Эпилог

– Текст Боба Дилана удивительно напоминает «Богемскую рапсодию», тебе так не кажется? Это были первые слова, которые он услышал от нее сегодня. По ее голосу он понял, что она улыбается. Драко вздохнул. – Схожесть текстов необязательно приводит к схожести смыслов. Он подложил вторую ладонь под голову и слегка поежился под одеялом, по-прежнему не открывая глаз. Он хотел, чтобы было, как в романах: пока глаза героя закрыты, и солнечный свет не озаряет по сторонам изменившуюся реальность, он ничего не помнит – он как будто бы продолжает жить своей прежней, знакомой жизнью. Но как в романах не было. Он проснулся незадолго до того, как раздался ее голос, и стоило ему переступить границу между сном и явью, воспоминания окатили его, словно ушат ледяной воды. Сейчас, когда она заговорила, легче не стало: от ее слов словно веяло дымом, а привычная утренняя хрипотца голоса отдавала потрескиванием пламени. Да, как в романах не было, но он все равно не спешил открывать глаза – он сам сознательно загонял себя в иллюзию. Он знал, что как только веки его поднимутся, последний рубеж между старой жизнью и новой будет преодолен, возврата к прошлому уже не будет. И он – черт – он пока совсем не понимал, что ему в этой новой жизни делать. Она была как брюки на несколько размеров меньше – она не подходила ему так же, как он не подходил ей. – М-м… Он слегка приподнял ресницы и различил, как она, перевернувшись на спину, потягивается, вытянув руки над головой. Он тут же зажмурился вновь, желая сохранить, запечатлеть этот нечеткий, расплывчатый образ, дать ему стать его новой иллюзией, его новым убежищем. Может быть, если он будет смаковать его слишком долго, если он сумеет дорисовать все недостающие детали такими, к каким он привык, у него почти получится поверить, почти получится… Он распахнул глаза. Небрежно закинув одну руку на живот и повернув голову в сторону окон, она лежала на подушках, и марево мягкого оранжевого света делало ее похожей на девушку, сошедшую с полотен итальянских живописцев. Было в ней что-то от Верены Урбинской – смотрящей мимо него. Ему показалось, будто бы он видит ее впервые, будто бы они, словно давние хорошие знакомые, не виделись очень, очень долго, но теперь вдруг случайно оказались в одном городе, и он решил прийти навестить ее. Он смотрел на нее, как смотришь на лицо из прошлого, которое почти стерлось из памяти, но, увидев которое, внезапно со всей отчетливостью понимаешь, как же много воды утекло. В такие лица смотришь, как в зеркало, – сами того не зная, они судят тебя – ты сам начинаешь судить себя, отраженного в них. Он провел языком по пересохшим губам. – Комната… комната такая большая, – хрипло прошептала Гермиона, рассеянно оглядываясь по сторонам, и голос ее прозвучал совсем не так, как несколько мгновений назад. Что-то екнуло и оборвалось у него в груди, больно царапнув сердце. Наверное, он все же спал, не проснулся до конца. Наверное, она никогда больше не сможет улыбаться. Драко не ответил – просто продолжил смотреть на нее. Словно чувствуя его взгляд, она подобрала скатившееся еще во сне на пол покрывало, и набросила его на себя. – Странно, что здесь нет мебели, – пробормотала она, просто чтобы что-то сказать. – Забини сказал, что его дядя – или Бог его знает, кто – здесь почти не живет, – хмыкнул Драко, наконец, обретая голос. – И почему же он сам здесь не жил все это время? Драко усмехнулся: – Не поверишь – он утверждает, что вспомнил о существовании этого дома только тогда, когда уже попал к нам. Ну и… – Драко потрогал кончиком языка уголок рта. – Есть у него еще одно соображение, которое… Он замолчал, не позволяя себе закончить, и сухая усмешка призраком застыла у него на губах. Он вдруг почувствовал всю искусственность, всю фальшь – не только ее, но и всего их разговора, всех их жалких, неряшливых, бессмысленных слов. Смутный, неясный страх давно уже лизал ему грудь и виски, но теперь, в эту самую секунду ему вдруг стало страшно