Эпилог

– Как он жил с этим?.. В первый раз за все то время, что они провели здесь, он задал ей вопрос. В первый раз за все это время он осмелился думать. – О чем ты? – прошептала Гермиона, приподнимаясь на локте. Драко не знал, была ли она удивлена, но был уверен – она понимает. Он колебался. Покусывая губу, он задумчиво смотрел на занавески, которые покачивались на прохладном ночном ветру. Говорить об этом вслух было совсем иначе, чем об этом размышлять. – Как… – он вновь прикусил язык. – Как, зная все это, видя все это, участвуя… – пальцы крепко сжали край простыни. – Как Поттер справлялся с этим?.. Он говорил сбивчиво, невнятно, но, видит Мерлин – он просто не мог сказать иначе, сказать больше. Выждав несколько секунд, она снова опустила голову на подушку, ложась на спину рядом с ним, и сложила руки на животе, как покойница. – Я и сама часто думала об этом, – призналась она, глядя в потолок. – Особенно в… последние годы. Он сглотнул. Тягучее ночное небо, то и дело мелькавшее в проблесках штор, обещало шторм, но он больше не видел его – как и у нее, глаза его теперь были устремлены в белизну над головой, почти такую же холодную и безбрежную. – Думаю, Гарри просто старался… как можно меньше думать об этом. Он… – Гермиона усмехнулась, – ты наверняка будешь со мной не согласен, но он был… обычным. Самым обычным парнем, правда… – Нет, почему же? – Драко фыркнул. – В том, что он не представлял из себя ничего выдающегося, я с тобой как раз-таки согласен… Он готов был поклясться, что Грейнджер закатывает глаза. – Он не считал себя особенным, Избранным, как его называли все вокруг – и ты в том числе, – добавила она, не скрывая укор. – Он просто… – она поежилась, подбирая слова. – Он просто жил. Ходил на уроки, играл в квиддич, влюблялся… Гермиона замолчала. Драко ждал. Влюблялся… в кого?.. – Это было так странно, – продолжила она. – С одной стороны, он и Тот-Кого-Нельзя-Называть были неразрывно связаны, а с другой… Гарри как будто бы случайно вспоминал о его существовании. Если бы не перешептывания вокруг, не статьи в «Пророке» – не Сам-Знаешь-Кто, наконец! – он бы и не задумывался об этом. Жизнь как будто бы сама заставляла его… Ее дыхание задрожало, и она замолчала. «Жизнь заставляла его» – видит Мерлин, Драко очень хорошо это понимал. – Как они были связаны? – выпалил он спустя какое-то время, вновь нарушая своим возгласом ровный шум волн. Драко знал, что этот разговор доставляет Грейнджер боль, но почему-то он не мог остановиться, не мог сдержать себя. Отчего-то ему нужно было поговорить с ней об этом, узнать про него – и, может быть, через него, узнать что-то и про себя тоже. Может быть, через него ему – им обоим – нужно было вернуться, наконец, к реальности, рассеять сладковатый туман последних дней. Она нахмурилась. Но, словно чувствуя его необходимость, она позволила себе заговорить вновь. – Это была… странная связь, – нехотя признала она, вновь заерзав под покрывалом, но по-прежнему не глядя на него. – когда… когда он что-то замышлял или испытывал какие-то сильные чувства, у Гарри болел шрам. Иногда ему снились сны – как тогда на пятом курсе перед Рождеством, когда он спас мистера Уизли… – Гермиона рассеянно приподнялась, садясь на кровати и обхватывая руками колени. – Но иногда… у него как будто были видения. Последние слова она произнесла почти шепотом. Драко тоже приподнялся на подушках. – Видения? – переспросил он, глядя ей в затылок. В голове сама собой возникла картина: закутанная в шали преподаватель Прорицаний, профессор Трелони, в огромных очках и с хрустальным шаром в руках. Драко едва сумел подавить смешок. – М-м… – Гермиона