Эпилог

I'm scared to get close, and I hate being alone I long for that feeling to not feel at all The higher I get, the lower I'll sink I can't drown my demons, they know how to swim*

Наверное, стоит перепоручить поиски информации о Грегоровиче Пэнси. У нее в руках все карты, у нее есть время, есть связи. Она справится с этим и впервые за все это время окажется полезной – надо же, прямо как она и мечтала... Именно об этом думал Драко, пытаясь хоть как-то отвлечься от того, что тревожило его по-настоящему. Не получалось. Мерлин, ни черта не получалось!.. …Лишь через несколько часов до него в полной мере дошло: она любит его. Вернее, думает, что любит его. Это стало для него не просто откровением – это стало для него шоком. Да, она не сказала этого вслух, не произнесла заветную фразу из трех слов, от которой все девчонки кипятком писаются, а мальчишки улыбаются, как самые последние придурки, потирая затылок, но какая разница?.. Она сказала это, просто… по-другому. И этого оказалось достаточно. Нет, Салазар, не так – этого оказалось не то что достаточно, это оказалось для него чересчур. Даже в самых смелых своих фантазиях он не смел и помыслить об этом. Максимум, на что его хватало, так это на то, что признать, что он близок ей – но потому – и только потому! – что альтернатив у нее не было. Уголком сознания он, однако, вспомнил о том парне из книжного, Томасе, и вынужден был тут же поправить себя – никаких достойных альтернатив... Наверное, ее слова должны были польстить ему, должны были открыть ему Америку или нечто в таком духе, но все получилось совсем не так. Они повергли его в ужас. Простить его – да, это он еще мог принять. Но любить – любить его!.. это было… Это было противоестественно. Это было бесчеловечно. Как она могла?.. Он как будто бы увидел ее не так, как видел раньше, и то, что он рассмотрел в этом кривом – или нет?.. – зеркале ее слов, ему совсем не понравилось. Он как будто различил гадкого, склизкого уродца, будто бы весь ее облик дал трещину и рассыпался. Драко поймал себя на мысли, что осуждает, презирает, проклинает ее за эту любовь, но вот что странно – отторжения, подобного тому, которое будила в нем любовь Паркинсон, она не вызывала. Но – Мерлин!.. Какая к черту разница?.. Он не хотел этого. Он не стремился к этому. Он этого не добивался. Он не делал ровным счетом ничего, чтобы все обернулось так. Грейнджер совершила непозволительную ошибку, внушив себе, что она влюблена в него. Но зачем она это сделала?.. Как у нее духу хватило?.. Как она могла хотеть видеть его в своей жизни? Но что самое главное – как она могла позволить себе подумать, что у него духу хватит полюбить ее?.. Ведь он убийца, да еще какой. Дело даже не в Дине Томасе, нет, а в том, что ее друг Поттер погиб по его вине, ее возлюбленный Уизли погиб по его вине, Орден Феникса выкашивается каждый день – тоже по его вине. Она могла принимать его, жалеть его, терпеть его, хотеть его, но не любить, нет. Никогда – не любить. – Почему из-за того, что ты не можешь принять и простить самого себя, должна страдать я?! Почему ты проецируешь собственное отвращение к себе на меня? Нет, Грейнджер, нет! Проблема была не в этом, и ты прекрасно понимаешь это – не можешь не!.. Дело было не в том, что он не позволял любить себя, а в том, что она хотела любить, что ей нужно было любить кого-то, чтобы заполнить эту зияющую дыру внутри себя, только и всего. Он не хотел быть частью этого обмана. Ведь он – он-то не лгал себе. Он прекрасно осознавал, что чувствует… Но нет, тут он лукавил – он не понимал этого до конца. Но – мозг его тут же подкинул подходящий довод – даже если он и не понимал, он, по крайней мере, никогда не заблуждался. Он не шел на поводу у чувств, какими бы они ни были, прекрасно зная их природу и зная им цену. Он был не дурак. Но ведь и она была не дура. Она… Она, она! Почему-то все упирается в нее, все и всегда!.. Даже если бы и не было всего этого, даже если бы он был кристально чист и свеж, он все равно не мог любить ее. Они были из параллельных вселенных – всегда. Все упиралось даже не столько в чистоту крови – хотя одного этого уже было достаточно, чтобы навсегда провести между ними водораздел, который вброд не перейти, вплавь не