по-настоящему, и он понял, наконец, почему. Он боялся ее ночных рыданий и надеялся, что с утра будет легче. Однако теперь за окном занимался рассвет, и узел в груди вместо того, чтобы ослабнуть, затягивался все сильнее. Он понимал, что ошибся: бояться стоило не вчерашних полубессознательных слез, но сегодняшнего протрезвевшего рассудка. Он беспокойно поежился на полу. С каждой секундой он чувствовал, как приближается развязка, как неприятный, до жути пугающий разговор все ближе и ближе нависает над его шеей, готовый вот-вот вонзиться в нее и перерубить пополам. Словно чувствуя, как густеет воздух и как все труднее становится молчать, она резко повернулась на бок и впервые за все время прямо взглянула ему в лицо. Он замер. Выражение ее глаз было нечитаемым. С первобытным ужасом он ждал, когда же она, наконец, заговорит вновь и отчаянно прокручивал в голове все то, что сможет сказать ей, чтобы ее успокоить, утешить, но все – даже самые искренние – слова казались ему пустыми. Тишина между ними становилось невыносимой. Она с костями пожирала комнату и вместе с ней – их обоих. Ему нужно было что-то предпринять, сделать хотя бы что-то – иначе они оба задохнутся в ней, поэтому, не до конца отдавая себе отчет в том, а правильно ли он поступает, он инстинктивно протянул руку. Стоило его пальцам коснуться ее щеки, как с губ ее сорвался облегченный вздох. Зажмурившись на мгновение, она обхватила его запястье и крепче прижала к себе его ладонь, вдыхая ее запах. – Как… как ты себя чувствуешь? – прошептала она, вновь распахивая веки и заглядывая ему в глаза. Драко опешил. – Ты… – ему пришлось прочистить горло, прежде чем продолжить. – Как я себя чувствую?.. Мерлин, Грейнджер! Это я должен спрашивать у тебя о том, как ты... – Со мной все в порядке, – на одном дыхании выпалила она. Драко скептически изогнул бровь, но прежде, чем он успел что-то сказать в ответ – или хотя бы понять, что, черт возьми, вообще происходит, – она произнесла: – Твои руки… почему ты не перевязал их? Она слегка отстранила его от себя и, как и вчера, взглянула на его израненную ладонь. Как и вчера, ее губы мягко коснулись его пальцев, и он ощутил странное, ноющее покалывание под кожей. Драко не знал, как ему быть, поэтому просто наблюдал за ней, позволяя ей поступать так, как она хочет, и надеясь, что это поможет ему осознать, о чем она думает и что чувствует. Пока, увы, видит Салазар, это совсем не помогало. – Я… совсем забыл об этом. Я даже об этом не думал, – сбивчиво произнес он, ощущая, как все больше и больше теряется, как его панический страх перед ней перерастает в смятение, в недоумение. Что она делала? Но самое главное – почему?.. Неужели ее первоначальная сухость и скованность обманули его и были свидетельством совсем не того, за что он принял их? Неужели она, подобно ему, боялась того, что он скажет, как поведет себя с ней? Неужели она переживала о том, что он… что он что? Это было ненормально. Это было неправильно. Это не укладывалось у него в голове. – Мы знали, что рано или поздно это произойдет, – прошептала она, словно слыша, о чем он думает. Она вновь уткнулась лицом в его ладонь, словно желая исчезнуть, раствориться в ней. Он сглотнул. – Да. Знали, – подтвердил Драко, совсем не уверенный в том, что эти слова – те самые, которые нужны ей, те, которые она ожидала от него услышать. С внезапно подступившей к горлу горечью он вдруг добавил, не сумев промолчать: – Но совсем не так должно было все это кончиться. Осознание собственной вины настигло его с новой силой, и оказалось в сто крат сильнее, чем накануне. Он закрыл глаза, надеясь таким образом спрятаться – то ли от этого ядовитого, едкого чувства, то ли от ее взгляда, которого после этих слов он начинал бояться вновь. – Тогда… – она крепче сжала его запястье. – Тогда в туннеле ты сказал, что Блейз нарушил Табу. Он вздохнул и рвано выдохнул через полуоткрытые губы. Его тело начинало деревенеть. – Он напился… – пробормотал Драко, кожей ощущая весь