Разрядка

Название: Москва-72 Персонажи: Россия|Америка, упоминания президента Ричарда Никсона, камео фем!России и Дмитрия Никифоровича из Этнографии. Рейтинг: PG-13 Жанр: ER, Ангст, Hurt/Comfort, UST. Предупреждения: сигареты, наркотики, алкоголь. Матчасть: 22-30 мая 1972 года, визит Никсона в Москву. Итак, 1972 был богат на события для США. Во-первых, всё ещё идёт Вьетнамская война, одновременно в самих США бушуют антивоенные митинги. Ричард Никсон сразу после прихода в Белый дом в 1969-м берёт курс на вывод войск из Вьетнама (т-н "вьетнамизация"). Во-вторых, в ноябре 1972 в США выборы, Никсон оперирует выводом войск для набирания популярности, форсирует его в конце марта 1972 (Операция "Нгуен Хюэ"). В июне происходят события, приведшие к Уотергейтскому скандалу (В 1973 Никсона обвиняют в незаконном шпионаже против кандидата от демократов, в 1974 он подаст в отставку). В-третьих, Никсон одновременно начинает нормализацию отношений с КНР и СССР (которые, напоминаю, между собой разосрались ещё в конце 50-х), чем тоже многие в США очень недовольны (Холодная война, а тут президент с красными яшкается). В феврале 1972 происходит знаменитый визит Никсона в Китай для нормализации отношений, а в мае президент США впервые со времён Рузвельта посещает СССР. Время и место действия: 22 мая, 16:45–18:00, "чай" в гостиной на третьем этаже Большого Кремлёвского дворца (в то время как чета Никсонов пребывала на аналогичном "чае" с Брежневым и министрами), позже на площадке над первым этажом у главного фасада: https://tinyurl.com/4zsken3s Почасовка визита: https://tinyurl.com/y4nzd79z Подписанные документы: ОСВ-I, ПРО и Основы взаимоотношений между СССР и США; соглашения о сотрудничестве в исследовании и использовании космического пространства в мирных целях; о сотрудничестве в области науки и техники; о предотвращении инцидентов в открытом море; о сотрудничестве в области охраны окружающей среды. https://ria.ru/20170522/1494686556.html Погода (да, я настолько анальна): http://thermo.karelia.ru/weather/w_history.php?town=msk&month=5&year=1972 Хроники: https://www.youtube.com/watch?v=lUULCWgbAn0 https://www.net-film.ru/film-58927/ https://www.net-film.ru/film-7215/ Музыкальный спонсор: последние две песни были изданы во время Уотергейтского скандала, первая – пример антивоенных песен того времени. The Dubliners – The Button Pusher (1970) https://music.yandex.ru/album/3708794/track/30655815 James Taylor – Let It All Fall Down (1974) https://music.yandex.ru/album/9132268/track/55327526 Stevie Wonder You Haven't Done Nothin' (1974) https://music.yandex.ru/album/5639246/track/70495 Сноски: 1. Генри Огден (1856-1936) – американский иллюстратор, особенно знаменит историческими иллюстрациями военной формы США. 2. "Альфред помнит, откуда Иван его вырвал" – в комиксе Иван вырвал кран у Людвига где-то в тридцатых (хотя там страны Балтии уже завоеваны? Что за каша в голове у Химы???). Мой фанон безапелляционно сместил таймлайн на 1945-й. http://hetarchive.net/lie/ 3. "В нарушении протокола, в его тарелке красуется странная народная стряпня из непонятных ингредиентов" – дипломатическая кухня довольно интернациональна и подразумевает наличие лишь тех блюд, которые смогут есть все участники. Национальные изыски если и появляются, то не в качестве основного блюда. Грубо говоря, подавать холодец – моветон, а вот борщ вполне можно. Рыба с тушеной капустой не подходит, ибо а) на рыбу в качестве основного блюда есть лёгкое табу, б) тушеная капуста весьма специфический гарнир. 4. "В нарушении протокола, он не скрывает презрительной мины, брезгливо подцепляя вилкой кусок речной рыбы", – американцы, насколько мне известно, не очень жалуют речную рыбу. Но хуже всего они относятся к рыбе солёной а-ля нашей селёдочке, считая её сырой костлявой дрянью. 