Эпилог

Погребен заживо. Он погребен заживо. Он видел лопаты и видел землю, сбрасываемую на него. Она была везде – земля уже начала забивать легкие и рот, пыль попала в нос, а он неподвижно лежал, раскинув руки, и смотрел в небо, лазурь которого иссушила гроза. Холодные капли барабанили по его лицу и грязными дорожками скатывались по коже. Раньше он боялся смерти. Он совсем не хотел умирать. Он цеплялся за жизнь так жадно, так отчаянно – он ведь еще не успел стать кем-то, не успел стать самим собой. Он не хотел умирать призраком. Но сейчас он лежал, не смея пошевелиться, не желая. Впервые он обрел то, к чему стремился всю жизнь. Впервые его сердце – полное жизни, живое, билось отмерено и ровно, равнодушно доживая отведенные ему мгновения. Оно не ведало больше ни печали, ни боли, ни страха, ни страдания, ни слез, ни скорби, ни болезней, ни горя, ибо знало небо и дела его, и любовь, и служение, и веру, и терпение его и то, что последние дела его были больше первых, и что прежнее миновало. Тело его, гниющее, изъедаемое червями, предавали земле, и в нем ему было тесно. Как в темнице, как в клетке бился и метался его дух, желая свободы и воли, ослепленный пронзительной белизной, молчаливо взирающей на него сверху, рассекаемой черным. Молю же, молю, быстрее… кости его истосковались по земле, как по воздуху, так чего же вы тянете?.. вот уж и света невидно над ним, и грудь горит, как в агонии, задыхаясь, полнясь землей изнутри. Не тяните, не тяните же!.. С болью или нет – неважно, лишь только дайте ему уйти, только лишь дайте… вот уже занимается под ним огонь, готовый принять и жечь его дух тысячу тысяч лет. О, даже этот огонь милосерднее вас, ибо он уже здесь, уже в нем, уже жжет, исцеляя его разбитую, мятежную душу, а вы все никак не докончите его могилу!.. Не мучьте же его, дайте ему уйти. Не зовите его по имени, не упрашивайте вернуться, не губите своими молитвами. Не вспоминайте о нем и не говорите – все в забвении: и истина, и спасение. Так отпустите же его, дайте ему уйти, дайте, дайте, прошу!.. Скорее, молю вас!.. Вот уже черви съели его глаза и язык, съели его сердце и легкие, а вы все держите, держите его, не отдавая сырой земле, не позволяя уснуть вечным сном. Уж огонь стал невыносим и палит внутри, разгораясь, так отпустите его, дайте ему уйти, только дайте!.. Не зовите его по имени… Огонь пожирает его нутро. Вот же он – чувствуете? Доканчивайте скорее, иначе он настигнет и вас. Довершите его могилу, отпустите его, наконец, иначе гореть вам всем вместе с ним!.. Он горит – горит и сгорает. Сгорает – еще живьем, не до конца преданный земле, не отпущенный. Лопаты продолжают рассекать небо над ним и рассыпать землю, но он жив, он все еще жив, и он молит о смерти. Могильная яма его все так же пуста, небо все так же чисто и невинно. А он – он горит и кричит, кричит, кричит… …он кричит так громко, что от этого просыпается. Путаясь в собственном одеянии и простынях, он дрожащими руками обхватывает собственное бедро, пылающее огнем, и разрывает штанину. Чертыхаясь, как черт, он берет с тумбочки волшебную палочку. Прошептав заклинание, он подносит палочку, пляшущую у него в пальцах, к покрасневшей, покрывшейся волдырями коже. – Какого дьявола… – шипит Драко сквозь плотно стиснутые зубы. Лишь через пару мгновений он понимает. Забывая о боли, он позволяет кривоватой улыбке расползтись по его лицу. Качая головой, он оборачивает ладонь краем мантии и запускает руку в карман, мысленно пытаясь подсчитать, сколько же еще шрамов останется на его теле по вине Грейнджер. Даже несмотря на все предпринятые меры предосторожности, Зачарованной монете удается слегка обжечь его пальцы. Лишь использовав Остужающее заклятье, Драко удается охладить раскаленную докрасна монету достаточно, чтобы держать ее в руках. Повертев монету в пальцах и прищурившись, он разглядел на ободке сообщение от Грейнджер, но едва он успел прочитать его, как на его месте тут же появилось новое, а за ним еще одно и еще... Грейнджер, судя по всему, оставила не меньше дюжины посланий – каждое все более обеспокоенное и грозное – и это, очевидно, и стало причиной его ожога. Сухо усмехаясь, он отложил монету в сторону – Драко вовсе не торопился отвечать ей. Он жив, так что пора бы ей – да и ему заодно – прийти в себя и вернуть все на круги своя, поэтому… Он жив. Эти два слова как ножом резанули его нутро, и Драко сморщился, пытаясь припомнить детали только что рассеявшегося сна, однако они утекали от него, как вода сквозь пальцы. Что именно он видел?.. Он не был уверен наверняка, но вящий горьковатый привкус на языке указывал на то, что сон его был о смерти. В этом не было ничего удивительного – Драко уже умирал во сне, и не раз. Смерть во снах не пугала его – каждый раз она упорно возвращала его к жизни, напоминая ему о том, что, пока