ужас, исходящий от этих слов. Это было так глупо, так по-детски. Не вина – стыд. – Мы оба напились, – добавил он. Каяться – так во всем. – Огневиски развязал ему язык. Он говорил о том, как сильно ненавидит его, о том, что он превратил его жизнь в ад. В какой-то момент он сорвался, и я… – он крепче сжал веки. – Я не сумел остановить его. Она молчала, она не двигалась. Вторя ей, он не шевелился и сам, не смел раскрыть глаз, боясь встретиться с ее взглядом и увидеть в нем осуждение, свой приговор. Но, к его полнейшему удивлению, она вдруг сползла с подушек к нему на пол и, обхватив руками его лицо, жарко зашептала: – Не смей, слышишь? Даже не вздумай винить себя в том, что произошло. Он оказался не готов к этому. Плевать, что прошлой ночью говорил ему Забини, плевать на все то, что чувствовал он сам – он знал, что не заслуживает этих слов, и знал, что в глубине души она тоже должна знать это. И все же… Она говорит так потому, что хочет укрыться в тени этих слов, потому, что хочет убедить себя и его в том, что это так? Или она говорит это, потому что действительно так думает? Он так боялся, что верным окажется первый вариант. Он страстно желал, чтобы верным оказался второй. Ему нужно было знать. В недоверии, в ужасе он взглянул в ее лицо и различил в ее чертах абсолютную, непробиваемую уверенность – уверенность такой силы, что она обожгла его. – Это была случайность, – продолжала она так же резко, словно рубя слова топором. – Чудовищная, но случайность. Ты и не должен был ничего делать. В том, что произошло, нет ничьей вины. Ты понял меня? – впиваясь ногтями в его кожу, она тряхнула его голову. – Понял?.. Нет, он не понимал. Он совсем этого не понимал. Его дикий взгляд заметался по ее лицу. Ему хотелось поспорить с ней, ему хотелось сказать ей нет, но он чувствовал, что не может, что спасительный, такой нужный и такой правильный рубильник у него в голове больше не поворачивается. Он понимал, что сдается. С жаром, с яростью он вдруг впился в ее губы – впился так сильно, что через мгновение ощутил солоноватый привкус на кончике языка. Она вскрикнула, но не отстранилась от него – наоборот, всем телом вжалась ему в грудь, позволяя причинять себе боль. Ее горячность, ее податливость, ее готовность встретиться с ним, принять его несмотря ни на что, ошпарили его изнутри. Чем он заслуживал это? Неужели не осталось ничего, чего она бы не могла простить ему? Неужели любой его поступок – неважно, хороший или плохой, намеренный или случайный – лишь крепче привязывает его к ней, вне зависимости от того, желает он – они оба – того или нет? И если – если это так, то почему? Почему? Почему?.. Этот вопрос не давал ему покоя. Он стучал у него в голове, пока она спешно расстегивала его рубашку, эхом отдавался в груди, когда он раздвигал ее колени и укладывал ее на пол, пронизывал его насквозь с каждым толчком в ее теле, трепыхался на кончике его языка, пока он, задыхаясь, продолжал покрывать поцелуями ее кожу. Он не замолкал ни на минуту. Но он и не останавливал его, совсем наоборот – казалось, он лишь еще больше распаляет его, словно бы ответ на него можно было найти только в ее близости, в ее губах, в ее теле. И в какой-то момент он вдруг отключился, перестал думать о том, а правильно это или нет. Это больше не имело значения – значение теперь имело лишь то, что он чувствует, и что чувствует она, пока он касается ее, пока он в ней, а она – в нем, пока они оба рядом. В миг их единения ему показалось, что это – единственное правильное, единственное настоящее, искреннее между ними. Они больше не лгут, они перестают быть Драко Малфоем и Гермионой Грейнджер и становятся просто… просто людьми. Он был не в силах оторваться от нее. Прижимая ее к себе так крепко, как только было возможно, он вдруг почувствовал себя – впервые в жизни – умопомрачительно, безбашенно, до остервенения влюбленным. Что это было? Почему? Почему?.. Это изумило его. Но еще больше его изумило то, что в ту же секунду, как он