перебраться, – сколько в то, что они были совершенно разными по своей сути. Ее мир скроен из осенних листьев и красно-золотых шарфов, карамельных яблок на Хэллоуин, друзей и сладостей. Его мир – это шахматная доска: один неверный шаг – и ты покойник. Она была сказкой, воплотившейся в реальность, он был реальностью, которая есть только в сказках. Даже если принять во внимание просто дружбу – дружбу, которой она так упивается и которая недоступна для него – и она была невозможной. При слишком похожих характерах, у них были разные интересы и увлечения, диаметрально противоположные взгляды на жизнь, несовпадающие вкусы. Возможно, единственным объединяющим их звеном – не считая Крестражей – оказалась литература, но, Салазар, этого было никак недостаточно даже для просто общения... Противоположности притягиваются только в романах. В нормальной жизни они никогда бы не пересеклись – они и не пересекались, а это значит, что между ними ничего – совершенно ничего – не могло быть. Точка. Факт. «Но, – зашептал внезапно тоненький голосок в его мозгу, – может быть, все вышло именно так как раз для того, чтобы дать тебе этот шанс? Ведь не соверши ты все то, что совершил, ты бы никогда не оказался с ней в одном мире, никогда …» Драко чуть не поседел от этой мысли. Ничего более бредового он и представить себе не мог! Да, он верил в силу собственной интуиции, но все же фаталистом он не был. К тому же, если следовать этой извращенной логике, получалось, что, в таком случае, и ей пришлось претерпеть все то, что привнес с собой он, лишь бы только подпустить его к себе и оказаться с ним в одной плоскости. Но чем она заслужила это? А даже если и заслужила – какое же извращенное чувство юмора – или справедливости – должно быть у судьбы, чтобы таким образом подшутить над – или расправиться с – ним или ними обоими?.. Нет, в мире не было ни одной причины, по которой судьба или что-то там еще захотело бы свести их вместе. Они были никем – никем и останутся. Все, что им доступно, – это стать воспоминаниями друг друга. Может быть, то, что она принимает за любовь, – еще одно проявление влияния Крестража на них обоих. Может быть, все то, что происходит между ними, навеяно им только для того, чтобы рассорить их, сломать и уничтожить, обезопасив таким образом себя. Драко не нравился этот вариант, он ощущал сочащуюся из него фальшь, попытку как-то оправдать их обоих, но тем не менее он уцепился за него, как рыбка за соломинку. Сейчас ему нужна была твердая почва под ногами, что-то, что могло быть хоть как-то усмирить бушующий хаос внутри, потому что он думал, что эпоха хаоса кончилась. Его мир стал ровным, геометрически правильным только для того, чтобы дать трещину вновь, и это убивало его. Да, он был прав – он был фениксом. Но он знал, что рано или поздно пламя, которое поглощает его, окажется настолько обжигающим, что сожжет и пепел, и возродиться будет уже невозможно – не из чего. Осталось лишь понять, как скоро наступит этот момент. Он очень боялся, что этот миг наступил теперь. Драко верил, что со временем она признает его правоту. Но сейчас – чего ему ожидать? Еще несколько недель тишины и тотального игнорирования он не вынесет, как не вынесет и ее слез. Даже ненависть, которую она, вероятно, снова питает к нему, он не сможет терпеть, потому что источник ее будет совсем не тем, каким был прежде, даже ненависть теперь окрашена любовью. Его тошнило от этого. Но что он мог?.. Только сейчас он подумал о том, что, наверное, в очередной раз повел себя неправильно. Он обрезал себе все пути к отступлению – не осталось ровным счетом ничего, что он мог бы сделать. Отныне ему запрещено было говорить с ней, подходить к ней, смотреть на нее. Ее «любовь», а не его правда, возвышала ее, делала ее сильнее. Оскорбленное чувство, чем бы ни было оно оскорблено и каким бы надуманным оно ни являлось, всегда наделено превосходством, особой силой. С ним трудно соперничать, ему невозможно противостоять. Как теперь он появится в их гостиной? Как будет заниматься поиском Даров – единственным, что давало ему надежду и смысл? Как?.. Он был в ловушке, и от этого хотелось выть или лезть на стенку. Он должен был продолжать думать, но мозг его походил на разодранный холст; мысли бились