Эпилог

Сказка закончилась, когда пошел дождь. – Кажется, Забини обещал, что здесь будет вечное лето. – Даже летом идут дожди. Гермиона сидела в дверном проеме, прижав колени к груди и обхватив их руками; рукава свитера стянуты до самых ногтей. Его пальцы крепче впились в кору дерева. Не поворачиваясь к ней, он процедил сквозь сцепленные зубы: – Он ничего не напоминает тебе? Этот дождь. Это было сродни издевательству – словно бы с неба вместо воды лился бензин. От каждой капли, скатывающейся за ворот рубашки, растворяющейся в волосах, его кожа словно вспыхивала. Этот дождь был таким лишним здесь. Он не принадлежал этому месту, не имел с ним ничего общего. Этот дождь должен был остаться в прошлом. – Я думала, ты ненавидишь этот дом, – негромко произнесла она – так тихо, что ее слова почти растворились в шорохе капель. Его рука болезненно соскользнула вниз, ударяя по бедру. Драко действительно ненавидел этот дом – до тех пор, пока не стал в нем... Глаза сами собой прикрылись на мысленном слове счастлив. Слишком много было боли, чтобы он позволил самому себе наказать себя за подобные признания. Потерять их укромный уголок в Бирмингеме было ничуть не легче, чем навсегда оставить Малфой Мэнор, но куда мучительнее было осознавать, что причиной – хоть и косвенной – их утраты стал он сам. Еще одно убийство на его душе. – Помнишь тот вечер в Рождество? – вдруг спросила она, шмыгая носом. – Ты тогда впервые за долгое время вышел из своей комнаты… Драко зажмурился: – Не надо… – Я тогда столько всего наготовила – даже имбирные пряники. Потом еще дня два по всему дому пахло яблоками и корицей… – Не надо. – До сих пор жалею, что не поставила елку тогда. Это было первое Рождество в моей жизни без елки – раньше я всегда… – Грейнджер! Он не выдержал – его голос сорвался в крик. Она замолчала. «Пожалуйста, – хотел сказать он, – не делай этого – не делай мне больно. Не заставляй меня проходить через все это вновь». Ее руки обхватили его поперек груди – он и не заметил, как она тихонько подошла к нему сзади. Гермиона прижалась щекой к его плечу; позвоночником он чувствовал, как твердо и ровно бьется ее сердце. Его ладони сами собой легли поверх ее. – Не стой под дождем, – прошелестел он, – а то простудишься. – Даже если и простужусь, что с того? К тому же, – она хихикнула, – ты уже знаешь, что с этим делать. Он вновь вынужден был прикрыть глаза – еще одна вещь, о которой он предпочитал не думать. Тот вечер был одним из немногих, когда он по-настоящему за нее боялся. Даже в воспоминаниях о том невероятном, сумасшедшем дне, вдруг расцвела романтика. Он вспомнил, как битый час стоял у плиты, пока возился с бульоном; дурацкие шкафчики по стенам, в которых из-за вечного грейнджерского бардака никогда ничего нельзя было быстро найти, – те самые, в которых он когда-то обнаружил флаконы с собственными воспоминаниями. У него сжалось горло. – Это место прекрасно, – сказала Гермиона спустя какое-то время, глядя на серебристые гребни волн. – Раньше мне казалось, что такие бывают только в сказках. Драко не сумел подавить улыбку: – Одна из вилл Малфоев тоже расположена на берегу моря. Почти каждые летние каникулы я проводил там… тебе бы там понравилось. Она усмехнулась, ничего не сказав. Смысл его слов дошел до него лишь через несколько секунд. Драко прикусил губу. Он вдруг задумался о том, пригласил ли бы он ее туда когда-нибудь. Отчего-то ему было очень легко представить ее в просторных гостиных, сотканных из стекла и мрамора; в аметистовой комнате, где над каждым предметом вместо пыли сонной дымкой витала История. Она не казалась лишней в портретном зале, где по стенам висели картины, изображавшие его предков, начиная с пятнадцатого века, – напротив, ее мысленное присутствие в каждой комнате словно бы оживляло этот веками пустующий дом. Он слышал эхо ее смеха, гуляющее по комнатам, колышущее занавески, позвякивающее цепочками хрусталя на люстрах. Впервые в жизни он вдруг попытался представить себе мир, в котором никто, в том числе и он сам, не знал бы о ее происхождении. Он с удивлением