почувствовал это, она ощутила это тоже. Она смотрела ему в глаза, пока он продолжал ласкать ее тело руками совсем другого человека, и сжимала его плечи, пока новые, не его губы заново, по-иному познавали ее тело, все ее существо. Она улыбалась. И он – удивленный, испуганный не меньше, а, может, и больше, чем раньше – улыбался ей в ответ. Она вновь обхватила его ладонь – так крепко, что едва успевшие затянуться раны раскрылись вновь, и кровь потекла по ее щекам и губам. Он хотел убрать руку, но она не позволила – приподнявшись на локтях, она поцеловала его, теснее сплетая их пальцы. Ощущая вкус крови на ее языке – в этот раз своей собственной – он сдался во второй раз. Мокрыми руками он продолжал трогать ее ресницы и ее шею, уходя в это новое безумие с головой, покоряясь ему, склоняя перед ним голову. Почему? Почему? Но самое главное – как долго?.. – Это место похоже на рай... – Этот дом и вся прилегающая к нему территория заколдована таким образом, что здесь царит вечное лето. Даже вода на пляже – и та теплая! И деревья никогда не вянут. – Рай… рай на земле... Я в раю. Они забыли о Забини, о Крестражах, о прошлом. Они забыли обо всем. Это место и впрямь стало для них раем – этот пустой особняк и яблоневые сады, вечно в цвету – и море! Море, шуршащее у основания склона, такое синее, такое яркое, что казалось ненастоящим, что от него кружилась голова. Часами, сутками они не выходили из комнаты. Мир со всеми его условностями, его проблемами, с самим временем, казалось, переставал существовать для них. Они больше не были в его власти – они были во власти друг друга. Он заново узнавал самого себя. Он узнавал, каково это – весь день провести без одежды, весь день заниматься любовью, весь день молчать. Он по-новому ощущал свет на своей коже, прикосновение мрамора и шелка к своей спине. Через открытые настежь окна он вдыхал медовый морской воздух, пропитанный солнцем, так, будто бы никогда не делал этого раньше. Он заново узнавал ее – узнавал как часть самого себя, неведомую прежде. Теперь он знал каждый миллиметр ее кожи, каждую клеточку ее тела – снаружи и изнутри. Он знал, как она засыпает, как спит и как просыпается; как в течение дня меняется ее лицо; как дурман сходит с кончиков ее ресниц и век, когда солнце щекочет ей щеки, призывая встречать рассвет; как простыни и его руки оставляют складки и впадинки на ее теле, медленно разглаживающиеся с течением дня; как ее запах становится его собственным и как маленькие синяки у нее на шее то затухают, то заново вспыхивают по воле его губ. Он не знал, как они вдруг пришли к этому – он даже не хотел об этом думать. Он больше не хотел думать – никогда. Когда они не оставались в спальне, они выходили в сад и лежали на траве, продолжая все то, что делали дома, – продолжая просто быть. Они чувствовали себя детьми – беспечными, веселыми, беззаботными – невинными. Они заново учились смеяться – под шум усыпанных цветами крон, под ослепляющей голубизной небес, под хруст яблока, рука об руку это казалось легче и естественнее, это было так же легко, как дышать. – В раю… я в раю. В один из дней в порыве детского любопытства они, держась за руки и хихикая, отправились на разведку – им захотелось изучить этот дом, эту волшебную страну, в которой они неожиданно для самих себя стали королем и королевой. Пересекая одну пустую комнату за другой, скользя и катаясь по паркету, останавливаясь только затем, чтобы поцеловаться или заняться любовью перед зеркалом, они вдруг оказались в огромной пустой комнате. Со второго яруса, из-за перил на них взирали огромные дубовые шкафы. Они переглянулись. Поцеловав ее в лоб, Драко взмахнул волшебной палочкой. Дверцы шкафов тут же распахнулись, и в воздухе затанцевали рубашки самых разных цветов – белые, голубые, зеленые, желтые, фиолетовые, красные… взметаясь под потолок, они кружились и медленно, словно снежинки, падали вниз, устилая пол. Гермиона захохотала. Выбежав в центр комнаты и вытянув руки вверх, она