в нем, как сотни птиц в крошечной клетке, смешиваясь, накладываясь одна на другую, доводя до исступления. Это было настолько плохо, что он вынужден был уйти из дома и весь день пробродить по промозглым улицам Бирмингема – размышляя, гадая, теряясь… Может быть, он сможет уходить на весь день и впредь. Он мог бы забуриться в какую-нибудь крошечную магловскую библиотеку, прихватив с собой пару книг, и сидеть там от открытия до закрытия… Нет, нет – нет! Каким бы малодушным и глупым ни было это бегство и как бы сильно ему ни хотелось на него пойти, смысла в этом не было – вечером все равно нужно будет к ней возвращаться. Даже если закрыть глаза еще и на этот факт, нужно признать хотя бы то, что однажды заговорить им все же придется, и будет лучше, если… А будет ли лучше? От этой мысли Драко опешил, нос его ботинка разбил огромную лужу, и осколки ее забрызгали ему пальто, но он не обратил на это ровным счетом никакого внимания. Он знал – есть вещи, которые можно забыть, но простить которые все равно невозможно. И он боялся, что то, что произошло между ними – как раз одна из таких – даже при всей его правоте. Вдруг он подумал о том, что, возможно, она никогда не поймет его, не примет, как он помышлял, с благодарностью его великодушный жест и его правду. Не из чисто грффиндорского упрямства – хотя такое возможно – но просто потому, что у нее не будет на это времени. Потому, что они проиграют. Потому, что будущего, о котором он говорил ей, просто нет. Что тогда?.. Неужели стоило пойти ей на поводу? Стоило солгать ей и продолжить играть в эту игру до того момента, пока… может быть – может быть, и стоило. Но он не мог позволить себе этого. Он ненавидел врать Пэнси, но вынужден был делать это – он вынужден был врать ей, но не мог. Не мог. Он не мог допустить, чтобы это заблуждение стало, в конце концов, правдой. Он не мог допустить этого заблуждения в принципе. Но кого он таким образом защищает? Ее – или все-таки себя? И защищает ли?.. Он зажмурился, надавив ребрами ладоней на плотно сомкнутые веки. Что он делает? Он больше не знал. Напротив – чем больше он думал, тем больше терялся, все дальше уходил в лабиринт, конца и края которому не было, лабиринт, который был гуще и опаснее того, что был на Турнире Трех Волшебников. Может быть, он все-таки заблуждался. И вдруг… Он резко убрал руки от лица и вскинул голову. Под шум мчащихся слева и справа машин он вдруг понял кое-что, и это осознание заставило Драко забыть обо всем том, что мучило его еще несколько мгновений назад. Каким-то странным образом «Турнир Трех Волшебников» и «Грегорович» в его сознании оказались связаны. Он нахмурился. Лихорадочно вспоминая имена всех причастных к Турниру людей – чемпионов, организаторов, судей – он убеждался, что среди них не было ни одного человека с такой фамилией. Но неожиданно в голове вспыхнула другая. Каркаров. О чем там Драко думал в прошлый раз?.. Что Грегорович откуда-то с востока или юга Европы, верно?.. Оттуда же, откуда и печально известный, ныне покойный Пожиратель смерти. Совпадение?.. Драко прищурился, покусав губу. Возможно, конечно. Но не слишком ли странно все это тогда?.. Пораженный, но не сбитый с толку, Драко не сомневался в том, что две эти фамилии тоже связаны между собой, причем теснейшим образом. Оставалось лишь понять, каким. Окна ее дома были распахнуты настежь. Все до единого. Глядя на мерно покачивающиеся кружевные занавески, Драко опешил. У него отпала челюсть. – Какого… С оглушительным лязгом крошечная калитка захлопнулась у него за спиной. Спешно пересекая обледенелую лужайку у нее перед домом, Драко на ходу доставал волшебную палочку; сердце его колотилось, как бешеное. Входная дверь, чего он поначалу не заметил, тоже была открыта. Когда он увидел это, он оступился, запутавшись в собственных ногах, и чуть было не расшиб себе голову – лишь в последнюю секунду ему удалось ухватиться за перила у ее крыльца. Волшебная палочка выпала у него из рук и по косой дорожке покатилась вниз, обратно к калитке. Чертыхаясь, на чем свет стоит, Драко кое-как восстановил равновесие и, приняв вертикальное положение, кинулся вслед за убегавшей от него палочкой. Когда он, спотыкаясь, бежал через двор, за спиной у него раздался негромкий