сердце его бьется, он должен сражаться, и о том, что впереди еще долгий путь. Но каждый раз при мысли об этом Драко внутренне содрогался, и тоненькое, слабое желание сдаться трепетало у него в груди. Он сжал зубы. Нет, сейчас для этого вовсе не время. Хоть он и не мог вспомнить деталей своего сновидения, суеверный ужас наполнил его до краев. Что-то было не так в этом сне – но что?.. Он не знал. А даже если и знал – что толку? Драко все равно в это не верил. Не мог себе этого позволить. Обожженное бедро вновь напомнило о себе, и, сделав глубокий вдох, Драко выбрался из постели и босой, хромая, двинулся к письменному столу. Где-то там, в ящичках, среди кипы старых ненужных бумаг, у него завалялся пузырек с мазью… В комнате затхло пахло белыми лилиями. Отметив это про себя, Драко огляделся, и взгляд его рассеянно упал на так и нетронутый флакон Снейпа, который оставила накануне его мать. Он не знал, как долго он спал, однако тело его ломило, и он чувствовал слабость. Тоненький голосок у него в затылке затянул унылую, но решительную песню о том, что зелье Снейпа могло бы помочь ему прийти в себя, но Драко заставил его замолчать. Даже если это варево вполне безобидно, он не воспользуется им – он давным-давно дал себе зарок не принимать ничего, что исходило бы из рук Снейпа, только если у него не будет другого выхода. Нет, лучше уж терпеть боль. Он не сдастся. Не сдастся, даже если этого хочется до смерти, даже если он будет вопить от усталости и с самого себя сдирать скальп. Одной рукой держа палочку, а другой перетряхивая содержимое многочисленных ящичков, Драко, наконец, нашел то, что искал. В синеватом свете Люмоса блеснул знакомый пузырек, и Драко, доковыляв обратно до кровати, принялся обрабатывать очередную рану. Несмотря на его первоначальное решение дать Грейнджер еще помучиться, взгляд его нет-нет да и падал на монету, оставленную на краю прикроватного столика. Ему даже показалось, будто бы от тумбочки до него доносится запах подпаленного дерева, хотя он прекрасно понимал, что быть этого никак не могло – он ведь прочитал все ее послания. Лишь закончив обрабатывать свой ожог и вновь откинувшись на мягкие подушки, Драко позволил себе вернуться к монете, которая по-прежнему была теплой, и перечитал последнее оставленное сообщение: «Пожалуйста, скажи, что все в порядке». Драко не сумел подавить очередной улыбки. Было приятно осознавать, что Грейнджер, в отличие от него, так и не удалось сомкнуть глаз, однако, представив ее мечущуюся по гостиной и рвущей на себе волосы, он ощутил легкий укол укоризны: в конце концов, она ведь действительно волновалась. От того, как решился исход сегодняшней ночи, зависела не только его судьба, но и ее, да к тому же все их дальнейшие планы и исход их затеи с поиском Крестражей. Его молчание было просчетом, и он понимал это. Но Драко, хоть ее внимание ему и польстило, было неимоверно сложно дать ей ответ. Потому что, черт, все пошло не так. Воспоминания о ночи, проведенной у Грейнджер, разгорелись в его памяти с новой силой, и сейчас, в тишине и темноте своей комнаты, он уже не мог от них отделаться. Они разъедали изнутри, как кислота, пожирали внутренности и вопили о чем-то – вот только о чем? Что он должен был понять из них? Он ведь уже и так все понял, и это понимание отнюдь ему не понравилось. Ненависть друг к другу была обязательным условием не просто их миссии, но их совместного существования в принципе. Но она сказала, что не ненавидит его. А он – что же он сам? Снова и снова погружаясь в глубины собственной души и чувств, он вновь убедился, что извечных и таких необходимых сейчас ростков ненависти к ней тоже больше не было. Ее не осталось, как не осталось и ни малейшего следа неприязни или отвращения. И в Грейнджер – отчего-то он полностью был уверен в том, что она не лгала, не лгала ни в чем, – не было этого тоже. Но ведь он не сделал ничего такого. Совсем наоборот – много раз он сам вознамеривался уйти от нее, поддавшись на очередную провокацию, как она того и желала, и никогда не возвращаться. И Драко готов был биться об заклад, что Грейнджер, хоть и не говорила об этом вслух, прекрасно это осознавала, она ведь не дура. И она наверняка понимала – или думала, что понимает, – много чего еще. И все же… Ведь природа не терпит пустоты, верно? Раз нет больше злобы и лжи, что же тогда есть? Может… может быть, им удалось, наконец, стать союзниками. То недолгое время, что они проводили вместе, война и общая боль смогли объединить их, пожалуй, куда больше, чем шесть лет совместной учебы в Хогвартсе. Было ли это плохо – не быть больше врагами, не желать стереть друг друга в порошок, хотя бы временно? Драко не знал. Ведь одно дело – просто вместе работать ради общей цели, и совсем другое… Но ведь ничего же и не произошло. Ведь, в конце концов, жизнь так устроена – люди меняются. А они оба были людьми. Вот только по душе ли им обоим все эти изменения?.. Может быть, сейчас стоит сделать шаг назад, хотя бы попытаться вернуть все в прежнее русло? Чтобы не слышать ее голоса, вновь говорящего ему «да», вновь просящего его остаться, остаться… чтобы что? Она говорила что-то про человека… того, кем он был или мог бы быть, если бы не… Ну а сейчас – кто он тогда сейчас, в этот самый миг, в эту секунду? Что за сердце стучит у него под ребрами, чье тело тогда обжигает боль? Каким она видела его или хотела видеть? Каким он мог бы стать? Нет, она ошибалась на его счет – это в нем не изменится. Он бы никогда не был таким, как она, никогда бы не стал одним из них. Он родился другим и другим же умрет. И дело совсем не в том, простят его или нет, поймут или нет, примут на той стороне или нет. Не в его семье и ее наследии. Не в его чистой крови. Он просто… он никогда не был одним из них, только и всего. И это было ни хорошо, ни неправильно – это просто было. А раз это было так, то до чего нелепую шутку, пожалуй, сыграла с ним жизнь, сведя его с ней. Да, у них есть общий враг и общая боль, но никогда не будет общей правды. Союзники ли тогда?.. Союзники… да, пожалуй. Наверное, теперь их все же можно так назвать, но только… Драко тряхнул головой. С него достаточно этих «но». Пускай все будет просто хотя бы здесь – в их взаимоотношениях – хотя бы сейчас. И так слишком много проблем, чтобы разбираться еще и в этом. То, что происходит между ним и Грейнджер, его не волнует. Что бы там ни было, раз это позволяет им сработаться и вместе продолжать искать Крестражи и при этом оставаться в живых, это было хорошо. А раз так, то нечего и думать об этом. Бессмысленная трата сил. Драко вновь повертел монету в пальцах. Распаленный собственными мыслями, он хотел пойти им на поводу и отправить Грейнджер в ответ какой-нибудь язвительный комментарий, однако в последний момент передумал, не найдя подходящих слов. Тщательно взвешивая в уме каждое свое слово, он написал: «Все в порядке. Не волнуйся ни о чем». Стоило этому сообщению печатью лечь на ребро монеты, как незамедлительно пришел ответ. «Хвала Мерлину». Драко покрутил палочку в пальцах. Вздохнул. Он физически ощущал волны облегчения, которые, перелившись через край, наполнили эти два невинных слова. Чертовы слова, слова, всегда слова. Все проблемы в мире – в его жизни – из-за них, из-за чертова набора букв… которым ему придется воспользоваться вновь, чтобы сообщить кое-что важное. Возможно, сейчас было неподходящее время для этого, однако Грейнджер должна была знать о вмешательстве в их планы, так что Драко тут же принялся выводить слова нового послания: «Встречаться сейчас небезопасно; какое-то время мы не сможем видеться – за мной следят. Я приду как только смогу». Драко не сомневался, что она прочитала послание сразу же, как получила его. Однако ответа не было так долго, что Драко думал, что она решила промолчать, и их диалог окончен – ведь что ей можно было ответить на это?.. Тогда, когда он уже решил было отложить монету в сторону, она вновь обожгла ему ладонь. На ребре ее медленно проявились всего два слова: «Береги себя». Ее слова кинжалом вошли ему под ребра. Хотел бы он знать, чего они стоили Грейнджер. Прежде, чем он успел проанализировать, какого черта делает он сам, рука его спешно вывела: «Ты тоже, Грейнджер». Ты тоже. Несмотря на уверение его матери, что улаживание всех вопросов займет не больше пары-тройки дней, Драко задержался на Площади Гриммо на целую неделю. И, нужно сказать, неделя эта была самой спокойной из всех, что ему довелось пережить в этом месте. Следуя рекомендациям Снейпа, переданным через его мать, однако игнорируя его целительные зелья, Драко проводил много времени в постели и почти не покидал комнаты Регулуса. Три раза в день Кикимер приносил Драко горячий обед, он же навел порядок в его комнате. Ни Тео, ни Пэнси, ни кто бы то ни было еще его не тревожили – вероятно, без влияния Снейпа тут тоже не обошлось, – и все свое время Драко проводил в одиночестве – лишь пару раз его навещала мать и с грустью сообщала о том, что придется еще немного поостеречься и подождать. Драко это не особо волновало – он так привязался к этому чувству покоя, охватившему его за время добровольного затворничества, к этому ленивому, полусонному существованию, что ему не хотелось нарушать собственного уединения. Он даже не пытался разузнать, чем в итоге закончилась схватка с членами Ордена. Сбивчивого ответа Тео ему оказалось достаточно, и Драко – хоть и корил себя за это – не осмелился выпытать что-нибудь еще. Драко не хотел знать ни о том, кто выжил, ни о том кто пал в бою. Ему казалось, что разговоры об этом привнесут в его жизнь хаос, от которого он так старался хотя бы ненадолго убежать. Ему была нужна эта временная