Эпилог

Это похоже на падение. Так бывает, когда засыпаешь: блуждаешь где-то на границе сна и яви, а затем как будто срываешься и летишь, летишь, летишь... в самый низ. В бездонную пропасть. Достигнув дна, он вздрагивает и распахивает глаза. Сердце с бешеной скоростью, до боли колотится в груди, а ребра как будто тисками сжимают легкие. Вокруг – непроницаемая тьма, и он, тяжело сглатывая, вновь прикрывает глаза. Отрывки самых разных мыслей фейерверками вспыхивают в мозгу и тут же растворяются в небытии. Он по-прежнему не может двигаться. Он хочет пить. Он снова полулежит-полусидит где-то. Такая же жесткая стена, и мягкая кровать, и… Нет, не может быть… не может быть, чтобы он продолжал оставаться в той комнате. Он ушел оттуда. Сам не до конца понял, как это получилось, но главное – ушел. Он провел языком по пересохшим, до крови потрескавшимся губам. Он отчетливо помнил, что трансгрессировал. А это значит, что он больше не у Андромеды. Но тогда где?.. Вдруг он понимает, что шершавое одеяло липнет прямо к его влажной от пота коже. Где… где его мантия? Когда он вновь открывает глаза, он не может дышать. Когда он вновь открывает глаза, он видит перед собой Грейнджер. И, кажется, он падает во второй раз. Этого не может быть. Ее не может быть. Но нет, вот она. Сидит в лужице лунного света, подобрав одну ногу под себя и упираясь подбородком в колено другой. Копна непослушных волос мягко мерцает ореолом серебра, а на бледном лице ее узорчато пляшут тени от веток дуба под окном. Чуть склонив голову на бок, она задумчиво и грустно смотрит прямо ему в глаза. Смотрит, но не видит. Такая уставшая и потерянная. Такая знакомая. Как только их взгляды встречаются, его парализованное тело словно пронзает Круциатус. Но проходит секунда, другая, и он постепенно расслабляется. Кривоватая улыбка кривит его губы. Это просто игра его воображения. Такого же надломленного, как и он сам. Это нереально. Очередной трюк, очередная уловка. Более изощренная пытка. Наверняка его накачали чем-то. Застигли в самый последний момент, поймали за край мантии и усыпили. Он никуда не ушел – не успел, не иначе. Все это – просто сон. Да, конечно, сон. Если бы это было явью, Грейнджер наверняка сказала бы хоть что-нибудь. Потому что, видит Мерлин, настоящая Грейнджер никогда не умела молчать. Поэтому он позволяет себе смотреть на нее – плод его фантазий. Он почти смеется. Хриплые, булькающие звуки срываются с его губ, и он щурится, как кот в ослепляющих лучах солнца. Самая глупая из всех его галлюцинаций. Он даже не пытается с ней бороться, изгонять ее. У него не было на это ни сил, ни желания. Он устал, Мерлин, так устал… Да и что толку бороться?.. Мираж Грейнджер вздрагивает от его выцветшего смеха, и ее расфокусированный взгляд становится осмысленным. Она смотрит на него тревожно, с опаской, а затем произносит: – Хвала Мерлину. В голосе столько облегчения, будто бы ей сказали, что Вторая магическая война подошла к концу. Ее плечи опадают, а черты лица становятся менее резкими, и лишь в этот момент он понимает, в каком напряжении она была все это время. А еще он понимает, что, кажется, это был вовсе не сон. Она медленно подходит к нему, и он слышит каждый ее приглушенный шаг. Он не может пошевелиться, в горле начинает печь. Вновь просыпается ненависть, и он вспоминает все. Его воспоминания в стеклянных флаконах на столике в гостиной. Ее «ну а чего ты ожидал?» Он инстинктивно вздрагивает, желая оказаться от нее как можно дальше. Будто бы один ее взгляд причиняет ему физическую боль. – Не приближайся ко мне, – говорит он и едва разбирает собственные слова – его голос такой сорванный и хриплый. Она замирает, и дрожащая рука, протянутая ему навстречу, на несколько мгновений повисает в воздухе, а затем безвольно падает, и взгляд Грейнджер устремляется в пол. – Мне нужно… – голос такой же сорванный