5. Homo Soveticus (человек советский) – ироническое название советского человека. Термин берёт своё начало с попыток большевиков создать "нового человека". 6. "Но ведь это он начал эту гонку, он пролил первую кровь, он сидел за бортом МИГ-21 и бомбил Вьетнамское небо" – Альфред весьма субъективен, однако во время Вьетнамской СССР направил в страну группу военных специалистов, в основном лётчиков. http://www.airwar.ru/history/locwar/vietnam/mig21/mig21.html 7. "быть зажатым между двумя толстыми советскими политиками", – во время застолий гости и хозяева как правило сидят в шахматном порядке. 8. "По периметру кто-то даже успел расставить низкие клумбы – не такие пышные, как в Белом доме", – на крыше и террасах Белого Дома и правда почти всегда были офигенные клумбы http://www.whitehousemuseum.org/east-wing.htm 9. ГСН – Головка самонаведения — автоматическое устройство, которое устанавливается на управляемое средство поражения (ракету, бомбу, торпеду и др.) для обеспечения прямого попадания в объект атаки. 10. "шаману-капноманту" – капномантия – способ предсказания будущего с использованием дыма. 11. "Слышен ли звук падающего дерева в лесу, если рядом никого нет?" — философская загадка, касающаяся проблем наблюдения и реальности. Написано ~2013-31/03/20. 2588 слов. Альфред входит в комнату, медленно оглядываясь. Так вышло, что его первый визит в советскую столицу омрачён амбалами-телохранителями, слежкой и постоянными обысками. Вереница надсмотрщиков не отпускает его месяцы спустя злосчастную сентябрьскую выходку. Президент Никсон уже год смотрит на свою страну с недовольством, а в опущенных уголках его губ Альфред читает разочарование. Вьетнамская война сломала его, и Альфред настолько устал, что почти готов открыто это признать. Однако, сейчас не время для слабости. История не ждёт никого, а большая политика всегда выгадывает момент, чтобы наброситься и разорвать тебя в клочья. Москва в насмешку встретила американскую делегацию военным парадом, а сам Иван уже второй день щеголяет мундиром и безупречной осанкой, словно лакированный солдатик, сошедший с иллюстрации Генри Огдена¹. Альфред исподтишка любуется им, разглядывая блестящие медали на тугой груди военного кителя, невольно представляя перекаты мышц под толстыми слоями ткани. Кран в руке русского смотрится аляповато, но Альфред помнит, откуда Иван его вырвал², и какого калибра ружьё умело запрятано внутри. Весь мир затаил дыхание, наблюдая за вакханалией дипломатических поездок США, но на фоне СССР и КНР Америка не может держать планку, и это видно. В душной приёмной Иван бегло окидывает его критическим взглядом, и Альфред вспоминает едва заметный насмешливый изгиб брови на лице Яо, когда тот встретил его с трапа самолёта три месяца назад. Нервно сжимая кулаки, Америка игнорирует протянутую руку и идёт мимо русского, из приёмной сразу в небольшой зал, стараясь как можно быстрее добраться до своего места, минуя зоркие взгляды своих и чужих. Он почти уверен, от СССР не скрыть синяки под глазами и мешком висящий пиджак. Но Альфред не Альфред, если не попытается. – Мы уже не здороваемся? – невозмутимо последовав за ним, улыбается Иван, стоит им сесть друг напротив друга. Протокол, Альфред, ты снова забыл о протоколе. – Большая честь, – фыркает он в ответ, стараясь скрыть неловкость. К счастью, вокруг не так много людей, а все высокопоставленные лица оставили их беседовать в отдельном кабинете, как детей в загоне. Только агенты КГБ и ЦРУ маскируются под прислугу, а некоторые и вовсе не пытаются слиться с панно на стенах. Глаза Ивана ловят блики дневного света. Брагинский одаривает официантов вкрадчивой улыбкой. "План Б", – шепчет русский одними губами, и на лице одного из КГБшников тут же мелькает подозрительный прищур, пока одна из сопровождающих тихо выскальзывает в коридор. Альфред притворяется, что