обнаружил, что, сложись ее жизнь по-иному, Гермиона могла бы быть блистать: двери любого особняка были бы распахнуты перед ней, любая дорога была бы ей открыта. Да и сам он – сам он был бы не прочь впустить ее в свою жизнь – по своей воле и гораздо раньше, чем к тому его вынудила судьба. Ведь в сущности, она всегда была такой, какой он знал, видел ее сейчас – раньше он просто не давал себе труда этого понять. Драко было это попросту не нужно. Но теперь… Странно: никогда еще он не был настолько близок к чему-то подобному, никогда еще он не позволял себе закрыть глаза на то, что всегда стояло для него на первом месте. В чем была ошибка? В его прежних мыслях или в том, о чем он думал сейчас? В первый раз за всю свою жизнь он не смог дать себе ответ на вопрос, который раньше для него попросту не стоял. Драко был в смятении. Но нет. Все было не так плохо – все было не так. Все это… это только из-за нее. Это только про нее – ни про кого больше. Как там говорят – из любого правила найдется исключение, да?.. Если верить этому, то Грейнджер была исключением для него – но лишь она и никто больше. Но вдруг второе лицо всплыло в его воображении – круглое, испещренное преждевременными морщинами и царапинами, с добрыми, чуть поблескивающими глазами. Что-то треснуло и с хрустом обвалилось у него внутри, когда он понял, что воображение нарисовало ему Теда Тонкса. Что ж, возможно, таких исключений было два. Но только ли?.. – Ты в порядке? – прошелестела она, и ее дыхание обожгло ему шею даже через плотный воротник. От неожиданности Драко вздрогнул. – Да, я просто… просто подумал кое о чем, – рассеянно ответил он, не до конца освободившись от этих странных мыслей, неизвестно откуда пришедших ему на ум. Позволял ли он себе слишком много в эту минуту? Заходил ли он слишком далеко? Мерлин, он не знал. Отчего-то эти мысли не пугали его, хотя он почти был готов к этому, он почти этого ждал. Они удивляли его своей новизной и непривычностью, но и только. Собственное равнодушие изумило его куда больше собственных опрометчивых дум. Отчего вдруг это было… так? Почему сейчас? Он мысленно усмехнулся: ответ был на поверхности, куда ближе, чем ему бы того хотелось. Чем он, Драко Малфой, отличался от нее, Гермионы Грейнджер, в эту секунду? Что было между ними принципиально разного? На кончике языка повисло только одно слово: ничего. Ничего. Он ничего не мог противопоставить ей. Какой толк от крови, текущей в его жилах, и от всей ее чистоты, если прямо сейчас никто, кроме нее, не знает его имени, не знает о том, что он вообще жив? У него нет ни дома, ни пристанища – он бродяга, он трус. Больше того, с удивлением не меньшим, чем секунду назад, он обнаружил, что в мире, в котором он жил сейчас, у Грейнджер было больше преимуществ – по крайней мере, Грейнджер знала, как в нем выжить. Мир маглов распахивал перед ней – что уж там – перед ними – двери, в то время как его мир, мир волшебный, методично и наглухо их закрывал. Осознание собственной маленьковости, почти что крошечности, собственной незначительности, было мучительным – никогда раньше он не чувствовал себя так. И это – и ничто другое – пугало его в первую очередь. Он не знал, как преодолеть это чувство, как перерасти его, что с ним делать. Он погибал в нем. Она окликнула его по имени. – Драко. Он не отреагировал – ноги сами собой понесли его вперед, ближе к краю утеса. Ее руки безвольно соскользнули с его плеч. Остановившись почти на самом краю, он заложил кулаки в карманы и подставил лицо ветру. Медленно и ровно он дышал через полуоткрытые губы; в закрытых глазах пекло. Как знать, может быть, она окажется права. Может быть, в этом новом мире – если им обоим, конечно, доведется его увидеть – все будет совсем по-другому. Быть может, она не будет в нем лишней, как не будет лишним и он. Но нет – бред, мечты! Пустые мечты!.. Imagine существовала где угодно: в магловском радио, в барах по вечерам, в чуть подвыпивших голосах и таких же охмеленных умах, но не в реальности – не в той, которую он делил вместе с ней. Он знал это слишком хорошо. Кажется, вместе