смешок. Стоило ему достичь его слуха, как Драко так и замер, не донеся ногу до земли. Резко обернувшись, он диким взглядом стал обшаривать дом, пытаясь различить в одном из открытых окон угрозу, однако единственным, кого он увидел, оказался Блейз, лениво прислонившийся плечом к дверному косяку. – Ну и видок у тебя, – присвистнул Забини, покусывая уголок рта. У Драко буквально отлегло от сердца. – Мерлинова борода, – выдохнул Драко, прижимая трясущуюся руку к груди. Только в эту секунду он вдруг ощутил, что пот насквозь пропитал его рубашку и свитер. – Что за чертовщина тут происходит?! – ошалело спросил он, подбирая с земли волшебную палочку и снова приближаясь к дому. Он был готов наорать на Забини, требуя с него объяснений, однако, на счастье последнего, был слишком рад, чтобы злиться. – Пока тебя не было, Грейнджер решила затеять что-то вроде генеральной уборки, – отрапортовал Забини, когда Драко поравнялся с ним в дверях. Драко озадаченно изогнул бровь. Он слишком хорошо знал Грейнджер, чтобы причислять ее к ярым фанатам порядка. – Да неужели? – Ага, – Забини вновь усмехнулся, складывая руки на груди. Краем глаза Драко заметил, что на нем была старая толстовка с надписью Joy Division, которую давным-давно, еще в начале их совместного житья-бытья, одолжила ему Грейнджер. – Joy Division… – Драко расправляет и на вытянутых руках придирчиво осматривает только что извлеченную Грейнджер из комода тряпку. – Это еще что за чертовщина такая?.. Грейнджер хихикает, вставая с колен и отряхиваясь. – Рок-группа. Уже довольно старая. Им лет двадцать, наверное… Хотя я больше люблю The Smiths. К сожалению, с ними толстовки у меня нет… никогда не слышал о них? Он даже не считает нужным отвечать на это – только языком цокает. – Ты же понимаешь, да? Я это не надену… – Знаешь, у них есть песня, которая, я уверена, тебе понравится. У The Smiths, я имею в виду. Никогда не думала об этом раньше, просто сейчас в голову пришло… – задумавшись, она подходит к тому, что как-то раз назвала магнитофоном, и начинает перебирать валяющиеся вокруг него в страшном беспорядке кассеты. – Сейчас я найду, подожди минутку… ага, вот! Ее проворные пальцы вставляют кассету, нажимают непонятный для него кнопочный шифр, и через секунду пыльную тишину комнаты пронзает оглушительный рев. – Во имя Мерлина и всех его потомков, Грейнджер!.. – Сейчас, я сделаю потише… вот, вот так… ну же, – она кладет руки сверху на его запястья, заставляя его вновь открыть уши. «I am the son And the heir Of a shyness that is criminally vulgar I am the son and heir Of nothing in particular…» – «Я сын и наследник того, что… не представляет ничего особенного»? – удивленно фыркает он. – Я тебя понял, Грейнджер… – Ты бы до конца дослушал, а потом делал выводы… – насмешливо советует она, слегка раскачиваясь в такт музыке. – Joy Division тебе бы тоже понравились. Включу как-нибудь, но потом – хорошенького понемножку... Пританцовывая, она выскальзывает из комнаты, оставив Драко в одиночестве и замешательстве. – Эй… эй, постой! Выключи эту штуку! Ты должна выключить эту штуку! – запоздало кричит Драко ей вслед, пока Моррисси продолжал петь «You shut your mouth How can you say I go about things the wrong way? I am human and I need to be loved Just like everybody else does…»** – …надраила весь дом от пола до потолка. Еще немного, и на крышу бы полезла, ей-богу. Причем все руками, без помощи магии! Сказала, ей так удобнее. Помогает избавиться от посторонних мыслей, – произнося последнюю фразу, Забини выразительно посмотрел на Драко. Малфой, кожей ощущая дискомфорт, однако, равнодушно пожал плечами, и взгляда от лица Забини не отвел. – Она дома? – как можно более непринужденным тоном поинтересовался он, небрежно закладывая руки в карманы. – Не-а. Вылизала все до последнего угла, открыла окна и тут же ушла, заявив, что не в силах больше выносить эту – цитирую – «сумасшедшую духоту». – Хм. Забини буквально прожигал его взглядом, так что Драко даже стало смешно, и он немного расслабился. – Опрометчиво было оставлять тебя дома одного, – сказал он, просто чтобы что-то сказать. Идти внутрь, зная, что она обязательно будет там, не хотелось, но когда он понял, что ее там нет, желание возвращаться отчего-то