Поймёшь ли ты, что иной любви не дано, Иной любви тебе не дано?
***
Почему? Шоко чувствует колючую веревку на своей шее. Она трется о кожу, вызывает невыносимый зуд и сужается. Постепенно, не спеша. Миллиметр за миллиметром, она сдавливает горло, и кричать уже не выходит. Бережешь последние капли воздуха у себя в лёгких и понимаешь, что не видишь перед собой ничего, кроме пульсирующих чёрных кругов, а голова наливается чем-то тяжёлым и плавящим. Тело медленно слабеет. Чувствуешь напрямую каждую вену, по которой течёт обжигающая кровь. Шоко понимает, что скоро она будет ледяной. Она умирает. Умирает, умирает, умирает! «Я не хочу умирать», — вопит оглушающая мысль у неё в голове. Она светится ярче всего остального – казалось, воспоминания смешались в отвратный напиток из негармонирующих друг с другом ингредиентов. Кучу воспоминаний – счастливых и горьких, греющих и холодеющих, воспоминания вкуса, цвета и запаха – закинули в блендер, и от них осталась лишь коричневатая, непонятная и омерзительная по всем кулинарным параметрам масса. Шоко не может зацепиться ни за какие мысли (ведь они стали жидкие и густые, как обильная слюна). Кроме смерти. Она хватается за скользкую материю, скребет ногтями чужую атласную кожу и взывает к небу. Приходит отчаяние. «Я слишком молода, чтобы уходить. Господи, пожалуйста, не мучай меня. Я ещё не влюбилась и не построила свою жизнь… У меня только голый фундамент из незавидного детства среди богатых выскочек и не лучшей семьи. Господи, пожалуйста, пожалуйста, не забирай меня!.. Неужели всё было зря?.. Моё время уже вышло?» Она всё ещё чувствует веревку, которую со спины сжимает тугим кольцом её… подруга?.. Кто её сжимает? Чувства сыплются сквозь пальцы, становятся серыми и полупрозрачными. Её подруга… В голове всплыло, как свет маяка среди бушующего моря, имя. «Сато! Сато, помоги! Приди ко мне на помощь. Ты всегда приходила. Ты протянула мне руку, протяни и в этот раз… Сато!» Но Сато не была Спасителем. Она была Жнецом. Маяк погас, стоило Шоко вспомнить, кто стягивает верёвку. И её захлестнуло волной гнева. Праведного, чистого, как адское пламя, гнева. «Ты протянула мне руку. Но когда тебе понадобилась моя помощь и я протянула тебе свою, ты оттолкнула её. Мерзкая пощёчина. Неужели ты с самого начала, Сато, не ставила меня ни во что? (Кто показал тебе звёзды?) Я так хочу сказать, как люблю тебя. Но что ты делаешь со мной сейчас? Ты убиваешь меня. Душишь, господи, ты меня душишь! Я не хочу умирать! Пошла к чёрту, Сато! Пошла вон!» Шоко последний раз подняла немеющую ладонь и накрыла ей чужую. Ту, что сдавливает её тонкую, кажущуюся такой хрупкой и птичьей в эту самую секунду, шею. Шоко не чувствует ни тепла, ни холода. Её настигает спасительное нечто (ничто?). А потом её озарило смирение, словно мягкий, утренний свет весеннего солнца, который щекочет своим золотом кожу и тянет за собой ввысь, вперёд за душистым, тёплым ветром. «Впрочем, боль утихла, Сато. Мне не больно. Я не чувствую. Именно про это ощущение ты говорила, когда изливала мне душу? Оно обволакивает меня. Кутает во что-то мягкое, как облако. Я проваливаюсь в зыбучие пески. Там темно и нет ничего, что могло бы мне навредить, я уверена. Песок застилает мне глаза, проникает в уши, нос, рот. Я лишаюсь крови, жил. Я обретаю глиняные руки и камень вместо глазниц. Всё не так уж и плохо, верно? Наверное, я что-то сделала не так. Я не понимаю твою любовь, не понимаю так, как не пойму жизнь, смерть или время, не осознаю далёкие расстояния до звёзд и суть всего мироздания. Но мне хорошо… Я умираю с мыслью о тебе, и если бы я