Эпилог

Последующие несколько недель проходили тяжело. К расцвету марта бирмингемский дом Грейнджер буквально сжимался от напряжения, и это ощущали все. Казалось, чем больше проходило дней, тем яснее становилось, что обвала не избежать – то, когда он наступит, было лишь вопросом времени. Разговора по-прежнему не было. Малфой с Грейнджер молчали; молчал и Блейз. Это нервировало – тяжело было делать вид, что все идет так, как должно, когда играешь вслепую и понятия не имеешь о человеке, который сидит напротив. Видит Мерлин, теперь Драко понимал Грейнджер, не желавшую впускать его в свой дом, как нельзя хорошо. С тоскливым чувством вспоминал он теперь то первое время, когда они только-только пытались сработаться и не задушить друг друга. Про себя Драко едко отмечал, что тогда у Грейнджер было преимущество, которым они не обладали теперь, – она в любое время могла отослать его. Избавиться от Забини же было невозможно. К удивлению Драко, Забини вел себя лучше, чем предполагалось, – по крайней мере, он не пытался вновь сбежать, как и не требовал свою волшебную палочку. Тем не менее, Малфой понятия не имел, как бывший слизеринец относится к переменам, произошедшим в его жизни – об этом, как и о многом другом, согласно негласно установленному правилу, говорить было не положено. Примерно через неделю после своего прибытия в их дом Забини объявил: – Мне надоело сидеть взаперти. Дело было за завтраком – с момента появления «новенького» Малфой и Грейнджер, оба не отличавшиеся особой регулярностью, завели привычку есть все вместе, да и вообще решили, что следует как можно реже оставлять Блейза без присмотра. Драко отхлебнул кофе и промокнул салфеткой губы. – Эта информация, конечно, чрезвычайно важна для всех нас, – равнодушно ответил он. Краем глаза он заметил, как Грейнджер крепче сжала вилку и нож. Забини яростно сверкнул глазами: – Я сказал, что мне надоело сидеть взаперти, – повторил он, и в его голосе зазвенела сталь. – Если ты полагаешь, что повторение одной и той же фразы что-то изменит, то советую тебе передумать. Пересмотри стратегию и выбери… Блейз ударил кулаком по столу так, что зазвенели тарелки: – Брось, Малфой, я не прошу о чем-то сверхъестественном… – Ты вообще ни о чем не просил, если ты не заметил, – равнодушно отозвался Малфой, вставая из-за стола и упираясь пальцами в столешницу. Он не хотел продолжать этот разговор. Взяв свою тарелку, он двинулся к раковине и почти дошел до нее, как неожиданно чья-то ладонь легла ему на плечо. Он резко обернулся: – Я не думаю, что это такая уж плохая идея – дать ему прогуляться… – прошептала Гермиона. Драко не сомневался, что Забини, по-прежнему остававшийся за столом и закипавший от ярости, слышал каждое ее слово. Его челюсть непроизвольно сжалась. – Совершенно исключено, – выдавил он и, дернув плечом, сбросил с себя ее руку. Грейнджер, однако, сдаваться не спешила. Когда Драко намыливал сковородку, она снова приблизилась к нему и зашептала: – Подумай сам – что такого он может сделать? – Действительно, что! Он даже не пытался понизить голос. Его это бесило – они же с Грейнджер не раз обсуждали, что Забини опасен… хотя Драко не мог не признать, что за последние несколько дней у них тот пообвыкся – ел он, по крайней мере, столько, что казалось, будто его несколько месяцев морили голодом – и вел себя в целом весьма прилично. Тем не менее, его спокойствие и смирение Драко не подкупали, скорее тревожили – Забини явно что-то замышлял. В тихом омуте, как говорится… – Я все еще здесь, если это кого-то интересует, – заметил Блейз. Драко его проигнорировал и лишь яростнее принялся скрести сковороду. – Я думаю, ничего страшного не случится, если Блейз просто