испарилось совсем. Блейз тут же вспыхнул, как спичка. – Ну а ты сам, – перешел в наступление он, – сам-то ты где был, м? – А вот это, – Драко притворно погрозил Забини указательным пальцем, качая им из стороны в сторону у того перед носом, – не твоего ума дело. Есть вещи, которые тебя не касаются. – Тогда может быть, – Забини наклонился вперед, подавая Малфою навстречу так, что их лица разделяла теперь буквально пара сантиметров, – мне тоже лучше уйти? Драко рассмеялся – легко и от всей души. – Дверь открыта, – сообщил он, указывая на калитку у себя за спиной. – Вперед, дружище, тебя никто не держит! Ты свободен. Забини так плотно сжал губы, что у него побледнел подбородок. – Придурок, – пробормотал он, качая головой. – Ты просто урод, Малфой, самый настоящий… С каждым произнесенным словом Забини распалялся все больше. Драко же, продолжая смеяться и не желая больше выносить его компанию, вошел в дом, так и оставив дверь позади себя открытой. Смех его тут же оборвался, стоило ему оказаться на пороге второго этажа. Здесь, как и в остальном доме, гулял промозглый и тяжелый мартовский ветер, и от этого на душе стало тоскливо. В коридоре не было никакой мебели; все двери здесь были тоже распахнуты, но убранные, вычищенные, почти что стерильные комнаты были пусты и безлики. Из другого конца коридора глядя на распахнутое окно, он вспомнил другой вечер – вечер, когда он, напуганный и растерянный, блуждал по необжитой городской квартире, пытаясь понять, как так вышло, что в ней никого нет. Он зябко поежился. Нет, наверху было слишком уныло – складочка к складочке, уголок к уголку. Аккуратно не по-грейнджерски – ее стихией был хаос. Драко не мог выносить этого. Почти инстинктивно он сошел по ступенькам вниз и, неприяканный, замер в гостиной – такой же безжизненной, как и все вокруг. Казалось, из дома выветрилась не только Грейнджер, но и сам ее дух, который – незримый, но вездесущий – пропитывал все вокруг, от книжных шкафов до простыней. На мгновение ему показалось, что он задыхается – настолько неправильным и нелепым был этот дом с воздухом вместо нее – в нем словно поселились призраки. Добредя до подоконника и вцепившись в него пальцами, он вдруг подумал – что, если она не придет вовсе?.. Мысль эта была глупой – хотя бы потому, что прямо сейчас, в эту самую минуту Грейнджер бочком входила во двор, прикрывая за собой калитку локтем. На ней было до смешного несуразное, такое необычное, но странно освежающее ее бледно-розовое пальто. Руки ее были заняты чем-то, но Драко не успел различить, чем именно: побоявшись, что она заметит его, он тут же поспешил скрыться за занавеской. – А я уж было решил, что Малфой окончательно впал в немилость, – воскликнул Забини, наблюдая за Грейнджер с крыльца, и Драко возблагодарил всех известных ему богов за то, что дом, помимо прочего, охраняют еще и оглушающие заклятья. – Но, вижу, перемирие уже не за горами!.. Раскрасневшаяся Гермиона, шагавшая по подъездной дорожке, замерла на полпути и тупо уставилась на два дымящихся пластиковых стаканчика, которые сжимала в руках, словно бы впервые их видела. Ничего не сказав, она – уже медленнее – вновь двинулась в сторону дома. Через кружево трепещущей занавески Драко видел, как она поставила два стаканчика на широкие перила, а затем и сама села рядом, обхватив рукой колонну. – Что бы ты ни говорила утром – это осталось утром. Я прав? – уже тише продолжил Забини, наоборот, спускаясь по ступенькам вниз. Драко прищурился. Они разговаривали утром, пока его не было? Но о чем? Что Грейнджер могла рассказать ему? О чем они вообще могли говорить – они! – они?.. – Я по-прежнему зла на него, если ты об этом, – устало и слегка смущенно произнесла она, потирая лоб. – Да ну? – Забини взял один из стаканчиков и принюхался. – Горячий шоколад. Можешь… можешь выпить, если захочешь, – робко предложила Гермиона, пожимая плечами. – Все равно он откажется. Еще до того, как Грейнджер озвучила свое предложение, Забини успел отхлебнуть из стакана и тут же брезгливо поморщился, отплевываясь. – Ну и гадость! Салазар, Грейнджер, на его месте я бы тоже отказался! Ты туда все «Сладкое королевство» запихнула, что ли? Она вновь пожала плечами. – Драко любит сладкое, – просто сказала