и пропитанный болью, как и у него самого. – Я сказал – не смей, – обрывает он ее на полуслове. Потому что раз все это явь – битва продолжается. И даже если бы перед ней сейчас лежало его бездыханное тело, и он никогда бы уже не смог открыть глаза, его душа все равно продолжала бы сражаться с ней, не позволила бы даже прикоснуться. Она молчит. Он видит, как она борется, как за этими ее чертовыми позволь-мне-помочь глазами, в ее голове разыгрывается настоящая битва. И, кажется, извечному ее упрямству в этом сражении приходится сдаться, потому что она отступает на шаг назад. – Если ты так хочешь… – шепчет она и, медленно развернувшись, возвращается на свое прежнее место у окна. Приняв ту же позу, она продолжает во все глаза смотреть на него, и он не может понять, что, прах его побери, скрывает этот странно блестящий взгляд. Таким только вены вскрывай – острее любого ножа. Грейнджер как опухоль на шее – мешает дышать. Ему хочется убрать отсюда либо ее, либо себя. Если бы не чертов делюминатор, он бы не был сейчас здесь. Хотя нет, дело не только в нем. Если бы не чертов Дамблдор… Он скрипнул зубами. Кажется, сейчас он ненавидел старика больше, чем когда-либо. И сейчас он почти что жалел, что сам его не прикончил. И он отчаянно не желал признавать, что, пожалуй, только делюминатор его и спас. Хотя – так уж ли спас?.. Сейчас он не мог решить, что было хуже: оказаться в плену у Ордена или в таком состоянии у Грейнджер. – Ты… – Грейнджер предприняла еще одну робкую попытку. – Я не желаю тебя слушать, – снова резко оборвал ее он. Это была не совсем правда. Прямо сейчас, в эту самую секунду, у него была тысяча вопросов к Грейнджер. Знала ли она, что с ним произошло? Как он здесь оказался? Почему… почему решила помочь?.. Но, разумеется, ни одного из них он ей не задаст. – Но… – не сдается она, и он не выдерживает. Быстрая мысль о том, что, если бы она молчала, он, быть может, дал бы ей шанс, со скоростью кометы проносится в голове и растворяется в потоке яда. – Что именно ты не поняла во фразе «я не желаю тебя слушать»? Грейнджер сцепила зубы и упрямо выпятила подбородок. О, во имя Мерлина… Драко прикрыл глаза и почувствовал, как от злобы онемела половина лица. Он не знал никого упрямее Гермионы Грейнджер. Никого упрямее и никого глупее. – Тебе, по-хорошему, нужно в Больницу Святого Мунго… – выдала она громко, пользуясь тем, что у него не хватит сил, чтобы перекричать ее. Пауза. Это что, забота? Забота с ее стороны?.. – Тебе есть дело? – прохрипел он и тут же понял. Нет, бред. Ни о какой заботе и речи быть не может. Просто Грейнджер хочет сбыть его с рук и не возиться с ним, как с беспомощным ребенком. И в этом он ее обеими руками поддержал бы – если бы только мог их поднять. Не было ничего более унизительного и жалкого, чем лежать перед ней, не в силах пошевелить и пальцем, и ссориться. Он ненавидел быть беспомощным. И он не хотел зависеть от нее. Он и так терпел слишком долго. Она едва заметно кивает и шмыгает носом. – Да. Да, есть. Он надеялся, что она промолчит. А если уж заговорит – так хотя бы начистоту. Но черта с два. От ее тона стало только хуже, все лишь еще больше запуталось. – И какое же? – желчно выдает он, хотя язык еле ворочается во рту. – Хочешь, чтобы там меня убили быстрее? Она вздрагивает. В ее глазах застыла неприкрытая боль. Он понимал, что ранит ее, но не понимал, чем и почему. И откуда это глупое изумление во взгляде? Что удивляет ее в его словах? Это ведь правда. Чертова правда о нем, которую она сама так любила, которую всегда… – Я вовсе не хочу этого, – все еще очень тихо, почти скованно. – Не хочешь чего, Грейнджер? – вырывается у него против воли. – Моей смерти? Еще один кивок. Кончик языка опаляет желчь. – Почему это? А хотя да, ты ведь говорила. Ты так сильно ненавидишь меня… – Я не ненавижу тебя. – …что смерть была бы… подожди… что? Что