пройдется по саду, – скромно, но уверенно предложила Грейнджер, опершись о кухонный стол. Драко сжал губы. «Ничего страшного не случится…» Как же!.. Хотя, если подумать… что мог сделать Забини? На доме и прилегающей территории стояло столько чар, что от них голова шла кругом, плюс у него не было волшебной палочки – они с Грейнджер надежно ее припрятали. Драко нехотя признавал, что единственное, что им движет – это чистое упрямство и неприязнь к бывшему однокурснику. Да, он был неразумен, но открыто признать свою неправоту он не мог, поэтому продолжал гнуть одну линию. И все же, все же… – Помнится, у него были какие-то проблемы с ногой. Не думаю, что его рана… – Извини?! – взорвался Забини. – С каких пор тебя вообще это интересует?! К тому же, – прежде чем сказать это, Блейз встал и успел дохромать до Драко, – моя рана не помешает мне пятнадцать минут постоять на вашем треклятом крыльце! Забини хотел было бросить тарелку в раковину, развернуться и уйти, но Драко вовремя перехватил его руку: – За собой уберешь сам, – отчеканил он. Он услышал недовольный возглас Грейнджер у себя за спиной, но ему было все равно. Вытерев руки, Драко вышел из кухни. Он прекрасно понимал, что этот бой был проигран. Минут через десять Гермиона нашла его в гостиной. Тяжело вздохнув, она присела на подлокотник дивана слева от него и смиренно сложила руки на коленях. – Не утруждайся, – буркнул Драко, смотрящий в стену прямо перед собой. – Я прекрасно знаю все то, что ты сейчас мне скажешь. «Ты несправедлив к нему…», «Он еще не восстановился, не окреп…» и «Он же ничего такого не сделал…», – Драко всплеснул руками. Несмотря на то, что он сидел, откинувшись на спинку дивана, он все равно казался ссутулившимся, сгорбленным. – Ты же знаешь, что я права, – сказала Гермиона спустя какое-то время. Он невесело усмехнулся: – Знаю. И меня это бесит. Грейнджер в ответ лишь слабо улыбнулась: – Рада, что ты можешь признать это. Какое-то время они сидели молча. Драко продолжал слепо смотреть в стену, Грейнджер – смотреть на него. Тихонько скрипнула и закрылась входная дверь. Драко повернул голову: – Почему ты поддерживаешь его? Почему на его стороне? – вдруг спросил он. Брови Гермионы взметнулись вверх: – Не совсем понимаю, что ты имеешь в виду, – удивленно ответила она. Драко смерил ее осуждающим взглядом с головы до ног. Конечно, она не понимала. Ну а он – что он мог ей сказать? Что мог вменить ей в вину? Ведь не было ровным счетом ничего, в чем он мог упрекнуть ее. И все же ему так этого хотелось!.. Он резко встал. Не в силах больше оставаться с ней в одном пространстве, он заложил руки в карманы брюк и подошел к окну. Несколько мгновений он просто стоял и невидящим взглядом изучал припорошенный снегом сад, как вдруг разглядел на крыльце Забини, кутающегося в плед и потягивающего какао из старой облезлой чашки – той самой, в которой давным-давно Грейнджер впервые принесла ему чай. Драко сжал губы. – Ты чрезмерно мягка с ним, – выдавил он, вновь оборачиваясь к Грейнджер и ощущая, как внутри у него что-то трескается. Пускай он был не прав. Пускай они вновь поссорятся. Пускай. Сейчас ему было все равно – промолчать, удержать свой язык за зубами он уже не мог. Гермиона вновь удивилась: – Кажется, мы только что проговорили, что я права, – произнесла она. Драко твердо кивнул: – Права, да. Но это не значит, что он должен садиться тебе на шею. Сейчас это, – он указал большим пальцем на окно у себя за спиной, – завтра еще что-то. Послезавтра он потребует себе персональное меню, а через месяц вообще скажет, что уходит… – Не думаю, что он захочет уйти, – тихо произнесла Гермиона, отвечая лишь на последнюю часть его небольшого монолога. Драко хотел