знала, что всё так обернется, я бы попыталась не протянуть руку помощи, а прыгнуть к тебе в яму. Но я не могу, уже слишком поздно. Поэтому надеюсь, что даже если ты не будешь сожалеть обо мне, то хотя бы будешь помнить. Будешь помнить меня как славную, смелую птицу, которая изо всех сил старалась своим пением вызволить тебя из лесных дебрей, в которые ты провалилась, запуталась, и терновые ветви сковали твоё тело. Вывести обратно на тропу. Я благодарю тебя, Сато, за то, что осенила светом хотя бы последний год моей жизни. Пусть ты сама же и погасила его. Мы встретимся там. Где нет целей и вершин, никто ни к чему не стремится, потому что стремление к чему-то – странный заскок живых, а не глиняных статуэток. Там только пустые банки и чёрная, как смоль, ночь. Я жду тебя, Сато». Рука Шоко безвольно упала и повисла вдоль туловища. Тусклые, полуприкрытые глаза заволоклись потусторонней дымкой. Лопнувшие капилляры выпученных глазниц и нездоровая синяя шея будто кричали: «Посмотрите на меня, ха-ха! Птичке сломали хребет!». А тем временем всё сознание Сато заполонил звук сломанного телевизора. Звук – шипение, осязание – слизь, вкус – горький. Ужасный, до омерзения горький. Как только голова Шоко с приглушенным хрустом (похоже, у неё сломаны шейные позвонки) упала ей на плечо, душитель в немом ужасе отполз от мёртвого тела и забился в угол, сжимая и разжимая верёвку, которая в один миг обрела в фантазии облик шипящей, извилистой, ядовитой змеи. Шоко лежала в центре квадратной комнаты, которая в сознании (убийцы) Сато сужалась, как коробка, пока не стала тесной настолько, что она не могла пошевелиться. Рвотные судороги пробудились совсем скоро. Ещё долгое время Сато не решалась приблизиться к телу в пустом, забытом всеми доме, который поневоле обратился в гробницу, пока по нему не стал распространяться запах гнили. А потом Шоко вернулась. Видимо, решила не ждать.***
Шио плелась за колонной их маленькой группы в самом хвосте и была ужасно подавлена из-за того, что они не посмотрели на жирафов ещё чуть-чуть. Предзакатное солнце, начинающее наливаться багровым оттенком, было перепоясано тонкой лентой розового облака. Апельсиновые лучи мягко ложились на асфальтированные дороги, улицы шумели и кишели людьми в преддверии тёплой ночи. Одна за другой железные рольставни закрывающихся ларьков с трезвонящим звуком опускались и запирались на ключ. На Шио это нагоняло предельную унылость. Город впадал в спячку, но оставался в ожидании красочных снов из ореолов фонарных огней на фоне звёздного неба, гуляющей молодёжи. При мысли о молодёжи, которая начнёт «шататься по улицам», как любил выражаться папа, вспомнился Асахи. Он до сих пор не вернулся, хотя обычно не задерживался больше чем на три дня, а тут он пропал на целую неделю. По маме может и не видно, но она сильно переживает. Или Шио хочет думать, что переживает. Яркие образы из зоопарка – экзотические звери, как, например, павлин или тигр, – быстро выветрились из головы, и Шио целиком и полностью нырнула в мрачную задумчивость, лишь изредка кидая взгляд на ровесников и прибавляя темп, когда обнаруживает, что начинает отставать от своей группы. Но домой так не хочется! Что её ждёт дома? Пьяные возгласы папы, заискивающие оправдания мамы, возможно, Асахи уже вернулся и точит свой перочинный ножик о каменную плиту, и бог знает, какие мысли роятся у него в голове, ведь его глаза – «зеркало души» – отражают не что иное, как хладнокровие убийцы, который вот-вот потеряет терпение. «Ты утрируешь, Шио. Не будь такой строгой», – посоветовал ей мимо проплывающий плакат с весёлой