она. Он и сам не заметил, как легкая улыбка печатью легла ему на губы, и как крепче пальцы сжали края подоконника. Слова и тон Грейнджер удивили его – не так, Мерлин, со всем не так он представлял себе ее после их сегодняшней… он не знал, как назвать это. Ссора? Стычка? Скандал? Разрыв?.. В общем, после сегодняшнего. Они молчали – Грейнджер сидя, Забини стоя, облокотившись о крыльцо по левую руку от нее, – глядя на прозрачный, розоватый закат. В соседнем саду нерешительно запела птица – первый раз в этом году. Пораженный и смущенный, Драко продолжал наблюдать за их спинами, закипая от того, что не может видеть ее лица. – Я по-прежнему злюсь на него, – вновь произнесла Грейнджер, – он очень меня обидел. – Но?.. – произнес за нее Забини, когда продолжения, которое напрашивалось само собой, так и не последовало. – Но, – вздохнула она. – Я понимаю, почему он сделал это. Наверное. Я знала, во что ввязываюсь, когда… Когда – что? Вместо ответа на его немой вопрос, она лишь неопределенно развела руками. Драко ни черта не понимал. Ему хотелось выйти на крыльцо, прогнать оттуда Забини – такого лишнего, такого неправильного, такого чуждого и чужого – и поговорить с ней, но он понимал – он не мог. Все, на что у него было право сейчас, это стоять и слушать, что она скажет. Он до посинения, до смерти желал узнать, о чем они разговаривали, что Грейнджер сказала ему и о чем молчала сейчас. Он молил Мерлина о том, чтобы Забини внял его пламенной, но бессловесной мольбе и перевел разговор в то русло, которое было нужно ему, Малфою. Но, конечно же, этого не произошло. Забини задал совершенно другой вопрос, и жадно ловивший каждое их слово Драко готов был поклясться, что поколотил бы его, будь у него такая возможность. – Как вы вообще пришли к этому? – тихо спросил Забини, и жгучее любопытство, которым пылал его голос, обожгло даже Драко, стоящего за стеной. – Как оказались вместе, как нашли друг друга? Как так получилось? И когда началось?.. Гермиона задумалась. – Прошлой осенью. Он нашел меня прошлой осенью, – из ее рта вырвалось облачко пара. Ей было холодно, и Забини не понимал этого, потому что спросил вновь: – Но как он узнал, что ты жива? Она хмыкнула, взяв горячий стаканчик и обхватив его ладонями. – Он с самого начала знал это. Еще тогда, в Хогвартсе, он понял, что я обманула всех и выдала за себя другую, и стал искать меня… – Зачем? – Сказал, что хочет помочь мне в том, что я делаю. Забини встрепенулся: – Это… то, о чем вы говорили мне? Ты имеешь в виду то, что вы делаете, чтобы избавиться… от него? Грейнджер невесело усмехнулась: – Да. Да, верно. Драко задрожал, опасаясь, что Блейз, учуяв подходящий момент, напав на след ее слабости, захочет воспользоваться ею, и Грейнджер в порыве дружественной откровенности выдаст ему все карты. Однако во второй раз за вечер Блейз пошел наперекор мыслям Драко и сказал кое-что совершенно другое: – И ты поверила ему? – жадно спросил он. Гермиона ответила не сразу. С каждой секундой ожидания он ощущал, как убыстряется его пульс, и не понимал, что заставляет ее медлить. Наконец она заговорила, тщательно подбирая слова: – Это… произошло не сразу. Сначала у меня не было никаких оснований верить ему. Больше того, я всерьез рассматривала вариант вообще покинуть страну – хотя бы на время – или… – она замялась. – Или?.. – Или убить его. Вновь повисла тишина, нарушаемая лишь пением одинокой птицы, да оглушительными ударами сердца Драко, которые кроме него самого больше никто не слышал. – Так мой секрет был бы целее, – добавила Гермиона, словно оправдываясь, словно чувствуя, что он стоит у нее за спиной и пожирает ее глазами, обливаясь холодным потом. – Но что заставило тебя изменить свое мнение? – с сомнением в голосе спросил Блейз, который, судя по всему, окажись он на месте Грейнджер, даже раздумывать бы не стал над тем, стоит ли дать Драко шанс. Она вновь задумалась. – Его упорство. Его искренность. Сам факт того, что он вообще пришел ко мне – пришел один. Это было как… все равно что он доверился мне, словно он должен был поверить, а не наоборот. Понимаешь? – Нет. Гермиона усмехнулась и сделала глоток шоколада. – Ты и не должен, наверное… Помолчав немного, она вдруг добавила: – Знаешь, это похоже на дежа