с ее домом сгорели и остатки его гордости. Гермиона обхватила его лицо, становясь между ним и ветром, закрывая собою шторм. – Посмотри на меня, – попросила она, не осмелившись позвать его по имени вновь. Он подчинился ей. Она чуть склонила голову на бок – прищурившись, она всматривалась в его глаза. Ветер трепал ее волосы. Какие-то банальности вертелись на кончике языка; он думал о том, что должен был сказать что-то – и не мог. Он вдруг почувствовал себя пустым, полым. Он беспомощно развел руками в стороны и сцепил их в замок, прижимая ко лбу. Кончики ее больших пальцев провели по его щекам, и только сейчас Драко понял, что по ним катились не только капли. Нижняя губа предательски дрожала, и в горле комком распухала боль. Он спрятал лицо в ладонях. Он не знал, был ли он сильным когда-нибудь. Все, что он знал, это то, что прямо сейчас сил у него не было. Она гладила его по волосам, ничего не говоря, – просто позволяя ему и себе быть рядом. Странный, пустой день. Когда-нибудь, рано или поздно, но он кончится – может быть, он кончался сейчас. Может быть, с этим дождем и ветром уйдет и боль, как ушли сотни, тысячи глаз и тысячи слов. Может быть. – Как познакомились твои родители? – Почему ты спрашиваешь? – удивился Драко. Дождь не прекращался весь день – тугие капли уверенно барабанили по крыше и стеклам. Они обосновались в гостиной: пристроившись у него между коленей и откинув голову на его плечо, она рассеянно листала какую-то книжку. Гермиона слегка пожала плечами: – Мне всегда было интересно. Драко фыркнул. – А как познакомились твои? – ответил он вопросом на вопрос. Она вздохнула, но продолжила, как ни в чем не бывало: – Мои родители познакомились в университете – они вместе учились в медицинском. Они… – Стоматологи, – отозвался Драко, убирая прядь ее кудрей, щекотавшую ему щеку. – Верно, – с легкими нотками удивления в голосе отозвалась она и бросила на него быстрый взгляд через плечо. Он почти закатил глаза. – И? Что было дальше? – Хм… после выпуска они устроились на работу – оба в разных концах Лондона. Помню, мама рассказывала, – тут Гермиона улыбнулась, – что папа каждую пятницу ездил через весь город, чтобы встретить ее с работы и отвести куда-нибудь: в ресторан, на выставку или в театр. Какая бы ни была погода и какими жуткими бы ни были пробки, он всегда приходил вовремя – хотя его рабочий день заканчивался немногим раньше, чем у нее, – и всегда приносил цветы. Драко тоже не сумел сдержать улыбку – он и сам не знал, почему. – Через год они съехались – папа тогда нашел работу поближе к центру – вскоре поженились, а еще через несколько лет появилась я. – Ты единственный ребенок в семье? – спросил Драко, сам слегка изумляясь своему вопросу. Он никогда не думал об этом раньше – это казалось аксиомой – но, как знать? Что, если у Грейнджер был брат-магл или сестра, а он и не подозревал… Словно прочитав его мысли, Гермиона рассмеялась: – Единственный, не беспокойся. – Хвала Мерлину, – облегченно пробормотал он, – еще одной такой же зануды мир бы не вынес… Грейнджер хотела обернуться, чтобы испепелить его негодующим взглядом, но его руки крепче сомкнулись на ее талии и прижали ее ближе к себе, так что она была вынуждена сдаться. – Может быть, это и к лучшему, – продолжила она, расслабившись. – Ты имеешь в виду… – Нет, – Гермиона покачала головой, угадывая его вопрос. – Не из-за того, что происходит сейчас, – хотя и по этой причине, разумеется, тоже… я просто… – она переплела их пальцы и принялась раскачивать их сцепленными руками из стороны в сторону. – Я все думала о том, что… что, если бы у меня был брат, скажем, и он оказался бы маглом. Как… как бы он отреагировал на то, что я волшебница? Это… я не знаю. Мне просто кажется… это было бы сложно. Драко показалось, что она что-то недоговаривает, и он не преминул это заметить. Гермиона замялась. – Я… – она покусала губы. – Я как-то говорила об этом с Гарри. Судя по его словам, раскол в его семье произошел как раз из-за этого: его тетя Петунья, сестра Лили Поттер, не могла вынести, что Лили – колдунья, а она сама