было тут же ответить, как внезапно прикусил язык. Теперь настал его черед удивляться. С чего вдруг Грейнджер заговорила об этом? Почему она… Драко задумался. Припоминая все события последних дней, он вдруг понял, что, действительно, за все это время Блейз ни разу не упоминал о том, что хочет уйти – просто потому, что, в сущности, идти-то ему было некуда. Его самая первая попытка к бегству была продиктована скорее страхом и отчаянием, но не реальным желанием оказаться как можно дальше отсюда, только и всего. Надо же – несмотря на то, что Драко видел Забини каждый день и знал о том, как повернулась его судьба, он все равно постоянно забывал о том, что Забини практически открыто назвал себя оборванцем. Забыть об этом было так легко, потому что это по-прежнему не укладывалось у Драко в голове. Он всегда представлял себе своего бывшего однокурсника и его жизнь в определенном свете, и он думал, что знал Забини. Блейз был умен, холоден и расчетлив – у него всегда находился остроумный ответ на любую реплику, он был прекрасным переговорщиком и при необходимости искусным манипулятором. Он был богат и успешен, много путешествовал и не скупился на деньги, а уж говорить о том, каким влиянием обладала его мать и какое положение в обществе займет в будущем он сам, и вовсе не приходилось – при таком наборе качеств совсем неудивительно, что у него была масса знакомств и многие, очень многие были только рады оказать ему услугу. Всего этого почему-то не оказалось теперь. Забини как будто бы растерял не только всех своих прежних «друзей» и свой авторитет, но и все свое мастерство и всю свою сдержанность. Искоса взглянув на него в окно, Драко заметил, что Забини сидит на перилах так же сгорбившись, как еще совсем недавно сидел и он сам, и смотрел в пустоту. Драко хорошо знал эту позу и этот взгляд. В нем не осталось больше ничего – ни надежд, ни навыков, ни иллюзий. Только один парализующий страх. В Драко вновь трепыхнулось это сосущее чувство – не жалость, нет – интерес. В голове опять всплыли все те вопросы, которые он задавал самому себе, наверное, уже миллион раз и часть из которых он уже успел задать – правда, безрезультатно – самому Забини. Что с ним произошло? Что случилось с его матерью и ее очередным ухажером? Живы ли они? Но самое главное – почему Забини не вступил в ряды Пожирателей?.. Все это вихрилось у Драко в голове, но он понимал, что не может получить ответа – по крайней мере, не сейчас. Как бы он ни хотел знать правду, как бы сильно Забини ни изменила эта война, что-то, видимо, останется в нем неизменным уже навсегда, и он никогда не раскроет свои карты, не получив правды от них взамен – о чем он, в общем-то, и заявил в первый день своего пребывания под их крышей. – Думаю, он… рад находиться здесь, – по-прежнему тихо сказала Гермиона. Драко фыркнул: – Он по-прежнему смотрит на нас, как на призраков, – мрачно произнес он. И хотя это было правдой, не согласиться со словами Гермионы он не мог. Драко вдруг подумал о том, что, в общем-то, судьбы других не волнуют его. Ко всем тем переменам, которые происходят в жизни всех остальных, он относился как к должному, не придавая особого значения их изменившимся чувствам, мыслям и смыслам поступков. То, что другие испытывали боль и страх, было для него нормальным, естественным – он сам это чувствовал, и он никогда не задумывался о том, насколько разрушительным может быть их эффект, насколько сильно – и безвозвратно – под их воздействием меняются люди. Только сейчас он понял, что оценивал Забини по тем же меркам, которые назначил ему еще в Хогвартсе много-много лет назад, а ведь ему, как хорошему портному, следовало бы произвести новый замер при новой встрече. И