она только что сказала?.. – Я не ненавижу тебя, – повторяет она ровным голосом и проводит ладонью по сухим щекам. Он бы вздрогнул, если бы мог. Но так как его тело все еще не желало подавать никаких признаков жизни, он просто замолчал, вопросительно глядя на нее снизу вверх. – Я не ненавижу тебя, – в третий раз повторяет она, опуская голову. – Сама не знаю, почему. Я хочу тебя ненавидеть, но я… я просто не могу. Странно, но эти необъяснимые слова срываются с ее губ без заминки, с удивительной легкостью. Нет, это все точно игра его воображения. Гермиона Грейнджер не могла произнести такое. Она не могла сказать этого ему, ему. Не могла. Ее безумные, неправильные слова иголками впиваются в его тело, рябью пробегают под кожей, пробуждая в нем зверя. – Зря, Грейнджер. Зря, потому что сейчас я ненавижу тебя. Всей душой. Так, как никого и никогда еще не ненавидел. Ведь она хуже Волан-де-Морта. Опаснее. Страшнее. Она молчит, он тоже. Тяжело дышит. Медленно проговаривает про себя ее слова, пытаясь осознать их смысл, все то, что она за ними припрятала в надежде, что он поймет. Но он, дьявол, ни черта не понимает. – Раз так, – выдавливает он, немного успокоившись. – Тогда почему ты это сделала? Его голос срывается. Грейнджер делает прерывистый вдох и сцепляет пальцы в замок. Отчего-то начинает нервно раскачиваться взад-вперед, и это иррациональное движение заставляет его мысленно содрогнуться. Неправильное, безумное сходство… – Ты знаешь ответ на этот вопрос, – шепчет она, обращаясь к своим рукам на коленях. Ох, ну да. Как он мог забыть о ее большой маленькой лжи. – Бред, Грейнджер… – так же тихо произносит он, с усилием сглатывая. Мерлин, как же он хочет пить… Но уж лучше умереть от жажды, чем признаться ей в этом и попросить ее принести стакан воды. – Не бред, – она легонько качнула головой. – Правда. Больше, чем безумие. Дикость. Это не укладывается у него в голове. Очередная ложь, но зачем, зачем теперь?.. – Я не верю. Она сухо усмехается: – Ты и не должен. Я бы удивилась, если бы было иначе. Драко зажмурился. Каждое произнесенное ею слово, один звук ее голоса причинял ему нестерпимую муку. Говорить с ней было пыткой. И ее чертова ложь делала ее во сто крат хуже. Стоило бы закончить на этом. Чего ему было добиваться? Правды? Правды от Грейнджер? Хах, просто смешно. Он никогда ее не получит. Но и молчать он не мог. Дело было уже не в борьбе с ней, но в борьбе с самим собой – он не мог позволить чувству беспомощности захлестнуть и окончательно поглотить его. Он уже хотел было вновь вступить в этот заведомо неравный бой, как она вдруг произнесла: – Мне жаль, что так вышло. Похоже на всхлип. Полузадушенный-полувымученный. Практически растворившийся в тишине. Он приводит его в смятение. Почему?.. – Я… я действительно этого не хотела. – Не хотела чего? – рьяно переспросил он, осмыслив ее слова. Как бы там ни было, нельзя позволить этому странному, совершенно неуместному чувству взять верх над собой. – Чтобы я узнал правду, чтобы нашел чертовы воспоминания, которые ты у меня украла? Да, на твоем месте я бы тоже этого не хотел. – Ты… Нет, только не теперь. Хватит с него ее бессвязного лепета, удавкой стягивающего его горло. – Грейнджер, не нужно. Не унижайся еще больше. Лучше просто… просто уйди отсюда, хорошо? Я не хочу видеть тебя. Я не могу видеть тебя. Это бы прозвучало слишком жалко, если бы не звенящая в его голосе сталь. Она-то и спасла его от очередного унижения. Но не от Грейнджер. Она снова подает голос: – Я… – Грейнджер, – он почти кричит и от этого едва не заходится кашлем. – Исчезни с глаз! Повторяю: я не желаю тебя ни видеть, ни слышать, не желаю даже находиться в твоем присутствии! Выметайся! Выметайся, слышишь меня?! И плевать, что это ее дом. Плевать, что она, возможно, спасает ему жизнь. Или уже спасла. Плевать. Это никак не искупает того, что