Амбивалентность

      — Ромыч, ты как?       — Да нормально, только башка трещит… Черт, — Савицкий, поморщившись, потрогал затылок. — Хорошо этот гад меня приложил. И как только наручники расстегнуть умудрился, я ж всего на секунду отвернулся…       — У него папаша был уголовник со стажем, видимо, научил сыночка разным трюкам, — хмуро отозвался Ткачев и покосился в сторону машины, где сидела полковник с наспех перевязанным плечом. Действовать сейчас нужно было как можно оперативнее. — Вот что, Ром, — Паша сунул другу ключи от квартиры, — я с Зиминой в больницу, а ты давай ко мне домой. В кладовке шкаф, там на нижней полке спортивная сумка, в ней деньги. Возьми несколько пачек, я попробую с врачом договориться.       — Хорошо, — несколько растерянно отозвался Савицкий. Какое-то совершенно несвойственное Ткачеву хладнокровие и то, как спокойно он раздавал указания, сбивали с толку. — А с этим что делать? — кивнул на лежащий возле ангара труп Горелова. Паша на мгновение задумался, махнул рукой.       — Ветками его закидай пока, чтоб никто случайно не наткнулся. Потом вернемся и решим. Знаешь, как Зимина бы сказала? Мертвые подождут, — и, не замечая недоуменного взгляда Ромы, рванул дверцу автомобиля.

***

      — Ирин Сергевна, вы как? — и только когда вопрос сорвался с губ, Паша мысленно обругал себя за глупость самыми последними словами. Как может чувствовать себя человек с огнестрельным ранением, находящийся в полуобморочном состоянии? Вот уж ляпнул так ляпнул! А самое главное — с какой вообще стати он должен за нее волноваться? Ну кто она ему? Кто она для него? Убийца, которой так и не смог отомстить? Почти бывшая начальница? Женщина, с которой… с которой он спал, женщина, от которой у него напрочь срывало крышу, женщина, за которую так боялся… и боится сейчас — как бы не сопротивлялся изо всех сил этому панически наползающему чувству, накрывшему будто лавина.       — Нормально, — полковник даже попыталась усмехнуться бескровными губами и, чуть выпрямившись на сиденье, бросила на него короткий, но острый взгляд. — Ткачев, а ты че, волнуешься, что ли, за меня? — В голосе, несмотря на слабость, сквозила прохладная ирония. Ткачеву в голову ударило чем-то жарким, жутким, почти-ослепляющим — но это не было гневом. Нет, ну вот что за женщина! Что это только что было? Она что, издевается? Так своеобразно флиртует? Или всего-навсего отчаянно храбрится, даже сейчас пытаясь сохранить лицо? Нет, не лицо — свою привычную маску законченной стервы, лишенной каких-либо нормальных эмоций и даже страхов… И это перед ним, и это после всего, что между ними произошло — ее страшный поступок, его попытка ее убить, холодная война, чудовищные события, объединившие вновь… и несколько совершенно нереальных, безумных, горячих ночей…       — Ирина Сергеевна, силы берегите, — произнес чересчур резко, прибавляя скорость. Полковник, ничего не ответив, откинулась обратно на сиденье, тяжело выдохнула, прикрыла глаза. Паша, на миг обернувшись, бросил на нее взгляд — и в груди что-то невыносимо сжалось. Сейчас она снова была совершенно другой, слабой, беззащитной в своем состоянии, нуждающейся в его помощи, и Ткачеву даже себе самому было жутко признаться, что вряд ли существует что-то, что заставит его отступиться, оставить ее — и от этого открытия стало по-настоящему страшно. Он не имел права чувствовать к ней такое — так сильно, отчаянно и безумно-всепоглощающе…