нет. Она жутко ей завидовала и невзлюбила ее из-за этого. И я… я бы не хотела, чтобы что-то подобное повторилось и в моей семье. Я, – нервный смешок сорвался с ее губ, – понимаю, что это глупо. Нет никакого смысла в том, чтобы переносить эту ситуацию, примерять ее на себя, но когда я об этом задумалась, мне стало… не по себе. Ее явная нервозность ему не понравилась. Драко нахмурился: – Твои родители были недовольны? Они… – Нет, нет, – поспешно заверила она его – слишком поспешно, на его вкус. – Ничего такого не было… – Но почему ты тогда… – Да нет же… – она развернулась к нему – в этот раз он позволил: ему было важно увидеть ее лицо – книжка выскользнула у нее из рук и упала на пол под диваном. – Они были счастливы, когда узнали, – удивлены и испуганны, но по-настоящему счастливы. Мама и папа меня поддержали и старались помочь, как могли. – Но? – не унимался он, потому что это «но», несмотря на все ее заверения, так и витало в воздухе. – Но просто… – она опустила взгляд, уставившись на их сцепленные руки. – Чем больше проходило времени, чем больше я училась в Хогвартсе, тем больше я стала… отдаляться от них. Драко был озадачен, и Гермиона постаралась объяснить: – Они не понимали, чем я занимаюсь. Как я могла им рассказать о том, что происходит в Хогвартсе, о том, кто мои друзья, чем занимаются их родители?.. Я пыталась поначалу, – добавила она, – и это… было нелегко. Это все равно что рассказывать пятилетнему ребенку о ядерной физике!.. Кажется, он постепенно начинал понимать, к чему она клонит. – Не пойми меня неправильно: я очень люблю их. Но просто… наши жизни стали такими разными. Когда они стали осторожно спрашивать меня о том, что я собираюсь делать после окончания Хогвартса, не пора ли мне задуматься об университете, заняться чем-то серьезным, я окончательно поняла, что мы с совершенно разных планет. Может быть, поэтому в последние годы я стала больше времени проводить с семьей Рона… Проглотив все колкие комментарии, которые тут же вспыхнули у него в голове при упоминании семьи Уизли, он легонько приподнял ее подбородок, заставив посмотреть себе в глаза. – Ты же понимаешь, что тебе не в чем себя винить и совершенно незачем оправдываться? С ее губ сорвался очередной смешок: – Да, я понимаю… – Отчего-то мне кажется, что нет. Когда-то давно они уже обсуждали это: то, почему она стерла память своим родителям. Тогда он не понимал ее – понимание это пришло только теперь. Что ж, может быть, она действительно была права тогда – так действительно было лучше. Это было необходимо не только ей, но и им. Но, думая об этом прямо сейчас и понимая ее, быть может, лучше, чем когда-либо, он впервые заметил вдруг, что она корит себя – и за это не в самую последнюю очередь. – Не думаю, что это имеет значение теперь, – прошептала она, не отводя взгляд от его лица. Драко не нашел, что ответить. Было ясно, что эта тема причиняет ей боль, и как бы он ни хотел – одному Мерлину лишь известно, почему, – дать ей посмотреть на все под другим углом, он заставил себя промолчать. Гермиона вновь откинулась на его плечо и, подобрав с пола книгу, продолжила лениво перелистывать пожелтевшие страницы. – Так ты расскажешь? – бросила она, словно бы и не было этого разговора еще пару минут назад. Драко уперся затылком в подушки и уставился в потолок. – Мои родители были заочно знакомы с самого детства. Они вместе учились в Хогвартсе, но мало общались тогда – можно сказать, не общались совсем. – Я думала, у чистокровных волшебников принято держаться вместе, – осторожно произнесла Гермиона. – Я имею в виду, мне всегда казалось, что вы очень близко общаетесь, что у вас свой круг, в который вы неохотно пускаете посторонних. Драко ухмыльнулся: – Все это так, конечно. Брови Гермионы поползли вверх: – Но тогда… – Думаю, отчасти дело в моей матери, – поспешил ответить он, не давая ей закончить вопрос, – кому-то может показаться, что она холодна, – думаю, даже мой отец поначалу так думал. В действительности это не так: она просто закрытая – а это не то же самое. У нее не было друзей, они никому не позволяла