она сделала. Никак. Очередной глухой всхлип. Но, видит Салазар, никаких слез – глаза, хоть и блестящие, но абсолютно сухие. Лишь эта чертово бессилие, затхлая беспомощность во взгляде. Точно такая же, какую чувствует он сам. – Пожалуйста… выслушай меня, Драко. Я прошу. И это срабатывает. Виной тому даже не ее треклятое «пожалуйста» или «я прошу». Он сопротивляется, противится этому изо всех сил, но его имя, произнесенное ее устами, действует подобно Империо. Ему хочется сказать: «Ты просишь слишком многого». Но вместо этого он хранит молчание, отчаянно пытаясь придумать, как выбраться из сложившейся ситуации без помощи слов, которые все делали только хуже. Она умела с ними обращаться, а он, очевидно, нет. Она принимает его молчание за сигнал к действию. – Я не прошу тебя поверить мне. Просто выслушать. Я… – замок ее пальцев раскрывается, и руки соскальзывают с коленей. – Я не врала тебе. Я действительно хотела защитить нас. Нас обоих. Он закрыл глаза и задержал дыхание. Мерлин, да помоги ему. – Все время, каждый Божий день я боялась, что он проникнет в твои мысли… – И поэтому ты решила залезть мне в голову раньше него? – уточняет Драко. Она, кажется, тоже замирает. – Я знал, на что шел, Грейнджер. И я знал, чем рискую. Так неужели ты думала, что я не предпринял никакие меры предосторожности? Она опускает голову, и волосы падают ей на лицо. – Даже если ты все же считала меня самым последним дураком, – невесело продолжает он, – ты бы могла поговорить со мной. Могла бы сказать, что это, Салазар, так тебя беспокоит. Но вместо этого ты предпочла действовать у меня за спиной. Она начинает раскачиваться на стуле сильнее. – Так поступают только крысы, Грейнджер. А ты, очевидно, их королева. И, кажется, в этот самый момент первая слезинка жгучей обиды скатывается у нее по щеке. Он не испытывал жалости. Почти. – Я не хочу, чтобы ты думал, что я пытаюсь оправдать себя… – произносит она, и ее голос дрожит. – Я так и не думаю, – тихо, но отчетливо пробормотал он. – Потому что тому, что ты сделала, нет никакого оправдания. Драко знал, что, скажи он что-то подобное в любой другой ситуации, при других обстоятельствах, она бы перегрызла ему глотку. Но в этот раз он имел на это право, и она понимала это. Она перешла запретную черту, совершила то, на что никогда бы не пошел и не осмелился он сам. Даже у него не хватило бы на это наглости. Не без удивления он вдруг отметил, что из нее бы вышла неплохая слизеринка. – Но именно поэтому я и не могла этого сделать. Он бы узнал, что ты что-то скрываешь… Разговор с ней медленно, но верно лишал его остатков сил. Он не понимает, чего она добивается. Она не пытается оправдаться. Она не говорит ему ничего нового – лишь то, что он уже слышал, то, во что верить он отказывался. – Чего ты хочешь? – спрашивает Драко, и в его голосе столько усталости и боли, которые он никакими усилиями не может скрыть. Она прерывисто вздыхает. – Я хочу, чтобы ты простил меня. У него внутри разливается лед. Он ожидал чего угодно, но только не этого. Простил?.. Ему кажется, что он ослышался, но она вновь поднимает на него взгляд, и он понимает, что не ошибся. Он не знает, как отвечать на подобное. И он не верит, по-прежнему ни секунды не верит ей. Драко молчит так долго, что она не выдерживает. – Скажи что-нибудь, – просит она, даже не пытаясь утереть катящиеся по щекам слезы. – Хоть что-нибудь, умоляю… – Зачем? – спрашивает он и прикусывает собственный язык. – Зачем ты делаешь это? Зачем тебе мое прощение? – Я ужасно поступила с тобой. И ты… никто не заслуживает такого. Но в этом и проблема – он заслуживал. Она так думает. Должна была думать. Думала всегда, все это время. Одни ее слова удивительнее других. Что с ней случилось? Что с ней сделали? Откуда эта необъяснимая, шокирующая перемена?.. Неужели… неужели она так просто, так по-детски боялась быть плохой, быть как он? Или она и впрямь раскаивалась?.. Он не мог ответить на этот вопрос. Он не знал, что ему делать. Но ему нужен был ответ, немедленно, прямо сейчас, и он попытался отыскать его у нее в глазах. Лишь через секунду он понял, что это было ошибкой, самой большой ошибкой, которую он когда-либо совершал. Потому что он увидел то, что не хотел увидеть. То, что видеть ему было нельзя. Никогда. Ни при каких условиях. Ее душа. Она, и что-то над ней, что-то красноватое, пульсирующее, как туман. Ярость. Злость. То ли на себя саму, то ли на него. Она, и иссушающая, доводящая до исступления боль. И сколько боли, сколько, сколько… Он почти захлебывается ею. Погрязает в ней с головой, как в трясине. Глухая, ноющая. Тайная. Его. Он видит ее. Ее изломанную, раскуроченную, ее слабое, еле бьющееся сердце в груди, в которой страдания и потери прогрызли огромную кровоточащую рану. Вот она – вывернутая наизнанку перед ним, позволяющая испить себя до дна. Такая же переломанная и изувеченная, как и он сам. Это с ней уже очень давно. Лишь один Мерлин знает, сколько. И он удивляется, как она все еще держится. Они оба. Он больше не может находиться здесь, с ней рядом. В ее присутствии, под ее взглядом ему тесно. Потому что бездны между ними как будто не стало. Ее душа, ее глаза – отражение его собственных. Она – его зеркало. Она – его часть. Ему страшно. Так страшно от того, что они похожи, Мерлин, слишком похожи. Он боится ее искренности. Бежит от нее, как черт от ладана, но она все же берет его в свой плен. Всегда так легко было поверить в то, что она лжет, и почти невозможно – в то, что все-таки нет. Но вот она – ее правда, обнаженная перед ним. И что-то в нем самом откликается на это. Что-то слабое, мокрое, как в полусне, трепещет у него в груди, и он мотыльком летит на это безымянное неизведанное чувство. И он прощает ее. Уже давно простил. Еще до того, как она раскрыла рот. До того, как он к ней вернулся. До того, как он узнал о том, что она воровала его воспоминания. Как он вообще ее встретил. И в этот момент ей не нужно слов – она все понимает по его глазам. Потому что она и есть он. Они – одно. И осознание того, что они – одно целое, кажется фантастическим. Оно петардами разрывается где-то там, под ребрами, а она дарит ему ласковую, удивительно сконфуженную улыбку. Она настоящая. И она чувствует то же самое, что и он, – он не сомневается в этом ни секунды. Он нервно облизывает губы. – Действие твоего Оборотного кончилось, – бросает он, сам не зная, почему. Ее улыбка становится чуточку шире. – Это больше не имеет смысла, – грустно говорит она. И он падает. Окончательно сходит с ума. Вглядываясь в ее прежние черты – до боли знакомые, те, которых ему почему-то ужасно не хватало, он окончательно сдается. Вот они – ее карие глаза, ее тонкий подбородок, ее непослушные каштановые волосы. Ее лицо, ее тело, ее руки. Она. Драко не заметил, как и когда произошла эта перемена. Может быть, она была такой с самого начала, весь этот вечер, может быть… так или иначе, это не имеет значения. Он глядел на нее и не мог наглядеться. Изучал каждый миллиметр ее кожи, каждый дюйм. Мерлин, он так скучал по этому. Он думал, что, если однажды действие ее Оборотного спадет, она покажется ему незнакомкой. Он боялся, что все между ними станет еще хуже, чем раньше. Но он и предположить не мог, что будет… так. Это поразило его до глубины души. Он позволяет себе любоваться ею. В этом голубоватом свете она была собой – такой, какой он ее всегда помнил. И, пожалуй, она была даже красивой. Глядя на нее, купающуюся в лучах лунного света, он почти что мог представить себе, чем ей удалось околдовать Крама. И чем, возможно, ей удалось бы околдовать и его, не знай он, кто она на самом деле такая и чего стоит. Нужно опомниться. Нужно немедленно прийти в себя. То, что она делает… так нельзя. Это… это… Он