передышка, он нуждался в ней. В свободное время он либо читал, либо думал, а тогда, когда он не читал и не думал, он поигрывал делюминатором и то включал, то выключал в комнате свет. Эта привычка появилась у него через пару дней безвылазного существования в комнате Регулуса. Драко и сам не знал, зачем делает это. Он как будто чего-то ждал. Но что еще более дико – он общался с Грейнджер. Ежедневно они обменивались сообщениями друг с другом и докладывали, как идут дела. В этом бы не было ничего такого, если бы всякий раз при очередном разговоре у него предательски не покалывала нога, даже после того, как благодаря целебным мазям и усилиям Кикимера его ожог не зажил окончательно. Каждый вечер руки сами его тянулись к Зачарованной монете, и он с волнением, незнакомым ему ранее, ждал ее очередного сообщения. Каждый раз сердце его возвращалось к нормальному ритму, стоило ей написать, что у нее тоже все хорошо. Однако этого было мало. Им необходимо было увидеться, чтобы все обсудить и понять, что делать дальше. Драко был начеку. Он знал, что Снейп наверняка приглядывает за ним и все время ощущал на себе чей-то незримый взор. Однако вскоре ему все же удалось найти подходящий предлог, чтобы покинуть Площадь Гриммо, и он не замедлил появиться в Бирмингеме. Уже не удивляясь привычной непогоде, Драко шагал по слякоти знакомой улицы, крепко кутаясь в мантию и пригрев руки в карманах пальто. Он еще не до конца успел восстановиться после всех обрушившихся на него бед, к тому же это был первый раз, как он покинул дом на Площади Гриммо спустя почти неделю бездействия, оттого Драко шел неуверенно и довольно медленно. Ноги его то и дело увязали в глубоких вязких сугробах, однако ему было все равно. О своем скором визите Драко ее не предупреждал – на это не было ни желания, ни времени. Однако взглянув еще издали на дом Грейнджер, он осознал свою ошибку: Драко пришел слишком рано – она еще не вернулась с работы. Что ж, такое раньше уже случалось, так что он открыл калитку, пересек ее заваленный нерасчищенным снегом двор и принялся ждать ее, укрывшись у входной двери в тени крыльца. Изо рта его крупными облачками валил пар, а Грейнджер все никак не было. Все глубже засовывая руки в карманы и пританцовывая на месте, Драко проклинал Мерлина и самого себя за опрометчивость: возможно, все же стоило предупредить Грейнджер о своем приходе. Может быть, как назло именно сегодня ей пришлось задержаться на своей чертовой работе или еще что-нибудь в таком духе… Он уже всерьез подумывал о том, чтобы отправить ей гневное послание с помощью Зачарованной монеты, как тут, как по щелчку пальцев, Грейнджер появилась на горизонте. Крошечная фигурка в дали была неопознаваема для простых смертных, однако ее он узнал бы из тысячи. Драко почти расслабился, как вдруг тело его пронзила, словно мечом, боль, и он содрогнулся от увиденного: Грейнджер была под Оборотным и шла не одна. Драко инстинктивно отступил в тень и сжал бывшую наготове палочку. Тысячи самых невероятных и пугающих мыслей тут же влетели ему в голову и принялись бить своими крылышками. Лишь с запозданием Драко заметил, что опасности быть не может: Грейнджер шла, улыбаясь, и пару раз до него донесся ее приглушенный смех. Прищурившись и напрягая зрение до предела, Драко пытался различить того, кто же, черт побери, это был. Они были еще далеко, и валящий с неба снег не позволял рассмотреть получше, однако судя по походке и тону голоса, обрывки слов которого долетали до его слуха, Драко понял, что плечом к плечу с Грейнджер идет мужчина – вероятно, молодой парень. По мере их приближения к дому Драко различил его светлые волосы, выбившиеся из-под надвинутой на уши шапки, придирчиво рассмотрел его куртку, ботинки и пальто и пришел к неутешительному – хотя это уж как посмотреть – выводу: Грейнджер сопровождал магл. В груди у него подняло голову ужасное чудовище и наполнило его жгучей желчью и злобой. Разочарование, вызванное этой картиной, было почти физически ощутимым. Драко готов был плеваться, да так, будто бы видел перед собой не Грейнджер рука об руку с маглом, а чей-то изуродованный труп. Они остановились перед входом в ее двор, и Драко опешил. Неужели она заведет его сюда, к себе домой, прямо как… да еще и тогда, когда он здесь?! Лишь от одной мысли об этом ему стало противно, тошно, и к горлу подкатил удушливый ком. Мысли о ее спальне и о ее кровати, в которой совсем недавно лежал он, заполонили ему голову. Она хотя бы удосужилась сменить простыни?.. Кривая, дьявольская ухмылка исказила его черты. Что ж, Грейнджер, давай. Вводи его, представь их друг другу. Не сомневайся, Драко будет сама любезность и учтивость… Однако входить они вовсе не торопились. Несмотря на значительный рост и неплохую фигуру, вид у знакомого Грейнджер был робкий, почти смущенный: заведя одну