ничего не заметил. Подают завтрак. Русский делает жест рукой, и под вязью лести и просьб отступают даже агенты ЦРУ, получив от Альфреда едва заметный кивок. Даже тот зоркий КГБшник нехотя покидает помещение, последний раз одарив Ивана недовольным взглядом. Теперь их в комнате только двое, и можно позволить себе чуть больше и чуть меньше, чем обычно. "Никто не успеет вмешаться", – мелькает заманчивая мысль. Альфред хмурится, не понимая кольнувшего в груди чувства. Почему его должно это радовать? Должно быть, прав Ричард, когда говорит, что героиновая дурь ещё не вышла из него до конца, что нужен повторный курс… Иван медленно поглаживает кончик крана, словно набалдашник трости. С верхушки смесителя на них смотрит глазок скрытой камеры. Между их ладонями считанные сантиметры, и Альфред со всей яростью ненавидит каждую камеру, скрытую среди цветов в вазе или запрятанную в самом тёмном углу, каждый жучок, зашитый в воротнике его куртки, которые видят его действия, слышат его дыхание, знают его помыслы. Секунда, две, сантиметры опасно сократятся и его выволокут из зала со скрученными руками и испорченной репутацией. Альфред сжимает зубы и опускает взгляд на стол перед собой. В нарушении протокола, в его тарелке красуется странная народная стряпня из непонятных ингредиентов³. В нарушении протокола, он не скрывает презрительной мины, брезгливо подцепляя вилкой кусок речной рыбы⁴ в окружении почему-то жёлто-коричневой капусты. В улыбке русского ему чудится оскал. – Успокойся, – мерзко усмехаясь, говорит Иван, нанизав свой кусок на вилку. – Она же не сырая. Она прошла термообработку. – Сукин сын, – выдыхает Америка едва слышно. – От сукин сына слышу, – игриво щурится СССР в ответ, задумчиво пережёвывая рыбу. – Попробуй, прежде чем судить. – Сам выбирал? – Ухум, – с наслаждением тянет Иван, жмурясь как довольный кот. – Термообработку, – передразнивает Альфред, скривив губы в кислой гримасе, и тянется к холодным закускам. Где-то за стенкой слышится сдавленный смешок, напоминая, что за ними всё ещё следят. Альфред мысленно проклинает свой чуткий слух и развязанный язык. Судя по бесстыжей усмешке русского, тот тоже прекрасно понял, над кем сейчас посмеялись агенты. Иван приподнимает одну бровь, запив ухмылку глотком белого вина. – Замечательная сегодня погода, не считаешь? – резко переводит он тему, манерно поболтав бокал в руке. На удивлённый взгляд Альфреда Иван лишь премерзко усмехается. – Ну как же, я слышал, что все беседы в приличном британском обществе начинаются с обсуждения погоды, – он выдерживает паузу. – Ах, прости, забыл – общество не приличное и не британское. – Ты сейчас нарвёшься, – почти рычит Альфред. – Нарвусь, – легко соглашается Иван, не отрывая от него своего орлиного взгляда. По его лицу хочется врезать, но Альфред сдерживается, спешно увлекшись закусками. Руки едва заметно дрожат; если сидя это ещё можно скрыть, то слабость удара Иван точно заметит. Впрочем, непривычную вялость Иван замечает еще быстрее. Небольшая морщинка между его бровей не предвещает Альфреду ничего хорошего, а хмуро поджатые губы это лишь подтверждают. Невзначай закрыв ладонью камеру и поправив шарф так, чтобы он скрывал все медали на груди, СССР встаёт и делает шаг в его сторону. Он окидывает комнату взглядом и чуть разворачивается на каблуках, явно закрыв спиной одну из камер. Альфред понимает намёк и двумя безжалостными движениями сдавливает сначала жучок, зашитый в вороте пиджака, а после и камеру в петлице. Где-то за дверью начинается тихая возня, но вскоре кто-то отрывисто стучит по дереву. – Пять минут, Брагинский, не больше, – властно произносят с той стороны. Наверняка тот самый КГБшник. Русский бросает на дверь мимолётный взгляд и пару раз стучит пальцем по глазку камеры в кране, прежде чем снова закрыть её рукой. – Что случилось? – одними