он бы, наверное, сделал это, волнуй его Забини хоть на йоту. Проблема была в том, что единственными, кто волновал его, был он сам, его семья и с недавних пор Грейнджер – по понятным причинам. Для всех остальных же – для Пэнси, для Тео, для Блейза – он был закрыт. Он не мог впустить их в себя, принять их в свой мир – слишком темно и узко было в его душе, чтобы им всем там уместиться. Он взглянул на Грейнджер. Внезапно он вспомнил их недавний разговор о друзьях и вдруг понял, почему отец с младых ногтей учил его тому, что нет никакой дружбы, что есть только сотрудничество. Дело было не в том, что отец его – человек черствый или бездушный. Совсем наоборот – Драко вдруг понял, что его отец, пожалуй, был человеком, который, напротив, чувствовал слишком много и который понимал, что, чем больше ты любишь, тем больше ты теряешь и тем сильнее в итоге твоя боль. А боль – кто бы что ни говорил – не делает сильнее и ничему не учит. Она разрушает. Она изматывает. Она превращает в ничто. Поэтому лучше оставаться холодным, лучше быть циником – лучше до последнего, изо всех сил не позволять никому проникнуть, прорасти в тебя – если, конечно, ты хочешь жить. А если уж кому-то это и удалось, то нужно делать все возможное, чтобы не дать этому тебя уничтожить. Драко вновь покосился на Забини, который уже успел подойти к самой калитке и смотрел теперь на дорогу, устремляющуюся вдаль. Да, эта стена между ним и Забини уже навсегда останется такой же толстой. Он никогда не разрушит ее – не потому, что не может, а потому, что никогда не захочет этого сам – как, наверное, не захочет этого и Блейз. При всей их непохожести Драко чувствовал, что Забини знает то же самое, что в полной мере осознал только что и он. И это, возможно, было к лучшему. Наверное, Грейнджер бы не согласилась с ним. Наверное, она бы сказала, что раз ты никого не любишь и не ценишь, то и жить тогда незачем. Наверное – если бы он только об этом сказал. Вместо этого он промолчал. – Кажется, я понимаю, о чем ты, – наконец сказала Гермиона, по-прежнему смиренно сидящая на своем месте. Их взгляды встретились. Драко прищурился. В самом деле? Он не был в этом так уверен. А даже если она и впрямь понимала причину его чувств, что она могла сказать ему?.. Он прикрыл глаза. – Только не говори ничего, ладно? – попросил он, неприятно пораженный тем, что вместо ожидаемой твердости голос его треснул и сломался, прозвучал почти что жалобно. Гермиона вздохнула, и по этому ее вздоху он понял, что она, конечно же, не промолчит. Раз она решила сделать что-то, она это сделает, как бы сильно он ни просил ее об обратном. Это его в очередной раз и задело, и позабавило – в этом они были так друг на друга похожи. – Тебе не стоит сравнивать себя с ним, – просто сказала она. Малфой вскинул голову, ощущая, как в груди у него полыхнуло. Если уж она и вознамерилась говорить, могла бы сказать что-то другое, что-то более… не это. Он ожидал услышать от нее совсем иные слова. Больше того – он хотел, чтобы она не знала причину его чувств или, уж если и знала бы ее, то не говорила бы об этом с ним. Но, конечно, он не мог обмануть ее, как и не мог надеяться на то, что Гермиона поймет его – он знал ее слишком хорошо – почти так же, как она знала его. Да, при всем при этом даже сейчас Драко хотел соврать, встрепенуться и сказать, что она ошибается. Но он не мог – она видела, как он вздрогнул, стоило ей произнести эти слова. Отпираться было бессмысленно. Ему оставалось только принять то, что она скажет, и выстоять, несмотря ни на что. Кажется, Гермиона поняла, как он воспринял ее реплику, поэтому поспешила добавить: – Я имею в виду вовсе не то, о чем ты подумал. Я… я просто хотела сказать, что