраняясь от дерева, подходит к черному рюкзаку Лунева и раскрывает его. Выуживает на свет одежду Паредеса и ухмыляется, думая о том, что он каждый раз вот так оборачивался и переодевался, приходил к нему и даже как-то угрожал убить Андрея, заставив тем самым Кузяева снова лечь под себя. — Как же талантливо ты играл человека. Ложится боком на холодную землю, и Леандро натягивает на себя сменную одежду, пока Кузяев сворачивается клубком и поджимает колени, игнорируя яркую боль в грудной клетке. — И тогда я, обращаясь в вампира, — Далер произносит безжизненно сухо, словно объясняет неинтересную задачку по геометрии нерадивому ученику, — не хотел твоей крови, потому что кровь оборотня мне была не нужна. Паредес подхватывает его на руки и несет из леса к трассе, укладывает на заднее сидение машины, трогается с места, и Кузяев снова подает голос, обессиленно ухмыляясь, чертит непонятные линии ослабшим пальцем на спинке водительского сидения: — И ты никогда не притрагивался к серебру, — он словно что-то припоминает, бьет кулаком по спинке сидения Лео, — даже тогда, когда я кидал его Андрею, просил убить меня, это ты уклонился и не поймал, зная, что себя выдашь. Кузяев словно ищет аргументы, доказывает аксиому, и это звучит отчаянно скорбно, на выдохе: — Тогда вампир узнал тебя, помнишь? И ты так вовремя отрубил ему голову, — Далер заливается сумасшедше истерическим смехом, и Леандро обеспокоенно оборачивается назад, тут же сжимает крепче руль и снова обращает внимание на дорогу. — А еще ты… нет, не ты… Андрей так любил охотиться в одиночку. Сколько сердец ты сожрал на этой одиночной охоте? Паредес вносит его в дом, их с Луневым дом, усаживает на кровать и аккуратно раздевает, обеспокоенно всматриваясь в безжизненно бледное лицо и безучастный ко всему взгляд. Обрабатывает его раны и укладывает на спину, ходит по комнатке неприкаянно и вдруг слышит в спину тихое и твердое, бьющее в самое сердце стрелой безысходности: — Уходи, — Кузяев проводит ладонью по забинтованной ране, всматривается в глаза оборотня и повторяет снова громче и четче, задыхаясь болью и ярким отчаянием: — уходи. Проклятый монстр.

***

Месяц оборачивается адовым месивом ядовитого хаоса назойливых мыслей и желания провалиться сквозь землю. Кузяев не чувствует себя живым и не считает нужным вообще выходить куда-либо из маленького домика на отшибе, где еще некоторое время назад Андрей так старательно и успешно возвращал его в мир живых. Далер закапывает себя заживо в лаву безумия, и каждый новый день — попытка снова сделать вдох по утрам и зачем-то передвигать ногами. Каждый раз неудачная попытка. Голова кружится, и в грудной клетке тягучим спазмом отдается непреодолимое желание, неконтролируемое, животное влечение к монстру, так долго терзавшему его тело и душу, а потом разбившему все окончательно фальшивой игрой в Андрея Лунева. Далер прислоняется спиной к стене, вытягивает руки над головой и прикрывает глаза, мерно дышит и слушает собственное дыхание. Тусклая комната пробирается под ребра одиночеством и пустотой. Его режет изнутри и разламывает напополам, калечит и вытягивает кишки каждый день проклятого уединения, и неистребимая, будоражащая тоска вгрызается в горло. Слишком плохо. Слишком одиноко и пусто. Кажется, будто кто-то действительно вырвал из груди сердце и отбросил его в грязную лужу, толкнув Кузяева в бездну из прогнившего хаоса. Только вот Далер так и остался жить с зияющей дырой в грудной клетке и опустошенным, погасшим сознанием. Невыносимо. Как тряпичная кукла, не имеющая возможности проявить силу воли и бросить вредную, истребляющую его привычку, он снова оказывается в злосчастном лесу, неуклюже перебирая ногами. Это так же необходимо, как глоток свежего воздуха. Паредес подходит совершенно бесшумно, через пару часов метаний Далера между облысевшими деревьями является тихим омутом, обволакивающим со спины и не говорящим ни слова. Далер прикрывает глаза и позволяет Лео с силой прижимать себя к груди, кладет голову ему на плечо, и оба стоят в тишине, наблюдая, как где-то вдали на покинутой трассе изредка мигают фары автомобилей. Кузяев разворачивается в его объятиях и выглядит как-то ослаблено, блекло и безжизненно, несмело заглядывает в глаза. Лео больно сжимает его запястье и ведет в сторону проезжей части, вытаскивает из кармана Далера ключи и