вю – я про наш с тобой разговор сейчас. Ведь однажды о том же самом спрашивал меня и он. И… это странно, потому что… есть столько вещей, о которых я не могу сказать ему – просто потому, что это он, а не кто-то другой. И в то же время он – единственный человек, который должен это услышать, должен понять… У Драко голова шла кругом. – Ты не заключала с ним Обет?.. – спросил Блейз, упорно продолжая гнуть свою линию, не желая и дальше бродить по слишком зыбкому песку ее чувств. – Заключала, конечно. – И все это время… эти полгода… что он – что вы – делали? – Он помогал мне в поисках, как и хотел – ради этого ведь он и пришел. – Подожди – то есть, ты хочешь сказать, что он все это время был с Пожирателями смерти – и сам был Пожирателем смерти – и приходил сюда? К тебе? – Угу, – Гермиона кивнула, вновь отпивая шоколад. – Каждый вечер. Или почти каждый – бывало по-разному. Это было непросто. Блейз, удивленный, покачал головой. Отлепившись от перил, он встал напротив Грейнджер. – И за все это время ты не усомнилась в нем? Не думала, что это ловушка, хорошо прописанный план?.. – Я сомневалась в нем каждый чертов день, – улыбнулась она, уткнувшись носом в стаканчик. – Но со временем я научилась доверять ему. – Но как? – Блейз вновь затряс головой, подняв руки. – Нет, ладно, допустим, это я могу понять. Доверие – ладно. Но все остальное? Как… – он развел руки в стороны, – как вы дошли до этого? – До чего? – решила подразнить его Грейнджер, но Забини не нашел подходящих слов. – До этого, – тупо повторил он, и Драко, обычно не питавший к нему благосклонности, вынужден был с ним согласиться. «До этого». Лучше и не скажешь. Гермиона вздохнула. – Это тоже получилось не сразу. Много… много чего произошло за это время, что заставило меня по-иному взглянуть на самые разные вещи. – Но сегодня утром, – Забини ударил указательным пальцем по перилам, – сегодня утром ты сказала, что он каким был, таким и остался, несмотря на тебя – несмотря ни на что. Тогда почему… Грейнджер прикоснулась к его предплечью – и Драко моментально это покоробило. – Говоря это, я имела в виду совсем не то, что имеешь в виду ты. Я говорю не о его взглядах или мировоззрении, но скорее… о его характере. Хотя и о взглядах, наверное, тоже… я – мне трудно объяснить это… – Не труднее, чем мне попытаться понять, – сокрушенно произнес Блейз. Гермиона грустно улыбнулась. – Знаешь, наверное, твои слова помогают мне лучше понять то, что сказал мне сегодня он, – пробормотала она. – По крайней мере, теперь я хотя бы понимаю, почему он сказал это… – Сказал что? – Не имеет значения, – уклончиво ответила Гермиона, и Драко возблагодарил Мерлина за то, что она сделала это. Все это время он слушал их, не дыша и не двигаясь. – Ты… действительно думаешь, что он изменился? – спросил Блейз, и нотки борьбы и непримиримости отчетливо звенели в его голосе. – Ведь то… даже то, что он пришел сюда, никак не оправдывает и не умаляет… Гермиона насмешливо изогнула бровь: – Мне интересно: почему именно тебя из всех людей тревожит это? Какое тебе дело до того, что он сделал или не сделал? И почему именно тебе так хочется осудить его? С губ Забини сорвался дерзкий смешок. Он отступил на шаг на зад и направил указательный палец Гермионе в грудь. Их разговор начинал накаляться. – Вот только не надо всех под одну гребенку, Грейнджер, – с нескрываемым ядом в голосе выплюнул он. – Слова – это одно, но поступки – совершенно другое. Да, моя мать в свое время открыто заявляла, что поддерживает Темного Лорда во всех его начинаниях, как говорил это и я, в то время как Малфои отмалчивались и публично отрицали все то, что творили, пока он был у власти. И посуди сама, где мы все оказались теперь. – Но то, что ты убежал, не делает тебя героем, – мягко, но резонно и уверенно заметила Грейнджер. – Я в герои и не записывался. – Мотивы твоих поступков ничем не отличаются от тех, которыми руководствовался Драко. И тобой, и им руководил страх – за себя, за семью... – Может быть, мотив был одним, но результаты-то разные! По крайней мере, не из-за меня мы оказались там, где оказались. – И это утешает тебя? – Утешает? Речь не об утешении… – А о чем тогда? Все, что тебе остается, это мысль о том, что, по крайней мере, потеряв