закружилась, купаясь в солнечных лучах и в этом разноцветном мареве. Она продолжала танцевать и смеяться, а он, улыбаясь, мягко смотрел на нее, вновь ощущая это странное, сосущее чувство. Он по-прежнему слегка побаивался его, он по-прежнему боялся ему довериться. Он не понимал, как он мог не ощущать его раньше. Увидев, что он продолжает стоять в стороне, она подбежала к нему. Схватив его за руку, она потянула его за собой в центр комнаты и прижалась лбом к его лбу. В этом хаосе, в этом вихре цветов и красок она смотрела на него – на него одного, и это было единственным, что имело значение. Вновь мягко засмеявшись, она поцеловала его. Не разрывая поцелуй, она увлекла его за собой вниз, и они упали в ворох рубашек. …он откатился в сторону, тяжело дыша, и посмотрел наверх. Потолок казался таким высоким, таким далеким. Он вспомнил вдруг, как несколько месяцев назад они – точно так же, как сейчас – лежали рядом друг с другом, глядя в небеса, и как в ту самую ночь все в один миг переменилось для него – для них обоих. Улыбаясь, он посмотрел на нее. Ощущая на себе его взгляд, она повернула голову и взглянула на него в ответ. Ее глаза блестели. – В раю… – прошептала она. – Я в раю. – Эта последняя? Вечером, ближе к закату, Драко заметил Забини внизу, близ воды, и, повинуясь внезапному порыву, решил спуститься к нему. – Не-ет… это новая, – Забини ухмыльнулся и вытянул из нагрудного кармана краешек новой пачки. – Ты хорошо обо мне думаешь, раз считаешь, что мне хватило бы терпения дотянуть с ней одной до этого момента. – Сколько… сколько времени прошло с тех пор, как мы оказались здесь? – робко спросил Драко, не позволяя себе краснеть – и краснея, носком туфли ковыряя песок. Забини вновь ухмыльнулся и, опираясь на покосившийся деревянный заборчик, разделявший лужайку и пляж, сделал затяжку. – Это имеет значение? Огонек его сигареты и лучи заходящего солнца, еще не до конца скрытого облаками, причудливо освещали его лицо. Драко пожал плечами, не доставая рук из карманов брюк. – Неделя. Около того, – Забини тоже пожал плечами и уставился на море. Пенящиеся волны накатывали одна на другую, небо опасно темнело на линии горизонта – кажется, приближался шторм. – Я удивлен, что ты пришел, – пробормотал Забини, выпуская изо рта пар. – Наскучила компания Грейнджер? Драко был от души рад тому, что он на него не смотрит. – Она спит, – просто ответил он, сам не до конца понимая, что имеет этим в виду. Он не мог сказать Забини, что пришел сюда только потому, что, увидев его в окне, он почти удивился – так странно и непривычно было видеть эту фигуру из реальности – из прошлого. Снова смешок. – Понятно… Забини опустил руки на крошечный заборчик, горящая сигарета по-прежнему продолжала дымиться у него в руке. Чем дольше они стояли плечом к плечу и молчали, тем сильнее Драко ощущал внутренний дискомфорт. Действительность мурашками ползала по его коже. Зародившись в ступнях и пальцах ног, ее ощущение добралось, наконец, и до его мозга, заставляя постепенно выйти из сказки, очнуться от забытья. Впервые за все время Драко вдруг почувствовал что-то вроде смущения и неловкости в его присутствии – отчего-то ему казалось, что он виновен в своей беспечности – но, что хуже всего, – что своим спокойствием он обязан Забини. Он все пытался подступиться к этой теме, чувствуя, что без этого никак, что он должен сказать хотя бы что-то, что ему нужно разобраться, и понять, и донести до него, что, несмотря на его чудовищную… – Я завидую тебе. Слова Забини прозвучали так тихо и так неправдоподобно, что Драко показалось, будто он ослышался, случайно приняв шум волн за его голос. – Извини? Забини вновь поднес сигарету к губам и произнес уже чуть громче: – Дьявол, Малфой, я так тебе завидую. Это стало для Драко полной неожиданностью. Казалось, вся его жизнь повернулась теперь таким образом, чтобы постоянно его удивлять. – Что… что ты имеешь в виду? – заплетающимся языком спросил он. Забини искоса взглянул на него. – Ты правда