многое изменилось с тех пор, как я тебя встретила и… – она вновь прервалась. Если Грейнджер думала, что эти ее слова как-то сгладят неловкость и улучшат положение, она крупно ошиблась. Вместо этого на душе у него стало еще хуже, еще гаже. Однако он по-прежнему не собирался защищаться, что непременно бы сделал раньше. Вместо этого он гордо расправил спину, отведя плечи назад – так, что расстегнутый белоснежный ворот рубашки расступился еще шире, обнажая ключицы, – и смотрел на нее в упор. Но сказала она совсем не то, на что он рассчитывал. Вместо того, чтобы добить его, она встала с дивана и подошла к нему, произнося: – Я хочу сказать, что теперь, благодаря тебе, я смотрю на мир по-другому. Ты… - она положила руки ему на плечи, – многому научил меня. Если бы еще полгода назад тот же Блейз встретился мне на моем пути, я бы и пальцем не пошевелила ради того, чтобы спасти его. Скорее наоборот – я бы сделала все возможное, чтобы больше никогда его не увидеть. Я не стала бы разбираться в том, является ли он Пожирателем смерти или нет – для меня было бы достаточно уже одного того, что он слизеринец. Я… без тебя бы я была совсем другой. Последние слова она почти прошептала. Он отвернулся, опустив голову, но она не позволила ему закрыться от себя. Обхватив руками его лицо, она заставила Драко снова взглянуть ей в глаза. – У меня, как и у тебя, было много предубеждений и предрассудков – чего я не хотела признавать, считая себя выше этого, но они были, и они крайне обострились после всего того, что случилось в… Хогвартсе. В тот день, когда ты нашел меня, мой мир был черно-белым, он делился только на своих и чужих – я представляла его себе как раз так, каким ты рисовал его мне, говоря, что не существует ни любви, ни настоящей дружбы. Но ты… – тут она позволила себе еще одну робкую улыбку, – ты же показал мне, что все совсем не так, как я тогда думала. Ты заставил меня снова поверить, что человек способен меняться. Ты вновь открыл мне глаза на то, что мир не ограничивается двумя цветами, – она сбивчиво засмеялась, и Драко готов был поклясться, что глаза ее предательски заблестели. – Видит Мерлин, мне поначалу так хотелось, чтобы это было не так. Куда проще было жить в этом новом двуцветном мире – куда меньше в моей жизни было забот. Была только цель, одна-единственная, а за ее пределами – лишь пустота, лишь… Гермиона не договорила, но, кажется, Драко понял ее и так. – И ведь все это, – помолчав немного, добавила она, – я уже говорила тебе когда-то. Я говорила тебе о том, что ты изменил все. Почему же ты никак не хочешь поверить в это?.. – подушечки ее больших пальцев нежно погладили его по щекам. При каждом произнесенном ею слове сердце его, которое камнем висело в груди, оттаивало, дышать становилось легче. Железный кулак, стягивающий его нутро, наконец, отпустил. Потому что – вот оно, в чем было дело. Он знал, что ему не должно было быть легче от ее слов, но, да простит его Салазар, – было. Потому что он понял, что снисходительность, которой в ее доме пользовался Блейз, была не в противовес, но благодаря нему. Ее искренность всегда изумляла его. Драко никогда не понимал, почему в какие-то моменты ей так легко, так естественно удается говорить о том, чего он сам никогда бы – даже мысленно – не смог произнести без внутреннего содрогания. Ее великодушие, ее умение признать свою неправоту, ее готовность если не простить, то хотя бы дать еще один шанс – все это не укладывалось у него в голове, и он одновременно и ценил такие моменты, как этот, и боялся их. Он не знал, сколько они простояли вот так и в какой именно момент в дверях в гостиную возник Блейз. Забини ничем не выдавал своего присутствия, и Драко скорее