рожицей персонажа-бренда, зазывающий в пиццерию. Шио увидела на фотографии дымящуюся, мягкую и подпеченную в духовке корочку со стекающим с неё толстым слоем сыра, пепперони и зелени, и её живот предательски заурчал. Учительница деловито беседовала с неким человеком, который незаметно подключился к их отряду по пути в школу. До Шио долетали обрывки разговора. — …Я бы не была так уверена. Прогноз погоды часто ошибается, на небе – ни облака. — Всё равно, милая, лучше возьми зонт. Бог знает, сколько мы пробудем у моих родителей. Они не любят скоро отпускать гостей, — предупредил неизвестный человек. Больше Шио ничего не слышала, так как её внимание перехватило кое-что, что в представлении было вроде и рядом, но недосягаемым из-за слоя стекла. Она остановилась и вонзила взгляд в витрину кондитерского магазина. На подставке в баночках самых разных размеров – от ладошки до целой литровой банки – покоились сласти. Шоколадные конфеты, вздутый, облачный, бело-розовый зефир; леденцы на палочке, полосато-красные и похожие на рыболовный крючок. Несмотря на подступающий голод, Шио привлекло не только содержимое, но и сами сосуды. У них дома тоже есть разные банки. Но они все были пыльными, многие разбились – случайно и неслучайно, – многие испещрены трещинами и причудливыми царапинами, которые, если поднапрячь воображение, походили на непредсказуемые молнии, разрезающие пунцовое небо. Их банки не сверкали, как эти. Эти были будто бы здоровые, наполненные, не пустые и не разбитые. Никто не заметил, что Шио отстала от группы. Молодая учительница всерьёз занялась рекомендациями своего партнёра о том, «что не делать, что не говорить», когда они придут на званый ужин с родителями. Шио коснулась детской ладонью витрины и как в трансе провела пальцем по прохладному стеклу. Ларёк уже готовился закончить работу на сегодня – щуплый парниша в униформе закруглялся подметать пол. Вспыхнул над головой первый фонарь. Его оранжевое свечение коснулось лишь немногого участка пустынной дороги, а магазины торгующего района неприветливо встречали взгляд табличками ЗАКРЫТО. СМЕНА 9:00 — 21:00. — Тебе нравится? — произнёс приятный голос у неё над ухом. Шио кивнула. Почему-то слова матери: «Помни, Шио: не отвечай незнакомцам, беги!» напрочь вылетели из её головы. — Они блестят, — объяснила Шио и печально улыбнулась. В её глазах играл всполохами фонарный огонёк. — У нас дома они совсем не такие. — Банки? — удивился некто. Наверное, спрашивал о сладостях и никак не ожидал услышать, что маленького ребёнка завлекли не пряные конфеты. — Их протирают каждый день. А вообще, всё, что стоит на витрине – для красоты, поэтому они так блестят. — Я знаю. Но эти какие-то… — Шио прикусила нижнюю губу в машинальном подборе слов, — другие. — Другие? — вновь переспросил голос. — В стеклах так много чего хранят! Но оно прозрачное, поэтому этого никто не видит. Однако баночки на самом деле очень важны, — разглагольствовала Шио с видом знающего специалиста. — Все смотрят на содержимое, и это правильно, потому что если банка хранит что-то плохое, она тоже становится плохой и принимает цвет. Но если она кристально чистая, значит, её содержимое хорошее. Вот взять, например, этот зефир – вы наверняка обратили внимание на него, но ведь он может храниться в чистоте только благодаря невидимой баночке! — Кажется, я понимаю, о чём ты, — как-то недоуменно ответил голос. Внезапно живот Шио заурчал – голод дал о себе знать. В подступающей ночной тишине это было слышно невероятно отчётливо. Щёки Шио залились румянцем. — И-извините… — промямлила Шио и опустила руку с витрины. — Ты