просто ранен, и… он ранен?.. Драко поморщился. Он не помнил. Потому что кажется, будто бы вовсе не заклятье приковали его сейчас к постели и не позволяли дышать. Надо сказать хоть что-нибудь… согнать это чертово опьянение, наваждение, сумасшествие, или как там еще это назвать?.. Он не знал, ни черта не знал. Что он чувствует? Что чувствует она? Он не имел ни малейшего понятия. Понимал лишь, что произошло что-то очень-очень важное. Что-то, что должно было поменять все, что уже поменяло, что неизбежно должно было привести к катастрофе… Нет, он не позволит этому случиться. Ни за что. Говорить. Говорить хоть что-нибудь. – Как давно я здесь? – произносит он, его голос еще более низкий, чем раньше. В нем больше нет ни резкости, ни злобы, ни ненависти. Ни крупицы, ни следа. – Ты пролежал без сознания несколько часов. Сейчас почти три часа ночи… неудивительно, впрочем. После того, что случилось… Это заставляет его прийти в себя. Вот так, Грейнджер. Умница. Спасибо. – Ты знаешь о том, что произошло? Она хмурится. – В тебя попало четыре Остолбеней. Ты сам мне сказал. Не помнишь?.. Драко хотел покачать головой, но с опозданием понял, что сделать это ему не удастся. – Ни черта не помню, – подтвердил он, и морщинка у нее на лбу стала чуточку глубже. – Хм. – Я… я сказал только это? Сейчас, наверное, не самое подходящее время для таких расспросов. Не тогда, когда он… она… когда все это… Но он должен знать. И она тоже. – Ты что-то бормотал, но я не разобрала ни слова, – ответила она. – У тебя, кажется, был бред. Ему это не понравилось. Раз он бормотал что-то в присутствии Грейнджер, очень может быть, что то же самое происходило с ним и в присутствии Тонкс. И лишь одному Салазару известно, что она могла услышать… Хотя нет. Вряд ли он что-то говорил при ней. Если бы это произошло, он бы узнал об этом из разговора Андромеды с дочерью. – Ты… ты, как я понимаю, был на очередной встрече с Орденом. Гермиона прищурилась, но в ее голосе не было ни капли осуждения. – Верно, – отзывается он, понимая, что не может ей сказать ничего другого, кроме правды, и она опаляет его плоть. Он ждет ее вопроса. Он почти ощущает его на кончике ее языка, он гремит у него в ушах… но она молчит. Впервые – молчит. Не ждет объяснений. Не просит их. И что-то подсказывает ему, что причина вовсе не в том, что она понимает. Ей не все равно, он знает это. Но она позволяет ему ничего не говорить. Ничего не требует. И Драко почти что благодарен ей за это. Сказать ей ему все равно нечего. Или все-таки есть?.. Он сосредоточился. Смутные образы заплясали у него в сознании. Его схватка с Люпином, то, как он сбил его с ног… Андромеда, сидящая на коленях на пожухлой траве… а потом ее разговор с Нимфадорой в кухне. Но все, что было между, погружено в непроницаемый мрак. Он не помнил ни того, кто именно ранил его, ни того, как это случилось. – Как долго я еще пробуду в таком состоянии? – спросил он, отводя взгляд и смотря куда-то поверх ее головы. – Еще пару часов, вероятно. Я сделала все необходимое, так что остается только ждать. Теперь тебе помогут только время, покой и… ох, ну конечно же! Как же я могла забыть! Грейнджер всплеснула руками и вскочила на ноги. – Куда ты? – недоуменно спросил Драко, когда она метнулась к двери. Ответа он так и не получил – Гермиона уже скрылась в темноте коридора. Краем уха он слышал, как она сбегает по лестнице вниз и спотыкается, очевидно, где-то в недрах кухни. Он тяжело вздохнул. Но прежде, чем он успел объяснить себе ее поведение, она уже вернулась, сжимая в руках огромную чашку. – Тебе нужно пить, – сообщает она и садится на краешек кровати. Прищурившись, она бросает серьезные взгляды то на чашку, то на него. Мысленно что-то решив, она отставляет чашку на тумбочку, и разочарованный вздох срывается у Драко с губ. Она не обращает на это никакого внимания. Вместо этого