качнула головой. – Даже не знаю, как назвать это. Гарри… Гарри часто говорил, что он как будто бы… вселялся в него? Что он видел мир его глазами, что он… был им?.. Драко ощутил, как по его спине пробежала волна мурашек. – В каком смысле – был им? Гермиона вновь затрясла головой: – Я никогда не понимала этого, – с горечью сказала она. – Думаю, это что-то вроде… ну, вот как если бы ты вдруг очутился в моей голове, видел то, что вижу я, чувствовал то же, но при этом ты бы оставался самим собой, в своем теле. Ты… ты понимаешь? – робко спросила она, слегка поворачивая голову в его сторону. Поразмыслив несколько секунд, он в конце концов откинул голову назад, упираясь затылком в стену, и произнес: – Нет. Гермиона улыбнулась краешком губ и опять отвернулась от него. – Дамблдору очень не нравилась эта связь, – еще тише проговорила она. Хм… – Дамблдор знал, чем это… чем она вызвана? Мысль о том, что кто-то может оказаться в голове у Волан-де-Морта, вызывала у него чувство брезгливости, если не отвращения, от нее тошнило. При этом она не отпускала его: чем глубже он погружался в эти воды, тем сильнее они манили его, и, не взирая на страх, он поддавался этому соблазну. Ему хотелось знать, каково это; словно мазохист, он упивался тем, что доставляло ему боль. Гермиона кивнула: – Да, у него были кое-какие предположения. И, видимо, исходя из них он решил, что Гарри нужно защищать свое сознание от него, что это может быть опасно. – Опасно? – спросил Драко, скептически выгибая бровь. – Мерзко – пожалуй, но это… каким образом? Разве это не полезная способность – знать, что вытворяет Темный Лорд? Она вновь улыбнулась: – Ты рассуждаешь совсем как Рон… да что уж там – как и сам Гарри… Это сравнение Драко совсем не польстило, и он инстинктивно скривился. Хоть Грейнджер и не видела этого, но, кажется, почувствовала, – она рассмеялась. – Дамблдор справедливо полагал, что связь эта может быть не односторонней. И, как видишь, он оказался прав. Драко нахмурился: – В каком смысле? – Как, ты разве не знаешь? – Гермиона обернулась, и в ее взгляде он различил удивление. Он покачал головой, еле сдерживаясь, чтобы не выпалить: «Не знаю о чем?» – Ведь Гарри не просто так попал в Министерство Магии тогда, на пятом курсе. Тот-… Он понял, что точно так же может посылать Гарри видения и обманом заманил его туда. Драко прищурился: кажется, он и впрямь что-то такое припоминал… помнится, его отец когда-то… Он резко тряхнул головой – воспоминание о связи его отца и Темного Лорда стало ему противно; думать об этом было выше его сил. Не желая фокусироваться на этом, пытаясь заглушить одну боль другой, хоть и менее сильной, он снова задал вопрос: – И как же Дамблдор пытался защитить Поттера от Сама-Знаешь-Кого? – По замыслу Дамблдора, Гарри должен был освоить окклюменцию. Его учителем стал… – Снейп! – ахнул Драко, отлепляясь от стены и сползая на край кровати, ближе к Грейнджер; ступни обжег мраморный пол. Гермиона была удивлена: – Откуда ты… Но прежде, чем она успела договорить, он произнес: – Дополнительные по Зельям. Об этом тогда много шептались. Снейп в жизни никогда не давал никому дополнительных, даже непроходимым тупицам вроде Долгопупса он бы не стал… все подозревали, что тут что-то нечисто… но чтобы такое… Он взъерошил руками волосы. Что ж, ничего удивительного. Еще один камешек в его мозаике, доказывающей, что на самом деле Снейп… – Поттер не очень в этом деле преуспел, – язвительно констатировал он, когда Гермиона ничего не ответила. Она тут же вспыхнула, словно Люмос на кончике палочки: – Окклюменция – очень сложный вид магического… Драко примирительно поднял ладонь: – Можешь не рассказывать мне об этом, – снисходительно произнес он, – я владею искусством окклюменции. Кажется, он даже когда-то ей об этом говорил. Грейнджер походила на разъяренную кошку. Несколько раз открыв и закрыв рот, она процедила: – Ну и кто, позволь спросить, тебя этому научил? Малфой провел языком по губам, расправляя плечи: – Моя тетка, Беллатриса Лестрейндж. Знаешь такую? В глазах Гермионы застыл страх. Она словно бы уменьшилась в несколько раз; ее плечи, напротив, поникли. Она резко отвернула голову. Драко смотрел на нее прямо. Быть может, он должен был испытывать отвращение или стыд, но отчего-то в груди у него было пусто, почти что тихо. Он положил руку ей на плечо. Она ее не сбросила. – Окклюменцией Поттер, быть может, и не овладел. Но, очевидно, что произошло что-то такое, отчего Темный Лорд не поработил его, не сделал своим рабом и не заставил Поттера прийти и сдаться ему на милость. Они оба понимали, что это был не вопрос. Ее плечо напряглось под его пальцами. – Гарри мало говорил об этом. Как объяснил ему Дамблдор – если мы с Гарри оба поняли его правильно – Сам-Знаешь-Кому стало практически невыносимо находиться в его сознании. Тогда в Министерстве он испытал настолько сильную боль, что не рискнул повторять этот эксперимент вновь. – Боль? – Драко был поражен. Отчего-то эти слова Гермионы задели его за живое. – Но что такого сделал Поттер, чтобы… Она перехватила его руку, готовую вот-вот соскользнуть с ее кожи. – Чувства, – просто произнесла она. – Любовь. Доброта. Сопереживание. Страдание. Все то, что ему незнакомо и неприятно, то, чего он не понимает и не принимает и потому боится. Все это было в Гарри – и, по словам Дамблдора, это то, чего вытерпеть он не смог. Драко поджал губы. В ее словах была логика, и он даже мог их понять, но все это не укладывалось у него в голове. Бред какой-то… И зачем он вообще завел этот разговор… Он вернулся на несколько мгновений раньше: – Отчего же тогда, – жарко прошептал он, – если Поттер и Сама-Знаешь-Кто были так крепко связаны… отчего же тогда он не знал о том, что произойдет? Почему… Он не договорил – не успел. Гермиона, соскользнув с кровати, подошла к выходу на балкон и крепко обхватила себя руками. Его рука безвольно упала на теплую простыню. Только сейчас Драко понял, что кажется, в своем собственном желании избежать неприятно сосущего чувства под ложечкой, он зашел слишком далеко. – Я не знаю, – сдавленно проговорила она тогда, когда он уже не надеялся услышать ее ответ. На мгновение ему захотелось подойти к ней, оказаться рядом, но тут же сдержался. Не нужно. Нельзя. – Я не знаю… я… – она запустила пальцы в волосы и замерла так, с руками на лбу и разведенными локтями, – я задаю себе этот вопрос каждый Божий день, я… – она тяжело задышала. – Я не понимаю столько вещей и не могу с этим смириться, я… Она задышала чаще, но голос ее был сухим. – В конце концов, Сама-Знаешь-Кто хорошо скрывал свои планы. Особенно после того, когда узнал об их связи. Он наверняка… Драко и сам не знал, зачем говорит это – он понимал, что она знает это и так, но что, несмотря на это, ее не покидает чувство, что у них был шанс. – Если бы тот флакончик Феликса Фелициса был цел… если бы Дамблдор не решил именно в тот вечер… если бы… Она задрожала, прижимая ладони к губам. – Если «если бы» становится слишком много, Грейнджер, значит, быть по-другому и быть не могло. Значит, так распорядилась судьба, – тихо, едва слышно произнес он, в упор смотря ей в спину. И это он говорил, что не был фаталистом?.. Пресвятой Мерлин… – Судьба! – она сухо усмехнулась. – Кажется, мы не на уроке Прорицаний… Она покусала губы. Он