голодна? — побеспокоился голос. Шио стыдливо отвела взгляд. — Погоди-ка минутку, — мягко вымолвил кто-то (по тону Шио поняла, что некто улыбался), прежде чем потрепать её за плечо и скрыться. Шио подняла взгляд, когда услышала мелодичный колокольчик, подвешенного над входной дверью. В следующие мгновения она наблюдала, как парниша в униформе встал у кассы и молча кивнул женской фигуре в чёрной толстовке с надетым на голову капюшоном. Из-под её подолов выбивалась клетчато-зелёная юбка. Вдруг Шио, словно отойдя от беспамятного транса, вздрогнула и беспомощно огляделась. Группа! Она отстала! Потом Шио огляделась кругом. Солнце уже скрылось за верхушками высоких небоскрёбов, а небо приняло пепельно-голубой цвет, изредка прерываемое уже темнеющими облаками в сумрачном свете. Мама будет ужасно волноваться, если она прямо сейчас не ринется догонять! Но тебе не хочется домой, верно? Ей хотелось домой, но ещё ей была любопытна эта девушка, что теперь согнула руки в локтях, прижимая к груди что-то увесистое, но из-за спины Шио не могла разглядеть, что именно. Девушка расплатилась наличными и под наивно-проницательный взгляд девочки вышла из ларька. Она прижимала большую банку, полную зефира. Парниша в униформе вышел вслед за девушкой, закрыл магазин и на всех парах помчался за угол улицы, после чего скрылся из поля зрения. Незнакомка подошла к Шио и вручила ей банку со сладостями. Шио с удивлением отметила, что банка оказалась тяжелой. — Вот, возьми, — всё ещё тепло улыбаясь, незнакомка обнажила сверкающую белизной улыбку. Шио наконец смогла разглядеть её лицо, хоть и в обрамлении капюшона. Девушка имела невероятно симметричные черты: её кожа, будто бы выточенная из слоновой кости, белела даже в оранжевом свете фонаря, а вишнёвые глаза («Они такие большие!», — поразилась Шио) источали, как солнце, искрящееся тепло. Шио чувствовала, будто с головой окунулась в горячую, расслабляющую ванну, когда смотрела на неё. Аккуратные брови и тонкие, бледные губы выражали безмятежность и сладостное спокойствие. Шио это не понравилось. (Помни, Шио: не отвечай незнакомцам, беги!) Было в этом выражении лица что-то, кроме приятного тепла. Как цветастый горный луг, в траве которого крылась тёмная, незаметная расселина. — Это мне? — не веря, что держит такую большую банку, доверху набитую зефиром, который она ест не больше одного раза в полугод, Шио всем своим видом демонстрировала подозрение. — Не корчи такое лицо, Шио, ради бога, — звонко посмеялась незнакомка такой нахмуренной, но милой физиономии. — Спасибо… — смутившись, неуверенно поблагодарила Шио, и всё же её детское личико тронула улыбка, зараженная таким тёплым смехом девушки. — Я не так часто покупаю зефир. Поделюсь им с мамой. — Что ж, тебе положена медаль за доброту, — с доброй иронией ответила девушка. Подожди. Ты что, ослепла? Шио, как громом пораженная, уставилась на незнакомку. Она что-то упустила. (Не корчи такое лицо, Шио) (Не отвечай незнакомцам: беги!) — Спасибо, — повторила с кривой улыбкой Шио и начала отступать назад. — Мне пора домой. Уже поздно, мама будет волноваться. — Может, тебя подвести? — понимающе предложила девушка. — Моя машина совсем рядом. Сейчас опасно, по улицам могут ходить разные люди. — Я недалеко живу. Спасибо, не утруждайте себя, — вежливо отказалась Шио и уже полубоком повернулась по направлению к пешеходному переходу. — Но это правда опасно, — настойчиво повторила девушка. — Скажи, куда подъехать или где твоя школа, и я передам тебя в надёжные руки. Уи-и-и, уи-и-и! Сирена воет. Откуда она знает моё имя? — Правда, я доберусь… — не