ее руки прикасаются к его обнаженной коже. Уязвимость. Он… он такой уязвимый перед ней. В голове возникает картинка: она стягивает с него мантию и укутывает его одеялом, как ребенка. От этого он почти краснеет. Осторожно придерживая его голову и плечи, она помогает ему принять вертикальное положение, а затем подносит кружку к его губам. Он не двигается. – Я не могу так, – шепчет он. – Как – так? – удивляется Грейнджер. – Мне нужно взять самому. Она понимает, что он имеет в виду. Ее ладонь накрывает его руку, и в этот момент ему кажется, что через его тело прошел электрический разряд. Он не может думать ни о чем, кроме того, что ее пальцы удивительно холодные. Она подносит его руку к чашке и помогает ему обхватить ее. Ее пальцы нежно скользят по его коже, и каждая его клеточка плавится от ее прикосновений. Воды. Воды, немедленно!.. Она не спешит убирать руку. Пока он жадно пьет, ее ладонь покоится на его ладони, и когда он отрывается от кружки, осушив ее до дна, она слишком близко. Между ними не больше пары дюймов. Их дыхание смешивается. Ее пряный запах – ее – у него на языке, и Драко глубоко дышит, позволяя ему заполнить себя до краев, пропитаться им. Драко… ему просто нужно это сейчас. В ее карих глазах он видит отражение своих собственных, хотя луна за окном уже давно мигнула и скрылась в пучине туч, и крошечная спальня Грейнджер погрузилась в непроглядную тьму. Ее кудри щекочут костяшки его пальцев и его щеки. Его мизинец непроизвольно дергается – Драко готов был поклясться, что это произошло случайно. Грейнджер чувствует. Переводит восторженный взгляд с его лица на его руку. Улыбается. – Видишь, работает! – шепчет она, крепче сжимая его ладонь. – Работает! В голосе – целый океан ликования. Драко тоже смотрит на свою ладонь. Кажется, она права – он начинает ощущать свои пальцы. Колоссальным усилием воли ему удается сжать руку в слабый кулак, и Грейнджер победно вскрикивает. Он и сам не может сдержать улыбки. Получилось. Сработало. Он оживает. Он будет жить. Она смеется. Так легко и звонко, что от этого кружится голова. Их взгляды снова встречаются. За окном все еще ночь, но ему кажется, что светит солнце. Она снова смеется, слегка запрокинув голову. Столько радости. Столько… ее. Она вновь накрывает своей рукой его ладонь, как будто желая убедиться, что это и впрямь произошло, что его тело ожило. Он вновь робко шевелит рукой. Медленно, очень медленно его пальцы раздвигают ее собственные. Их пальцы переплетаются, и он сжимает ее ладонь. Смех Грейнджер обрывается. Она зачарованно смотрит на их сцепленные руки, а затем переводит вопросительный взгляд на его лицо. Мерлин, если бы он только знал, что он делает. Рассудок вопит о том, что нужно остановиться. Он кричит изо всех сил, подбрасывает поленья в костер уже давно затухшей ненависти, пытается воззвать к благоразумию – безуспешно. Он не слышит его. Не желает. Внезапно магия обрывается. Ее взгляд падает на Черную Метку у него на предплечье. Сердце начинает учащенно биться у него в груди. Нет, нет… нетнетнет... черт, он не хотел, чтобы она видела ее. Это отчего-то смущает его, да так сильно, что он чувствует себя первокурсницей, завалившей выпускные экзамены. Но она не отводит руку. Их пальцы по-прежнему сплетены, и это придает ему сил. – Ты была права, Грейнджер, – глухо произносит он, не отрывая взгляда от ее лица. – Делюминатор и впрямь обладает кое-какими способностями. Она рассеянно облизывает губы, по-прежнему не отрывая взгляда от его предплечья. Молчит. Ну же, Грейнджер. Скажи хоть что-нибудь. Покажи, что ты все еще с ним. – Да? – шепчет она, и ее горячее дыхание щекочет его подбородок. – И какими же? Хвала Мерлину. – Благодаря нему я здесь. Она хмурится и поднимает голову. Откликается на его слова так непринужденно и быстро, как будто не произошло ничего из ряда вон. – Что ты имеешь в виду? – Я