губами спрашивает Иван. Альфред отвечает ему раздражённым взглядом. – Не понимаю, о чё- – Ты прекрасно знаешь, о чём я, – жёстко обрывает Брагинский, на миг раздражённо поджав губы. Нервно переместив руку на кране, по-прежнему закрывая глазок камеры, он смотрит Альфреду прямо в глаза, словно от этого что-то изменится. – Что это вообще было в сентябре? Было ли это волнение в голосе русского? Альфред не знает, но стыдливый румянец забирается на щёки, и он резко отворачивается к двери. – Что они с тобой сделали? – едва слышно произносит Иван, и Альфред чётко улавливает эту интонацию – непонимание, испуг, ярость – и всё словно встаёт на свои места. Все эмоции, задавленные унижением, погребённые под таблетками реабилитационного центра, вскипают в груди, заставляя сжать зубы, чтобы не сорваться. Иван говорит так, будто его волнует его состояние. Альфреду плевать, что там русский себе навыдумывал и какие эксперименты красные над ним ставили, прежде чем вывести этого идеального, безупречного хомо советикус⁵. Как будто во всём виновато его правительство, а комми здесь ни при чём. Но ведь это он начал эту гонку, он пролил первую кровь, он сидел за бортом МИГ-21 и бомбил Вьетнамское небо⁶, он… – Не твоё дело, комми, – сквозь сжатые зубы рычит Альфред, резко поднявшись с места. Иван одаривает его долгим нечитаемым взглядом, словно пытаясь высмотреть в нём что-то. – Как скажешь, – наконец произносит он, вновь поджав губы. Рука русского отпускает кран, отставив его в сторону. – Полагаю, нам стоит начать разговор по делу? ПРО? ОСВ? Основы взаимоотношений? – Без разницы, – бурчит Альфред, садясь обратно. – Твою отвратную готовку не испортит ни один разговор. Иван беззлобно скалится, тоже позабыв об этикете. – Словами не описать, как я рад¸ что подписание договоров не зависит от твоих детских прихотей. Альфред надуто бросает на него взгляд, но прикусывает язык. Чёртов комми. Чёртовы соглашения. Где-то в груди щемит волнение. Хочется курить, но вместо того, чтобы расслабленно валяться в своей гостиной, вдыхая заветный дым, он уже который месяц проводит в больницах и разъездах. Мальчишка, во имя Разрядки трясущийся в героиновой ломке на глазах коммунистов. Альфред прекрасно понимает, почему Ричард так поступил. Они знакомы почти двадцать лет, двенадцать из которых проработали вплотную. Были и ссоры, и недопонимания. Ричард никогда с ним особо не цацкался – принудительная госпитализация тому доказательство. Но всё же Альфред готов душу продать, лишь бы больше не корчиться под дулами всезнающих взглядов СССР и КНР. – США выражают надежду на продолжение продуктивного диалога по сокращению стратегических вооружений, – бросает он примирительно, но незаинтересованный тон заставляет фразу звучать, как подачку обиженного ребёнка. Уголки губ Ивана едва заметно дёргаются вверх. – СССР полностью поддерживают стремление американского народа ограничить дальнейшее наращивание стратегических вооружений, – отвечает он, передразнивая тон Альфреда, что вся фраза звучит, как издёвка. Альфред невозмутимо поднимает одну бровь. Остаток часа они кидаются друг в друга бессмысленными стандартными фразами, одна высокопарней другой. Безопасность, сотрудничество, дружба, кооперация, – если верить каждой строчке, вбитой в договоры, то они уже давно должны были залюбить друг друга до смерти, так сильна в них обоих жажда мира во всём мире. На лице Ивана тень вселенской скуки. Он бросает мимолётные взгляды на часы каждый раз, прежде чем парировать его "проблему первостепенной важности" своим "твёрдым намерением продолжать дело борьбы за мир". Наконец, спустя полчаса томительного жонглирования дипломатическим жаргоном, на лице русского появляется надежда, и он приглашает его пройти за кофе. Альфред ворует со стола последний бутерброд с икрой. – Заткнись, – сквозь полный рот