ощутил на себе посторонний взгляд, чем заметил его. Он резко повернул голову. Забини, привалившись плечом к дверному косяку и заложив руки в карманы, смотрел на них, не отрываясь. Лицо его было скорее задумчивым, нежели озадаченным или насмешливым, и Драко ужасно не понравился его взгляд. В этот момент Драко ощутил, как руки Грейнджер у него на щеках слабеют. Он тут же взглянул на нее – не вовремя. Она не успела скрыть это странное выражение, промелькнувшее в ее глазах – смущение от того, что была застигнута врасплох, но и еще что-то – что-то сложное, что-то непонятное, что-то страшное; что-то, чего Драко расшифровать не сумел, но что царапнуло его изнутри, потому что оно ужасно походило на стыд. Грейнджер отпустила его и отступила на шаг назад слишком поспешно – крошечная доля секунды выдала ее с головой, и из окрыленного Драко вновь ощутил себя потерянным, заброшенным, чужим. – Как погода, Блейз? – нарочито бодро спросила Грейнджер, и Драко скривился от непривычной визгливости ее голоса и звеневшей в нем фальши. – Холоднее, чем я ожидал, – вежливо и ровно ответил Блейз; взгляд его по-прежнему оставался задумчивым. – Спасибо за плед, он мне очень пригодился. Словно спасательный круг, он протянул аккуратно сложенный плед Гермионе, которая не знала, как себя вести и куда себя деть, и она тут же ухватилось за него. – Я оставлю его у тебя в спальне, думаю, он еще пригодится, – оттараторила она. С невероятно широкой улыбкой она выскользнула из гостиной и буквально помчалась наверх; прежде, чем она скрылась в тени лестничной клетки, Драко успел заметить, как побагровели ее щеки. Они с Блейзом остались в гостиной один на один, исподлобья глядя друг на друга, как волки в засаде. Драко казалось, что Блейз вот-вот скажет что-то; своим собственным языком он чувствовал ту колкость, которая вертелась на кончике языка у Забини. Губы его, еще бледные с мороза, слегка приоткрылись, и… Забини промолчал. По-прежнему сосредоточенный, он закрыл рот, резко развернулся и зашагал прочь. Драко остался в гостиной в полном одиночестве. С тех самых пор отношения между ним и Грейнджер вновь изменились, причем не в самую лучшую сторону. Нельзя сказать, что к этому не шло – как только число потрясений в их жизни снова свелось к нулю и шок от недавних ярких событий отступил, они стали более сдержанными в проявлениях своих чувств – каждый словно бы присматривался к другому, оценивал его и себя. Они подходили друг к другу не то чтобы с осторожностью, но с трепетом, словно бы боясь сломать эту хрупкую, нежданно свалившуюся на них близость. Но после этого эпизода в гостиной изменилось все. Они закрылись. Теперь случайное прикосновение вызывало неловкость совсем не потому, что было в новинку, а намеренных не было вовсе. Ни один из них не осмеливался теперь взять другого за руку или, не приведи Мерлин, поцеловать; ни один из них не мог теперь зайти в комнату другого. Драко и Гермиона словно боялись. Они стали относиться друг к другу с нарочитым вниманием и заботливостью, стали предельно вежливыми, при этом каждый из них знал, какая за всем этим скрывается фальшь. Они делали вид, что все дело в Блейзе, будто бы им неловко вести себя так, как раньше, перед ним. Но они оба прекрасно понимали – проблема крылась совсем не в нем. Ведь в первые несколько дней его присутствие не особо их тревожило – хотя, конечно, ничего из того, что они делали раньше, по уровню интимности не граничило с той сценой в гостиной. Больше того – хоть он и наблюдал за всем тем, что они делают, с зоркостью сокола, ловил каждый их жест, каждое неосторожное слово и взгляд, он старался не докучать им – как можно меньше времени проводил в гостиной, не задавал