руку за голову и широко раскрыв глаза, он быстро-быстро и сбивчиво рассказывал ей о чем-то, а она тепло ему улыбалась, переминаясь с пятки на носок. Драко, как бы ни напрягал слух, по-прежнему не мог разобрать ни слова. Этот недоумок тем временем то бледнел, то краснел, то истерично смеялся, а Грейнджер вторила ему в ответ. Вид у нее был непринужденный, расслабленный – такой, будто бы не было никакой войны, будто бы жизнь продолжала идти своим чередом. В этот момент Драко сильно пожалел о том, что не расспросил Тео подробнее – так сильно ему хотелось стереть эту чертову улыбку, адресованную этому олуху, с ее лица, что он готов был хоть сейчас выкрикнуть ей в спину слова, заставившее бы ее обратиться статуей скорби. Однако вместо этого он лишь отступил глубже в тень и позволил этому спектаклю быть сыгранным до конца. Это было уже привычным – разочаровываться в Грейнджер. Да, абсолютно привычным. Но отчего-то густая предательская обида гложила его и глодала ему кости. Отчего-то он чувствовал себя обманутым, преданным, почти что оскорбленным. Отчего-то вид этого сопливого юнца, еще совсем зеленого, бесхребетного, был ему отвратителен, но еще более отвратительным было то, что Грейнджер нашла что-то в нем – этом захудалом магле с глупой улыбкой, невероятно далеким от реальности и от войны. И внезапно и злость его, и обида сошли на нет, схлынули, как вода. Поэтому. Поэтому, наверное. Он почувствовал себя ничтожным, жалким. Внезапно весь груз его преступлений – тех, что уже совершил, и тех, которые совершить только предстоит, – стал таким ощутимым на его плечах. Неосознанно, против воли он взглянул на свои идеально чистые, белые руки и скривился. Захотелось забиться в тень. Так глубоко в темноту и черноту, чтобы ни один лучик света не проник к нему, чтобы никто и никогда его больше не видел. – Ну пока тогда, – донесся до Драко его неуверенный высокий голос. Он затравленным волком посмотрел на юнца. – До завтра, – добавил он, неуверенно бормоча. Грейнджер улыбнулась ему: – Конечно, Томас. Увидимся. Он махнул ей рукой. Грейнджер махнула в ответ. Помявшись еще несколько мгновений у ее калитки, он неуверенно развернулся и медленно побрел в том направлении, откуда пришел. Грейнджер не мешкала. Тихонько притворив за собой калитку, она пересекла двор и поднялась на крыльцо, цокая каблучками сапог по обледенелым ступенькам. Стоя на самом краешке, она развернулась к дому спиной и, обхватив себя руками и отведя лопатки назад, невидящим взором уставилась в даль, туда, где за ближайшим поворотом уже успел скрыться ее провожающий. Из ее приоткрытых губ вырывались облачка пара, ее слегка трясло – то ли от мороза, то ли от Бог знает чего еще. Драко поежился, хотя и думать забыл о холоде. Заложив руки в карманы и точно так же отведя назад плечи, он стоял в своем укрытии, не шевелясь. Отчего-то он был уверен, что Грейнджер прекрасно осведомлена о его присутствии, хоть видеть его и не могла, а хлопья мокрого снега замели его следы еще до того, как они с Томасом успели подойти к дому. Призрак улыбки, все еще витавший у нее на губах, медленно погас, и Драко заметил, каким напряженным и в то же время потерянным был ее взгляд. Медленно, очень медленно ее светлые волосы привычно потемнели и завились, черты лица ее кузины исказились и стерлись, но лишь для того, чтобы проступить вновь и вернуться к привычному, родному облику. Очевидно, эта метаморфоза стала для Грейнджер настолько привычной, что во время обратного перевоплощения она даже не вздрогнула – так и осталась недвижимо стоять на крыльце. По ее щеке скатилась одинокая слезинка, и Грейнджер торопливо и яростно утерла ее тыльной стороной ладони, не желая, чтобы остался позорный след. – Ну и что ты об этом думаешь? – спросила она не своим голосом. Он звучал глухо, надтреснуто – совсем не так, как тогда, когда она говорила с Томасом. Драко, стоя чуть позади нее, пожал плечами: – Я ничего об этом не думаю, Грейнджер. Мне все равно. Лающий смешок сорвался с ее губ. – Да, что это я… ты и не должен об этом думать. Она немного помолчала, а затем добавила, по-прежнему не оборачиваясь к нему: – Но ты ведь все видел, не так ли? – Видел, – согласился он. Врать еще и об этом смысла не было. Снова молчание. Такое долгое и глубокое, что от него сводило зубы и в жилах застывала кровь. Он никогда не видел ее такой – потерянной, опустошенной. Она как будто была одна, одна-одинешенька, как кораблик в шторм в огромном бушующем океане, под осадой волн, готовых поглотить его, стереть с лица земли. Затхлый привкус появился у него на языке. Драко хорошо – слишком хорошо, пожалуй, – знал это чувство. Отголоски ее опустошения передались и ему, и потребность хоть что-то изменить, исправить, стала невыносимой. – Он хороший парень, Грейнджер, – выпалил он на одном дыхании. Уголки губ Гермионы дернулись, и она чуть повернула голову в его сторону, так что ему стали видны очертания ее профиля. – Да, я знаю. Томас очень хороший. – И ты совершенно очевидно ему нравишься. – Да. Это я тоже знаю, – подтвердила она, и Драко ощутил под ребрами болезненный укол. Игнорируя жало, запульсировавшее у него в груди, он спросил то, чего спрашивать никогда не должен был: – Тогда чего ты ждешь? Голос его надломился. Он не знал, зачем делает это. Не знал, к чему эти слова, этот разговор, эта сцена, все это. Но, видит Мерлин, иначе он просто не мог. Глядя на нее, беседующую там, у калитки, с этим чертовым маглом, он понял о ней что-то такое, чего не замечал раньше. Это новое осознание не позволяло ему язвить или быть грубым с ней, но и не позволяло молчать. Что-то внутри у него жалобно заскулило, и ему отчего-то очень важно стало услышать ее ответ. Он понял кое-что не только о ней, но и о себе тоже. Его задело не то, что у нее есть жизнь за пределами их маленькой гостиной – его задело то, что у него этой жизни не было. Вокруг него танцевала смерть: либо убивает он, либо убьют его. Каждый день – как блуждание по лезвию ножа. Каждый день – все равно что последний. У нее было то, чего не было у него, непозволительная роскошь, имя которой – время. Он единственный из всех существ знал ее тайну. Если его убьют завтра – она продолжит ходить на работу, видеться с Томасом, печь яблочный пирог. Может быть, когда-нибудь время выжжет в ней всю боль и исцелит ее настолько, что она оступится от этой бесплотной, обреченной на поражение борьбы и просто продолжит жить. Заведет семью, детей, и даже в этом мире, полном тревог, бедствий и скорби она сумеет найти, наконец, покой. Да, у нее было время. И ему хотелось, чтобы она распорядилась им правильно. – Война и траур не могут помешать обрести человеку счастье, – скорее подумал он, нежели сказал вслух, но Грейнджер услышала. Снова отвернулась от него. – Какая разница? Он магл, Малфой. В его мире нет магии и Оборотных зелий, а притворяться вечно я не могу. Так как ты считаешь, что он подумает, когда к нему подойдет совершенно незнакомая девушка и скажет, что она и есть та самая Пенелопа Кристалл? – Пенелопа Кристалл? – иронически спросил Драко. На мгновение он отвлекся от своих безрадостных раздумий и позволил себе слабую улыбку. Так вот, значит, каким именем прикрывалась она в мире маглов. – Он либо решит, что я сумасшедшая, либо подумает, что я издеваюсь над ним... – Либо, – с нажимом добавил Драко. – Он узнает тебя и подумает, что сумасшедшим был он. Пауза. Грейнджер медленно повернулась к нему, и глаза ее горели. – Узнает? – с ее губ сорвался скептический смешок, и она вновь перешла в наступление. – Не смеши... Драко вздохнул и прибегнул к единственному разумному доводу, который мог ей дать. – Но я ведь узнал тебя, Грейнджер. Она застыла. Рот ее то открывался, то закрывался, словно у выброшенной на берег рыбы. – Это другое, – выпалила она, наконец. – Ты знаешь меня много лет. Ошибаешься, Грейнджер. Много лет я тебя не знал. – И это... это невозможно. В любом случае. Он готов был рассмеяться ей в лицо. Все трудности, которые она привела ему в пример, все ее слова – жалкий, детский лепет. Все можно объяснить, со всем можно справиться, если речь идет не о жизни и смерти. – По крайней мере, не тогда, когда идет война. Да, ты прав, счастье можно обрести и на войне, но я не… я не хочу строить планы. Не хочу обманывать себя и других... – Обманывать? Ты никого не обманываешь, Грейнджер... – Я ничего к нему не чувствую, – выпалила она вдруг. – Отвращения нет, но и теплоты тоже. Абсолютное равнодушие. Будто бы он книжный шкаф, а не человек. Он замер, не понимая ее. – Тогда зачем ты... По ее щеке скатилась еще одна предательская слеза, но утирать ее в этот раз она не пожелала. – Я хотела проверить себя. Понять, способна ли я на... очевидно, нет. Он и сам не знал, почему, но от ее неожиданного признания ему вдруг стало легче. Он не был уверен в том, что до конца понял смысл ее слов. На что она пыталась себя проверить? На то, способна ли она любить? Желать? Чувствовать? Или способна ли она жить? Ведь, чтобы продолжать борьбу, нужно знать, за что ты борешься. На одной мести далеко не уедешь, потому что там, за ее пределами, была лишь пустота и зияющая пропасть, была лишь жалкая, выстраданная смерть, и она прекрасно это понимала, как понимал это он. Вспомнив все то, что произошло с ней за последние полгода, Драко не сумел подавить вздох. Он никогда не был до конца уверен в том, любила ли она Уизли, но так или иначе смерть его – как и других ее близких – оставила в ее душе такой отпечаток, который вряд ли затянется в ближайшие пару лет. – Прошло еще слишком мало времени, – сказал он мягко. – Времени прошло достаточно, – отрезала она. – В этом-то все и дело… И лишь один