такой дурак или прикидываешься? – мягко и в то же время задиристо поинтересовался он. Драко сжал кулаки в карманах, ощущая, как напрягается его челюсть. Забини был прав – он прекрасно его понимал. Проблема была лишь в том, что… – Ты ошибаешься, – он покачал головой, тоже облокачиваясь о забор. Забини изогнул бровь. – Ошибаюсь? В чем? – Ты правда такой дурак или прикидываешься? – передразнил его Драко, тут же при этом ощущая себя ребенком. Отчего-то присутствие Забини отрезвляло его куда быстрее, чем ему хотелось бы. Хватило всего пары его слов, чтобы окончательно согнать с него недельный дурман, навеянный беспрерывной близостью с Грейнджер. Падение в реальность оказалось болезненным, но, в некотором роде, Драко даже был благодарен Забини за то, что тот открыл рот. Пора была приходить в себя. Наверное. – Ладно, – произнес Забини, закусив сигарету зубами и глядя на него почти что в упор. – Ты не прикидываешься. Ты и в самом деле дурак. Настал черед Драко усмехаться: – Ну и в чем же, по-твоему, я не прав? Забини тяжело вздохнул. Выкинув окурок в море, он тут же достал из кармана новую сигарету и закурил вновь. – Вы ведь… из-за этого тогда поссорились… да? – спросил он, рукой защищая огонек зажигалки от ветра. Драко прикусил язык и задумался. Ну и что ему на это сказать? – Да, – в конце концов произнес он, по-прежнему не до конца понимая, к чему клонил Забини. – Ну, тогда, как я понимаю, расклад сил был таков: она призналась тебе в любви или что-то в таком духе, в то время как ты… – Забини изящно покрутил рукой в воздухе, – не знаю, как бы сказать это правильнее… – Что бы она ни говорила и ни думала, она ошибается, – проскрежетал Драко. Он уже начинал жалеть о том, что раскрыл рот – не говоря уже о том, что вообще сюда спустился. – Ага. Вот оно что, – елейным голосом протянул Забини. – Вот, значит, что ты ей сказал… – он поцокал языком и затряс головой. – Хах, это интересно. По крайней мере, лучше, чем я ожидал. Ну, – завидев вопросительный взгляд Драко, он вновь взглянул на него, – я имею в виду, что ты хотя бы не стал отрицать то, что тоже чувствуешь что-то к ней. Драко несколько раз открыл и закрыл рот. Он хотел возразить на это, но понимал, что не мог. Эта неготовность – невозможность – дать отпор поразила его даже сильнее, чем сам факт того, что Забини был прав, чем то, что уже давно в глубине души и сам он начал понимать про себя – и окончательно понял в стенах его проклятого дома. Раньше, что бы он ни чувствовал, он умел сказать нет – даже самому себе – умел, как говорят, «отбрехаться». Теперь он не мог. – Знаешь, это самое мерзкое, самое ужасное, самое отвратительное из всего того, что можно сказать человеку, – сказать ему, что он чувствует неправильно, что он ошибается в своих чувствах. Потому что, Малфой, штука в том, что, – Блейз сделал очередную затяжку, и свежий ветер тут же унес струйки дыма, вырывающиеся из его рта, – чувства, в отличие от головы, никогда не ошибаются, – он постучал пальцами с зажатой между ними сигаретой себе по виску. Драко разозлился. – Бред, – выплюнул он. – Ты можешь любить кого-то, а потом в один прекрасный день проснуться с мыслью, что ничего этого на самом деле не было, что все это было плодом твоего воображения, попыткой защитить себя от реальности, просто… – То, что ты боишься этого, многое говорит о тебе, конечно, – Забини стряхнул пепел, вновь глядя в море. Драко вновь не нашелся, что ответить. Вынув одну руку из кармана с по-прежнему стиснутым кулаком, он несколько раз беспомощно качнул ею в воздухе. Забини между тем продолжал: – Может быть, такие люди, как ты говоришь, и впрямь существуют, конечно, но… – он вновь стряхнул пепел и повернулся к Малфою, чтобы все усиливающийся ветер не уносил его слова в сторону, – если бы ты перестал заниматься самокопанием и оторвался бы, наконец, от созерцания себя любимого, ты бы понял, что Грейнджер вообще-то не из тех, кто строит воздушные замки, питает иллюзии и в конечном итоге ошибается. Она