услышал твой голос из делюминатора. Потом из него вылетел какой-то шар, он вошел в меня, и это каким-то образом придало мне сил. Я сумел трансгрессировать и попал к тебе домой. Грейнджер ядовито усмехается: – Вряд ли ты был этому рад. Он усмехается в ответ. – Где же ты был тогда? – спрашивает она. – Чтобы ты сумел прийти в себя, кто-то должен был помочь тебе, и как только ты оказался здесь, я заметила, что кто-то о тебе позаботился, но… что произошло? Последовало недолгое молчание. – Я был у Андромеды Тонкс. Правда слетает с языка так просто и естественно. Будто бы только так он и мог поступить. Брови Грейнджер взлетают на лоб: – У Тонкс? – пораженно переспрашивает она. – Но как?.. Драко закрывает глаза. – Мы были там. Мальсибер привел нас туда. – Она… – Они в порядке. Люпин, Андромеда и Нимфадора живы. Про остальных я ничего не знаю – я ушел раньше, чем… – Нет, я не об этом, – Гермиона качает головой. – Она помогла тебе? Андромеда? – Да. Это сделала она. Она спасла меня. Мерлин, знала бы она, почему он на самом деле опустил палочку, она бы вряд ли бросилась за ним в огонь. Грейнджер думает о чем-то – он буквально слышит, как мысли с космической скоростью проносятся у нее в голове. Она наверняка хочет знать, почему. И он уже почти готов дать ей ответ на этот вопрос. Но, Салазар свидетель, он не хочет, чтобы она спрашивала об этом. Нет, не сейчас. Когда-нибудь, быть может, она поймет и сама. И он тоже. Прежде чем она успевает раскрыть рот, он сам задает ей вопрос: – Зачем ты сняла с меня мантию? Она покусала губу, и краска залила ее щеки. – Видишь ли… проблема была не только в Остолбеней, – виновато говорит она. – Видимо, делюминатор не сумел дать тебе достаточно сил, потому что… Драко ждет, но она не произносит ни слова – как язык проглотила. Вместо этого она отводит краешек одеяла в сторону и открывает ему то, что на миг заставляет его забыть о том, как дышать. – Тебя расщепило, – тихонько заканчивает она. – Ты был весь залит кровью… Здесь, от бока, и до начала бедра… слава Богу, внутренние органы не задеты, иначе бы все было совсем плохо… Она проводит кончиками пальцев по его коже, отчего он непроизвольно вздрагивает. По его телу забегали мурашки. – Я знаю заживляющие чары, но я не рискнула ими воспользоваться, – извиняющимся тоном объясняет она. – Я никогда не делала этого раньше, так что все могло стать еще хуже... Мне пришлось использовать бадьян. Раны затянулись, но… Ее голос сорвался. – Ничего, – шепчет он. – Ничего, я… я понимаю. И он действительно понимал. Наверное. – А моя рука? – спрашивает он, вспоминая, что видел кровь перед тем, как лишился чувств. – Рука с остальным не связана – здесь рана более старая. Видимо, порез просто раскрылся, когда ты упал на землю… На землю... – Я попал не к тебе в дом, – припоминает Драко. – Как ты нашла меня? Грейнджер потупилась. – Я была на крыльце. После того, как ты ушел, я так и не смогла… я все надеялась, что ты вернешься. Драко не сумел сдержать смех. Она надеялась. Она всегда надеялась. Всегда… Он качнул в воздухе их сцепленными руками, тайно удивляясь тому, что она до сих пор не отпускает его. Но зато стала отпускать тревога. Мало-помалу она отступила на второй план, а теперь рассосалась совсем. Это было чудо. Чудо, сотворенное ею. Он глубоко вздохнул. При свете дня все будет иначе. Он пожалеет обо всем этом. А она? Она тоже? Он не знал, почему, но он совсем не хотел, чтобы так вышло. – Тебе нужно поспать и набраться сил, – шепчет Грейнджер, и в ее голосе проскальзывают материнские нотки. И теперь он не сомневается в том, что это забота. Забота о нем. Он смотрит ей в глаза. Да, они обязательно пожалеют. Оба. Не могут не. Но все это будет завтра. А пока… Она будет держать его за руку. Никуда не уйдет. Пока она просто будет рядом с ним. И он простит ей и это тоже. А себе – себе простит?.. Уже простил.