Мерлин ведал, что это значило. Она вновь посмотрела на дорогу, продолжая обнимать себя руками и дрожать всем телом. – Я… я много читала об этом, – прошептала она, обращаясь скорее к себе, чем к нему. – О том, как люди желают обрести вновь утраченную невинность, как ищут ее повсюду и находят, наконец, в ком-то другом… и я… я думала, что, может быть, это поможет и мне – нормальность, кто-то, кого жизнь еще не успела коснуться… так. Когда он предложил проводить меня до дома, я дала шанс – не ему – себе, но… Огромными, полными слез глазами она посмотрела на Драко, который жадно ловил каждое ее слово. – Но пока я шла с ним – еще задолго до этого, в глубине души я понимала, что это мне не поможет и меня не спасет. Он слишком невинен для меня. Оттого я никогда не смогу открыться ему – открыться кому бы то ни было. Никто больше не знает правды и никогда не узнает, потому что никто ее не поймет. Оба мира теперь закрыты для меня – что его мир, что твой, и я… – она на миг потеряла все свои слова, но уже через секунду продолжила, и голос ее сорвался окончательно. – Я… я совсем одна, понимаешь? Только я у себя и есть. Я, не сумевшая спасти своих друзей и близких, виновная в их смерти, я, которая… Сдерживать больше рыдания она не могла. Слезы душили ее, разрывали ее грудь, и она закрыла лицо руками, пряча от него свои глаза, полные мольбы и тоски, глаза, в которых впервые за все то время, что он видел их, погас свет. Почти инстинктивно он протянул руку ей навстречу, желая коснуться ее, чтобы… он и сам не знал, чтобы что. – Я не знаю, должна ли я бороться, должна ли я… я не могу простить себя, я не могу себя выносить. Это словно не я больше. Драко не мог больше выносить этого. Смотреть на то, как она рассыпается, убивает себя у него на глазах, дрожит, как оголенный нерв, было невыносимо. Поэтому он сделал то, на что никогда бы не осмелился и не решился бы в любой другой ситуации – никогда. Парой шагов преодолев разделяющие их сантиметры, он заключил ее в свои объятья, позволил ей уткнуться себе в грудь и зарылся подбородком в ее волосы. От прикосновения к ней по его телу разлилась боль, он горел огнем, чистым живым огнем, мерцающим пламенем. Он закрыл глаза. Даже если это было ошибкой – какая разница? Он нужен был ей сейчас, потому что он был единственным, кто был рядом. Сначала она напряглась у него в руках, как попавшая в западню птичка. Драко не мог дышать, лишь стоял, не в силах пошевелиться, не в силах отпустить ее и ждал момента, когда она сама его оттолкнет, когда вновь загорятся ее глаза и она воскреснет для него – огненная, яростная, настоящая, такая же, как и всегда. Но она не оттолкнула его. Медленно, очень медленно она расслабилась в его руках и, положив свою ладонь ему на сердце, прижалась к ней лбом. Он чувствовал, как пальцы ее подрагивают в такт его пульса, и ощущал, как намок ворот его мантии от ее слез. И ненадолго щемящая боль, мучившая его израненную душу, отступила, затерялась в небытии. Он крепче прижал Грейнджер к себе, и она не сопротивлялась. Сейчас она была нужна ему ничуть не меньше, чем он ей. В глазах пекло. Если ты, Грейнджер, не можешь себя выносить, то что же тогда говорить ему?.. – Именно поэтому ты и должна продолжать, – прошептал он, и она снова замерла у него в руках. – Чтобы обрести себя. И чтобы не позволить ему сделать то, что он сотворил с тобой, со всеми остальными. Он почувствовал, как Грейнджер покачала головой. – Но, может быть, это будет к лучшему – то, что он победит. Может быть, нужно позволить ему выиграть. Отступление спасет куда больше жизней, чем борьба. Драко оцепенел. Он и сам думал об этом, да, и не раз. Но он никогда не был готов услышать что-то подобное от нее. Потому что она всегда была несгибаемой, несдавшейся, непобежденной. Той, кто будил в нем зависть и придавал ему сил. И если сейчас она готова сдаться и смирно стоит в объятьях Пожирателя смерти и врага номер один, то, может быть, слова ее и впрямь имели смысл? Может быть, поражение и правда было спасением? Не только для них – для всех. Воздух у него над головой рассекли невидимые лопаты, а нос забил удушливый запах лилий. Где-то далеко-далеко, в нескольких кварталах отсюда, наверное, уныло и устрашающе зазвонил колокол. Во рту у Драко пересохло. – Нет, – сбивчиво прошептал он, тоже качая головой. – Нет, так нельзя. Раз нам нечего терять, это не значит, что и им тоже. Орден, все… все они… мы не можем решать за них. Они выбирают сражаться. Но они не обладают знанием, которое даст им спасение. А раз так… мы должны попытаться. Мы должны принять их выбор. Не для себя – для них. Нельзя решать за них, жить им или умирать и по щелчку отнять их жизни. Нельзя позволить себе запятнать собственную душу их кровью и заполонить ее их воплями. Нельзя стать такими же, как он. Драко не хотел стать палачом. Никогда