просто не смогла бы простить себе такую ошибку. Я думаю – я уверен – что единственная причина, по которой она разрешает себе любить тебя, как раз в том, что ее чувства искренни. Даже если бы ей очень хотелось, если бы ей очень нужно было, – Забини растопырил пальцы и слегка развел руки, рисуя ими кавычки в воздухе, – зачем-то сотворить эту иллюзию, она бы не смогла этого сделать, потому что знала бы, что не простила бы себя за этот обман. Никогда не задумывался об этом?.. Когда единственным ответом Забини послужила тишина и его насквозь пропитанный изумлением взгляд, Блейз улыбнулся уголком рта. – Ей-богу, Малфой, ты такой зануда, такой черт… симпатичный, конечно, – Блейз слегка потрепал его по щеке, и Драко тут же от него отшатнулся, – но на одной внешности далеко не уедешь… видит Салазар, отношения с тобой может построить только девушка с травмой, причем немаленькой… а Грейнджер, дай Мерлин ей здоровья, обладает титаническим терпением и огромным сердцем… – он вновь вцепился зубами в свою сигарету, – ну а даже… даже если она ошибается, как ты говоришь, то что с того? Ну, какая разница? Зачем тебе спасать ее от себя, какой в этом толк? Дело это заведомо гиблое. К тому же от этого вы оба только страдаете. Чем больше Забини говорил, тем больше, казалось, он уходил в себя, задумывался о чем-то, и Драко, хоть и до глубины души пораженный его словами, не мог не обратить на это внимание. – Почему бы… почему бы просто не поддаться ей? Тем более, если ты тоже этого хочешь? Какая… какая разница, что будет потом? Может, этого «потом» и не будет никогда… Забини отшвырнул догорающую сигарету и рассеянно, не сводя остекленевшего взгляда с моря, потянулся за третьей, пальцы его тщетно пытались нащупать карман на груди. – Банальная, но от этого не менее мудрая истина: лучше попробовать и пожалеть об этом, чем жалеть о том, что так и не попробовал, что так и не… Его рука задрожала, и он уронил ее на бедро, на мгновение прикрывая глаза, словно пытаясь согнать с себя наваждение. – Кто она? – ошалело спросил Драко, совершенно забывая о том, что еще несколько мгновений назад говорил Забини о нем самом и о Грейнджер. Плечи Забини дернулись вверх: – Я же сказал, что не буду говорить об этом, – произнес он так, будто продолжая прерванный разговор. Драко нахмурился – и тут же ахнул. – Вот почему ты не уехал вместе с матерью сразу же, вот почему тебе пришлось задержаться! – воскликнул он, пораженный собственной догадкой. Забини заерзал – от догадливости Драко ему явно было некомфортно. Отрицать очевидное, как и Драко, он не стал, но и говорить ничего не пытался. Драко был изумлен. Ничто другое в эту секунду почему-то не имело для него такого значения, как один этот факт: Забини любит кого-то, Забини влюблен. Но… но кто это? За кого он мог переживать так сильно?.. Вариантов было только два – либо эта девушка должна была встать под знамена Темного Лорда, либо, напротив, она находилась на совсем другой стороне. На какой, какой же из двух?.. «Лучше попробовать и пожалеть об этом, чем жалеть о том, что так и не попробовал…» Сам того не желая, возможно, даже не подозревая об этом, Забини выдал куда больше, чем хотел, и его негласное признание шокировало Драко еще больше, чем могло бы. – Кто она? – вновь спросил он, желая получить ответ, желая подтвердить невозможное. Казалось, вновь повторенный, этот вопрос помог Забини снова обрести себя. Отлепляясь от дрожащего под холодными порывами заборчика, он, не говоря ни слова и не оборачиваясь, побрел на холм – назад к дому. Ветер с остервенением хлестал волны, все ниже и ниже опуская, сгущая над ним свинцовые тучи. Ссутулившаяся фигурка Забини уже давно скрылась в стенах дома, и на берег наполз удушливый мрак, но Драко, ошеломленный, пораженный, по-прежнему не верящий своим ушам, продолжал смотреть ему вслед. Ведь не могло – не могло быть так, чтобы Забини – Забини! – позволил такому случиться. Не могло быть так, чтобы Забини тоже полюбил грязнокровку.