открывает машину, вынуждая его забраться на заднее сидение. Тут же нависает сверху, вдавливая Кузяева собой в мягкую обивку кресел. — Принцесса, ты совсем потухла без меня, — он смотрит как-то грустно, ведет подушечками пальцев по щеке и опускается на шею, целует в висок и вдруг больно сжимает подбородок, врезаясь глазами в безжизненный взгляд Кузяева: — я буду для тебя, кем захочешь, слышишь, сладкий? Хочешь, всегда буду Андреем? Далер дергается, высвобождает лицо и отворачивается, поджимает губы и вцепляется пальцами в его плечи, пока Лео торопливо расстегивает на нем куртку, пробирается холодными ладонями под рубашку, сильно оглаживая живот. — Хотя мы оба знаем, малыш, кто тебе нужен. Далер не шевелится, когда Паредес берет в рот до упора, пошло выпускает член, облизывает губы и тут же обхватывает снова, утыкаясь смоченным слюной пальцем во вход. Кузяев выгибается, насаживается глубже и стонет, когда два пальца проникают в его рот, и сзади становится невыносимо тесно под грубой и жесткой растяжкой. Он зависим от него так сильно, что близость становится дозой сильнодействующего наркотика, проникает в вены чарующим удовольствием и после причиняет дикие страдания от неконтролируемых ломок. В автомобиле тесно и катастрофически душно, Паредес разводит его ноги, изворачивается и с трудом проникает, целует каждую слезинку, и эта нежность словно белое пятнышко на черной кляксе откровенной грубости: Леандро берет его ярко и больно. — Вот так, сладкий, нам же так хорошо вместе, — он останавливается внутри, доводит Кузяева до изнеможения рукой на его члене, собирая ладонью последствия с живота, толкается пару раз и замирает, изливается в Кузяева, больно вонзаясь в шею, и это сводит с ума обоих — секунды совместного нечто. — Сладкий, просто отдай мне его. Леандро указывает взглядом на грудь Кузяева, туда, где бьется сейчас у самого горла его обезумевшее сердце. Паредес идет за ним по пятам прямо до домика, но у входа останавливается и мучительно долго ждет. Далер пытается унять откровенную дрожь, оборачивается, и по его взгляду Леандро понимает — решение принято. Кузяев беспомощно смотрит перед собой и произносит как-то сухо и безжизненно, пряча дрожащие руки в карманах куртки: — Обернись, — Лео заглядывает в его глаза и заходится болью, отчаянно ухмыляется, ощущая во рту тошнотворный привкус горечи, и Далер просит снова, громче и настойчивее: — обернись им. Отворачивается и прикрывает глаза, слушая болезненные вскрики и переломы в костях, вдыхая резкий запах крови и чудовищного обращения монстра. Неуверенно разворачивается и наблюдает за тем, как Лунев натягивает на себя джинсы и куртку. Андрей улыбается так привычно и по-особенному, что у Далера перехватывает дыхание, и все еще яркая правда давит на виски оглушительным эхо: это и есть его монстр. Проклятый оборотень, как же он талантиво сыграл человека. Кузяев подходит вплотную, осторожно дотрагивается до щеки, и Андрей нежно перехватывает его руку, прислоняясь губами к замерзшим пальцам. Далер одергивает ладонь и отходит на два шага назад, вглядывается в другие глаза и понимает, понимает, что перед ним все тот же Лео, все тот же монстр, которого он искренне ненавидит… Отчаянно любит. — Где ты настоящий? — Далер спрашивает вдруг совершенно устало и жалко, будто еще чуть-чуть, и что-то свалится ему на голову. Андрей подходит вплотную, насильно обнимает, игнорируя слабое сопротивление, шепчет на ухо, и Кузяев заходится мелкой дрожью в его руках: — Я настоящий там, где ты меня любишь. Холодный воздух прорывается в легкие и отрезвляет голову, крупный снег оседает на лице Далера мокрыми кляксами, и жизнь зависает на время, пронизанная скрежетом мыслей в его голове. Кузяев отстраняется, еще раз проводит ладонью по щеке Лунева и замирает, очерчивая линию губ, произносит уверенно и окончательно, проваливаясь куда-то в бездну со скоростью света и впервые получая от этого садистское удовольствие: — Я хотел с тобой попрощаться, Андрей, — Кузяев ненормально улыбается и отстраняет руку от его губ, обхватывает за плечи и соприкасается лбами: — по всем канонам мне следовало бы любить тебя, как бы это дико не звучало. Но я люблю монстра. Люблю Лео, слышишь? Так что обернись для меня им снова. В последний раз. Медленно заходит в понурый домик, обжигает комнаты светом и оставляет дверь приоткрытой.