Любовь! Всего лишь слово, Зачем оно тебе, скажи? Ведь ты пойти на все готова, Ради того, кто искупал тебя во лжи. Любовь! Ей цену ты определяешь, И измеряешь то, что мерить не дано, Ты сердце никому не доверяешь, Чтоб не разбилось вдребезги оно. Любовь! Во взгляде, трепете ресниц, Ты так его желал признания, Так получи сполна эльфийский принц, Не требуй больше покаяния!
***
― Рейстлин, ― позвал Карамон, пытаясь понять, спешить ли ему на помощь самозабвенно целующимся Даламару и Крисании, чтобы успеть оттолкнуть их в сторону, вздумай наблюдавший за этим маг послать какое-нибудь проклятие, или же ему следует поддержать, не дав упасть, смертельно побледневшего брата. Маг ничего не ответил, он просто повернулся и зашагал прочь. ― Рейстлин, ― еще раз, но уже громче, окликнул его Карамон. Тот вновь проигнорировал оклик, но Карамона наконец-то заметили ученик и жрица. Даламар побледнел едва ли не больше Рейстлина. Щеки Крисании окрасились ярким румянцем. Оба они быстро соскочили на землю и бросились вслед за Рейстлином. Карамон остался сторожить лошадей, справедливо рассудив, что помочь в таком тонком деле, как приведение в чувство крайне ревнивого и обиженного темного мага, пусть он хоть сто раз ему брат, он не может.***
― Шалафи? ― Не смей меня так называть, я уже единожды простил твою ошибку, не жди, второго шанса у тебя не будет, ― скорее прошипел, чем проговорил не пожелавший прервать свой путь маг. Он был зол на себя и свое сердце, которому, вопреки всем планам, отчего-то было больно. ― Рейстлин… ― начала Крисания. ― Что, Рейстлин? О темный маг, я хочу привести тебя к свету, что даровал мне Паладайн, я люблю тебя, ― не эти ли слова я слышал от тебя всего несколько дней назад? — ехидно парировал тот. — Я наверное был тебе так противен, что ты не выдержала и убежала, чтобы броситься в объятия моего ученика или любого другого, кто согласится преклонить перед тобой и твоим богом колени. А ты, Даламар? Что двигало тобой? Месть, ну так ты просчитался, я не люблю ее, и мне все равно, что именно ты сделаешь со Светлой Жрицей. — Маг лгал и был готов поверить в свою ложь. Не этого ли он добивался, не зная, как получить желаемое? Так отчего же теперь болит в груди? ― Нет… ты, очевидно, желаешь моего могущества и сделав все, чтобы я не смог открыть врата в Бездну, сам решил пойти по уже проторенному мною пути. Не бывать этому! Ты думаешь, что ты последняя Жрица на Крине, Крисания? Разочарую тебя, но это не так, я найду другого более преданного Паладайну жреца и вместе мы завершим начатое. А теперь, пошли прочь, не желаю вас видеть. И, Даламар! Не смей вставать на моем пути, те раны, что я оставил на тебе в прошлый раз, ничто в сравнение с тем, что я сотворю, если ты осмелишься, хотя бы подумаешь о том, чтобы перейти мне дорогу. Произнося эту пламенную речь, Рейстлин старался не поворачиваться к преследовавшим его ученику и жрице. Он не желал, чтобы предатели увидели злые слезы, которые катились по его щекам. О, он теперь понимал, какие чувства терзали Крисанию после подслушанного разговора. Ну что ж, жрица отомстила. Вот только Рейстлин не мог понять ― ему так больно оттого, что жрицу целовал Даламар или от того, что она ему отвечала. Маг запутался в своих планах и чувствах, и от того становилось еще больнее. Он не был готов отречься от всего, но он почти сделал это. И что, все повторяется. Как и в юности, выбирают не его. Стоило этих двоих оставить наедине, как о нем, Рейстлине, позабыто. Он сам когда-то хотел такого исхода, но сейчас был разочарован. Заниматься самобичеванием и обвинением других в собственных бедах маг планировал до самой Палантасской башни, куда он собственно и направлялся, втайне надеясь, что хоть Карамон, преданный, чуть глуповатый, но такой родной и понятный, Карамон, последует за ним. Внезапно, бег Рейстлина был жестко прерван. Сильные, но одновременно нежные руки схватили его за плечи, развернули и прижали к не менее сильному, горячему телу. Маг напрягся в чужих для него теперь объятиях, но Даламар, как и в случае с Крисанией, не стал церемониться. Он нашел тонкие губы шалафи и поцеловал его со всей страстью, на которую был способен. Наблюдавшая за этим Крисания отчего-то не сочла действия эльфа предосудительными. Она так устала за эти несколько дней, девушке не хотелось ни обвинять, ни оправдываться, она просто подошла и обняла обоих мужчин, постаравшись вложить в это объятие