хлеба оттявкивается он на взгляд русского. Коридоры почти пусты, лишь издалека эхом журчит гул делегации. Альфред не уверен, рад ли он их уединённости или предпочёл бы быть зажатым между двумя толстыми советскими политиками⁷, обсуждая Достоевского и ядерный синтез и пытаясь сделать вид, что ему интересно. – Знаешь, – едко комментирует Альфред, когда они делают второй поворот, а вся процессия агентов следует за ними, словно утята за уткой-матерью, – ты, конечно, большая страна, но "за кофе" обычно идут в соседнюю комнату, а не на другой конец земного шара. Русский лишь хмыкает в ответ. Они петляют по коридорам ещё где-то с минуту и через неказистую дверь выходят на площадку над первым этажом. – Люблю это место, – признаётся Иван. – Хоть проветришься, а то смотреть на твою бледную рожу тошно. – А уж как мне на твою тошно, – огрызается Альфред, подавив в себе желание застенчиво поерзать. Разумеется, Иван заметил его нездоровый вид и не смог промолчать. Неловко оглядывая площадку, Альфред подмечает наспех отодвинутые провода и относительно старый настил, который явно лишь недавно увидел тряпку и не сдал ей как минимум половину дождевых разводов. Аккуратный застеленный скатертью столик выбивается из картины так же сильно, как Альфред из большой политики. Тихая ярость в глазах шпионской свиты Ивана лишь подтверждает догадку: пикник на свежем воздухе – минутный каприз Брагинского. Незаметно напряжение отпускает его плечи и становится пусть на йоту, но легче дышать. Поймав его взгляд, Иван кивком приглашает его сесть, а сам панибратски хватает того самого офицера КГБ за локоть и выпроваживает его вон вместе со всеми остальными агентами. – С парапета я его скину независимо от того, будете ли вы дышать мне в спину, – бурчит он, прежде чем закрыть дверь им в лицо, оставив две страны наедине. Иван стоит какое-то время у двери, молча наблюдая за ним; его цепкий, печальный взгляд ввинчивается в висок Альфреда, требуя… чего? Объяснений? Благодарности? Альфред не знает, но держится до последней минуты – он устал, вымотан, выжат до дна. Уже сойдя с трапа самолёта он хотел лишь свернутся клубком в своём номере и не отсвечивать до конца поездки. Ему едва хватило сил держать лицо тот час, что они общались. – Здесь нет прослушки, – зачем-то возвещает его русский. – Мои ребята растянут то время, что мы проговорили, до половины седьмого. После десерта могу показать тебе Кремль. – Радость-то какая, – кривится Альфред. – В программе был заявлен чай на двадцать минут, а торчу я тут уже час. Иван поджимает губы, медленно выдохнув. – Можешь идти, если хочешь, – подойдя к столику, немного резко говорит он. – Но тогда и я, и вся советская делегация будем ждать тебя в 20:40 в Грановитой палате. 130 приглашенных, два часа застолья, ты – почётный гость. – Да понял я, понял, заткнись, – огрызается Альфред, задавливая в зародыше желание поблагодарить Ивана за то, что тот его от этого избавил. Они сидят в тишине. Альфред наслаждается ласками ветра на своём лице. Иван не торопит разговор, неспешно разливая напитки и убирая баранчики с некоторых закусок. Американец чувствует на себе его взгляд пару раз, но никак не реагирует. Погода в Москве не самая лучшая – небо затянуто пеленой облаков, словно кто-то покрыл атмосферу тонкой коркой известняка, а воздух напитан прохладной влагой. Весь мир погружён в оттенки серого, но почему-то вместо депрессии это вызывает у Альфреда лишь забытое, но такое желанное чувство спокойствия. Он готов признать: обустроен балкон красиво. Почти романтично. По периметру кто-то даже успел расставить низкие клумбы – не такие пышные, как в Белом доме⁸, но тоже ничего. – Не против? – спрашивает русский, уже доставая сигареты. Альфред открывает рот, чтобы огрызнуться, но взгляд его останавливается на заветном табаке, как будто в зрачках его глаз