не двигался. – Ну а ты? – резко спросила она. Он не понял смысла ее слов, и она вынуждена была продолжить: – Как жил ты? Драко по-прежнему не понимал ее, и, кажется, она уже сама начинала жалеть о том, что пламени, опаляющем ее нутро, на мгновение удалось затуманить ее разум. – Ты сказал, что Беллатриса учила тебя окклюменции, – бросила она как будто бы между прочим, и голос ее стал другим – почти что извиняющимся, почти что стыдливым, но было поздно – она не могла забрать своих слов назад. Несколько секунд он все еще был в замешательстве, однако то, что на самом деле скрывалось за ее вопросом, начало медленно доходить до его сознания. Его ладони вмиг стали ледяными, и задрожала шея. – Ты хочешь знать, каково это – жить бок о бок с серийным убийцей? – механическим голосом произнес он. Она промолчала, и он понял, что не ошибся. Вот, значит, что она имела в виду. В груди его робко затеплилась боль – иная, чем раньше. Слишком знакомая, чтобы быть мучительной; слишком густая, чтобы ее не замечать. Боль, от которой опускалась голова и взгляд сам собой устремлялся в пол. Он не знал, как ответить ей. Хотелось опалить ее дерзостью, хотелось оттолкнуть ее, ударить в ответ, причинить боль. Но он не мог. – Знаешь, я никогда по-настоящему не думал об этом, – вместо этого признался он, признавая свое поражение. Драко и не заметил, как она тихонько вернулась к кровати и вновь села на самый краешек. – Не думал или не хотел? – прошептала она. Он замялся – он не знал. – Для моей матери она была прежде всего сестрой. – А для тебя? – Для меня?.. Его слова напугали его, и страх перед ними оказался сильнее, чем боль. Он вдруг задумался о том, как он должен был – нет, как бы он хотел на них ответить. – Беллатриса, она… она пугала меня. Но не своей жестокостью – скорее, безумством, эту жестокость породившим. – Ты думаешь, она сумасшедшая? – спросила Гермиона и внезапно сжала его ладонь. Он рассеянно взглянул в ее лицо, не различая на нем однозначных эмоций. – Не метафорически, без преувеличений – по-настоящему? Он вспомнил, как она водила его, Тео и Пэнси на задания. С каким ослепляющим блеском в глазах, с каким азартом она причиняла людям боль!.. Но был ли этот взгляд взглядом ненормального, взглядом зверя?.. Отчего-то он в первую очередь видел в ней ребенка – чудовищного, жестокого ребенка, который не знает, что можно, а что нельзя, которого боль другого забавляет, потому что он не понимает и не может разделить ее. Может ли абсолютное равнодушие или, напротив, чувство презрения и вседозволенности считаться показателем сумасшествия?.. – Я не знаю, – ответил он наконец. Ему показалось, что она уберет свою руку, услышав его ответ, но она ее оставила. Это придало ему сил, чтобы говорить дальше. – Я только знаю, что в ее безумии была – есть – содержится – ее гениальность. Она замерла перед ним. Драко заметил – эта мысль была в новинку для нее, и готов был поклясться, что она понимает его неправильно, поэтому поспешил объяснить: – Беллатриса Лестрейндж – гениальная колдунья. Ей нет равных в дуэлях, она мастерски владеет собой и своей палочкой. Она может сражаться с тремя противниками и одолеть всех, а в окклюменции – и легиллименции – сильна почти так же, как Снейп, – всему этому ее сам в свое время обучил Темный Лорд. Ее искусство – а иначе это, уж прости, назвать нельзя – восхищало меня, и учиться у нее… Он оборвал себя на полуслове. Он не знал – не до конца – что думает Грейнджер о его исповеди, но не жалел о том, что сказал то, что сказал, – он продолжал быть верен своему обещанию: быть честным и с ней, и с собой. И все же этого было недостаточно для того, чтобы