всю свою любовь, которую она испытывала к одному из них и всю нежность вперемешку с благодарностью, которую заслужил другой. Рейстлин сдался, он притянул к себе Даламара и яростно ответил на поцелуй. Внезапно почувствовав обнимающие его руки Крисании, маг испугался, но, затем прервал поцелуй и привлек обоих в объятия, не пытаясь больше анализировать случившееся, просто отдаваясь на волю судьбе. Он не простил, но был готов выслушать объяснения. Маг злился, он таял в объятиях и злился, понимая, что совсем немного и он действительно от всего откажется. Годы изысканий не должны пойти на смарку, он не может этого допустить, но как же хочется. Магу кажется, что он сходит с ума.***
Карамон издали заприметил возвращающихся жрицу и Даламара, и облегченно вздохнул, когда увидел рядом с ними еще и Рейстлина. Он почему-то был уверен именно в таком исходе этого полного событиями дня, но все же сомневался, опасаясь, что брату удастся обидеть тех, кого он, сам того не зная, очень любил, обидеть и оттолкнуть так, как проделывал это не раз с самим Карамоном.***
― Рейстлин? ― умоляюще произнесла, заглядывая в лицо мага, Крисания. ― Давайте поговорим обо всем этом позже, и простите меня, ― устало ответил ей маг, не отводя взгляда ни от прекрасного лица жрицы, ни от не менее, прекрасного облика ученика. Сейчас, вернув хоть частицу той силы, которой у него могло бы не быть, не завладей его телом и разумом Фистандантилиус, Рейстлин вновь мог наслаждаться красотой окружающего его мира. И Крисания, и Даламар, на которых он больше не смотрел сквозь призму песочных часов, оставались молодыми и привлекательными. Маг впервые испытал к жрице некое подобие чувств. Высказавшись, он вдруг осознал, что ревновал не только Даламара, но и ее, посмевшую подарить свой поцелуй не ему. Ревность была хорошо знакома Рейстлину, он ревновал других учеников к учителю, не терпел, когда Карамон прикасался к его книгам и травам, опасаясь, что тот может оказаться магом, пытался доказать всему миру свое над ним превосходство. Но еще ни разу Рейстлин не испытывал вместо всепоглощающей ярости за нарушенные границы собственного пространства боль. Решившись взглянуть в глаза Даламару и Крисании, он увидел в них отголоски этой же боли, увидел, все понял и простил. Его сумасшедшее сердце вновь одержало вверх и Рейстлин решил просто насладиться ситуацией. Когда Крисания, пытающаяся избежать неловкости между магами и сохранить с таким трудом отвоеванный покой, подошла к Карамону, надеясь поехать вместе с ним (три лошади), Рейстлин просто протянул ей руку, а Даламар не говоря ни слова, поднял девушку на руки и подсадил в седло к шалафи. Ехали молча, Карамон думал о доме, Тике и новом клене, который неплохо бы посадить на месте того, что срублен в пьяном бреду, спровоцированном присланным братом письмом. Крисания прижалась к Рейстлину, маг обнял ее свободной от поводьев рукой, и девушка уснула. Даламар ехал рядом с шалафи, но заговорить также не решался. Случившееся было для него не менее странным, чем для самого Рейстлина. Нет, эльф о поцелуе с жрицей не жалел, он будет рад повторить этот опыт. Проведя с девушкой совсем немного времени, Даламар не мог не оценить, насколько так красива и умна. Он знал, что ради любимого Крисания готова была пожертвовать всем. И отчего-то ему очень хотелось стать именно тем, ради кого она была готова принести эту жертву. При всем этом эльф безумно любил и желал своего шалафи, как справиться с этими двумя взаимоисключающими чувствами, ведь Рейстлин едва ли захочет делить его со жрицей, Даламар не знал. Отказаться же от девушки или мага он сил в себе не находил. Очевидно, шалафи придется потесниться в его сердце, собственно, как и ему в сердце Рейстлина. От эльфа не укрылись ни нежные объятия мага, ни то, что он время от времени склонялся к спящей жрице, оставляя на ее волосах невесомый поцелуй.***