кто-то установил ГСН⁹. Насилу оторвав взгляд от конца сигареты, Альфред отворачивается, пожав плечами. Щелчок кремния. Сизые волны ползут по площадке, точно ленивая змея, окутывая их обоих своим ядом. Иван медленно выдыхает клубы дыма, не отрывая от него свой пронзительный пошлый взгляд. Альфред чувствует себя как насекомое, в которое вот-вот воткнут иглу и повесят в распластанном состоянии на стену. Он машинально хватает рукой первое попавшееся пирожное с подноса и закидывает его в рот. Ему всегда было проще расслабиться, пока он ест. Судя по тому, как едва заметно поднялась правая бровь Ивана, тот прекрасно об этом осведомлён. Альфред замирает, так и не отпив свой кофе. – Нам стоит продолжить разговор, – бурчит он, прикусывая фарфоровый край чашки. – Да, стоит, – соглашается Иван, не отводя от него своего жадного взгляда. Он совсем не похож на Яо – китаец наслаждался каждой секундой его позора, словно мстил за весь девятнадцатый век. Иван смотрит иначе, без затаённого злорадства; выискивает слабые точки, чтобы поддразнить, но не ранить. Это в тысячу раз хуже, потому что перед Яо Альфред чувствовал себя просто слабым, а перед Иваном – уязвимым. Русский затягивается, медленно выдыхает – словно серая река стекает с его губ и растворяется в таком же сером пространстве. Альфреду кажется, что, подобно шаману-капноманту¹⁰, он снова видит в этих клубах картины прошлого и будущего. И вот, подхватив его на серой перине, табачный смрад уносит его в далёкий Вашингтон, а в волнах-отголосках героинового экстаза подобно сирене то выныривает, то снова теряется знакомый женский силуэт. Полгода назад, когда за окном его больничной палаты кружились вихрем снежные ураганы, ему постоянно снилась славянка с пышной грудью и ледяным, как у суккуба, нутром. Целуя его в жаркие губы, она шептала ему о войне, сигаретах и героине, обещая блаженство после первой же затяжки. Несколько месяцев спустя он смотрит в холодные глаза своего противника и видит фривольную улыбку шалавы из своих делириев. Альфред делает глоток кофе, в который забыл добавить сахар, и горечь на языке спасительным рывком выдёргивает его из воспоминаний. – Ну? – требовательно спрашивает он, когда Иван так и продолжает молчать. Америка берёт щипчики для сахара, подавив в себе желание рассмотреть витиеватый орнамент на них, и тянется к рафинаду. – Слышен ли звук падающего дерева в лесу, если рядом никого нет?¹¹ – с лёгкой усмешкой задаёт риторический вопрос Иван. – Есть ли смысл говорить о политике, когда нас никто не услышит? Он замолкает на пару моментов, неторопливо разглядывая Альфреда. – Всё наладится, – неожиданно серьёзно произносит он. – Главное помнить, что самое тёмное время ночи – перед рассветом. Альфред едва заметно морщит нос, разжимая щипцы. С плебейским бульком куски сахара уходят на дно его чашки. – Ты всегда так слащаво разговариваешь или эти пошлые лозунги специально для меня? – огрызается он, пытаясь скрыть за ядом смятение. Чайная ложка бодро стучит по фарфоровым краям, мешая белую смерть с черной. Обычно подобное демонстративное отсутствие манер выводит европейцев из себя на раз-два, но сегодня всё идёт совсем не так, как задумано. – Разумеется для тебя, солнышко, – спокойно парирует русский, и по его тону совершенно непонятно, издевается ли он. Альфред презрительно фыркает, но ничего не отвечает, позволяя тишине вновь укрыть обоих пологом безмолвия. Два белых кубика растворяются в черноте его кофе. Он делает осторожный глоток. Горечь никуда не уходит, лишь обретая сладкое послевкусие. Иван неторопливо затягивается, и конец его сигареты мерцает углями, алыми, как коммунистический флаг. Они смотрят друг другу в глаза. Чувствуя слишком знакомое покалывание внизу живота, Альфред старательно думает о том, что в России варят очень вкусный – нет, просто отвратительный кофе.