вопросов, не закатывал истерик. По сути, все их взаимодействие свелось к совместным приемам пищи. Отчасти дело было в том, что Блейз далеко не до конца оправился от всего с ним произошедшего: восстанавливался он медленно и днем много спал, но рука об руку с этим шло и еще кое-что. Пару раз по вечерам между ними завязывался непринужденный, ни к чему не обязывающий разговор, но под натиском их общей неловкости и напряжения он быстро затухал, и попыток к его возобновлению никто не предпринимал. Драко не знал, что по этому поводу думала Грейнджер, но спросить ее он боялся. Сам же он был подавлен и зол – он совсем не хотел играть в эту странную игру, но был вынужден – по-другому не получалось, как бы он сам того ни желал. Разумеется, на поиски Крестражей это тоже оказало свое влияние. Если в первые несколько дней их нервировал один только Блейз, то теперь они просто не могли сидеть в одной комнате вместе. Каждый кожей ощущал присутствие другого, и действовало это совсем не так, как раньше. С учетом того, что Грейнджер взяла на работе отпуск, это было и вовсе невыносимо. На исходе третьей недели их взаимного отчуждения Драко не выдержал. Было поздно – Блейз уже час как ушел спать, в то время как сами Драко и Гермиона решили задержаться в гостиной, чтобы поработать – прекрасно понимая, однако, что очередной вечер пройдет зря. С каждой секундой напряжение все увеличивалось, тишина и сухой шелест страниц давили все сильнее. Первой сдалась Грейнджер. Захлопнув увесистый том, она встала и пошла к книжной полке, чтобы убрать его на место. Драко понял – либо сейчас, либо никогда, так что еще до того, как она успела произнести свою ставшую недавно фирменной фразу «думаю, я пойду спать», он спросил: – Что происходит, Грейнджер? Он сказал это так тихо, что сперва побоялся, что она не услышала его. Однако рука ее замерла в воздухе, не донеся книгу до полки. – Не понимаю, о чем ты, – пробубнила она, спешно задвигая том в лазейку в ряду других книг. Драко стиснул зубы. Он предполагал, что она будет отпираться, но все же тайно надеялся, что она этого не сделает. – Брось, – отрезал он, не отрываясь от якобы чтения и не глядя на нее, – ты прекрасно все понимаешь. Он чувствовал, как тяжело она дышит, и ждал, что она ответит. Но ответа все не было, и он не понимал, почему. Настал его черед захлопнуть книгу и встать. Увидев, что он приближается к ней, Грейнджер вздрогнула. Аккуратно положив книгу на место, Драко развернулся к ней и, сложив руки на груди, плечом оперся о шкаф. Изучая ее бледный профиль и тяжело вздымающиеся плечи, он продолжал ждать. Грейнджер не выдержала пытки молчанием и закрыла глаза; провела языком по пересохшим губам. – Мы можем обсудить это, – сказал он, стараясь, чтобы его слова звучали как можно более мягко, – как обсуждаем все остальное. Они не просто могли – они должны были. Проблем у них хватало и без этого. И если их отношения продолжат развиваться в том же ключе, что и сейчас, ничего хорошего у них точно не получится. До этого они делали все возможное – осознанно или нет – чтобы облегчить поиск Крестражей и собственную жизнь – сделать это нужно было и теперь. У них просто не было ни времени, ни сил ни на что другое. Она все еще молчала, словно не веря ему, поэтому Драко заговорил вновь, и, видит Салазар, произнести следующие слова ему было совсем нелегко. – Что произошло тогда, когда вошел Блейз? Что изменилось? Она вздохнула и впервые за все время посмотрела на него – правда, тут же отвела глаза от его лица и устремила взгляд куда-то ниже, на его подбородок или шею. – Мне… – начала она и тут же запнулась. Сжала руку в кулак. – Мне вдруг показалось, что все… что все происходит слишком быстро. Я