ему хватило сил – и совести – сказать, что быть учеником такой талантливой колдуньи, как Беллатриса, было для него честью. Настал ее черед смотреть в пол. – Ты любил ее? – выпалила она, почти не дыша. – Любил?.. – переспросил он. Он не ожидал подобного вопроса. Грейнджер кивнула. – Как члена своей семьи, как свою тетю, как… – она всплеснула руками, не находя подходящих слов. То, что говорила Гермиона, изумляло его, – он не понимал, зачем ей это. Если сначала она просто хотела взять реванш, остудить собственную рану, переключив внимание на него, то теперь – чего она хотела теперь?.. – Я мало знал ее, и то, что я знал, не способствовало тому, чтобы ее полюбить, – сказал он, тщательно взвешивая каждую свою фразу. – Ей не нужна любовь – ни ее семьи, ни кого бы то ни было. Пожалуй, это то, что роднит ее с Темным Лордом и в чем они так похожи. Гермиона шмыгнула носом, словно соглашаясь с ним. Через пару минут тишины Драко показалось, что разговор окончен, как вдруг она заговорила вновь: – Она всегда была такой? – выпалила она. Драко не сумел подавить ухмылку: каждый ее вопрос удивительнее другого… – Безумной? – Да. – Хм… Драко попытался припомнить рассказы матери о ее детстве. – Да… да, кажется. Что-то дерзкое, не от мира сего, было присуще ей всегда. – Последствия близкородственных браков на лицо, – фыркнула Грейнджер, и Драко рассмеялся. – А я все думал, к чему тебе это все… – проговорил он, ероша ей волосы. – Нет… – она отстранилась. – Я не… то есть, я… – она перехватила его руку, запутавшуюся в ее кудрях, и вновь сцепила их пальцы. – Я просто хочу увидеть… понять… тебя. Его смех оборвался, растворяясь в тишине волн. – И для этого тебе нужна она? – уточнил он. – Ты же понимаешь, что я имею в виду. – А что если нет? Она промолчала. Он сорвался – снова: – Ты ведь знаешь обо мне достаточно, – выдохнул он, прикрывая глаза. Видит Мерлин, он этого не хотел. Гермиона затрясла головой: – Я ничего о тебе не знаю. Ты никогда не показываешь мне себя, я никогда не знаю, о чем ты думаешь. Даже если ты говоришь что-то, ты никогда не договариваешь, не рассказываешь до конца. Ты словно бы держишь щит, будто бы между нами Протего – я вижу и слышу тебя, но не могу приблизиться. – И ты всерьез полагаешь, что расспросы о Беллатрисе или о моем детстве помогут сломать этот барьер? – спросил он, ощетиниваясь. Он вдруг разозлился – не от ее слов, но от правды, в них скрытой. Потому что – видит Салазар – она была права – снова – и это бесило. Но еще больше бесило то, что она лезет туда, где быть ей было не положено. Мерлин! Он столько сил, столько времени потратил на то, чтобы балансировать на этой грани, чтобы не сойти с нее, чтобы несмотря ни на что держать дистанцию, и она… Она сделала это. Снова. – Я не… – робко пробормотала она, но он не позволил ей закончить. Вскочив с кровати, он воскликнул: – Чего ты хочешь? Почему тебя так волнует моя жизнь – вернее, то, что я сам о ней думаю? Разве тебе мало того, что ты знаешь и видишь сама, того, о чем я уже и так тебе говорил и не раз?.. Он лукавил – он, конечно же, знал. Но он отказывался от этого знания, оно ослепляло его – и пока он отворачивался и щурился, она упорно продолжала свое, старалась проникнуть в каждый уголок его души, его сердца, его памяти – не было ничего, что могло бы остаться без ее внимания и на что Гермионе было бы все равно. Она была вездесущей, словно газ, травящий солдат в окопах. Лунный блик блеснул на ее плече и шее, освещая чуть красноватую, еще не до конца зажившую кожу, и в ослеплении своей злости и отчания он внезапно замер. Сам того не желая, он вдруг вспомнил ее лицо, запрокинутую голову