приблизиться к себе достаточно близко и всегда держала всех на расстоянии вытянутой руки. И дело тут не в тщеславии, – добавил Драко, предчувствуя, что именно такая мысль зарождается у Грейнджер в голове, – просто такова ее природа. Она всегда была независимой, цельной – может быть, из-за не самого простого детства. Драко совсем не хотелось говорить о семейных бедствиях и перипетиях, и, не успев докончить, он тут же пожалел о сказанных только что словах. Словно ощущая это, Гермиона спросила: – Как же тогда твоим родителям удалось сблизиться? Что подтолкнуло их друг к другу? – Моя бабка, – с полусухим смешком отозвался он, ероша рукой волосы. Отчего-то сейчас это обстоятельство казалось таким глупым, почти неуместным. – О, ну да, – пробормотала Гермиона. – Династические браки, кто бы сомневался… хорошо хоть их не в колыбели обручили… Превеликий Салазар… – Разумеется, и речи не было о том, что моя мать выйдет замуж за кого-то за пределами «Священных двадцати восьми». Чистота крови навек. Но это не значит, что моя мать была лишена права выбора, – ощетинился Драко, которому ни тон, ни слова Грейнджер совершенно не понравились. – Она была вольна выбирать. – И сколько же было потенциальных кандидатов? Восемь? – съехидничала Грейнджер. – Их было достаточно, – отчеканил Драко, с трудом балансируя на грани своего терпения. Как она могла рассуждать о том, о чем не имеет ни малейшего понятия, да еще с таким бахвальством, с такой дерзостью?.. Это бесило до неимоверия, но он держался. – На одном из приемов моя мать и отец познакомились поближе, и через несколько месяцев он сделал ей предложение. Он ожидал нового вопроса или едкого комментария с ее стороны, но ни того, ни другого не последовало. Это не понравилось ему куда больше, чем если бы она заговорила вновь. – Что? – рявкнул он, буравя глазами ее затылок. – Неужто у тебя вопросы кончились? Грейнджер вновь как-то странно замерла в его руках. – Да нет… я просто… – Грейнджер… – он начинал закипать. – Не увиливай. Я же чувствую, что в твоей патлатой… – Я просто подумала о том, любят ли твои родители друг друга, – на одном дыхании выпалила она. Хоть этот вопрос и застал Малфоя врасплох, кажется, он не был и вполовину смущен так же, как Гермиона. – Это ведь был брак по расчету… – извиняющимся тоном продолжила она. Даже не видя этого из-за густой копны волос, он ощущал, как сильно пылают ее щеки – и его собственное лицо в эту минуту горело ничуть не меньше. Ее слова все сделали только хуже, и они оба это понимали. Грейнджер прикусила язык. – Извини, – пробормотала она. – Это было невероятно бестактно с моей стороны, я не знаю, что на меня… Да, это и впрямь было верхом бестактности, недопустимой дерзости. Но Драко не мог не признать, что в ее вопросе, в ее словах был смысл – и, пожалуй, было гораздо лучше, что она сказала об этом вслух. Ведь он и сам… Мерлин, ведь он и сам когда-то думал об этом, когда был еще совсем ребенком и даже не ставил под сомнение то, что любовь существует. И, кажется, он так и не нашел ответа на свой вопрос – вернее, нашел, но совсем не тот, который бы ей понравился. И говорить об этом с ней… – Долг стоит выше любви, Грейнджер, – только и смог сказать он. – Мои родители очень близки, и им повезло найти друг друга. У них схожие интересы и вкусы; друг в друге они находят поддержку и опору. Их семья – наша семья – самое главное, что есть в их жизни. Это были хорошие слова, очень правильные – и все же они не могли удовлетворить ни его, ни Грейнджер. Говоря все это, он чувствовал, как жгучий стыд разливается под ребрами – видит Салазар, совсем не испанским и совсем не на Грейнджер направленным он был. Ощущение неправильности, искусственности, которое зародилось с самого начала его рассказа, только набирало силу, разрасталось у него в груди, заполняло собой комнату, и Драко не находил этому объяснения. Он был зол: на себя – за то, что испытывал все это, на нее – из-за того, что она задала свой чертов вопрос. Опять эта чертова дамблдоровская чушь, эта любовь… глупое слово, кислое – такое пустое. Так ему казалось