успела Шио сделать шаг, как её грубо схватили за локоть. Ту-дум-ту-дум. Сердце разорвётся от страха! Мамочка, спаси! — Я всё равно тебя отвезу. Идём. — Нет… — всхлипнула Шио. Сейчас она казалась себе как никогда беспомощной и в ловушке. Капкан для медведей. Клетка для птиц. — Нет! Она попыталась отпихнуть от себя незнакомку, но та оказалась чудовищно сильной. — Почему ты вопишь? Боже, не волнуйся… Не плачь. Всё хорошо, я просто отвезу тебя… — Нет! — Шио изо всех сил, которые у нее остались, начала вырываться из мёртвой хватки. Стеклянная банка с зефиром выскользнула у неё из рук и разбилась вдребезги. (Он может храниться в чистоте только благодаря невидимой баночке!) Она ощутила, как её ноги оторвались от земли. Небо и земля поменялись местами. Девушка подняла её, как пёрышко, и водрузила себе на плечо. Ту-дум-ту-дум. Ту-дум-ту-дум. Ту-дум-ту-дум! Во взгляде незнакомки сквозило искреннее сожаление, как будто она уже порывается отпустить ребенка из вопиющего сострадания, но другая часть её сознания, более холодная и отчужденная, расчётливо толкает её к дальнейшим действиям. Шио била её в живот, барабанила по лопаткам, увиливала телом змеей, пыталась соскользнуть из её рук, но бесполезно, – и тогда она заорала не своим голосом: — На помощь! Пожалуйста, помогите! Она зарыдала, слёзы ручьём текли по её щекам и впитывались солёными пятнами в толстовку, пока девушка терпела её пинки и непоколебимо несла к чёрному силуэту машины под деревом. В таком незаметном месте ставят свои машины только убийцы. Никто не отозвался. Улица была пуста. Зато Шио благополучно, хоть и с замешательством и задержкой, засунули в рот что-то тряпичное. — Прости меня. Пожалуйста, прости… — горько взмолилась и задрожала девушка. Шио могла чувствовать её сбившееся дыхание и учащённый пульс, хотя не была уверена, что это не был её собственный. — Всё будет в порядке. Я спасу тебя. Тудум-тудум-тудум-тудум! Шио краем глаза увидела, как девушка обходит машину и открывает ключом багажник. Крышка плавно поднялась. Шио возобновила тиранию: начала вырываться и драть девушке волосы с новыми усилиями, но это ничего не изменило. Казалось, эта девушка ничего не чувствует. Ничего! Шио судорожно зарыдала, выдыхая и не вдыхая обратно. Её маленькое тельце тряслось, ладони сжимались и разжимались. Взгляд метался из стороны в сторону в поисках хоть какого-то спасения. Сейчас она опустит меня в багажник. Но она не успеет его закрыть, потому что у меня в кровоточащей ладони осколок стеклянной банки. Девушка оперативно опустила её в багажник, намереваясь прижать Шио к полу и параллельно захлопнуть крышку, но девочка оказалась проворнее и на полпути укусила незнакомку (а у Шио были отличные клыки), отчего та всё-таки болезненно вскрикнула и ослабила хватку. Шио замахнулась с планом полоснуть незнакомку по груди… В темноте блеснуло острое лезвие. Но она всё равно в доли секунды оказалась прижата лицом к пыльному покрытию багажника, а орудие со звоном выпало из её рук на затхлую траву. Жалкая попытка обречена на провал. — Шио… — шокировано, на сбитом дыхании вымолвила девушка, явно не ожидавшего такого сопротивления от ребёнка. «Пожалуйста… пожалуйста, не надо…», — мысленно умоляла Шио, ощутив, как её истощенное, покореженное срывом сознание уходит в дым. Ту-дум… — Прости меня. Ради бога, прости, я так не хотела, — бесцветным голосом горечно оправдалась девушка едва ли не шепотом, после чего захлопнула крышку. Послышался щелчок в замке, и наступила тьма. Под рёв мчащегося на полной скорости мотора Шио подумалось, что баночку всё-таки жалко. А потом отключилась.