все, ты сохранил хотя бы это – невинность. Ты оказался лучше Малфоя, ты победил. Вы все так размышляете, а между тем… – И это правда! – взорвался Блейз. – Может быть, я и трус, вот только не из-за меня сейчас люди дохнут, как мухи!.. Но не тебе, – он тяжело дышал, – не тебе судить об этом!.. – А кому? – вкрадчиво поинтересовалась Грейнджер, соскальзывая с перил. – При всей возможной вере в высшие силы, людей в первую очередь судят люди, и все мы не без греха. И раз уж на то пошло – никто не может ненавидеть его больше, чем в свое время ненавидела его я – даже он сам. Значит, и прощать его больше некому. Значит, раз я простила, то и вы простите его – не можете не простить!.. Грейнджер говорила тихо, но казалось, будто она кричит, будто каждое каленое слово разрывает ей глотку. Под конец она почти охрипла, она задыхалась. И хотя Драко по-прежнему не мог видеть ее лица, он чувствовал, что глаза ее горят. И сам он тоже горел – но медленно и тихо, как лист бумаги, охваченный сонным пламенем. Что-то в очередной раз рушилось в нем под натиском ее слов, что-то вновь подвергалось перестановке. Это было мучительно – это всегда было так. Блейз не мог смотреть на нее прямо – глаза его бегали по ее лицу, шее и плечам. Он хотел возразить ей – и в то же время не мог. От ее слов жженая горечь на кончике его языка стала почти осязаемой. – Но почему? – только и сумел вымолвить он. Единственный вопрос, который словно камень, выпущенный из катапульты, должен был до основания разрушить ее маленькую речь, сравнять ее с ничем. – Потому что он думает, что этого не заслуживает, – прошептала она. – Потому он признает ошибки. Потому что он не сидит и не ждет, пока появится кто-то другой, новый Избранный, чтобы решить проблему, спасти мир или что-то там еще. Потому что он, в конце концов, живой человек!.. Она не заплакала, хотя он почти ждал этого. И Блейз, наверное, ждал. Но вместо этого она продолжала гореть, и ее уверенность делала ее неопалимой, неприкасаемой. Даже если Забини и хотел возразить ей что-то, он не находил в себе слов – или дерзости. Ее слова изумляли его. Его внутренности продолжали трещать по швам и рушиться, но Драко и сам не понимал, что именно ломается внутри него – может быть, все. И во всем этом хаосе чувств, во всей этой неразберихе, он начинал понимать кое-что – что-то, что, как обычно, совершенно ему не понравилось. Пока что он и сам не мог сказать, что именно он осознал, – чувство это было слишком многогранным и сложным, чтобы облечь его в слова. Он просто знал, что как раньше уже не будет, а как будет по-другому, сказать не мог. – Поздно… поздно уже, – вдруг спохватилась Гермиона. При звуке ее голоса Драко вздрогнул, словно возвращаясь из забытья, и осмотрелся. Действительно: он и сам не успел заметить, как Бирмингем заволокли сумерки, и розовый, первый по-весеннему яркий закат сменился лиловато-холодной мглой. – Он… Драко дома? Блейз вымучено кивнул: – Пришел буквально за несколько минут перед тем, как вернулась ты. Понятия не имею, что он сейчас делает – вероятно, заперся у себя и занялся самокопанием… Гермиона оглянулась на дом. – Он не закрыл окна, – пробормотала она, и Драко показалось, что в этот самый момент их взгляды встретились, будто бы она различила его в черноте гостиной, за кружевом только что сказанных ею слов. Его сердце пропустило один удар. Блейз что-то сказал ей в ответ, но Драко уже не слышал этого – тихо, словно кошка, он спиной прокрался из гостиной в кухню и, придав себе самый непринужденный вид, на который он только был способен, принялся нарочито греметь посудой, заваривая чай. Он вынужден был признать, что скорее разыгрывает это представление для себя, нежели для Грейнджер – впервые в жизни ему было совестно от того, что он подслушал разговор, для его ушей не предназначавшийся. Разумеется, Грейнджер не пришла на кухню. Но пришел Блейз, и глупая ухмылка тут же исказила его лицо: – Для Грейнджер? – елейным тоном поинтересовался он, кивком головы указывая на стол. Драко, занимавшийся всем на автомате и до этого мгновения совершенно никакого значения не придававший тому, что делает, тупо уставился две дымящихся чашки у себя под носом. – Нет, – кисло выдавил он, – для тебя, – и вышел из кухни вон.