всегда, так он всегда о ней думал. Это прихоть, обман, иллюзия – что-то вроде рюшей на платье – нечто приятное, но такое, без чего легко можно обойтись. В его мире были вещи важнее любви, надежнее, осязаемее. И все же, все же… – Знаешь, а ведь у меня могла быть сестра – или брат, как знать, – вдруг сказал он. Она вновь обернулась к нему: – В самом деле? – удивление в ее голосе было почти неприкрытым. Он кивнул. – Мама потеряла ребенка. Мне тогда было пять. – О… мне… мне очень жаль… – Отец был убит горем. Я видел, как он плакал в библиотеке, и… – Драко. Гермиона вновь обернулась к нему и прижалась лбом к его лбу. Он замолчал – горячий язык пробежался по пересохшим губам. – Ты удивительный человек, – прошептала она, касаясь губами его губ, и он жадно ответил на ее поцелуй, как будто пытаясь через него сказать все то, что не сумел облечь в слова. Дыхание стало тяжелее, сбивчивее; ее голые ноги оказались на его бедрах. Все его тело откликалось на ее близость, тянулось к ней, жаждало ее поглотить – когда она целовала его так, он не мог думать ни о чем другом, кроме того, как страстно желает ей обладать. Ему было неведомо, что ее присутствие, что она была жизненно важна, что все ее неудобные вопросы, дерзкий смех и упрямство заводили его, были необходимы ему ничуть не меньше, чем ее губы. Притягивая ее ближе, он вдруг почувствовал, как что-то твердое, почти острое упирается ему в бедро. На мгновение разорвав поцелуй, он отшвырнул в сторону чертову книжку, которая весь этот вечер им только мешала, и, стянув с нее майку, стал покрывать поцелуями ее тело. – Что ты читала? Гермиона выдохнула ему в шею. – Так, ничего особенного. Такой ответ, конечно же, его не устроил. Опустив руку, он в полумраке комнаты нашарил на полу шершавую обложку. – «100 Волшебных предметов: описание и история», – прочитал он вслух. Брови сами сомкнулись на переносице – название показалось ему знакомым. – Это же та книжка, которую ты дала мне тогда, – припомнил он, обращаясь скорее к себе, чем к ней. Усмешка прорезала его губы: – Я думал, она осталась там, в моей комнате… – Я забрала ее, пока тебя не было, – застенчиво ответила Гермиона, приподнимаясь на локте. – Как чувствовала… Драко даже не удивился, как ей удалось это устроить: к тому моменту он уже знал, что из их горящего дома ей удалось вынести практически все, включая Крестраж, припрятав это в крошечную бисерную сумочку. Что-то болезненно сжалась у него в животе – чувство вины было настолько сильным, настолько явственным, что от него сводило челюсть. За все те дни, что они провели в этом доме, он не думал об их миссии, о Крестражах, о том, что где-то там, далеко-далеко отсюда, продолжает бушевать война, – с небывалой остротой он был вынужден вспомнить об этом теперь. Интересно, а как долго она пробыла в этом забытьи?.. Или, быть может, она не была в нем и вовсе? Может быть, она, в отличие от него, на самом деле ни на секунду не забывала об этом – не позволяла себе забыть?.. – Нашла что-нибудь интересное? – поинтересовался он, прикладывая все возможные усилия, чтобы замаскировать корку боли, покрывающую его тон. – Я только недавно начала ее, – призналась она. – Пока что ничего впечатляющего. Драко повертел книжку в руках – блики лунного света, пробивающегося в окно, не взирая на тучи, плясали на пожелтевших страницах. Чайный сервиз Александры Кентерберийской… Ожерелье висельника… Коллекция ядов Сметвика Смилетуса… Сердце пропустило один удар. Еще до того, как он прочитал заглавие на следующей странице, он понял, что видит перед собой. Золотой кубок с двумя ручками; на одной стороне выгравирован барсук. Чаша Пенелопы Пуффендуй! Приподнимаясь на подушках, он поближе поднес книжку к глазам, чтобы получше рассмотреть миниатюрное изображение, открывающее новую главу. Нет, ошибки быть не могло – это была она. Но не это поразило его больше всего – нечто иное выбило почву у него из-под ног и заставило спину покрыться холодным потом. Драко был совершенно точно уверен – он уже видел Чашу однажды. И – к собственному восторгу и ужасу – он даже помнил, где.