не говорю, что не хочу этого, – тут же добавила она, замечая, как он деревенеет, – но просто… торопиться я тоже… не хочу. Он ни черта не понял. – Торопиться с чем? – проскрежетал он, не сводя с нее горящих глаз. – Ты же сказала тогда, что ни о чем не жалеешь. Что все было правильно. Что ты… – И это по-прежнему так, – спешно подтвердила она. – Просто… – она развела руками, словно не находя слов, чтобы объяснить. – Просто что? – продолжал давить он. Она не знала, что ответить ему, и он приходил в ярость от этого. Люди всегда молчат, когда есть, что сказать. Он снова вспомнил то странное выражение, промелькнувшее у нее во взгляде тогда. Что ж, если она врет и на самом деле больше не хочет этого, если это для нее это больше не работает – пускай просто скажет ему. Он поймет, и они вместе придумают, как двигаться дальше. В конце концов, как он уже понял, все подчинено только одному – их цели, поискам и уничтожению Крестражей, и если нынешний курс их взаимоотношений этому только мешает – ничего не поделаешь, им придется придумать что-то новое и перестроиться. Может быть, в поведении Грейнджер была своя правда – они сблизились слишком сильно, куда сильнее, чем было необходимо, и это затмило их основную задачу, а раз так, настал черед немного отойти. Но, черт. Признавать это было отчего-то совсем непросто. Внезапно произошло то, чего он никак не ожидал, то, на что он даже не мог рассчитывать – она обняла его. Обняла так крепко, что у него сжались легкие, и он слегка закашлялся, но уже мгновение спустя его собственные руки обхватили ее талию и прижали ее ближе к себе. Еще через секунду он вдруг ощутил, что футболка его стала влажной. Не веря в то, что это действительно так, он слегка отстранил ее от себя и заглянул в ее лицо. Не желая, однако, чтобы он видел, она опустила голову и снова уткнулась носом ему в грудь. – Ну же, Грейнджер, – пробормотал он, рассеянно гладя ее по волосам, – что это? Откуда эти слезы? Он давно не видел ее плачущей, и это неприятно поразило его. Но, что самое главное, он по-прежнему не понимал, что же, гном его подери, произошло. – Грейнджер… – шептал он ей в кудри, – ну, что с тобой? Ну? Ну?.. И пока он продолжал повторять эти слова, он и сам не заметил, как по лицу его расползлась широкая улыбка. – Я такая… такая дура… – пробубнила она, всхлипывая. Драко усмехнулся: – Что верно, то верно, – подтвердил он беззлобно, и она слабо хихикнула, продолжая шмыгать носом. – Все это время… все эти несколько недель, – сказала она через какое-то время, утирая щеки. – Я пыталась разобраться в себе. Понять, чего я хочу… на самом деле, – она бросила на него быстрый взгляд из-под полуопущенных ресниц, а затем уставилась в пол. – И что же это? – спросил он, заправляя непослушные пряди волос ей за уши, желая лучше видеть ее лицо. Она колебалась. – Я… – неуверенно начала она, по-прежнему не решаясь поднять глаза. – Я подумала, что… Она замолчала; дышала поверхностно и неровно. – Я… – вновь произнесла она. Губы ее приоткрылись, и Драко надеялся, что вот-вот услышит ответ, как внезапно глухой стук заставил их отскочить друг от друга. Как по команде они резко повернули головы. В дверях гостиной стоял Блейз, и он был невероятно чем-то напуган и зол. – Это, – произнес Забини, с ненавистью глядя на какой-то предмет в центре комнаты. – Я хочу знать, что это за чертовщина такая! Драко с Гермионой переглянулись и снова взглянули на него. Драко прищурился. Проследив за направлением взгляда Забини, он понял, что тот смотрит на стол. Когда Драко осознал, что именно Забини бросил на кофейный столик, сердце его пропустило один удар. На щербатом дереве лежал, тускло поблескивая в свете люстры, медальон Слизерина.