и волшебную палочку у ее шеи, и от этих мыслей стало горько, дурно; по языку разлилась кислота. Убрать это. Уничтожить. Выкинуть из своей головы. Забыть раз и навсегда. Стереть из памяти… Не до конца понимая, что делает, он вновь вернулся на кровать и взял ее ладони в свои. – Прости меня, – прошелестел он, и одному Мерлину известно, чего ему это стоило. Она слабо улыбнулась, по-прежнему не поднимая на него глаз. – Ты удивляешь… нет, не так – ты завораживаешь меня. И… Нет, Грейнджер. Не так. Это ты завораживаешь его, переворачиваешь его мир с ног на голову. – И..? – подтолкнул он ее, когда продолжения не последовало. – И я снова хочу сказать тебе, что то, о чем я сказала тебе тогда, неизменно и сейчас: я хочу тебя в своей жизни. Когда это закончится, я не хочу тебя потерять. Он отвернулся от нее. Он не мог бороться с ней – не теперь. Сглатывая желчь, он произнес единственное, на что хватило сил и духу: – Выходит, ты говоришь со мной об этом, чтобы проверить себя. Раз так, будь уверена, что рано или поздно я скажу что-то, что заставит тебя изменить свое мнение и передумать. Однажды ты убедишься – со всей ясностью – что ты… Но Гермиона не позволила ему закончить. Приложив палец к его губам, она прошептала: – Совсем наоборот: каждый раз я все больше и больше убеждаюсь в том, что это не просто то, что я хочу, – это то, что мне нужно. Если ты думаешь, что твои слова выкорчевывают мое желание, то ошибаешься ты: напротив, они его укореняют. Противоречить ей, сказать, что она заблуждается, было необходимо на уровне сознания. Это было жизненно важно, это было правильно – так он поступал всегда. Но в его легких стоял дым, и что-то подобное смутной радости затрепетало где-то в груди. На секунду – на крошечный миг – ему захотелось, чтобы ее слова были правдой. Он давно не позволял себе мечтать, и всякий раз как ловил себя на том, что теряется в собственных фантазиях, резко одергивал себя и ставил себя на место. От этого смутного желания в сердце сделать это было труднее, и раньше, чем он успел остановиться, он сказал: – И как ты видишь это? Как ты представляешь себе нас? Он не мог знать наверняка, но был уверен, что у нее вспыхнули щеки. Она пробормотала что-то, но Драко не расслышал. Чуть громче, она повторила: – У меня нет четкой картинки или образа, я просто… сейчас я вижу дом на берегу моря. Маленький, словно кукольный, в два этажа, и пляж с обеих сторон. Ветер и море… Он улыбнулся: – На тебя дом Забини такое впечатление произвел? Грейнджер улыбнулась в ответ: – Возможно… я не могу сказать, когда именно это началось. Почему-то прямо сейчас я представляю себе это так. – И мы живем в этом доме? Ее щеки запылали ярче. – Да, мы в нем живем. До черноты ему хотелось спросить, в каких же они состоят отношениях, но он сдержался – и так было сказано слишком много, куда больше, чем он мог простить – как себе, так и ей. Он не мог позволить себе поощрять ее фантазии – и в то же время он больше не мог этому сопротивляться. Он слишком хорошо помнил то, как закончился их последний разговор об этом, как помнил и о том, что ни его, ни ее сейчас могло бы и не быть в этой комнате, и кости их могли бы тлеть где-то там, в Бирмингеме, под обуглившимися стенами и потолком. Потому он проглотил все то, что хотел – что должен был – сказать. Он позволил ей жить этой иллюзией. Он позволил это себе. Он не может больше причинять ей боль – по крайней мере, боль, связанную с этим. И потом… она ведь тоже… Она была ему дорога – куда дороже, быть может, чем он осмелился в том признаться. И какая-то крошечная, удивительно далекая часть его души на мгновение с упоением окунулась в эту