Поскольку в Башню больше нужды возвращаться не было, Рейстлин решил отправиться прямиком на Заман. Неважно добудет ли он по дороге армию или нет, с ним Даламар и верный Карамон, они вдвоем стоят целой армии. Маг решил уничтожить врата в Бездну, чтобы больше у него не оставалось ни сомнений, ни путей к отступлению.Но избавиться от голоса у себя в голове не мог. А тот требовал, чтобы маг не отклонялся от плана. Посматривая на отчего-то задумчивого Даламара, прислонившуюся к его груди Крисанию и вечного своего спутника Карамона, Рейстлин наконец пришел к единственному верному для себя выводу ― шанс стать Богом не стоит возможной потери самых дорогих ему людей. Отчего-то маг вспомнил тот миг, когда исходящее от Ока Дракона пламя унесло его с тонущего корабля. Тогда он оставил брата и друзей умирать, смог ли бы он поступить сейчас также? Нет, проще вырвать себе сердце сразу, чем испытывать те же муки совести и сожаления, которые ему пришлось пережить тогда в Библиотеке Астинуса. Сердце опять победило, тот, другой, замолчал. Но надолго ли, не лучше ли не идти к Заману? Смятение ― это все, что чувствовал маг.***
― Рейст, нам нужно остановиться и передохнуть, ― нарушил молчание Карамон. ― Ты прав, брат, ― маг сам не заметил, что не стал язвить или употреблять при разговоре нечто вроде «братец». Мужчины спешились, стреножили лошадей и отправили их пастись. Они находились на опушке леса, за которым простирались безлюдные поля и луга. Сколько хватало глаз, тянулась бескрайняя равнина, которую лишь в одном месте наискосок прорезал проезжий тракт. Именно к нему они и стремились. Решив не будить Крисанию, Рейстлин передал ее с рук на руки Даламару, и тот бережно уложил жрицу на свой плащ. Карамон подозревал, что маги опять применили к девушке свои волшебные штучки. Ну, не могла она столько спать и не почувствовать, как ее таскают туда-сюда. Но воин благоразумно воздержался от комментариев, понимая, что любой из них с его стороны может нарушить хрупкое равновесие. Рейстлин все еще выглядел подавленным, хоть взгляд его и потеплел. Воин решил предоставить брата и его ученика самим себе, и отправился на поиски дров для костра. Рейстлин присел возле Крисании и делал вид, что занимается изучением открывшейся его взору дали. Не обладая выдержкой шалафи, первым, конечно же, заговорил Даламар: ― Тогда, в Башне ты правду мне сказал, шалори? ― как и сам Рейстлин при прошлом с ним разговоре, эльф специально употребил и выделил это слово. ― Да, ты же сам это знаешь, ― нехотя отвечает Рейстлин. Сейчас и он в этом уверен. ― А она? — Даламар кивает на жрицу, ― она что-то значит для тебя? ― А для тебя? ― не спешит с ответом Рейстлин. Ему важно это знать, вот только кто именно задает вопрос самому магу не ясно. ― Да, ― без всяких отговорок произносит Даламар и видя, что Рейстлин не желает смотреть в глаза, разворачивает его к себе и произносит: ― И ты. ― Что я? ― горько, но без прежней обиды спрашивает Рейстлин. ― И ты значишь, я люблю тебя уже давно, очень давно, ― эльф склоняется к Рейстлину, запускает руки в его красивые серебристые волосы, покрывает поцелуями тонкую пульсирующую жилку на шее, шепчет глупые, но такие важные сейчас слова. Карамон не спешит возвращаться, а Крисания все еще спит. Руки эльфа проникают под мантию, стягивают ее и вот уже Рейстлин откидывается на спину, увлекая возлюбленного за собой и не в силах сдержать возбуждающего Даламара стона. Эльф не спешит, он понимает, как важно показать любимому свои чувства. Рейстлин еще никогда не испытывал подобного наслаждения, более того, сейчас ему хочется, чтобы нечто подобное испытал и Даламар, поэтому маг поспешно избавляет эльфа от остатков одежды. И вот уже два обнаженных тела сплетаются в жарком и трепетном объятии. Даламар склоняется все ниже, чтобы вобрать в себя возбужденный до предела член Рейстлина. Поддавшись вперед, маг едва сдерживается, чтобы не начать вбиваться в такой горячий и притягательный для него рот ученика. Но тот видимо ничего не имеет против такого исхода событий. Доведенные до предела, оба кончают с такой силой, что это заставляет их тела содрогнуться. Рейстлин жадно сцеловывает остатки своего семени с губ Даламара и увлеченный этим процессом, подмечает, что за ними наблюдает крайне потрясенная и от того пунцово-красная Крисания. В глазах жрицы отражается пламя сжигавшей их страсти. Рейстлин наклоняется над Крисанией и целует ее так же жадно и страстно, как до этого целовал Даламара. Щеки девушки вспыхивают еще больше, но она не отстраняется. Вернувшийся спустя четверть часа Карамон застает крайне милую и по домашнему семейную картину ― у весело потрескивающего костра, склонившись к жрице и что-то шепча ей на ухо, сидит Даламар, Рейстлин занят приготовлением ужина. Воин добавляет принесенные ветки в костер и получает свою порцию супа. Ему не нужны слова и объяснения, он понимает, что за время его отсутствия случилось нечто очень важное для них всех.