в своей жизни. И он не мог позволить стать им ей. Грейнджер всхлипнула у него на груди, и очередной порыв слабости заставил ее содрогнуться. Она зажмурилась так крепко, что стало больно в глазах. – Я больше не хочу. Я больше не могу так, – простонала она, ударив от бессилия кулаком его в грудь. – Но ты должна. – Нет. – Это минутная слабость, Грейнджер. В таком состоянии нельзя принимать решения… – Это не минутная слабость. Я… Драко тяжело вздохнул. Колоссальным усилием воли он заставил себя отпустить ее и отступить на несколько шагов назад. Стоило ему оказаться в стороне от нее, как он тут же почувствовал себя опустошенным, бессмысленным. Грейнджер пошатнулась и от неожиданности его отступления чуть было не потеряла равновесие. – Что ты делаешь? – пораженно спросила она, глядя на то, как он слегка разводит в сторону руки и отводит их назад, расправляя плечи, открываясь перед ней. – Давай, – говорит он, больше не шевелясь. – Сделай это. Ее глаза, по-прежнему полные слез, расширяются в недоумении и неверии. Она не понимает. – Убей меня, – говорит он, и его голос звенит. – Сделай это прямо сейчас. – Что ты?.. Она была явно шокирована его поведением, но Драко продолжал подначивать ее со все разгорающейся решимостью: – Если хочешь сдаться, то должна знать, на что идешь. Чего это тебе будет стоить. Так что давай, Грейнджер. Всего одна жизнь, которая положит начало тем сотням и тысячам, что ты избрала. Она не верила в то, что слышит, в то, что он говорил ей. Не верила ни секунды. Но он не блефовал. Потому что он знает – он поступает правильно. Только это заставит ее встряхнуться. – Чего ты добиваешься? – прохрипела она, и руки ее безвольно повисли вдоль тела. – Того, чтобы ты прозрела, наконец, – он тяжело дышал. – Ты думаешь, я не устал от всего этого? Думаешь, мне просто? Думаешь, я не хочу сдаваться? Раз так, то ты самая последняя идиотка, Грейнджер. Это все правда, но все это чушь, бред, Грейнджер. Потому что я не сдамся – чего бы мне это ни стоило. И знай, что если ты не прикончишь меня сейчас, то я продолжу без тебя. И та тайна, которую Поттер доверил тебе, а ты – мне, станет достоянием Ордена, если потребуется. Если это будет необходимо, я раструблю во все концы света о том, что Темный Лорд создал Крестражи, и одному лишь Мерлину известно, что будет тогда. Уизли, Люпин, Тонкс – все они узнают правду, если потребуется, и они не побегут, как ты, поджав хвост, и костьми лягут ради своей чертовой победы, а не из трусости. Так что лучше убей меня сейчас, или мне придется уничтожить тебя, – на этих словах он извлек собственную палочку из складок мантии. – Потому что ты не позволишь сделать мне этого. Я не ошибся? Грейнджер стояла, не дыша, не шевелясь, не подавая никаких признаков жизни. Ее глаза высохли, и дорожки былых слез заиндевели у нее на щеках. Медленно, как во сне, она достала палочку из складок мантии. Взглянула на нее так, будто бы держит впервые в жизни. А затем направила ее на него. Драко забыл о том, как дышать. На мгновение, на крошечный миг ему и впрямь показалось – она сделает это. Она убьет его. Но вместо этого она швырнула волшебную палочку на пол, и та откатилась прямо ему под ноги. Сделав это, она резко отвернулась от него и невидящим взглядом уставилась в пустоту. Тело ее сотрясали конвульсии, и она прижала руку ко рту. Да, слез в ее глазах больше не было, но остались тупая ярость и боль. Драко облегченно вздохнул и спрятал собственную палочку в карман мантии. Затем поднял ее и, подойдя к Грейнджер, протянул ее ей. – Видишь, Грейнджер, – мягко сказал он. – Это не умерло в тебе. Это – ее обещание Поттеру сдержать его секрет. Это – ее желание защитить, уберечь их всех от смерти. Это – ее желание выстоять и в конце концов победить. Это все. Но что-то позволило ей сломаться сегодня – сломаться у него на глазах. Он не знал, что творилось у нее в голове и на сердце, но знал, что это что-то точит ее неусыпно, изо дня в день, как червь. И сегодня этот червь взял верх. Но он – он был слаб. Ему не победить, Драко не позволит. Потому что, что бы он там ни говорил, в глубине души он понимал, что без Грейнджер ему не справиться – им всем. Она вновь встала лицом к нему, такая изломанная и хрупкая. По-прежнему дрожа всем телом, она приняла из его рук собственную волшебную палочку. Она избегала его взгляда. Да, совсем не так он представлял их сегодняшнюю встречу. – Я не сдамся, – выдавила она булькающим голосом, глядя себе под ноги. – Ни за что. Уголки его губ дернулись. Умница, Грейнджер. – Обещаешь? – спросил он. Она, наконец, осмелилась поднять на него взгляд, и теперь настала очередь Драко содрогнуться. Он не знал, о чем она думала в эти последние секунды, но, когда их взгляды встретились, в глазах ее полыхал такой неистовый огонь, которого он никогда не видел прежде. – Клянусь.