Амбивалентность

Беседа с генералом затягивалась. Ткачев успел подремать после очередной бессонной ночи, ответить на несколько сообщений и звонков, потом взглянул на часы и понял, что ужасно хочет курить. Ларек, в котором продавали всякую всячину, находился буквально в двух шагах от здания управы, а Зимина так и не появилась — и Паша решил, что успеет сбегать за сигаретами до того, как полковник вернется. Пока выгребал по карманам мелочь, пытаясь найти нужную сумму наличкой, молоденькая грудастая продавщица вовсю стреляла густо накрашенными глазами и даже что-то щебетала. Ткачев, отшучиваясь на автомате, почти не обращал внимания на откровенные попытки его закадрить и на собеседницу вообще — ровно до того момента, как девица, побледнев, вдруг прижала ладонь ко рту, тихо ойкнув.       — Ой, мамочки, это что же такое делается! — прошептала, испуганно округлив глаза. Паша медленно обернулся на оглушительный грохот — и к сердцу разом прилил мертвяще-безжалостный холод. Ему даже не нужно было приглядываться, чтобы понять, какая именно машина взорвалась сейчас на стоянке.

***

      — Проходи. Сейчас вызову тебе такси. Ирина Сергеевна аккуратно повесила плащ, сбросила обувь, достала из сумки мобильный. Ткачев, следя за ее отточенно-спокойными движениями, только молча кивнул, закрывая за собой дверь. Вновь накатило невыносимо-жалящее раздражение, замешанное на жгучем непонимании: да разве может такое быть? Как вообще возможно оставаться настолько безучастной и сдержанной, какой-то час назад не погибнув лишь чудом? Из какой стали должны быть нервы у человека? Да человек ли она вообще? Пока полковник разговаривала по телефону, Ткачев прошел в кухню, привалился плечом к стене, бессмысленно разглядывая тесное пространство, освещенное лишь приглушенным светом настольной лампы. Вдруг вспомнил, сколько всего было переговорено и решено за этим самым столом… раньше. До того, как их разделила непреодолимая пропасть. А теперь… теперь, даже бывая у начальницы дома, он не заходил дальше прихожей. И спальни… Неуместные воспоминания обожгли холодком — сладким и жутким одновременно. Черт возьми, что он вообще творит? Как он вообще может с ней… после того, что она совершила… Дверь тихо хлопнула, Зимина прошла в кухню, не зажигая света. Достала из настенного шкафчика бутылку, фужеры, устало опустилась на стул, раздраженно сдернув форменный галстук и расстегнув несколько пуговиц на рубашке, как будто пыталась избавиться от нестерпимой духоты.       — Паш, открой окно, — попросила, подтверждая его мысли. Ткачев молча распахнул форточку, поежившись от сырого стылого ветра, и присел напротив начальницы, мельком подумав, что впервые после всего случившегося вот так просто сидит с ней за одним столом. И тут же с неожиданной для себя едкостью усмехнулся: находиться с ней в одной постели казалось куда как естественнее. Театр абсурда какой-то… Полковник молча разлила коньяк, один фужер подвинула Паше. Ткачев, так и не притронувшись к спиртному, молча смотрел, как Зимина наливает себе по второй — и слова вырвались против воли.       — Ирин Сергеевна, вы бы не налегали так… Полковник медленно вскинула на него глаза.       — Прости, что?       — Ничего, — резко отозвался Ткачев, мысленно матерясь. В самом деле, ему-то что? Какое ему вообще до нее дело? И тут же ослепительно полыхнуло перед глазами воспоминание — горящий автомобиль, отдающийся в голове вой сирен, несколько сотен метров до крыльца управления… и в толпе — бледная как полотно начальница, неотрывно смотревшая на покореженную груду металла. И то странное и страшное ощущение вернулось вновь, опалив внутренности жутким, все замораживающим холодом — стоило только допустить… Он не хотел допускать, он не хотел даже думать об этом!       — Ирина Сергеевна, — произнес глухо, — а ведь мы с вами только по чистой случайности… Она замерла без движения, будто окаменев — только совершенно белые пальцы сжимались и разжимались на скомканной скатерти.       — Если бы я не отошел за сигаретами… если бы вам не стало плохо и вы не остановились бы… И еще этот грузовик… Если б не он… Они бы смогли точно увидеть, когда вы садитесь в машину… Полковник медленно поднялась, пошатнувшись, — Ткачев в последний момент успел придержать ее за плечи, и только тогда понял, что она вся дрожит — хрупкие плечи под тонкой рубашкой ходили ходуном. И движение вышло почти неосознанным, когда притянул ее к себе одной рукой, придерживая за спину, прижимая, позволяя уткнуться лицом ему в грудь. Полковник не шелохнулась. Так и застыла, не отстраняясь, не пытаясь вывернуться или оттолкнуть. А он слышал только ее неровно-горячее дыхание на своей шее — и в сердце будто что-то надорвалось. Вдруг показалось — ничего больше нет. Хотя почему показалось? У него и правда больше не было ничего. Сейчас он стоял на руинах своего прежнего мира, неловко обнимая ту, которая и стала причиной. Тем ураганом, который разрушил все на своем пути, оставив лишь пустоту. Она уничтожила все — вокруг него и в нем самом, вокруг себя и в себе. У них не осталось совсем ничего. Ничего. Кроме друг друга.