фантазию Грейнджер, в ее мечту, позволила забыться. Вспоминая ту ночь, он понял, что больше не представляет свой мир без нее – не только в настоящем, но и в будущем. Не потому, что она нужна ему в этой войне и в поиске Крестражей. Не потому, что он обязан ей жизнью и не сможет простить себе, если не сумеет ее защитить; что он привязался к ней; что ему льстят ее забота и внимание; что его самого с невероятной силой к ней тянет – хотя все это было правдой. Драко понимал, что она обрела особую ценность – собственный оглушительный крик, внезапно зазвучавший у него в ушах при воспоминании о пламени, пожирающем его кожу, заставил его содрогнуться и сжать ее так крепко, что с ее губ сорвался стон. И все же – пока в нем оставались силы бороться, он должен был, а если их не было, он обязан найти их в себе. Это была борьба уже не с самим собой или своими чувствами – нет, перед ними он покорно склонил голову, признавая поражение – это была борьба за истину, за то, что хоть и будет больно до невыносимости, но будет правильно. Он должен. Если не ради себя, то хотя бы ради нее, ради ее будущего. Иначе не могло быть. Иначе… «Иначе» просто не существовало. Он ничего не мог дать ей – ничего, кроме всепоглощающей боли, разрухи и хаоса. Внезапно ее голос вновь вывел его из задумчивости: – Ведь тебя и Беллатрису роднит не только кровь, – мягко произнесла она. Его левая рука сама собой сжалась в кулак. – Что ты имеешь в виду? – осторожно спросил он, боясь услышать ее ответ. Гермиона колебалась. – Я… раньше вы все были для меня одинаковыми. Слизеринцы, Пожиратели Смерти – называй, кого хочешь. Это узколобо и неправильно, я знаю, – тут же добавила она. – И все же это было так. Но потом… сначала в моей жизни появился ты. Потом Блейз. Вы… вы оба показали – напомнили мне – что нет никакой универсальности. Что нельзя подгонять всех под одни и те же мерки. Вы… через вас, я пытаюсь понять, сколько еще может быть среди них тех, кто оказался там не по своей воле, тех, кто успел раскаяться. Мне сложно было думать об этом раньше, но сейчас… Она не закончила, но это было и не нужно – Драко все было ясно и так. – Что толку об этом думать? Зачем тебе это? – вымученным голосом спросил он. – Даже когда все это закончится, не тебе решать их судьбу. Да и потом… Она вскинула подбородок: – Дело не в том, чтобы выносить приговоры или давать оправдания. – А в чем тогда? Гермиона обхватила ладонями его лицо. – В том, чтобы быть человеком. Просто человеком. Понимаешь?.. Он зажмурился. Перед его мысленным взором всплыли образы Тео и Снейпа; он вспомнил все то, что они говорили ему, и то, что он узнал о них сам. И это – это почему-то имело значение. Но Драко больше не мог думать об этом – он больше не мог думать ни о чем. Нужно было остановиться, сделать паузу, чтобы потом… чтобы что? Неизвестно. Но пока… – Утро вечера мудренее, Грейнджер, – произнес он. – Заклинаю тебя, пойдем спать. Она улыбнулась краешком рта: – Ведь это не я начала этот разговор, если помнишь, – пожурила она его. Он не успел подавить смешок: – Нет, Грейнджер. Конкретно этот разговор начала ты. Ее голова вновь опустилась на подушку, и Драко накрыл ее одеялом. – Спи, – прошептал он. Ее кудри щекотали его губы. Она послушно закрыла глаза и не произнесла больше ни слова. Глядя на нее, он подумал о том, что завтра, кажется, все будет совсем по-другому. Впрочем… Что толку гадать об этом? Завтра – оно впереди. Сейчас у него есть только это мгновение. Это – и сон, внезапно отяжеливший веки. – Спокойной ночи, Грейнджер, – пробормотал он, чувствуя, как его сознание погружается в темноту. – Спокойной ночи, Драко. Спокойной ночи.